СУХОРУКОВ Василий Дмитриевич - родился в 1795 г.; кандидат прав и историк Дона. В 1812 г. окончил Новочеркасскую среднюю школу и поступил в Харьковский университет, диплом которого получил в 1815 г. В следующем году призванный на военную службу С. по образованию произведен в чин хорунжего и оставлен в штате Войсковой Канцелярии. В 1821 г. Комитет по выработке Положения об устройстве Войска Донского поручил ему собрать материалы для исторического и статистического описания. Дона.

Выполняя это поручение, С. лично обследовал много станичных архивов северных округов, включая и архив Новохоперской крепости. В то же время приданные ему в помощь образованные Казаки делали выборки из архивов донских крепостей, а известный русский археограф П.И. Строев по просьбе комитета выбирал для него материалы из архивов столичных.

С 1822 года С. числился в Лейб-гв. Казачьем полку, с переименованием в корнеты, проживал в столицах, сотрудничал со Строевым и, пополняя свою историю новыми данными, проработал материалы Московского Посольского Приказа.

Тогда же получил чин гвардии поручика.

В эти годы были опубликованы его первые исторические очерки: "Краткое известие о бывшем на Дону городе Черкасске" ("Северный Архив", 1823 г., № 20), "О внутреннем состоянии Донских Казаков в конце XVI столетия" ("Соревнователь просвещения и благотворения", 1824, ч. 26), "Общежитие Донских Казаков в XVII и XVII! столетиях" ("Русская Старина", карманная книжка, изданная А. Корниловичем, СПб. 1824), "Записки о достопримечательностях Донской Области" ("Северный Архив", 1825,ч. 17).

Однако после выступления декабристов у русских властей явилось подозрение о "прикосновенности" к их заговору и нашего историка. Строгое следствие достаточных улик к этому не обнаружило. Поэтому ограничились только высылкой его на Дон, а там даже не отстранили от исторических исследований.

По некоторым данным, С. действительно общался со многими лицами, причастными к заговору и они его посвящали в свои планы. Считался он и действительным членом их "Вольного Общества любителей российской словесности", но непосредственным участником их заговора он, вероятно, не был. Если бы было иначе, он попал бы под суд.

Гонения, выпавшие потом ему на долю, объясняются скорее содержанием и выводами первой части его труда по истории и статистике Дона, которая была закончена к ноябрю 1826 г. И в ранее опубликованных его очерках читатели нашли высокую оценку демократического устройства казачьих общин и могли заметить сочувствие Разину и Булавину; в их действиях историк видел "проявление гордого духа и свободолюбивый характер Казаков". А этого было вполне достаточно для того, чтобы заподозрить самого автора в "подстрекательстве к мечтательным мыслям насчет самостоятельности их отчизны".

Высланный на Дон С. продолжал работу над историей родного края. Но в феврале 1827 г. его вдруг приказано было командировать для службы в Отдельный Кавказский корпус. За месяц до этого, по приказу из Петербурга, он должен был представить властям подробную опись всем находившимся в его распоряжении актам и чистосердечно признаться, не выдал ли он кому-либо по службе или в частном порядке копий с актов, трактующих о. правах и привилегиях Войска. Перед выездом на Кавказ по этой описи у него отобрали все оригиналы и копии актов, прихватив при этом также его "полубеловые и черновые тетради и все без исключения записки". Очевидно, с точки зрения русских властей, "крамола" могла таиться даже в некоторых государственных документах; и их следовало изъять, запрятать в тайные архивы или совсем уничтожить.

Прибыв к месту службы, С. был откомандирован в штаб корпуса, где по распоряжению ген. Паскевича составлял реляции о боевых действиях и приступил к историческому описанию войны с Турцией. Тут же в Тифлисе он познакомился с А.С. Пушкиным. Этот гениальный русский поэт сумел оценить в нашем историке его живой ум, образование и скромность.

В очерке "Путешествие в Арзерум" он писал: "Вечера я проводил с умным и любезным Сухоруковым, сходство наших занятий сближало нас. Он говорил мне о своих исторических изысканиях, некогда начатых им с такою ревностию и удачей. Ограниченность его желаний и требований поистине трогательна. Жаль, если они не будут исполнены". В дальнейшем они одинаково отнеслись к Опубликованной Броневским "Истории Войска Донского" с пренебрежительным осуждением.

Службу в штабе прервало новое распоряжение из Петербурга. 13 января 1830 г. явился фельдъегерь с предписанием военного министра ген. Чернышева отобрать и опечатать все рукописи и записки историка, а самого С-ва доставить в один из полков, стоявших в Финляндии.

В следующем 1831 году Пушкин помог С-ву передать ходатайство о возвращении ему отобранных у него исторических материалов. В ответ на это он получил замечание, что военный министр "находит со стороны сотника Сухорукова не только неосновательным, но даже дерзким, обременять правительство требованием того, что ему не принадлежало и принадлежать не может", "Акты, о которых упоминает сотник Сухорукое, никогда не были его собственностью, ибо они собраны им из разных архивов Войска и из других источников по приказанию и направлению графа Чернышева". Таким образом С. был навсегда лишен возможности продолжить свою любимую и добросовестную работу.

Вскоре после этой попытки он был уволен на "льготу", а через три года в 1834 г. снова откомандирован в Закавказье, откуда через пять лет уволен в отставку по состоянию здоровья.

Среди донских офицеров и интеллигенции С. пользовался большой известностью и симпатиями, особенно после опубликования его красочного стихотворения "Ответ Дона", написанного по поводу скептического рифмованного обращения гр. Растопчиной "К Дону".

Но общие симпатии Казаков не помогли ему возвратиться к достойной его и полезной для его единоплеменников деятельности. Его капитальный труд атаман Кутейников поручил окончить бывшим сотрудникам историка. Они должны были переработать сомнительные места и придать истории Дона черты "верноподданничества". Однако и в таком виде правительственные чиновники долго не допускали ее к печатанью. Первая часть исправленного текста увидела свет только в 1867, а вторая - в 1872 году.

В 1903 г. Областной Войска Донского Статистический комитет издал наконец обе части в одном томе под названием "Историческое описание Земли Войска Донского". Во всех случаях имя автора не упоминалось, но все знали, что эта книга в своей основе - результат достижений кропотливого и добросовестного труда Василия Дмитриевича С-ва. Еще и в наше время она служит в качестве подробного сборника неопубликованных исторических актов.

Николай Семёнович Коршиков

«ЛИТЕРАТУРНЫЕ СОБРАНИЯ» СУХОРУКОВА

Будучи чиновником для особых поручений Войсковой канцелярии, адъютантом председателя комитета но разработке Положения об управлении войском Донским генерал-адъютанта кн. А. И. Чернышёва, В. А. Сухоруков с 1821 по 1825 г. проживал по нескольку месяцев в С.-Петербурге и Москве, собирал материалы для исторического и статистического описания Земли войска Донского. Предполагалось, что вместе с проектом Положения об управлении войском Донским Описания будут представлены на рассмотрение императора Александра I. В столицах В. Д. Сухоруков познакомился с Н. М. Карамзиным, с директором Московского отделения архива Министерства иностранных дел В. Ф. Малиновским, с академиком П. М. Строевым, а также с братьями Бестужевыми, с К. Ф. Рылеевым, Д. И. Завалишиным, А. О. Корниловичем и другими декабристами; он стал членом-корреспондентом Вольного общества любителей российской словесности, был принят в члены тайного «Северного общества». В осуществлении своих планов декабристы искали поддержку в среде казачества и неоднократно обращались к В. Д. Сухорукову. Но, но его мнению, казачество было не готово к выступлениям, против самодержавия.

Со второй половины 1824 г. Василий Дмитриевич Сухоруков, ссылаясь на болезнь, неоднократно просил А. Чернышёва разрешить ему выехать на Дон, но всё безрезультатно. Помог случай. В связи с предстоящей поездкой на юг императора Александра I в сентябре 1825 г. А. Чернышёв вместе с В. Сухоруковым выехали в Таганрог. В Таганроге 1 декабря 1825 г., т. е. уже после смерти императора, генерал-адъютанты И. И. Дибич и А. И. Чернышёв из доноса А. И. Майбороды, а затем и И. В. Шервуда и Витта узнали о существовании в России тайных обществ. В доносах были названы лица, с которыми В. Сухоруков находился в дружеских отношениях. У А. Чернышёва зародилось подозрение о принадлежности к обществам и В. Сухорукова, и поэтому 3 декабря он предписал ему выехать в распоряжение И. Богдановича в Новочеркасск, где вскоре за Сухоруковым был установлен тайный надзор. В марте 1826 г. А. Чернышёв скажет членам Следственного комитета в своё оправдание, что «сомнением своим о принадлежности Сухорукова к тайному обществу» он поделился с И. Дибичем и просил его «захватить Сухорукова бумаги, но сие не было исполнено». В. Сухоруков выехал в Новочеркасск 6 декабря, а сам А. Чернышёв рано утром выехал в Тульчин «для арестовывания полковника Пестеля». Так В. Д. Сухоруков ещё до восстания декабристов оказался под надзором у себя на родине.

В марте 1826 г. Д. Вахрушев (надворный советник, правитель Войсковой канцелярии. — А. А.) вручил А. Чернышёву свой донос о В. Сухорукове. В нем он писал: «Глубокое отвращение к зависимости и уверенность, что они одни умные люди и рождены для того, чтобы расточать участью других — есть главное чувство, управляющее оными действиями весьма хитрого Сухорукова. Приверженцы его следуют тому же побуждению. Необходимость повиноваться начальникам или старшим всем им тягостна, а всякая взыскательность приводит их в исступление». Далее в доносе говорилось, что у Сухорукова давно уже примечено тайное желание сделаться Оракулом или преобразователем своих соотчичей, как он всегда говорил — грубых и непросвещённых. Он, оставшись па Дону под предлогом болезни, без сомнения начнёт свои действия, т. е. распространение мнений своих под завесою просвещения и очищенного вкуса. В этом, подчёркивал злобный доносчик, он найдёт большую помощь в своих товарищах, коими окружил атамана и может направить его по произволу». Затем доносчик назвал ряд лиц, имел давнишние и прочные связи. «Дежурный штаб-офицер Шумков и командир артиллерийской роты Поляков, к коим атаман имеет неограниченную доверенность, суть искреннейшие друзья Сухорукова. Сын атамана Н. Иловайский пред сим, кажется, вызнанный на Дон, имеет также дружеские связи с Сухоруковым; Кушнарёв, Кучеров и Колесников, коренные друзья Сухорукова, находятся по особым поручениям атамана и пользуются атаманскою доверенностью. Письмоводитель Марушенков, помощники его Петровский и Селивановский, обязаны Сухорукову во многом и почитают его своим покровителем и наставником. Адъютанты атаманские также имеют к Сухорукову уважение и привязанность». В доносе названо немало и других лиц, которые были связаны с Василием Сухоруковым не только узами личной дружбы, но и общностью взглядов.

