1827 г.

В начале года я опять приехал из Манглиса1 в Тифлис, но с твердым намерением не отлагать более избрания себе супруги. Мазарович, коему я в прошлом году перед походом говорил о намерении моем жениться на Ахвердовой, тогда же писал к мачехе ее, и, как я после узнал, избираемая мною невеста не

78

из’явила мачехе1 своей совершенного согласия быть за мною замужем, о чем, кажется, не было говорено Мазаровичу, который не мог сомневаться в успехе сего дела. Впрочем, я ему не поручал никакого ходатайства, и никому не поручал оного, желая сам все кончить, как сие и случилось без чьей-либо посторонней помощи. Я не колебался в выборе себе невесты и не помышлял избрать Александрину Перфильеву или дочь князя Арсения Бебутова, но устремил мысль на нынешнюю жену свою, хотя и не чувствовал к ней сильной страсти и хотя мне несколько нравилась княжна Нина Чавчавадзе; но ее лета2, ум и воспитание далеко отстали от тех же качеств Сонюшки Ахвердовой3. Я совещался с Мазаровичем, дабы узнать в подробности те обстоятельства, которые затрудняли меня в решении, а именно состояние дел ее, сношения с мачехою и тот обширный круг всякого народа, который ежедневно наполнял их и который бы я весьма желал удалить от себя.

Я узнал от Мазаровича, что хотя и нельзя было ожидать приданого (потому что все имение, оставленное ей и брату ее покойным отцом, было запутано, повидимому, беспечностью опекуна князя Чавчавадзе и неумеренностью мачехи ее), но долгов она не имела, и сего мне было достаточно, ибо я не искал богатства, а искал жены. О состоянии мачехи я также узнал, что оно было в самом расстроенном положении, что она была вся в долгах,

79

но что долги сии нисколько не падали на сирот. Насчет шумного круга, посещавшего дом ее, Мазарович уверял меня, что с появлением моим он весь разойдется, и сей последний предмет один только мог меня затруднять. Впрочем, дабы иметь лучшие сведения, я обратился к Грибоедову, коему состояние дел ее было известно1. Он достал мне какую-то таблицу, по коей видно было, что долги старухи простирались сверх 30.000 руб., что имение падчерицы ее, хотя и полагалось налицо, но что оно было все почти издержано старухою. Оно состояло из дома и сада, которые были заложены и сверх того разыгрывались в лотерею уже 7 лет в 80.000 руб.; деньги, за билеты вырученные, более 40.000 руб., были издержаны; выхлопотанные Алексеем Петровичем в пользу вдовы сей от государя 20.000 руб. были им удержаны в пользу сирот и отданы в Приказ Общественного Призрения, но опекуном взяты. Он по ним обещался платить проценты в пользу сирот, но не делал сего, и проценты добывались старухою, продававшею вновь билеты и записывавшею их на приход в капитал, коего таким образом собралось 44.000. Но между тем опекун был ей порукой в займе у другого лица денег. Довольно ясно было видно, что ни дома, ни имения сего более не существовало, но меня сие не беспокоило. Кроме того, имелся еще дом и пять дворов крестьян, которые давали небольшой доход и коим пользовалась старуха; но и сие не могло остановить меня. Касательно сношений моих со старухою, Грибоедов уверял меня, что он на моем месте всячески старался бы удалить ее в Россию после свадьбы, в чем он был совершенно справедлив. Он сам был весьма рад намерению моему и всячески старался склонить меня в деле, коем не нужно мне было посторонних советов, почему я и не просил его дальнейшего участия. Но тут же, при об’яснениях, сознался я ему, что Нина Чавчавадзе мне более нравилась, а он сознался, что был неравнодушен к Ахвердовой, но не помышлял о женитьбе, потому что не имел состояния.

Я не имел с Грибоедовым никогда дружбы; причины сему были разные. Поединок, который он имел с Якубовичем в 1818 г., на коем я был свидетелем со стороны последнего, склонность сего человека к злословию и неуместным шуткам, иногда даже

80

оскорбительным, самонадеянность и известные мне прежние поступки его совершенно отклонили меня от него, и в сем случае, хотя доверенность, мною ему сделанная, сближала меня с ним некоторым образом, но не склонила меня к нему с лучшим душевным расположением, и я до сих пор остался об нем мыслей весьма невыгодных насчет его нравственности и нрава.

