28 марта 1819 г.*)

    *) Архив, No 384, л. 101.
       Бывший товарищ твой, молодой Раевский прислал для отправления к тебе прилагаемое у сего письмо и ящик с табаком, которой постараюсь также отправить; но еще не уверен, возьмут ли. Отец его приехал из Киева третьего дня и привез табак. -- Посылаю и письмо от К[атерины] Ф[едоровны] Муравьевой к M[ademoise]lle Johannot. Есть ли же в сей пакет не вложу, то отправлю его в письме гр[афу] Нессельроде. Он сказал мне недавно, что теперь скоро приступит к определению тебя в Гишпании.
       Мы писали к тебе третьего дня с франц[узским] курьером и послали фунт чаю.
       На сих днях сделан Сперанский генерал-губернатором сибирским наместо Пестеля; пензенским же губернатором Лубяновский; симбирским Умянцов, а воронежским Снурчевский. Malgré qu'il ne soit pas un ский, son origine n'esbpas plus illustre, car c'est le fils naturel du feu maréchal, qui portoit presque son nom. -- Можно бы от всех Румянцовых, носящих ныне великое имя отца их, отнять по слогу или по два: полное название Румянцов для них тяжело. По моему новому месту, о котором я писал тебе в последнем письме, я не имею еще ответа.
       На сих днях я видел К. Кобанова, адъют[анта] г[рафа] Вор[онцова]. Он спрашивал, что ему делать с Кавериным. Я отвечал, что делать нечего. У Каверина теперь нет денег. Но я надеюсь, что он заплатит, и тогда я отправлю деньги в Тургенево, по твоему назначению, для мирской казны. У нас остается теперь несколько господского скота. Мне хотелось бы раздать коров мужикам. Это было бы им выгодно и улучшило бы породу их скота. Но не знаю, как приступить к этому, потому что Матушке это опять не понравится.

    Прости. Твой Н. Т.

СП[етер]б[ург]. 24 мая 1819.*)

     *) Архив, No 384, лл. 72--73.
       Пишу тебе из канцелярии, в которой я провожу каждое утро, кроме двух в неделю, когда бываю в Совете, и сверх того часто и время после обеда. Недели две тому назад я писал к Мериану, прося его сообщить мне некоторые сведения о делах, которыми он занимается. Тогда они мне были нужны; но теперь я уже понатерся, и так как эти дела весьма незначительны в производстве, то я легко их узнал. Я писал также к Мериану, что мы не получили некоторых его писем; но теперь открылось, что эти письма, не касающиеся до дела, находились у министра, от кот[орого] я уже и получил их. Но вообще не худо, есть ли М[ериан] будет писать подробнее свои донесения. На его лаконизм жалуется и граф Ламберг. Впрочем я пользуюсь каждым случаем, чтобы говорить о Мериане, как о человеке благородном и достойном, в чем никто и не сомневается. Эта часть, заграничные дела, у меня самая легкая. Важнейшая и труднейшая: внутренние долги казны на частных людях. Тут тьма хлопот и забот, но, к щастью, по этой части я имею хороших чиновников. Год, два я могу прослужить с пользою для самого себя в этой должности. Но после сего времени, когда мне не останется вновь узнавать ничего, я не знаю, какую пользу занятия мои мне приносить будут, ибо тогда они для меня будут машинальные. Но служить надобно; хотя я и не вижу ничего сериозного в службе, кроме дрянного жалованья, которое, при всей своей незначительности, необходимо для моего существования. Сего жалованья мне прибавилось, против прежнего, 1500 р[ублей]. В новом месте я получаю 3000, а в Комиссии законов, из кот[орой] я вышел, я получал 1500 р. При переходе моем в М[инистерство] ф[инансов] князь Лопухин представил в Комитет министров о производстве меня в чин. Комитет одобрил, государь утвердил указом, и таким образом я сделан статским советником.1 Брат опять говорил с гр[афом] Нес[сельроде] о твоем месте. Гр[аф] все еще не приступает к окончанию сего дела. Есть ли гр[аф] Капод[истрия] будет в Париже, то лучше всего тебе с ним переговорить об этом. Он бы скорее это сделал.2 Нового у нас ничего нет хорошего. Теперь говорят о новом coup d'autorité министра духовных дел. Пастора Буссе, кот[орый] издал новый песенник для своего прихода, заключающий в себе песни не слишком orthodoxes, и ввел он их без дозволения министра, указом оставили от пасторства с тем, чтобы никогда его пастором в России не определять. И мы говорим о справедливости. Все происходит от нашего непросвещения. Люди необразованные не могут понять, что даже и справедливые деяния делаются несправедливыми, когда они производятся одною волею, а не силою закона. Недавно один неглупой человек мне сказал: "Нам надобно только выбить из головы, что у нас есть законы; и тогда мы будем покойны. До тех пор, пока мы будем это думать и видеть противное на деле, мы всегда будем недовольны". Это правда.
       Ты можешь узнать от Н[иколая] С[ергеевича Свечина], какие гигантские планы приводят у нас в исполнение относительно украшения города. Ломают, строют и т. д. -- а при всем том мы хотим и погашения долгов и улучшения достоинства ассигнаций. Я думаю, что мин[истр] фин[ансов], устроивший новую комиссию погашения долгов, делающую займы и проч., забыл простую истину или думал, что эта истина не сбудется у нас, а имянно, "что в самодержавном правлении столь же трудно иметь систему кредитную как развить виноградные и лимонные сады на берегах Невы". В этом не люди виноваты, но самая вещь. Безрассудно думать, чтобы люди были сильнее институций. Институции все, люди ничего. Каковы институции, таков и порядок гражданской. Береза никогда не принесет апельсинов. Дабы кушать апельсины, нужно и апельсинное дерево. А мы хотели к этой березе привить апельсин. Это не многие понимают, потому что люди самолюбивы и думают, что они могут делать все, когда они, при лучшей воле, сами собою ничего делать не могут. Потому, есть ли хотят плода, должны насаждать; есть ли хотят иметь хорошее управление, кредит и проч., должны ввести конституцию. Люди могут только насаждать. Но не посеяв, не могут собирать. Самодержавное правление так не согласно с щастием гражданским, что самые великие качества государей самод[ержавных] недействительны для пользы государств, между тем как малейшие их слабости, от кот[орых] никто не свободен, причиняют невероятный вред.3