Ко времени написания этого доноса тайное общество или «непозволительное», как называл его войсковой атаман Д. Е. Кутейников, уже действовало четыре месяца. О существовании его стало известно только в 1828 г. во время расследования дела бывшего войскового атамана генерала от кавалерии А. В. Иловайского. После получения первых сведений о тайном обществе в Новочеркасске И. Богданович сразу же сообщил об этом А. И. Чернышёву. «В декабре 1825 г., — писал он, — Сухоруков по приезде ею в Новочеркасск с сыном бывшего атамана корнетом Николаем Иловайским и лекарем Божковским учредили литературное общество». По утверждению автора письма, это общество действовало около двух месяцев, но, «в связи с распространением слухов о его неблагонадёжности, оно немедленно уничтожилось» [5. — Л. 2, 2 об].

В дальнейшем генерал провёл более детальное расследование деятельности общества, в результате чего ему удалось собрать дополнительные сведения. Однако и эти сведения не являются исчерпывающими, потому что в ходе следствия И. Богданович по непонятным причинам снял показания только с П. Хрещатицкого и В. Поснова, которые, как непосредственные члены общества, приглашались только на его отдельные заседания и по этой причине мало знали о его деятельности. На основе их показаний И. Богданович для Аудиторского департамента составил «Записку о первоначальном появлении в г. Новочеркасске общества под именем «Литературных собраний или вечеров». В ней он отмечал, что общество было создано В. Сухоруковым, который после возвращения в Новочеркасск в декабре 1825 г. не мог примириться с ограниченностью умственных интересов городского «светского» общества, где карты были единственным развлечением. «И потому однажды предложил есаулам Кушнарёву и Кучерову, сотнику Поснову и хорунжему Древянникову мысль, для препровождения с пользою времени и для лучшего усовершенствования своего в отечественной словесности составить между собою общество, которые обязано было для вышеозначенной цели собираться однажды в неделю у каждого из них по порядку» [5. — Л. 3].

Первое заседание происходило в доме Василия Дмитриевича Сухорукова. На нём было решено, что деятельность общества должна заключаться в чтении лучших русских и иностранных книг, а также собственных сочинений и переводов и в их критическом обсуждении. На третьем заседании, состоявшемся и доме Н. Петровского, был составлен список членов общества, в которое вошли: поручик В. Сухоруков, корнет В. Селиванов, сотник Н. Петровский, есаулы А. Кушнарёв и М. Кучеров, войсковой старшина И. Поляков, медико-хирург П. Божковский и урядник Ягодин. Вероятно, что при принятии в общество кандидатуры обсуждались, ибо в общество не был принят В. Поснов, например, под предлогом «отдалённости жительства». Правда, в дальнейшем это обстоятельство не препятствовало ему посещать отдельные заседания. Не исключено, что В. Поснову не доверяли, или же, что более вероятно, своими показаниями он хотел скрыть свои тесные связи с обществом. Впоследствии на заседания общества иногда приглашались и не члены его: генерал-майоры А. А. Ягодин (отец братьев Ягодиных), и И. А. Селиванов (отец корнета Ф. Селиванова), полковники И. Ф. Шумков, 3. Е. Егоров, П. С. Хрещатицкий, подполковник Ф. Е. Балабин, штаб-лекари А. Бушман, Ланг, Ф. Гейер, лекари Ф. И. Билёв, С. И. Савченко, П. Рученков, прокурор Заварницкий, есаулы В. Иловайский, В. Шапошников, поручик Н. Иловайский, сотник В. Поснов и хорунжий Т. Д. Древянников. Из них только Н. Иловайский, В. Поснов и Т. Древянников активно «принимали участие в чтении и обсуждении» [5. — Л. 2, 2 об.].

На заседаниях, по словам П. Хрещатицкого и В. Поснова, «кроме чтения бывали в обществе суждения и споры о разных материалах, относящихся до нравственности и политики». Так, «относительно политики в доме генерал-майора Ягодина сотник Сухоруков и медико-хирург Божковский, рассуждая о наказаниях, которым должны подлежать государственные преступники, ... утверждали, что как в России смертная казнь уничтожена, то по сему и злодеи те по лишении чинов и дворянства должны быть сосланы в Сибирь на каторжную работу». Эту точку зрения разделяли все присутствующие, кроме А. Ягодина и В. Поснова [5. — Л. 6]. Правдивость показаний последнего весьма сомнительна. Этими показаниями он надеялся облепить свою участь и участь генерала, при котором тогда состоял письмоводителем. Не без основания можно полагать, что «споры и суждения» о политике происходили в большей степени на тех заседаниях, которые проводились на квартирах постоянных членов.

Таковы были занятия членов общества. Теперь попытаемся определить конечную цель, которую преследовал Василий Сухоруков при организации «Литературных собраний». Если исходить из названия общества и занятий его членов, то она была чисто просветительская, но на самом деле являлась средством для достижения иных целей. Известно, что в сентябре 1825 г. К. Рылеев и А. Бестужев при встрече с В. Сухоруковым задали ему вопрос, есть ли у него кто на примете? На что В. Сухоруков ответил «... у нас надобно людей сделать». Действительно, на Дону тогда не было ещё людей, которые готовы были оказать содействие декабристам в установлении конституционного правления. Однако их, по мнению В. Сухорукова, можно было подготовить путём просвещения, т. е. тем самым путём, каким деятели Северного общества подготовили самого В. Сухорукова в «учёной республике». С этой целью Василий Дмитриевич и организовал «Литературные собрания».

Д. Вахрушев, как уже говорилось, ещё задолго до раскрытия общества предсказывал эти действия В.Сухорукова. Проведённое затем расследование деятельности общества полностью подтвердило это предсказание и позволило определить конечные цели, которые преследовал В. Сухоруков при его организации. Так, И. Богданович после проведённого расследования писал доверительно А. Чернышёву, что учредители общества «имели тайную цель и предполагали развращать нравственность сих людей (членов общества. — Н. К.) для особых видов, которые они, может быть со временем, хотели обнаружить» [5. — Л. 2].

«Литературные собрания» на Дону по их целям можно сравнить с «Военным обществом» в Москве, «которого цель была, — говорил И. Якушкин, — приготовлять членов для главного общества». Членами тайного общества в Новочеркасске, как и в Москве, в основном, были офицеры, а на отдельные заседания приглашались офицеры, под командованием которых находились казаки. Так, З. Егоров и Ф. Балабин командовали рабочими полками, И. Поляков артиллерийской ротой, в распоряжении П. Хрещатицкого находились «полицейские команды», генерал-майор А. Ягодин исполнял должность дежурного генерала, И. Шумков был дежурным офицером при атамане, полковник X. придурок длительное время командовал Атаманским полком и т. д. Кроме перечисленных, на Дону не было каких-либо других казачьих формирований, так как они постоянно находились за его пределами.

Эта тактика В. Сухорукова полностью соответствовала тактике тайных обществ в России. На следствии декабрист Н. Лорер говорил, что тайное общество «поставляло главной целью обращать и принимать в члены тайного общества, а особливо людей значащих, как то: полковых командиров и генералов».

Теперь о времени существования общества. Из следственного дела видно, что всего состоялось 16 заседаний, т. е. общество функционировало не «около двух месяцев», как писал И. Богданович, а почти в два раза больше. По нашим подсчётам, члены общества в последний раз собирались во вторник 4 апреля 1826 г., а затем его деятельность была приостановлена. По утверждению И. Богдановича, страх перед угрозой правительственной кары «рассеял всех членов» общества. «Одни отстали от собраний сих, опасаясь невинно подпасть под ответственность; а, другие, может быть, чувствуя за собой вину, от страха по изобличении быть, наказаны по достоянию» [5. — Л. 6]. Несомненно, все эти обстоятельства не могли не оказать влияния на дальнейшую деятельность общества. Кроме того, В. Сухоруков опасался, что во время следствия по делу декабристов могут открыться его связи с Северным обществом. В довершение ко всему, в мае 1826 г. все офицеры войска по требованию И. Дибича дали подписки о том, «что они впредь ни к каким тайным обществам принадлежать не будут». При взятии подписки у В. Сухорукова И. Богданович «убеждал» его, «дабы он открыл и малейшее сведение, если имел оное относительно какого-либо тайного общества». При этом ему напомнили, что он «был коротко знаком с ... государственным преступником Корниловичем». Несмотря на это, В. Сухоруков в своих письменных показаниях отрицал принадлежность к какому бы то ни было тайному обществу» [4. — Д. 21. — Л. 1-4].

Главная причина прекращения деятельности общества заключалась в другом. Как известно, В. Сухоруков при его организации намеревался «сделать людей». Эти люди, как верно заметил И. Богданович, были нужны организаторам общества «для особых видов, которые они, может быть, со временем хотели обнаружить» [5. — Л. 6]. В начале января 1826 г. из Манифеста Николая I на Дону стало известно о поражении декабристов. В связи с этим и отпала необходимость готовить людей «для особых видов». К тому же появилась реальная угроза раскрытия общества. В этой обстановке было принято решение о прекращении его деятельности.

И. А. Федосов в монографии отметил, что после раскрытия общества на Дону правительство приняло решение не привлекать к ответственности его членов, так как «материалов было слишком недостаточно, да и времени прошло много». Это не совсем так. Материалов об обществе было немало. В бумагах И. Богдановича после его смерти нашли целое «следственное дело о «Литературных вечерах», следы которого затерялись в архивных лабиринтах [8. — Л. 10, 12, 368-369]. Материалов могло быть ещё больше, если бы И. Богданович снял показания хотя бы с одного постоянного члена этого общества. Причины заключались в другом. Во-первых, А. И. Чернышёв и В. И. Болгарский сделали всё, чтобы скрыть причастность многих их сотрудников к движению декабристов. В то же время не в интересах правительства было вновь привлекать внимание общественности к тайным обществам. И, во-вторых, ко времени раскрытия «литературных собраний» в 1828 г., все активные его деятели уже понесли различные наказания, и поэтому Николай I после рассмотрения «Записки» Аудиторского департамента 18 апреля 1826 г. наказному атаману «повелеть соизволил, чтобы... он имел строжайшее наблюдение, дабы подобных обществ заводимо не было».