Между тем слух, не знаю на чем основанный (ибо я оному повода не давал), разнесся по городу, что я женюсь на Перфильевой. Так как я не был оному виною, то я и не заботился о прекращении оного, и оставил всех в заблуждении сем, более скрывавшем действия мои для достижения предполагаемой мною цели1.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Княжна Нина Чавчавадзе вышла в сем году замуж за Грибоедова2. Дело сие сделалось внезапно, пока мы находились под Ахалкалаками. Кажется, что сему способствовала Прасковья Николаевна, коей слишком короткое обхождение с Грибоедовым и даже дружба с ним весьма предосудительны и не могли мне нравиться, когда я весьма далек от того, чтобы иметь хорошее мнение о человеке сем. Мне даже не могло посему быть и приятно, что он был принят, в отсутствие мое, в доме, коего я хозяин, как самый ближайший родственник. Нет сомнения, что Сергей Николаевич Ермолов не мог быть супругом Чавчавадзевой; но, зная его добрый нрав и честные правила, я бы всегда предпочел его в сем случае Грибоедову, на правила коего не мог бы я положиться. В сем случае руководствовали родителями разные виды, кроме доверенности, которую имели к жениху. Он был назначен министром к Персидскому двору, получил непомерно большое содержание, получал от государя по представлениям (Паскевича,

81

коему он вдобавок был по жене двоюродный брат) большие денежные награждения. Все сие способствовало ему, и он получил весьма скоро согласие родителей. Князь Александр [Чавчавадзе] так поторопился в сем случае, что даже не уведомил меня о том предварительно, как мы о том уговорились при прекращении ходатайства моего о Сергее Николаевиче, коему следовало бы сперва отказать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Курганов не прекращал своих доносов1, и я недавно слышал, что Эристов и Мухранский, до смены Алексея Петровича, ходили по ночам, переодетые в бурках и грузинских шапках, к Паскевичу, показывая через сие опасность, в которой находились, если бы были открыты. Обстоятельство сие истинное и дает понятие как о предосудительном расположении друг к другу начальников, так и о глупости доносчиков.

Не подвержено почти сомнению и то, что Грибоедов в сем случае принял на себя обязанности несогласные с тем, чего от него ожидали его знакомые2. Казалось бы, что и самые связи родства, в коих он находился с Паскевичем, не должны были его склонить к принятию постыдного звания доносчика3.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нас обвенчали 22 апреля 1827 г. Мы выехали из церкви вместе и приехали в дом к Прасковье Николаевне, где она уже ожидала нас с Алексеем Петровичем, Мадатовою4 и

82

Чавчавадзе1. За ужином присутствовали только вышеозначенные лица и приглашенные еще Мазарович с женою. Грибоедов приехал без приглашения. Вечер был скучный. Алексей Петрович засел играть в вист; жена моя была в большом замешательстве от столь быстрого переворота в жизни ее. В первом часу ночи раз’ехались, и я пошел с женою наверх в приготовленные для меня комнаты...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Накануне выезда своего Алексей Петрович2, прощаясь со мною в квартире младшего Вельяминова, отвел меня в сторону и предупредил меня, чтобы, невзирая на доверенность, которую ко мне оказывали, я никому из вновь прибывших не верил и, обращаясь со всеми по долгу службы, лично вел бы себя осторожно: ибо они показывали мне доверенность свою только по необходимости, которую во мне имели. Он предупредил меня, чтобы я не полагался на получение скоро места начальника штаба, которое мне обещали3, потому что Паскевич для сего выписывал одного генерала из России, который должен приехать, и прибавил, чтобы я наблюдал за сим и вел бы себя согласно с сим и что я неминуемо сам замечу намерения их. Я благодарил его за совет, но не мог ничего заметить до самого приезда графа Сухтелена4, о коем я узнал в Аббас-Абаде за несколько дней до приезда его в армию.

Я, помнится мне, тогда же сообщил слова Алексея Петровича Грибоедову, спрося его, справедливо ли сие; но он мне отвечал таким голосом, будто Паскевич не имеет сего в виду, что я более не мог бы усумниться в искренности намерений Паскевича относительно меня, если бы совершенно верил Грибоедову, который о сем, кажется, давно уже знал.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

[Май]. Часто повторявшееся состояние исступления, в которое приходил Паскевич без всякой причины, возродило в нем,

83

наконец, желчную болезнь, с коею он через несколько дней своего пребывания в Шулаверах и выехал в Джелал-Оглу.