    Прости. Весь твой
    Н. Тургенев.

СП[етер]бург. 26 июня 1819.*)

    *) Архив, No 584, лл. 58--59.
       Это письмо отдаст тебе князь Трубецкой, едущий завтра отсюда с княг[инею] Куракиною. Это человек, по нашим теперешним обстоятельствам, полезный, сколько честный и ревностный патриот только полезным быть может. Я знаком с ним года с полтора, и нахожу в нем человека весьма почтенного, стремящегося всеми силами и неутомимого ко всему доброму. Познакомься с ним короче. Он расскажет тебе о теперешнем быту нашего отечества, о надеждах ее, {Так в подлиннике.} к нещастию весьма слабых. В особенности должно тебя огорчить известие, что у нас теперь менее нежели когда либо думают об изтреблении гнусного рабства, несмотря на то, что Европа все еще остается об нас при прежнем мнении. Трубецкой сам хотел сделать опыт с своими крестьянами, но по сию пору ему не удалось. Он расскажет тебе и о том, как мало либеральные идеи у нас разпро-странились, несмотря на то, что наружность иногда нас пленяет. Эгоисм растет беспрестанно, и я думаю, что он усилился с некоторого времени. Прежняя дикость хотя в некоторых и исчезает, но никакое благородное чувство ее не заменяет. Между тем бедная масса русского народа терпит ужасные бедствия. Расспроси только о поселениях. А тот, которым восхищалась Европа, и которой был для России некогда надеждою -- как он переменился! -- Одним словом теперь нельзя ничего предвидеть хорошего для России. Может быть сила обстоятельств что нибудь сделает. Но кто может знать, что это что нибудь будет и когда! Люди честные потопляют свое горе в пустых житейских занятиях, как пьяницы в вине. Так и меня служба занимает; но зато каждая минута пробуждения от этой деловой летаргии, каждая минута размышления глубоко трогает сердце и потрясает душу. Но и сила обстоятельств -- может ли она быть сильнее апатии наших соотечественников? Россия, с самого начала своего существования, в течение осьми веков, никогда не наслаждалась гражданским благополучием. Слава покрывала ее часто, но щастие всегда ей было чуждо. Ныне можно ли смотреть без содрогания на внутреннее положение России. Иногда право приходит в голову и бросить все и ехать из России далеко, далеко, чтобы хотя несколько забыть не ее, но ее нещастия. -- Русские привыкли к бедствиям всякого рода, и терпение сделалось их природой, их элементом. Блеснула заря лучшей будущности в начале сего царствования. Но теперь? Эгоисм, ленность, а к тому какая то недоверчивость ко всему доброму, какой то грубый мистицизм, этеньуаризм1 -- вот удел России. Квиэтизм самый нелепый обуял теми, кот[орые] бы должны были действовать, и приготовлять Россию к щастливой будущности и кот[орые] могли бы уже наслаждаться плодами благородных трудов своих. -- Как слепы, как виновны те, кот[орые], будучи довольны своим индивидуальным положением, думают, что люди обречены на постепенные и беспрестанные бедствия и что род человеческий неотменно должен переходить к лучшему чрез крайность зла. Но мы, кажется, и сей последней достигли. Но Россия непонятно терпелива. Удивительно, как мало чувствующих людей в России даже и между теми, которые размышляют!
       Но несмотря на то я покуда остаюсь при той мысли, что надобно делать и испытывать все, что возможно.