Определить в полной мере цели тайного общества на Дону и место его в русском освободительном движении невозможно без уяснения характера связей c движением декабристов основателя этого общества. По материалам Следственного комитета В. Сухоруков значился как «прикосновенный», её степень, если cудить его наказанию, была минимальной. Если же cудить по показаниям К. Рылеева и А. Бестужева, то она была наивысшей: В. Сухоруков знал о целях общества, а возможно, и был членом Северного общества. Практика показывает, что в подобных случаях подозреваемый в прикосновенности к тайному обществу подвергался аресту, а затем и допросу в Следственном комитете. Что же касается В. Сухорукова, то от него даже «ответа не было требовано». 13 июля 1826 г. по докладу Следственной комиссии было «высочайше повелено: оставить на Дону, не отправляя в лейб-гвардии Казачий полк, иметь за ним бдительный тайный надзор и ежемесячно доносить о поведении». Такое наказание не соответствовало степени «прикосновенности», так как только за «неполное» знание цели общества, приговаривались Верховным уголовным судом к лишению чинов, дворянства и к ссылке в Сибирь.

Нами выявлен ряд документов, которые раскрывают как причину «столь милостивого» его наказания, так и степень прикосновенности. Особый интерес в этом отношении представляют два секретных письма от 24 декабря 1829 г., написанные бывшими членами Следственного комитета относительно предстоящего ареста В. Сухорукова. Автором письма № 767, адресованного И. Паскевичу, был А. И. Чернышёв. Касаясь причины наказания В. Сухорукова, А. Чернышёв писал, что он был подвергнут наказанию «за известность о существовании злоумышленного тайного общества, имевшего целью введение в России конституционного правления» и тут же констатировал, что это было весьма «милостивое наказание г. Сухорукова за одно из величайших преступлений». Автором письма №768, адресованного атаману, был дежурный генерал Главного штаба А. Н. Потапов. Он писал: «Из дел войска Донского ...изволите быть известны в том, что ... поручик Сухоруков за принадлежность к тайным обществам был сначала оставлен на Дону» и т. д. Легко заметить, что в этих письмах имеются существенные расхождения при объяснении причин наказания В. Сухорукова. Объясняется это весьма просто: каждый сообщал своему адресату только то, что ему было известно из документов. По этой причине А. Потапов не мог написать атаману, что В. Сухоруков был наказан «за известность», а не «за принадлежность к тайным обществам», ибо атаману всё это было известно «из дел Войска». «Список лиц, названных членами обществ, составившихся после уничтожения Союза Благоденствия, но, по маловажности показаний, не требованных к следствию», подтверждает данные А. Потапова. В этом «Списке» В. Сухоруков назван членом Северного общества и стоит в нём первым.

О принадлежности к тайному обществу донского историка имеются и свидетельства современников. Декабрист Д. И. Завалишин в своих воспоминаниях пишет по этому поводу в таких выражениях, что принадлежность В. Сухорукова к тайному обществу не вызывает сомнений. «Когда Грибоедов был арестован и содержался в Главном штабе вместе со мною ... и др., — писал он, — то разговор не раз касался того, были ли аресты на Дону (Чернышёв был при кончине государя в Таганроге), и не арестован ли и Сухоруков». Вероятно, товарищи В. Сухорукова имели все основания волноваться за его судьбу, но арестован он тогда не был. Его «благодетель» А. Чернышёв в период следствия сделал всё, чтобы не предать гласности связей декабристов с Доном, где он «распоряжался», по утверждению А. А. Карасёва, «как полновластный правитель». Он, например, из дел Следственного комитета изъял письма И. Шумкова А. Юшневскому и ответы последнего на 14 вопросов, заданных ему 18 мая 1826 г. этим комитетом относительно принадлежности И. Шумкова и других казачьих офицеров к Южному обществу. А. И. Чернышёв использовал свое особое положение в Следственном комитете и для того, чтобы В. Сухоруков «не был требован» туда для показаний, хотя на заседаниях Следственного комитета 22 марта 1826 г., т. е. в день показаний К. Рылеева и А. Бестужева о В. Сухорукове, и было «положено испросить высочайшее повеление на взятие сюда лейб-гвардии Казачьего полка поручика Сухорукова».

Вскоре после этого чиновник Следственного комитета Д. Вахрушев поспешил поделиться данными новостями с И. Богдановичем. «Кстати, — писал он, — примолвить о предчувствиях, догадках и убеждениях наших насчет Сухорукова. Что он гнусный предатель своего благодетеля (Чернышёва — Н. К.) и подлый шикан, это всем уже известно, но я должен прибавить, что он и государственный злоумышленник, знавший цель тайного общества и его намерения. Сами приятели его журналисты обличили его в том. Ему не миновать бы крепости с марта ещё месяца, но имя благодетеля, которого он предал, спасло его от заключения. Не знаю, чем кончится судьба его, но доброго ожидать нельзя, да и поистине и должно...» [8. — Л. 10].

Из сделанных нами наблюдений вытекает следующий вывод: В. Сухоруков действительно являлся членом Северного общества, а «Литературные чтения или вечера» созданы им были с той целью, чтобы на Дону «образовать будущее поколение» «для особых видов». Этот вывод подтверждается и всеми последующими событиями, связанными с деятельностью донского историка.

Василий Дмитриевич Сухоруков

Происшествия, споспешествовавшие Булавинскому возмущению

С постоянным умножением разного звания людей на Дону казаки беспрепятственно занимали впусте лежащие места по Дону, Хопру, Медведице, Бузулуку, Донцу и по впадающим в эту последнюю речкам Бахмуту, Деркулу, Бугучару и обеим Колитвам.

1700 года по царскому повелению велено было всех людей, зашедших после 1695 года на Хопер, Медведицу и другие запольные речки, поселить по дорогам, идущим от Волуйки и Рыбного к Азову, – на речках Кундручье, Лихой, Донцу, Каменке, Белой и Черной Колитвам, Березовой, Тихой и Грязной, коих и было поселено на означенных местах до 1000 семей.

Наконец 1703 года посланы были на Дон стольники Кологривов и Пушкин для приведения в гласность казачьих городков, поселенных по рекам Хопру, Медведице, Бузулуку, Донцу и Дону до Паншинской станицы, и для высылки из оных на прежние места всех тех людей, кои зашли туда после 1695 года, с наказанием каждого из них и отосланием десятого человека в Азов на работы, включая сюда и тех, кои хотя зашли на Дон и до сего года, но не участвовали в походах под Азовом; те же городки, кои населены 1701 года по дорогам от Рыбного и Волуйки до Азова, оставить на прежнем месте, выслав только из оных людей, зашедших туда после того 1701 года. Этим же чиновникам велено было обязать подписками атаманов и казаков означенных городков, дабы они не принимали впредь беглых людей под смертною казнию.

Таковое царское повеление привело казаков в недоумение; но, не прекословя его священной воле, они просили царя чрез посланную станицу оставить на Дону по крайней мере тех людей, кои зашли на Дон до 1695 года, но не участвовали в Азовских походах по случаю тому, что они по распоряжению Войска Донского во время этих походов оставались в городках для защиты от неприятельских набегов и что много из них есть и таких, кои родились в тех городках; словесно же приказали атаману той станицы объявить боярам, что атаманы и казаки тех городков, коим
велено произвести перепись и выслать из оных в Россию людей, находятся в сомнении, что государь имеет на них гнев, потому что вышеозначенное исследование велено произвести только по Паншинской городок, а не по всему Дону.

Государь склонился на прошение казаков, обнадежил их своею к ним милостию, уверив их при том, что верховые городки останутся на прежних местах и что перепись людей и городков велено произвести для сведения, сколько находится их по Дону, давно ли они там поселены и нет ли в тех городках вновь пришедших людей, для того что беглецы эти, ограбив своих помещиков, скрываются там с покраденными вещами ненаказанно.

Не быв совершенно довольны запрещением принимать беглых людей в свои городки и высылкою оных на прежние места, казаки еще более огорчились, как изъясняют они в отписке, насильственными поступками чиновников, присланных из Адмиралтейского приказа на Дон почти в то же время для описи корабельного леса, которые самопроизвольно высылали казаков из городков в Россию без всякого различия, причиняя им обиды; не менее того огорчителен был для Войска Донского поступок майора Шанкеева, присланного из означенного приказа на речку Бугучар для розыскания и высылки людей, подведомственных Адмиральтейскому приказу, который, не уведомив Войско Донское, приступил к уничтожению Бугучарского казачьего городка и к высылке всех жителей оного в Россию.

По «приведении таким образом в гласность казачьих городков и по высылке из оных разного звания зашедших туда из России людей государь приступил к ограничению свободы казаков самопроизвольно занимать земли по реке Донцу и по впадающим в оную с правой стороны речкам; и вследствие того 1705 года в мае месяце повелел уничтожить все те городки, которые поселены не по указу и после 1695 года, жителей перевесть для поселения на левую сторону Донца, находившихся же в оных беглых людей выслать в Россию и впредь без указу не занимать под поселения места. Казаки медлили выполнением этого предписания, просили государя о оставлении по крайней мере поселенных по реке Айдару городков – Нового Айдару, Беленского, Закотного и Кабаньего, но в просьбе казаков было отказано. Для понуждения же их к скорейшему выполнению царской воли был отправлен на Дон в июле месяце 1706 года стольник Леонтий Шеншин, которому между прочим в данном ему по сему предмету наказе повелено было обходиться с войсковым атаманом, старшинами и казаками вежливо, не вымогать от них взяток и не требовать излишнего корму и подвод.

Около сего времени возникли ссоры у донских казаков, поселенных по Донцу, с казаками Изюмского полка за границы; главнейшая причина сих ссор, которая имела немалое влияние на возмущение казаков, было присвоение полковником Изюмского полка Шидловским соляных источников, находившихся во владении донских казаков, куда торские и другие окрестных мест жители, побуждаемые прибыточным добыванием соли, начали переселяться (около 1701 года) без ведома верховного правительства и заняли под солеварни многие места, принадлежащие к юрту Бахмуцкого казачьего городка. Полковник Изюмского полка, подкрепляя новых переселенцев слободскими казаками, теснил бахмуцких жителей, причинял им побои и разорял жилища их, основанные на речках Бахмуте, Красной и Жеребце. 1703 года по его же приказанию разорен один казачий городок, построенный близ границ Изюмского полка, истреблены все соляные варницы, разломана часовня и забрана вся церковная утварь и книги. После сего 1704 года самопроизвольно наложил он на бахмуцких казаков пошлины с соляных варниц, брал насильно соль под предлогом будто бы в казну, истреблял сенокосные луга; эти поступки наводили казакам огорчение. В это самое время был станичным атаманом в Бахмуцком городке отважный Кондратий Булавин: он не упускал удобных случаев к отмщению за претерпеваемые от изюмских полчан обиды, имея между тем повеление и от Войска Донского употреблять все средства к защищению войсковых границ. Из этих обоюдных ссор возникли жалобы, которые на первый раз решены были тем, чтобы как Войску Донскому, так и Изюмского полка казакам впредь до разграничения между ими границ владеть теми землями, кому они напред сего принадлежали, и отнюдь бы другие не входили добольствиями в не принадлежащие им места.