По прибытии в лагерь за Бабьим Мостом болезнь его усилилась до такой степени, что к ночи, казалось, уже было мало надежды к его выздоровлению. Видя, сколько потеря его могла произвести беспорядка и помня обещание, данное мною Дибичу1, не оставлять его и быть терпеливым, притом же руководимый человеколюбием, я принял личное участие в его болезни и вместе с Грибоедовым, который ему был родственником, не оставлял его и служил как ближнему, стараясь сколь возможно его успокоить и помочь ему, о чем он и отозвался однажды благодарностью.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

[Июнь]. Однажды, потребовав меня к себе, Паскевич вспомнил о давнишнем намерении правительства нашего завоевать Астрабад и приказал в ту же минуту написать о сем предположение, которое он хотел послать к Дибичу. Я отвечал ему, что сие должно было основать на подробных сведениях о морских и провиантских средствах наших в Астрахани и Баку, что мне было неизвестно, и потому я не мог взять на себя положения сего, особливо в столь короткое время, как он сего требовал. Он отнес ответ сей к недоброй воле моей и приказал непременно сделать, говоря, что я там был и должен все знать. Видя, что нечего делать, я занялся сим делом и через несколько часов представил ему записку, в которой были самые неосновательные предположения по сему предмету, что оговорено было и в самом рапорте, изготовленном мною от Паскевича к Дибичу. Записка сия, которая ровно не могла ни к чему служить, сначала ему понравилась, и он принял меня ласково; но, по прочтении рапорта, ему показалось что-то в ней несогласного с его образом мыслей, и потому он начал перемарывать оную и поправлять. Паскевич читал и перечитывал рапорт сей, но сам не постигал его; наконец, по обыкновению своему, рассердился и, сказав, что он неверно списан, приказал к себе принести черновой, нашел его во всем сходным с подлинником, наставил еще точек и запятых, так что смысл оного совершенно уже затмил, и отдавая мне оный для отправления: «Voila, monsieur», — сказал он, — «comme il

84

faut strictement observer la ponctuation; tout dépend de là». Я не мог смеяться; но вышел из комнаты, встретил Грибоедова, которому и об’яснил, сколько я затруднялся послать сию бумагу к Дибичу, прося его совета, как поступить в сем случае. Он мне сказал, что делать было нечего и что рапорт надобно было так отправить, что я и сделал; но, кажется, на оный и ответа не было, по крайней мере, ответ сей мне в руки не попадался. Я старался достать список впоследствии времени с сего донесения, дабы поместить оный, как редкость, в сии записки, которые я предполагал всегда продолжать; но не нашел к тому средств и оставил дело сие, которое могло подвергнуть меня большим неудовольствиям.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

[Июль]. Я продолжал заниматься еще своею обязанностью и в ту же ночь пришел еще к нему [Паскевичу] с докладом. Он тогда был занят реляциею о победе над Аббас-Мирзою, которая никак не клеилась по его желанию. Писал ее Вальховский, писал Грибоедов1, и все не выходило того, что ему хотелось. Просмотрев со мною принесенные бумаги, он обратился ко мне с дружеским видом: «Mon cher général», — сказал он, — «faites moi l’amitié d’écrire de ma part un mot au général Sipiaguine, pour le prévénir de la victoire, en lui disant que les dètails ulterieurs viendront à la suite». Возвратясь в свою палатку часу во втором после полночи, я продиктовал Ахвердову2, при мне находившемуся в должности ад’ютанта, письмо от Паскевича к Сипягину3, в коем пояснено было вкратце все дело, не упустив ничего того, что могло служить к представлению дела сего в настоящем виде, т. е. победы, означив число пленных, знамен и проч. Но как я удивился, когда, по прочитании письма сего Паскевичу, я увидел, что он выходил из себя. «Кто это писал?» — закричал он. — «Я писал». — «Кто писал?» — возразил он снова. — «Писал Ахвердов по моей диктовке». — «Àrrêtez moi cet homme, — закричал он, — c’est un petit coquin». Я, разумеется, не арестовал его, а спросил Паскевича, чем Ахвердов провинился. «Вы, сударь, — отвечал он мне в пылу, — не поместили всего в реляции». — «Это не реляция, — сказал я, — а краткое письмо в