    Н. Т.

26 июля [1819 г.]. *)

    *) Архив, No 384, лл. 52--53.
       Я получил записку графини Разумовской о деле ее с банкиром Р[алем]. Я уже и по первому твоему письму справлялся о положении дел его. Узнал только, что он потерпел от банкротства рижского банкира Клейна, но более ничего, и здесь никто более сего о нем не говорит. По последнему письму твоему я опять справлялся, и опять узнал одно и то же. Здесь никто и никогда не почитал Р[аля] банкротом, и не знает, почему это думают в чужих краях. К тому же большая часть денег графини состоит в долгу на графе Головине; то поэтому для нее еще более в безопасности. Р[аль] как известно имеет знатное недвижимое имущество, кроме своих капиталов. Вот все что я могу сказать тебе о деле гр[афини] Разум[овс]кой. Есть ли бы и после сего она захотела взять свои деньги от Раля, и есть ли я в сем случае могу служить ей, то я предлагаю для сего мои услуги. Но опасаться, кажется, нечего.
       Я постараюсь с сим же курьером послать к Мериану карту Грузии, кот[орую] он желал иметь.
       Брат Ал[ександр] Ив[анович] пишет тебе о том, что ему гр[аф] Н[ессельроде] сказал о твоем месте. Гр[аф] придумал было очень хорошо. Вместе с сим Тат[ищев] просится в отпуск; и когда, в отсутствии его, будет назначен другой Ch[argé] cTaff[aires], то я не знаю, каким образом тебя могут определить к исп[анской] миссии. Гр[аф] Н[ессельроде] предлагал другое место, такое же, в Константинополе. Но опять и для этого ждать надобно. Хорошо, есть ли бы это известие застало еще гр[афа] Кап[одистрию] в Париже. Он бы мог лучше присоветовать: что тебе делать. Хорошо бы, покамест, тебе приехать сюда. Но с сим сопряжено, кроме издержек, и то что отсюда труднее получить всякое место в чужих краях, в чем согласны и начальники. Государь не прежде возвратится сюда, как к 4-му сентября; и то ненадолго вероятно, ибо поедет в Варшаву потом. Предлагают также причислить тебя к парижской миссии; но 1.500 р[ублей] сер[ебром] жалованья для сего мало. -- Получаешь ли ты сие жалованье теперь? Коллегия за последнюю треть требовала от нас вексель и на твое имя. Следственно и к тебе отправила. -- Досадно, что намерение гр[афа] Н[ессельроде] не исполнилось. Но нечего тут делать. В нашей службе ничто неудивительно, и потому то она так редко бывает приятна, и потому то она отнимает последнюю силу жизни.
       В[арфоломей] Ф[илиппович] Боголюбов, приехавший сюда, предполагает, по своим догадкам, что Тат[ищев] совсем хочет оставить Мадритский пост и желает, вместо того, быть в Константинополе. Не знаю так ли это; но жаль, очень жаль, что в твоем определении сделалась такая неудача; ибо в Мадрите покуда лучше было бы тебе, чем где либо в другом месте. Прости, любезнейший. Шуберт заплатил нам только 70 фр[анков]. Витнер, отъежжающий в Италию, говорит, что мы получим деньги от кого то. Сушков за 500 фр[анков] заплатил 470 рублей], кот[орые] и включены в посылаемые 4.000 р[ублей], равно как и 340 р[ублей], полученные от князя Лобанова.

    Весь твой Н. Т.