Между тем последовало из Посольского приказа предписание о забратии как у донских, так и у изюмских казаков соли в казну и о продаже оной на месте высшими ценами. Булавин, огорченный или наложением пошлины на вывариваемую казаками соль, или обидами, которые претерпевали они от изюмцев, собрал в октябре месяце 1705 года значительную партию казаков, напал на жителей, занимающихся вывариванием близ речки Бахмута соли, разорил все строения и заводы, побрал всю готовую соль, казенную и частным людям принадлежащую, а также деньги и прочее имущество. Наказной полковник Изюмского полка Шуст в отмщение за таковые разорения вооружил в декабре месяце того ж года подчиненных ему казаков и обложил Бахмутский городок; но, узнав, что Булавин известил о своем положении окрестные казачьи городки, немедленно снял осаду и распустил свои войска. Булавин, с своей стороны, этот поступок наказного полковника Шуста не оставил без отмщения: он в то же время перешел с казаками речку Бахмут и разорил до основания все солеварные заводы, несколько человек убил до смерти, побрал всю казенную соль и продал там же на месте; мщение его простиралось даже и на домашних животных, коих он приказал без всякой надобности убивать. Уничтожив таким образом все бывшие на том месте заведения и разогнав тамошних жителей, Булавин завладел всеми соляными источниками и начал с казаками вываривать соль, не допуская никого из иногородних участвовать в этом промысле.

Изюмский наказной полковник на сей самовольный поступок казаков принес жалобу в Адмиральтейский приказ, от коего был послан на речку Бахмут дьяк Горчаков с командою солдат под начальством капитана Трунева как для описания пограбленного и разоренного имущества Изюмского полка жителей, так и для недопущения ссорящихся до дальнейших разорений, пока воспоследует повеление о разграничении между донскими и изюмскими казаками спорных земель. Дьяк Горчаков с солдатами прибыл к Бахмутскому городку 4 июня 1706 года, имея с собою 30, а по показанию донских казаков 400 человек изюмских, торских и маяцких жителей для указывания спорных соляных заводов. Булавин, извещенный о прибытии дьяка к городу, вышел против него с многочисленною партиею казаков в полном вооружении и спрашивал его, «для чего он в таком многолюдном собрании вооруженных изюмских жителей прибыл к их городку». Получив удовлетворительный ответ от дьяка Горчакова, Булавин позволил ему вступить с солдатами в городок, а вместе с ними пяти человекам старожилам, прочим велел немедленно удалиться от городка. Горчаков объявил здесь Булавину и казакам грамоту, данную ему из Адмиральтейского приказа, и настаивал по оной о удовлетворении. Булавин не только не допустил его к исследованию порученного ему дела, но даже поставил у квартир дьяка Горчакова и солдат караул, не выпуская их из оных 8 дней, пока не получил на донесение свое от войскового круга разрешение, коим предписывалось ему не допускать дьяка Горчакова к описыванию разграбленных соляных варниц, потому что оные учреждены изюмскими казаками на землях, принадлежащих Войску Донскому; старшины, привезшие эту грамоту, изъяснились с дьяком лично о правах на сии земли. Таким образом, Горчаков принужден был возвратиться в Воронеж без исполнения возложенной на него порученности. Впрочем Войско Донское в объяснении своем, данном по этому предмету, обвиняет дьяка Горчакова в том, что он без всякой причины не приступил к исследованию порученного ему дела и что со стороны оного препятствия ему делано не было.

Эти обоюдные неудовольствия еще более поддерживаемы были, когда изюмский полковник Шидловский принял в свое ведение по указу царскому в феврале месяце 1706 года селитренные заводы, принадлежавшие прежде полковнику Ахтырского полка Перекрестову – из сих заводов некоторые находились на войсковых землях, на них истребляли заповедные леса и причиняли различные утеснения казакам в поземельных довольствиях.

Творческая деятельность Сухорукова развивалась довольно широко (Нам известны следующие печатные работы Сухорукова: Замечания на некоторые места статьи, помещенной в 41 номере «Отечественных записок» (стр. 345-375). Дорога от реки Дона до Георгиевска на пространстве 500 верст. «Сын Отечества», ч. 88, 1823, кн. X, отд. IV, стр. 317-328.

Сухоруков. Поправка статьи, напечатанной в «Северной Пчеле» и «Русском инвалиде» под заглавием «Письма из Кавказского корпуса» Ив. Радожицкого. «Тифлисские ведомости», 1829, № 41.

Записки о достопримечательностях в Донской области «Донские войсковые ведомости», 1863, №№ 34 и 35.

Историческое описание Земли войска Донского. Особое прибавление к газете «Донской вестник», т. 1, Новочеркасск, 1867, т, II, изд. Областного войска Донского статистического комитета, Новочеркасск, 1872. (Напечатано по рукописи, хранившейся в Донском статистическом комитете).

То же, 2-е изд. С предисл. X. и Ив. Поповых, 1903, Новочеркасск.

Краткое историческое известие о бывшем на Дону городе Черкасске, «Северный архив», ч. VIII, 1823, № 20. октябрь, отд. 1, стр. 88-109.

В. С. О внутреннем состоянии донских казаков в конце XVI столетия. «Соревнователь просвещения и благотворения», ч. XXVI, 1824, II, стр. 183-200.

Общежитие Донских казаков в XVII и XVIII столетиях. «Русская старина», карманная книжка для любителей отечественного на 1825 г. Изданная А. Корниловичем. СПБ, 1824, отдел II, стр. 163-342, 349-350 + 6 вкладных листов. (Пять песен донских национальных. Положены на музыку г. Кольбе). Содержание: Родине моей («Страна, где мы впервые» Жуковский), стр. 171, Вступление. 173-177. Рыцарская жизнь казаков. 178-247. Частная жизнь донцов в конце XVII и в первой половине XVIII в. 248-297. Свадебные обряды. 298- 335. Донские песни. Здесь предлагаются песни для нот, приложенных в конце книги, прочие помещены в тексте. 336- 342. Ссылки. 349-350.--Из предисловия издателя (А. Корниловича): «Второе отделение (книги) написано г. С., воинственным питомцем знаменитого Дона... Автор пользовался современными актами и отчасти преданиями, которые еще свежи в народе, сильно привязанном к родине и потому свято сохраняющем память о прошедшем».

То же, 2-е изд., 1825.

Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетиях. Исторический очерк. Изд. ред. газеты «Донская речь», Новочеркасск, 1892.

Рецензия: Броневский, Владимир. История Донского Войска, 3 ч., СПБ, 1834. «Донской вестник», 1867, №№ 27-29

Письма к П. М. Строеву, «Сборник Областного войска Донского статистического комитета», вып. , Новочеркасск 1901.

Статистическое описание земли донских казаков, составленное в 1822-1832 годах. Изд. Обл. правления войска Донского. Новочеркасск, 1891. (Напечатано по рукописи Сухорукова, принесенной в дар Донскому музею сыном Пудавова, который участвовал в разработке материалов, собранных Сухоруковым)) , но учесть ее результаты сейчас трудно. Остатки рукописных фондов Сухорукова не обследованы (В частности, не исследовано все собрание материалов Сухорукова по истории войска Донского, из канцелярии ген. Богдановича поступившее на хранение в Межевую комиссию или в атаманскую канцелярию. Судьба этих материалов не ясна. Часть их, видимо, сгорела во время пожара Новочеркасского войскового архива в 1858 г., когда огнем было уничтожено всего 335254 дела. Часть материалов Сухорукова была потом в руках донского историка М. Сенютина, - некоторые из них он напечатал в «Донских войсковых ведомостях» в 1864 и 1865 гг.

В Азово-Черноморском краев, арх. упр. хранится лишь небольшая часть материалов, касающихся Сухорукова. Фонд, хранящийся сейчас в Азово-Черноморском краев, арх. упр., поступил сюда из Новочеркасского отделения Донского окружного архивного бюро в 1930 г., а до революции находился в Донском областном архиве) . Опальное положение автора обусловило невозможность своевременного появления в свет его работ, многого он не мог выпускать за своей подписью. Так,: о приготовленной им в Пятигорске в 1835 г. рецензии на историю войска Донского Броневского Сухорукое писал в письмах от 28 и 31 августа, того же года: «Разбора Броневского я от себя печатать не хочу; если угодно атаману, пускай напечатает от себя...» «Для напечатания его не хочу принимать никакого труда. Если угодно атаману, то пускай напечатает сам, но только объявивши официально, что в напечатании была собственная его воля, иначе я никак не могу» (Азово-Черноморского краев, арх. упр., историч. отдел, ф. Сухорукова, д. № 7).

Атаман не решился официально предложить к печати книжку политически неблагонадежного автора, и рецензия, ходившая по рукам в списках, увидела свет лишь через 30 с лишком лет, в «Донском вестнике» 1867 г. Но и спустя много лет после смерти Сухорукова, работы его («Историческое описание Земли войска Донского», «Статистическое описание Земли войска Донского» и др.) появлялись в печати без указания на обложке имени автора.

Наконец, были случаи бесцеремонного «использования» материалов и работ Сухорукова другими лицами. П, М. Строев утверждает, что, использовав часть собранных для «Исторического описания» Сухорукова материалов, писал свою «Историю войска Донского» Броневский. Наконец, в «Заметках (И. Ульянова) по поводу материалов для биографии Сухорукова» приводится рассказ о том, что, когда Сухорукова взяли от Паскевича, то записки его о турецкой войне «поступили к адъютанту Ушакову, который издал их после под названием «История военных действий в Турции в 1828 и 1829 годах», от своего имени, скрыв настоящего автора. Сильно возмущен был Сухоруков этим и присылкою ему Ушаковым экземпляра книги с нахальною надписью «от автора». Сухоруков писал в Варшаву, требуя записки, как свою собственность, но получил отказ под предлогом, что записки принадлежат штабу» (Азово-Черноморское краевое архивное управление, исторический отд., фонд Сухорукова, дело № 7) (Книга Ушакова «История военных действий в азиятской Турции в 1828 и 1829 годах» Две части с атласом карт и планов. Изд. в 1836 г. в СПБ, 2-е изд. - Варшава, 1843).)

Занятия историей войска Донского стали любимейшим и важнейшим делом жизни Сухорукова. Он не оставлял этих занятий, несмотря на все тяготы судьбы политически поднадзорного и ссыльного человека. Сдав по приказу Чернышева накопленное им ценою огромных усилий и трудов богатое собрание материалов по донской истории, он продолжал собирать нужные ему сведения и выписки из архивных дел.

Основная идейная устремленность его исторических изысканий может быть уяснена из анализа ряда его работ. Основным его сочинением, не без оснований признанным серьезнейшей и лучшей работой по истории Дона, является „Историческое описание Земли войска Донского". Эту работу, отразившую в себе многие достоинства историка, нельзя все же считать наиболее показательной для определения идейных его взглядов и убеждений.

До 1825 г. Сухоруков питал надежду на то, что ему удастся составить полную историю войска Донского.

Но уже 16 марта 1825 г. он писал Строеву:

«Вы спрашиваете, как идет моя история. К сожалению, не могу похвалиться перед вами большим успехом. Меня ужасно торопят и требуют историю почти по заказу, на срок. Можете в полной мере, милостивый государь, и более, нежели кто другой, видеть, как это расстроило ход моих занятий... Я начал писать историю подробную, в том плане, который имел честь читать вам; само собою разумеется, что на сие дело требовалось особенное и весьма достаточное; время, а особливо по тому образу жизни, какой достался мне в удел по теперешней службе. Слыша строгие приказания о поспешности, я принужден был бросить все написанное в подробном плане и теперь занимаюсь совсем на иной лад: хочу составить собственно для команды (для начальства) историю вдвое или втрое короче, нежели предполагал раньше, а подробною займусь особливо для издания... Ах, как зол я на мою команду!»

Написанное специально „для команды", по ее "строгому приказанию", "Историческое описание" подверглось потом переработке и строжайшей политической цензуре. В тридцатых годах ген. И. Ф. Богданович поручил Поснову, есаулам Кушнареву, Кучерову и назначенному к ним в помощь Пудавову произвести тщательный пересмотр трудов Сухорукова по историческому и статистическому описанию Земли войска Донского.

Выполняя специальное поручение Богдановича, Кушнарев, Кучеров, Поснов и Пудавов заново переписали указанные работы Сухорукова, заменив те «места, которые казались им слишком резкими». Бывшие сотрудники Сухорукова постарались сгладить политическую остроту его исторической концепции. Отдельные главы они подвергли коренной переработке. Так, например, глава о происхождении донских казаков в переработке Кушнарева и др. представляет собой изложение точки зрения Карамзина на этот вопрос, дополненное замечаниями, идущими вразрез с взглядом Сухорукова, высказанным в его рецензии на «Историю Донского войска» В. Броневского (Этот факт отмечен X. Поповым и Ив. Поповым в предисловии ко 2-му изд. «Исторического описания Земли войска Донского», 1903, стр. 5). В 1834 г. труд Кушнарева и других был закончен; все документы и материалы сданы генералу Богданозичу, а «Историческое описание Земли войска Донского», переработанное четырьмя указанными лицами, поступило на рассмотрение правительства и только в 1867- 1872 гг. было впервые выпущено в свет. Таким образом, специальное назначение этой книжки («для команды») и тщательная цензура обеспечили освобождение ее от специфики политических воззрений Сухорукова на историю донского казачества, сохранив за ней лишь ценность собрания историко-фактических данных; «Историческое описание» охватывает период до начала XVIII века.

Более ясное выражение нашли себе взгляды Сухорукова в «историческом очерке», напечатанном в 1824 г. в «Русской старине»: «Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетиях» и в рецензии на книгу Броневского.

Значительную роль в сухоруковском историческом описании казачьего обихода XVII-XVIII вв. играет характеристика народных обычаев, преданий, обрядов, игр. Но особенно важное значение придает он изучению казачьего народного творчества. Фольклор, с точки зрения Сухорукова, отражает сокровенные казачьи думы и чувства. «Донцы любили в старину,- пишет он в «Общежитии донских казаков»,- славить дела свои в народных песнях. На всякое замечательное происшествие, даже на каждый важный подвиг своего соотечественника они тотчас сочиняли новые песни, которые все имеют собственный характер». Песни народные,- повторяет он ту же мысль спустя несколько лет (в рецензии на книгу Броневского),- «это зеркало, в котором отражаются и являются в истинных образах все стихии народного духа, вся внутренняя жизнь народа: в них видите, что двигало ум его, чем пленялось его чувство, какие страсти преобладали в нем. Словом, в них излита душа народа с резкими чертами его физиономии» (Ср. характеристику донских песен и музыки, данную Сухоруковым в «Статистическом описании Земли войска Донского», 1891, стр. 113).

Вот почему, считая фольклор правильным отражением народной жизни и придавая памятникам казачьего творчества значение исторических документов, Сухоруков неоднократно подчеркивает важность собирания и изучения песен. В «Донских ведомостях» 19 марта 1903 г. № 63 был опубликован хранившийся в донском музее документ, извлеченный из акишевского станичного архива, содержащий в себе подробно изложенную программу действий Сухорукова, как историка войска Донского. В этом документе, вслед за указанием на необходимость архивных разысканий, говорится о том, что «многое объясниться может из старинных песен наших, в коих обыкновенно описываются военные подвиги казаков и самые происшествия почти даются верно, ибо они всегда сочинялись самыми теми людьми, кои в них участвовали и простым языком предков наших» (Документ этот имеет характер официального указа: «Указ Его Императорского Величества Самодержца Всероссийского войска Донского из Хоперского сыскного начальства от Акишевского до Михайловского. В сем начальстве слушал рапорт г-на хорунжего Сухорукова, в коем он прописывает, продолжая разыскания его о происшествиях, к военной истории донских казаков относящихся, он по рассмотрении дел отъедет на сих днях в Новочеркасскую крепость для рассмотрения тамошнего архива...» и т. д.). Такую функцию важного исторического документа, отражающего взгляд казачьих масс на то или иное событие, выполняют в очерке Сухорукова «Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетиях» в большом количестве рассыпанные по тексту по словицы, поговорки, предания и песни, сопровожденные нотами (26. В «Общежитии донских казаков в XVII и XVIII столетиях» Сухорукое приводил полные тексты следующих донских песен: песню о дуванах: «Как со славной со восточной со сторонушки протекала быстра речушка славный тихий Дон»; «богатырские» песни: «У нас, братцы, на Дону, во Черкасском городу проявилась у нас, братцы, прироженная тума», «На заре то было, на зорюшке, на заре то было па утренней», «Не травушка, не ковылушка в поле шаталася, как шатался, волочился удал добрый молодец», «Как ты батюшка славный тихий Дон, ты кормилец наш Дон Иванович», «Не великий там огонюшек горит, то-то в поле кипарисный гроб стоит», .Как на славных на степях было саратовских, что пониже было города Саратова» (о Ермаке), «Приуныло, приумолкло войско Донское, приужаснулась армеюшка царя белого» (о Краснощекове)).

Не случайно первые свои исторические работы Сухоруков посвящает описанию «общежития» донских казаков в конце XVI, в XVII-XVIII вв. Этот этнографический уклон характерен для его подхода к задачам историка. В истории его прежде всего и главным образом интересует определение особливой сущности народа. Сущность эта определяется не в соответствии с какими-то провиденциальными предназначениями, а на основе анализа материальных и духовных форм бытия и культуры народа. Судьбы народов подчинены исторической закономерности.

«В истории человечества,- пишет Сухоруков, полемизируя с Броневским,- события не вырастают сами собою без связи с прошедшим; как же возможно допустить, чтобы явление на сцену мира казачества, объявшего собою столь большое пространство и произведшего такие многозначащие последствия, было делом случайным, а не следствием одного общего стремления и таким явлением, которое приготовлено предшествовавшими событиями?..»

«... В народном духе казаков, - отмечает составленное Сухоруковым «Статистическое описание Земли войска Донского» (стр. 109),- есть навык выказывать всегда братство и равенство, однакож никогда не преступают (они) границ чинопочитания. Любовь к родине, к своему званию, сильная привязанность к собственным обычаям вселяют у них единодушие, составляющее народную характерность донцов».

В прошлой истории казачества особенно любовно подмечаются и описываются Сухоруковым воинственный, непокорный «буйный дух» казаков, чувство уважения к личности, их спартански мужественные нравы и любовь к родному краю, патриархальная простота взглядов и обычаев.

«Древность наша заключается в рыцарской жизни казаков, в которой вы не встретите ничего похожего на нынешнее... Казаки... проводили всю свою жизнь, точно как на биваках, не могли поэтому заботиться ни о красоте, ни об удобности домов своих... Казаки гордились своею бедностью, и однажды, подобно скифам, они отвечали крымскому хану на письмо, в коем он угрожал притти сам для опустошения их жилищ: «Донские казаки угроз твоих не боятся: хотя их городки некорыстны,- оплетены плетнями и обвешены терном, но доставать их надлежит твердыми головами; стад же и табунов у нас мало: напрасно забьешься ты в такую даль...» Даже самое оружие, с которым казаки выходили на брань, имело бедную нарушимость: ни на саблях, ни на ружьях, ни на луках не было никаких украшений».

Поддерживаемый постоянными войнами жил в казачестве дух коллективизма. «Особенно казаки личное оскорбление товарищей своих принимали бесчестием целому народу». «Жили они истинно по-братски; всякий открывал чистосердечно, что намерен делать завтра, послезавтра и т. д. В старину товарищества казаков разделялись по сумам... Человек десять, двадцать и более товарищей имели общую суму, в которой хранили свой запас и все добычное; потому что еще и ныне называем товарища и друга - одно-сум». «Сия привольная и братская жизнь сильно привязывала казаков к родине; они славили свой тихий Дон, называя его - кормилец родимый. В плену и на одре смертном казак, прощаясь мысленно со всем, что имел драгоценного в жизни, всегда обращался к Дону: «Прости, тихий Дон Иванович! Мне по тебе не ездити, дикого зверя не стреливать, вкусной рыбы не лавливать». Во всех старинных наших песнях и даже в официальных бумагах вы найдете отпечаток сей страстной народной любви».

В идеальном плане рисуются Сухоруковым черты казачьего самоуправления.

«Каждый день собирались они на площадь судить в кругу своем о делах общих и частных»... «В мае главное войско рассматривало дела станиц и распределяло казаков. Для сего атаман со всеми старшинами, составлявшими правительство, известное в народе под именем Всевеликого войска Донского, выходил за город на возвышенные места, кои не потоплялись бывающими в сем месяце разливами Дона, и там, разбив лагерь, творили суд. Являлись челобитчики с просьбами о поновлении границ, о которых вышел между станицами спор, и сонм старейшин или поручал одному из среды своей разобрать дело на месте или склонял тяжущихся к согласию на общую правду". Атаман обращался с казаками „как товарищ, по-братски. Всякий казак называл его просто по имени-отчеству. В доме его собирались казаки побеседовать о житье-бытье: сюда приходил всяк кто хотел, без зову»... «В это время более всего развилась у казаков гражданская жизнь, они чувствовали и достоинство и славу свою, гордились своим именем, называя себя: казачество Донское вольное, бесстрашное».

Эта идеализация выборных атаманов и казачьего самоуправления и всего вообще старого казачьего уклада политической и общественной жизни получала особое звучание в годы, когда правительство Александра I, опираясь на орудовавшего в Донском комитете Чернышева, старалось урезать жалкие остатки сохранившихся от старых времен вольностей и прав казачьей старшины на самостоятельную гражданскую и военную власть над донским казачьим войском.

Известно, что до XIX века царское правительство применяло тактику поощрения донской казачьей старшины, закрепляя за ней ряд привилегий. Старшина была уравнена с армейскими чинами и получила таким образом дворянские права, В 1796 г. к донской старшине прикрепили крестьян, записанных за ней по пятой ревизии и т. д. Старшина владела громадным количеством земель, была обеспечена в известной мере рабочей силой и имела возможность увеличивать ее путем закрепощения пришлого населения. Вся гражданская и военная власть в крае, все руководство донским войском находились в ее руках.

Но в первой четверти XIX в. укрепление политического значения донского дворянства показалось опасным правительству Александра 1. Важная роль Донского казачьего войска, поселенного вблизи Кавказской линии, в полной мере учитывалась русским правительством, которому выгодно было иметь в своем подчинении вполне послушный административный аппарат для управления донским войском. Эти планы поручено было реализовать, через учрежденный в 1819 г. Донской комитет по выработке нового войскового положения, А. И. Чернышеву, самое появление которого на Дону (в качестве члена этого Комитета) было встречено атаманом Денисовым и казачьей верхушкой враждебно. Между атаманом, стоявшим на страже интересов казачьей старшины, и Чернышевым, отстаивавшим правительственную линию, началась упорная борьба.

Борьба эта, по донесениям Чернышева Александру, касалась, главным образом, вопросов поместного землевладения донского дворянства и объема власти атамана. „Комитет, предводительствуемый Чернышевым,- говорит донской историк А. А. Карасев, (А. А. К apace в. «Чернышев на Дону». «Исторический вестник», 1903, кн. 7) - присваивал себе исполнительскую власть в таких случаях, которые подлежали действию войскового правительства, во главе которого стоял атаман». Борьба, в процессе которой Денисов пытался привлечь на свою сторону Аракчеева, но безуспешно (В мае 1820 г. атаман Денисов жаловался Аракчееву на превышение власти Чернышевым, который стал «повелительным голосом» диктовать решения Комитету и «объявил членам, что он адъютант императора, и слова его, которые он именем его величества объявит, должно исполнять в точности». Аракчеев вскоре ответил письмом, не оставлявшим сомнений в отсутствии шансов у Денисова на победу. «До сего времени, - писал Аракчеев, - я был для вас, в полном смысле, человек чуждый, посторонний. Ваше превосходительство не имели со мной никакой переписки. Можете представить, как я был удивлен, видя ныне, что вы не только пишете ко мне, но избираете меня даже судьею дел ваших... Действия ваши обратили на себя справедливое негодование правительства». Аракчеев советует Денисову «стараться исполнить высочайшую волю, объявленную чрез такого генерал-адъютанта его величества, который заслужил к себе полное доверие не только от вас, но и от всех любящих государство... Надеюсь, что ваше превосходительство, любя, как говорите, правду, конечно, извинит и мне те истины, кои с сим ответом связаны, и позволите мне просить уволить меня от такой переписки, которая не может уже, кажется, не быть излишнею») , закончилась смещением с должности и отдачей под суд атамана Денисова и временной капитуляцией казачьей старшины, запуганной к тому же вспыхнувшими в 1818-1820 гг. восстаниями крестьянства.

Позиция Сухорукова в этой борьбе была довольно определенной. Его исторические труды давали теоретическое подкрепление чаяниям и стремлениям казачьей старшины, оппозиционно настроенной к реформе донского законодательства, проводимой царским ставленником Чернышевым. Не случайно в XVI, XVII и XVIII вв. Сухоруков выискивал те моменты в исторических взаимоотношениях казачества с царским правительством, которые характеризовали либо известную степень независимости донцов, либо особый характер тех привилегий, которыми в отличие от всех других подданных русского царя наделялись казаки.

Так, в «Общежитии донских казаков в XVII и XVIII столетиях» Сухоруков останавливается на описании самостоятельных, независимых от русского царя внешних сношений донского казачества с соседними народами (азовцами) и с вольными терскими и яицкими казаками; он указывал на особый характер отношения донцов к царским указам: в ответ на настоятельное требование царя поддерживать мирные и даже союзнические отношения с азовцами (1630 г.), донцы, не считаясь с целями русского правительства, отвечали отказом; «иногда только, по настояниям русских государей, и то весьма редко», они в течение месяца поддерживали мирные отношения с азовцами, но «считали это важным пожертвованием и всегда старались поставить на вид Государю, что для него терпят мир с азовцами... что он взял на себя всю волю их на воде и на суше...»

Особое положение и политический вес донского казачества сказывались и в том, что «в Москве послов донских принимали с особенными почестями и обрядами» («Вся станица приглашалась к царскому столу во дворец, где была угощаема с удовольствием и потчевана оманеею. Тут подносили атаману, есаулу и каждому казаку порознь подарки... Всей станице выдавались на стол ежедневно деньги, вино, мед и пиво. Для езды в Москве отпускались атаману из государевой конюшни лошади и экипаж» и т. д. («Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетиях»).)

Русские цари не решались резко изменять казачьи обычаи. Даже «Петр Великий,- пишет Сухоруков,- предписав в России повсеместное употребление немецкого платья и запретив бороды, не налагал подобных обязанностей на донцов» потому, что казаки прислали к нему атаманов с изъяснением того, что живут казаки „по древнему обычаю, всякий одевается, как ему угодно... мы это любим; немецкого платья никто у нас не носит и охоты к нему вовсе не имеем».

Только нестеснение обычаев казацкой старины, признание за Донским войском большого политического значения и прав на известную независимость обеспечивали,- по мысли Сухорукова,-возможность мирных отношений между царским правительством и войском Донским. Легко было сделать отсюда логический выезд о пагубных последствиях царской политики, направленной к ликвидации последних вольностей и прав старшины донского казачества.

На такой вывод наталкивали и те исторические уроки, о которых рассказывал Сухоруков в рецензии на «Историю» Броневского. «При Иоанне IV, при Федоре Иоанновиче правительство ласкало казаков и всемерно старалось привязать их к пользам отечества...» На требования хана крымского «свести казаков с Дона» Иоанн отвечал: «моих казаков на Дону нет, а живут на Дону люди вольные». Эта политика Иоанна обеспечивала с юга безопасность России, огражденной со стороны Азова казачеством: «это имело последствия весьма удовлетворительные». Казаки поняли, оценили царскую милость и в песнях своих славили Иоанна, приписывая, что он им отдал на веки-веков тихий Дон Иванович; при царе Борисе Годунове отношение казаков к России совершенно изменилось: «велено было прервать с ними сношения, отринули их от отечества, запретили им приезжать в Москву, даже близко подъезжать к Украине; было предписано воеводам на всей границе ловить казаков, где только покажутся, и вешать за каким бы то делом они ни приехали...» Это повело к тому, что казаки восстали против Годунова, перешли на сторону Лжедмитрия и „все года сражались за призрак царского сына". По мере углубления в исторические судьбы Дона, Сухорукову все «понятнее становится и буйность казаков от угнетения Годунова, и булавинский бунт, через 100 лет свершившийся...»

«Судьба Сухорукова обусловлена оппозиционным отношением его к донским реформам царского правительства, которые осуществлял Чернышев. Добившись отставки Денисова, Чернышев прислал из Лайбаха, где он находился при Александре I на конгрессе, царский указ 27 января 1821 г. о назначении наказным атаманом Иловайского. Это был тот самый Алексей Васильевич Иловайский 3-й, который вместе с Дмитрием Кутейниковым был назначен царем по представлению Чернышева в апреле 1820 г. в Комитет, составлявший положение войска Донского, на место Черевкова и Карпова, сторонников атамана Денисова. Чернышев надеялся обрести в Иловайском послушное орудие своей воли. Из Лайбаха он писал Иловайскому, что «ценит его благородные мысли на пользу войска».

Одновременно Чернышев постарался предельно ограничить атаманскую власть. Во-первых, председательство в Донском комитете, обязанностью которого явилась подготовка законоположения о Донском войске, перешло в руки Чернышева (до 1821 г. председателем был атаман). Вновь назначенному атаману Иловайскому царским рескриптом предписывалось: «Я повелеваю вам не только содействовать оному (Комитету) из во всех его требованиях, касательно его занятий, но всемерно стараться приспособлять действия Донского правительства к предположениям Комитета, дабы, по рассмотрении и утверждении мною нового войскового положения, удобнее и прочнее можно было привести оное в исполнение» («Столетие военного министерства 1802-1902». Главный ред. генлейтенанг Д. А. Скалой, т. XI, ч. 1. Главное управление казачьих войск. Исторический очерк. Составил подполковник А. Никольский, СПБ, 1902, стр. 172.). Таким образом атаманская власть: сводилась к роли вспомогательного и исполнительного учреждения Комитета. Во-вторых, чтобы гарантировать решения Комитета от влияний казацкой старшины, Комитет был переведен из Новочеркасска в Петербург. В-третьих, Чернышев известил Иловайского, что «в помощь» ему он назначает посланного в Донской комитет из Петербурга чиновника министерства юстиции I Болгарского, а Болгарскому сообщил, что атаман Иловайский поступает под его негласную опеку (Н. И. Краснов. «Алексей Васильевич Иловайский». «Русская старина», 1875, апрель, стр. 702) . Однако, все эти мероприятия, направленные к ослаблению атаманской власти и значения казацкой старшины, не обеспечили быстрой и полной победы правительственной линии, осуществлявшейся Чернышевым. 23 апреля 1825 г. I Чернышев поднес царю проект нового положения о Донском войске. Проект был передан на рассмотрение государственного совета, но здесь тоже возникли разногласия и утверждение его задержалось. Вводить сразу чернышевское законоположение правительство решалось, опасаясь возбудить недовольство донского дворянства.

Иловайский пытался осуществлять на практике отдельные мероприятия этого проекта, но наткнулся, видимо, на резкую оппозицию казацкой старшины, а 27 февраля 1826 г. царь приказал ему «впредь до обозрения его величества начертаний о донском войске, остеречься вводить самый проект в действие». Это временное замешательство с осуществлением проекта было истолковано на Дону, как ослабление Чернышевской линии, и подало повод к надеждам на победу казацкой старшины. Опека Болгарского и наставления Чернышева оказались бессильными противостоять влиянию казацкой верхушки на атамана Иловайского.

В 1825 г., отказавшись от перспектив блестящей карьеры приближенного к всесильному Чернышеву его адъютанта и офицера гвардии, переехал в Новочеркасск Сухорукое и, не без мысли иметь воздействие на казачье офицерство, стал служить в штабе атамана. Состоявший до того письмоводителем Донского комитета, прекрасно понимавший цели чернышевских предприятий, осведомленный о его планах и внутренне враждебно к ним относившийся (Биографы Сухорукова (X. И. Попов и др.) отмечают, что расположение Чернышева к Сухорукову стало охладевать уже с конца 1824 г., когда обнаружился разлад их во взглядах на донские реформы. После этого Сухоруков «искал случая уклониться от личного нахождения при Чернышеве», находя, очевидно, что Новочеркасск явится более плодотворной базой для оппозиционной деятельности. Надо отметить также, что еще летом 1824 г, писать историю войска Донского предложено было Строеву и только ввиду его отказа оставили это поручение за Сухоруковым. (См. Барсуков, «Жизнь и труды Строева», стр. 91)) , связанный с декабристскими кругами и если не действовавший по их директивам, то поддерживавший их оппозиционные планы,- Сухоруков мог оказаться очень полезным сотрудником донских кругов, в той или иной мере питавших надежды на «автономию» Дона. Еще живя в Петербурге, Сухоруков осведомлял атамана о чернышевских планах. Известная по темным услугам Чернышеву, жена новочеркасского почтмейстера Летуновская доставила ему перехваченное на почте письмо Сухорукова, предварявшего атамана Иловайского о каких-то намерениях Чернышева по делам Комитета и убеждавшего не соглашаться с ними (См. Записки И. С. Ульянова, Азово-Черноморское краев, арх. упр., ф. Сухорукова, д. № 7. Также: А. Карасев, «Чернышев на Дону», «Исторический вестник», 1903, VII, стр. 230) .

По прибытии на Дон Сухоруков вскоре возглавил ту группу «университетских питомцев», донской интеллигенции, которая получила особый вес при Иловайском (И. Краснов («Русская старина», 1875, IV) говорит, что Иловайским поощрялась находившаяся в его штабе «лучшая наша молодежь - Сухоруков, Селиванов, Кушнарев, Кучеров, Колесников и другие университетские питомцы» (стр. 718). Сам по себе представлявший довольно бледную в политическом отношении фигуру, действовавший раньше по указке Чернышева, Иловайский стал теперь орудием в руках казацкой старшины) . Трудно судить о том, какие формы приняла бы деятельность Сухорукова под действием двух источников его оппозиционности (донской старшины и тайных обществ), если бы 11 декабря не разразилось восстание на Сенатской площади. Крах восстания и вызванная им жесточайшая реакция, нашедшая опору в боязни широких слоев землевладельческий России рецидива пугачевщины, бесспорно, повлияли на тактику действий казачьих кругов, мечтавших о самостоятельности Дона, ослабив их решительность. Возможность открытых выступлений против правительства, по крайней мере, на время отпадала, надо было избирать легальные пути для борьбы. 10 августа 1896 г. атаман подписал составленную при воздействии этой сухоруковской группы и не без участия самого Сухорукова (См. «Донцы XIX в.» Новочеркасск, 1907, стр. 438.) записку, поданную царю в Москве во время его коронования. Содержание этой записки довольно ясно раскрывает позицию казацкой старшины в ее борьбе за сохранение своего экономического, административного и политического значения и проливает свет на политические убеждения Сухорукова.

Записка Иловайского резко ставит вопрос об ошибках, допущенных в проекте составленного Чернышевским комитетом нового положения. «Я,- говорит Иловайский,- сам участвовал в составлении положения о Донском войске и нимало не останавливаюсь сознаться пред вашим императорским величеством в сих ошибках... Когда в комитете обсуждали мы предметы, в то время простое рассуждение представляло нам приемлемые меры наилучшими; но ныне опыт тому противоречит».

Не полемизируя с комитетским проектом по мелким вопросам, записка Иловайского отмечает два основных «упущения» этого проекта: «первое: в составе Донского комитета не было ни одного члена, избранного донским войском», а были лишь «высочайше определенные, по представлениям генерал-адъютанта Чернышева», члены. В смелых выражениях записки высказывается «убеждение, что члены, избранные всем войском и облеченные доверием всего общества, знали бы пользы его и внутреннее положение вернее и точнее, нежели назначенные по выбору кого-либо».

Вторая ошибка Чернышевского комитета заключалась, по указанию записки, в том, что он выполнял не те задачи, которые намечены были атаманом Денисовым. Атаман Денисов испрашивал высочайшего соизволения «учредить на Дону комиссию, которая бы собрала воедино все бывшие постановления о Донском войске, в разных государственных постановлениях рассеянные, равным образом все собственные обычаи и распорядки войска, имеющие на Дону силу закона», «сообразила бы (их) с настоящим духом народа, с местным положением вещей и с точным смыслом прав и привилегий, войску дарованных». Иными словами, атаман стремился свести воедино и закрепить законоположением старые привилегии, вольности и обычаи войска Донского. А Донской комитет,- отмечает записка Иловайского,-«вместо того, чтобы начать составление полного свода всех существующих положений и обычаев Донского войска, по внесенной в первом присутствии записке генерал адъютанта Чернышева, потребовал от войсковой канцелярии разных сведений, а... по мере получения сих сведений занимался обсуждением самых предметов и, таким образом, делал определения свои для будущего законодательства». Комитет не сообразовался «с духом и нравами народа». «Об обычаях, имевших на Дону силу закона, он не сделал даже вопроса и вовсе не имел их в виду». Погрешности, допущенные в правилах о «станичном управлении», автор записки объясняет тем, что Донской комитет игнорировал обычаи, освященные временем. «Не сохранить их, значит потрясти права и привилегии донских обитателей».

Наконец, в записке выражался протест против чернышевских правил о поземельном наделе поместных чиновников,

Суть дела заключалась в том, что казацкая старшина владела большими пространствами захваченных ею общетвенных и станичных земело, заселявшихся крестьянами. Это составляло экономическую основу могущества казацкой старшины, Правительство Александра I не было заинтересовано в закреплении и расширении этой основы по двум причинам: во-первых, правительству нужно было сохранить Донское войско, обеспечить казаков землей в пределах необходимости, диктуемой отбыванием военной службы с их собственными лошадьми, вооружением и снаряжением. В этих целях надо было ограничить стремления донского дворянства к усилению его экономического могущества. Во-вторых, политическая мощь старшины, стоявшей во главе казачьего войска, внушала понятные опасения. Исходя из этих соображений, Чернышев доказывал, что „коренной порядок довольствия землями на Дону - есть «общественный», по коему каждый войсковой обитатель пользуется, сколько ему нужно, без обиды другого, но не имеет права ничего почитать исключительно своей принадлежностью». Атаман же в записке, поданной царю, отстаивал „привилегию донских офицеров, состоящую в раздаче им земли во всегдашнее владение» («Русская старина», 1875, IV, стр. 704- 708) .

Историки говорят, что Иловайский решился на подачу царю своей записки в расчете на то, что Чернышев у Николая I уже не пользуется таким безграничным доверием, какое оказывал ему Александр. Но дело было, конечно, не столько в личных отношениях царя к Чернышеву, как в общей правительственной политике по отношению к казачеству. Чернышев наиболее четко проводил эту политику, и Николай I не замедлил его поддержать (как известно, и законоположение Донского комитета было утверждено Николаем) (Не надо думать, что чернышевское «положение», введенное в 1835 г., коренным образом нарушило права помещиков. За помещиком закреплялось право на 15-20 десятин земли на каждую крестьянскую душу, а за казаком - 30 десятин. В этом положении, - замечает А. А. Карасев, - не было правила, по которому «на случай уменьшения надела от прироста населения, казаку отводилась бы недостающая земля из войсковой запасной земли, и получилось, что через 40-50 лет у казака осталось менее половины этой нормы (30 десятин), а запасные земли поступили в распоряжение войска, получающего с них доход, от которого казаку ни тепло, ни холодно». («Исторический вестник», 19(3, т. VII, 233).)

Записка Иловайского была передана на заключение Чернышеву. Чернышев оценил «экономическую» часть записки как выражение «сокровенного замысла донских поместных чиновников». Замысел этот заключается в том, чтобы «под предлогом пересмотра древних постановлений и обычаев, уничтожить все, что начертано в проекте (Донского комитета) для восстановления угнетенного состояния казаков и для водворения в войске строгого и прочного порядка», и утвердить за донскими казачьими помещиками право «занимать войсковые земли и селить крестьян с притеснением коренных жителей». Касаясь же политического содержания атаманской записки, Чернышев, успевший хорошо ознакомиться с замыслами казачьей старшины, обращал «особенное внимание» царя на «дух и образ мыслей», отличающие эту записку. «Атаман... явно присвояет небывалое в России право избрания доверенных членов общества или народных представителей (подчеркнуто Чернышевым), которые бы, составляя для себя законы, находились в непосредственном отношении к государственному совету; себе же лично - наименование «правительствующего». В государстве, где всякий закон и всякое начальство проистекают от единой самодержавной власти государя, подобные присвоения и даже самые мысли об оных не должны быть терпимы наипаче в лице начальника военной области, где безмолвное повиновение есть существенная основа всех действий,.. Нигде и ни в какое время не было допускаемо у нас право избрания представителей, кои бы сами для себя составляли законы и находились в непосредственных сношениях с государственным советом. Тем менее могло быть таковое дано донскому войску, зависевшему... от общего порядка в государстве, как по военному, так и по гражданскому его управлению, и никогда еще не имевшему у себя ни «правительствующего», ни «правительства», а просто атамана и войсковую канцелярию, составляющих местное начальство в войске, в виде губернского».

Но в связи с Сухоруковым наиболее интересно в этом докладе то место, в котором Чернышев прямо, без обиняков, определяет источники атаманского вольномыслия: «Между донскими чиновниками, особенно зажиточными и имевшими власть в руках своих, кои с некоторого времени подстрекаются суждениями обучавшихся в университетах, всегда замечались мечтательные мысли на счет самостоятельности их отчизны; но сие, частное и чуждое для общества, заблуждение должно было исчезнуть само собою, коль скоро ясные законы стали бы направлять каждого к точному исполнению его обязанностей. Если же сам начальник войска начинает говорить в сем духе пред вашим императорским величеством, то мнения его уже делаются опасными и не могут быть допускаемы, потому что легко распространялись бы в обществе, от влияния его зависящем, и со временем превратились бы в суждения вольнодумные».

Образ хорошо знакомого Чернышеву его адъютанта Сухорукова, о связях которого с декабристами мог он узнать из материалов следственной комиссии и о влиянии которого на Иловайского, по всей вероятности, доносили донские соглядатаи,- этот образ мог возникнуть в представлении Чернышева, когда он писал процитированные нами строки.

Затем последовала расправа: 30 ноября 1826 г. уволен от должности правителя дел Донского комитета полковник Шумков, в феврале 1827 г. отправлен в ссылку на Кавказ Сухоруков и, наконец, 7 июня того же года уволен от должности атамана и предан суду вместе с Шумковым, Егоровым и Балабиным А. В. Иловайский (Надо отметить, что увольнением Иловайского и расправой с его сторонниками правительству все же не удалось покончить с донской оппозицией. На должность наказного атамана был назначен Чернышевский ставленник в Комитете по устройству войска Донского Дмитрий Ефимьевич Кутейников, причем был подтвержден указ 27 января 1821 г. о том, чтобы войсковое начальство действия свои согласовывало с решениями Комитета. В 1828 г. царем были утверждены права об управлении Донским войском, взятые из проекта комитетского положения. Однако и Кутейников оказался неспособным угодить правительству. Положение об управлении Донского войска утверждено было 26 мая 1835 г., причем для введения его были командированы на Дон генерал Княжнин и ревностный помощник Чернышева Болгарский. Вскоре Болгарский донес о «равнодушии» Кутейникова к приведению в действие положения. Последовал царский рескрипт на имя Кутейникова, требовавший особенно ревностной деятельности по наблюдению за точным и правильным исполнением положения, а одновременно Кутейников получил и секретное письмо Чернышева от 20 декабря 1835 г.» Редакция письма была рассмотрена и исправлена императором. Письмо заключало в себе предложение атаману выйти в отставку, буде он чувствует себя не в силах отнестись с должным старанием и ревностью к этому делу. Атаман ушел в отставку (приказ 10 февраля 1836 г.), а вместо него назначен был М. Г. Власов, последний атаман из донских казаков, исполнявший эту должность до 21 июня 1848 г.)

Связь донской оппозиции с декабристским движением в полной мере не подтверждена документами, но нет оснований и отрицать ее наличие. Расправа Чернышева с людьми, преданными суду одновременно с Иловайским, во всяком случае не находит полного объяснения без связи с отголосками декабризма. Сухоруков был, бесспорно, самой яркой фигурой среди донцов, связанных с пропагандой тайных обществ, гораздо более влиятельной в донской общественности, чем, например, член Союза благоденствия и Северного общества, П. X. Граббе. (На Дону, как известно, жили и несколько офицеров Шервудов, родственников предателя Южного общества, которые принимали участие в тайной пропаганде и имели связь с Южным обществом). Существуют предположения о причастности к замыслам тайных обществ командира рабочего полка (работавшего на постройках в г. Новочеркасске) подполковника Балабина, лишенного чинов по приговору военного суда в Могилеве. Прикосновенен, вероятно, был к декабристскому движению и штаб-офицер Иловайского Ф. И. Шумков, приятель Сухорукова, вместе с ним подвергшийся опале и преследованиям (он предан был военному суду при первой армии, расположенной в г. Могилеве, и сослан в один из полков на Кавказ) (См. «Новое о донцах-декабристах» (сообщения об исследованиях историка А. Г. Стефанова). Газета «Молот», Ростов-Дон, 25 декабря 1925, № 1319.)

Известно, что в декабристских кругах ставился вопрос о возможности участия донского казачества в противоправительственных действиях заговорщиков. Не случайно у арестованных по делу декабристов возникали опасения на счет судеб Сухорукова. «Когда Грибоедов был арестован,- свидетельствует Завалишин,- и содержался в здании главного штаба, вместе со мною, Синявиным (сыном адмирала), братьями Раевскими, Шаховским, Мошинским и др., то разговор не раз касался того, были ли аресты на Дону (Чернышев был при кончине государя в Таганроге) и не арестован ли Сухоруков». («Древняя и новая Россия», 1878, VI).

В следственной комиссии по заговору декабристов дело Сухорукова, о близости которого к всесильному Чернышеву знали все, было замято: с него даже не были сняты показания. Во всяком случае, в деле Сухорукова, сохранившемся во II отделении Госархива (дело № 136), этих показаний нет.

Спрошенные же 26 марта 1826 г. насчет Сухорукова К. Ф. Рылеев и Ал. Бестужев отвечали, что «Сухорукова мало видали и по объявлении ему о существовании тайного общества спрашивали только о духе донских казаков, на что он отвечал, что они весьма привержены правительству и любят государя, что и думать нельзя о каком-либо предприятии» (Центр архив. Дела Верховного уголовного суда и следственной комиссии, касающиеся государственных преступников, т. I, 1925, под ред. А. Покровского, стр. XVII.)

Показание это раскрывает одну из неосвещенных в исторической литературе сторон политических планов и намерений декабристов: желание их распространить заговор на войско Донское. Речь, очевидно, шла не только о возможности участия донцов-офицеров в заговоре (факты такого участия известны были Рылееву и Бестужеву), и ответ, данный Сухоруковым, касался обсуждения возможности привлечения казачьих воинских частей к активному выступлению против правительства. Сущность ответа Сухорукова, известного лишь в той интерпретации, которая пана была в показаниях Рылеева и Бестужева, сводилась, очевидно, к тому, что Сухоруков считал эту затею вовлечения донцов в выступление против царя неосуществимой в силу недостаточной их просвещенности.

В суммирующих следственный материал сведениях «Алфавита декабристов» («Восстание декабристов», т. VIII, Л., 1925, стр. 182) сообщается, что Рылеев и Ал. Бестужев «в 1825 г. открыли Сухорукову о существовании Тайного общества, имевшего целью введение в России конституционного правления. Сухоруков отвечал, что он давно сие подозревал, не полагая, однако, возможным по настоящей наклонности умов. На вопрос Рылеева о духе донских казаков, Сухоруков отвечал, что они весьма привержены к правительству и любят государя. Потом просил их о содействии Общества к распространению на Дону просвещения посредством заведения училища, на что они отвечали обещанием постараться. Александр Бестужев присовокупил, что вообще видно было, что Сухоруков воображал найти в Обществе значащих людей, которые могли бы иметь влияние на его родину, и вся цель - доставить землякам просвещение, а Рылеев искал в нем содействия здешних эскадронов, и оба обманулись. Противу сего ответа от Сухорукова не было требовало».

У нас нет сведений о содержании других бесед Сухорукова с декабристами. Оставили ли Рылеев и Ал. Бестужев вопрос о возможности вовлечения донцов в тайные общества и пропаганде среди казачества неразрешенным? Не явился ли переезд Сухорукова в 1825 г. на Дон тем мероприятием, которое вызвано было стремлением вовлечь донское казачество в сферу враждебных правительству Александра 1 действий? К сожалению, вопрос о существовании организационных связей донской оппозиции с декабристами не освещен в исторической литературе, поэтому наличие каких-либо директив тайных обществ, по которым мог действовать Сухорукого переехавший в 1825 г. из Петербурга в Новочеркасск, остается лишь допущением.

В исторической литературе мы встречаемся с утверждением, что Сухоруков во время пребывания на Дону поддерживал связь с декабристами: в 1825 г. на Дон выезжал видный декабрист, один из друзей Пестеля, бывший раньше членом Северного, а с 1824 г. - Южного общества Ф. Ф. Вадковский, но доехал только до Курска, так как в Курске был арестован по приказу Дибича, преданный полк. С. С. Николаевым (уроженцем Новочеркасска, игравшим провокационную роль в декабристском движении).

Анализ исторических работ и социальной практики Сухорукова не дает оснований преувеличить радикализм его политических убеждений и пропаганды. Правда, нам известны преимущественно те его высказывания, которые предназначались им к опубликованию; личный архив Сухорукова, его беседы с декабристами неизвестны.

Но политические убеждения и поведение тех слоев капитализирующегося донского дворянства, выразителем которых был Сухоруков, склонялись к умеренно-оппозиционной тактике, а не революционной. Землевладельческая верхушка, казачья старшина Дона боялась поколебать основы трона и не заинтересована была в вовлечении народный масс в движение, научённая опытом крестьянских восстаний 1820 г.

Умеренность политических убеждений Сухорукова подтверждается и участием его в Вольном обществе любителей российской словесности, отражавшем программу умеренно-либеральных слоев оппозиционной общественности.

Попытки биографов Сухорукова отрицать его прикосновенность к делу декабристов вызваны отчасти стремлением реабилитировать донского историка в глазах правительственной власти и тем самым снять с трудов, им написанных, характер негласного запрета, обусловившего издание их без имени автора (Такой характер имеет, напр, аргументация Шумкова который в ряде вопросов был единомышленником Сухорукова и стремился реабилитировать самого себя. Доказывая непричастность Сухорукова к декабризму, он, между прочим, ссылался на то, что во время бытности своей в Петербурге Сухоруков советовал Шумкову прекратить посещения вече ров Булгарина («Танты», воспетой Пушкиным). )ов Булгарина) Отрицание связи Сухорукова с декабризмом лишено, однако, оснований. Официальные документы относят Сухорукова к числу «лиц, кои прикосновенны были к делу о злоумышленных обществах, но, не быв преданы верховному уголовному суду, понесли исправительные наказания». Биографы Сухорукова, настаивавшие на особых личных причинах столкновения его с Чернышевым, подчеркивали и сугубую враждебность к нему Чернышева, проявившуюся в том, что Сухорукову не давали покоя ни на Кавказе, ни в Финляндии. Конечно, председателю следственной комиссии по делу декабристов неприятно было узнать о причастности к декабризму человека, которого он одно время приблизил к себе (по переезде в Петербург из Новочеркасска).

И все же ничего из ряда вон выходящего в отношениях Чернышева к Сухорукову после 1826 г. мы не усматриваем. Строгий, исходивший от Чернышева запрос: почему Сухоруков допущен к собственной особе командующего кавказским корпусом,- имел вполне законное основание: он опирался на специальный указ Николая 1 о том, чтобы офицеры, причастные событию 14 декабря 1825 г., на штабные, хозяйственные и вообще не фронтовые должности в армейские части не допускались (См. «Азово-Черноморское краев», арх. упр., дело № 352, . Войскового штаба Области войска Донского за 1837 г. ). Сухоруков, служивший вначале в штабе Остен-Сакена и затем поставленный Паскевичем в положение официального историка войны 1828-1829 гг., активно работавший в «Тифлиссих ведомостях», подвергаясь действию этого указа, должен был быть изъят из штаба Паскевича, как и любые другие причастные к декабризму лица. Ответ же Паскевича на запрос Чернышева не оставляет никаких сомнений в причинах ссылки Сухорукова, который прямо называется здесь «замешанным в происшествии 14 декабря и находящимся под секретным надзором».