85

предупреждение генерала Сипягина до отправления настоящей реляции, которую вы мне не приказывали написать». — «Вы, сударь, скрыли число пленных ханов: их взято семь, а не три, как вы записали». — «Их взято только три». — «Неправда, сударь, семь взято; сочтите их в палатке». В палатке точно сидело семь человек пленных с ханами, но в том числе были и прислужники их, что я ему и об’яснил; но он не хотел принять сего. «Вы написали мало пленных, — продолжал он. — Алексею Петровичу Ермолову написали бы вы 30 ханов и 30.000 неприятельского урона, а мне вы не хотите написать семи ханов. Когда Суворов имел дело с войском сильнее 30.000, то у него менее 80.000 неприятеля в реляциях не значилось. Вы знаете, как он всегда увеличивал урон неприятеля, а мне вы сего сделать не хотите; но я знаю, что это все последствия интриг ваших с Ермоловым: вы хотите затмить мои подвиги и не щадите для достижения цели вашей славы российского оружия, которую вы также затемнить хотите, дабы мне вредить»1. Слова сии были столь обидны, что я не мог выдержать оных. «Ваше высокопревосходительство обвиняете меня, стало быть, в измене, — отвечал я. — Обвинение сие касается уже до чести моей, и после оного я не могу в войске более оставаться. Прошу вас отпустить меня теперь в Тифлис». — «Как вы смеете проситься?» — сказал он. — «Я доведен до крайности». — «Но вы знаете, что теперь ни отпусков, ни отставок нет». — «Знаю, а потому и уверяю вас, что моя главная цель состоит единственно в том, чтобы не служить под начальством вашим; каким же образом достигну до оной, до того мне дела нет. Вы меня до того довели, что я буду счастлив удалиться отсюда, под каким вам угодно будет предлогом. Угодно вам, отпустите меня; угодно, командируйте по службе; угодно, ушлите, удалите со взысканием, как человека неспособного, провинившегося, с пятном на всю мою службу. Я уверяю вас, что всем останусь довольным, лишь бы не при вас служить». — «Хорошо, — сказал он с видом гораздо спокойнее, — я ваше дело решу ужо, а теперь прошу вас до того времени продолжать занятия ваши

86

попрежнему». Я пошел к Грибоедову, рассказал ему все происшествие и об’яснил, что более в войске не остаюсь. Сколь ни было прискорбно Грибоедову, по родству его с Паскевичем, видеть ссору сию, но он не мог не оправдать поведения моего в сем случае1.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сноски

Сноски к стр. 58

1 Другую версию о поведении Якубовича см. ниже в рассказах Бегичева, записанных Д. А. Смирновым.

2 А. И. Якубович познакомился с Грибоедовым, возможно, еще в дни своего отрочества, так как они вместе воспитывались в московском университетском благородном пансионе. Свою службу он начал в лейб-гвардии уланском полку и жил в Петербурге, принимая деятельное участие в театральных шалостях, интригах и других удальских похождениях тогдашней золотой молодежи, в кругу которой был известен, как «отчаянный кутила и дуэлист». Якубович действительно пострадал за участие в дуэли Шереметева с Завадовским и пострадал больше всех, так как Завадовский был выслан на некоторое время за границу, Грибоедов остался безнаказанным, а Якубович был сослан на Кавказ. В дневнике Н. Н. Муравьева под 15 февраля 1818 года записано следующее: «После обеда приехал из Петербурга фельд’егерь и не привез ничего занимательного для нас. Он привез с собой одного лейб-уланского корнета Якубовича, которого перевели тем же чином в нижегородский драгунский полк за то, что он был секундантом кавалергардского офицера Шереметева на поединке его с Завадовским. Шереметев был убит, Завадовского простили, а секунданта наказали» («Русский Архив» 1886 г., № 11, стр. 297).

Сноски к стр. 59

1 Семен Иванович Мазарович — сын венецианского адмирала Джованни Мазаровича. По образованию — доктор медицины и, начиная с 1809 года, работал по своей специальности в черноморской дивизии на Средиземном море у контр-адмирала Салтанова, затем — в Яссах в посольстве сенатора Красно-Милашевича и в штабе князя Голенищева-Кутузова в Бессарабии. В 1816 году был определен доктором при чрезвычайном посольстве в Персию А. П. Ермолова; 6 июля 1818 года по представлению Ермолова был назначен поверенным в делах в Персии и в этой должности прослужил до 26 января 1826 года; Грибоедов тогда числился при нем секретарем, а в 1828 году заместил Мазаровича в Персии в звании полномочного министра. О нем см. «Архив Раевских» под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, стр. 290—291. — В Государственный Исторический Музей недавно поступила связка писем Грибоедова к Мазаровичу (числом шесть).

2 Ад’ютант Ермолова. — Унгерн — также сослуживец Муравьева.

3 Это, несомненно, иностранец Castello. О нем в дневнике Муравьева от осени 1828 года, когда Castello умер, сохранилась подробнейшая запись: «Француз сей был не без способностей, имел ум предприимчивый, но весь парил в одном воображении. Он прибыл из Франции еще при А. П. Ермолове и выхлопотал себе в министерстве финансов в Петербурге позволение сучить шелк в Грузии. Обольстивши правительство обещаниями о несметных выгодах, которые он хотел доставить, он получил большие привилегии и суммы на заведение свое, вовлек в подобные же суммы и богатых помещиков в России...» («Русский Архив» 1894 г., № 1, стр. 37). В письме Грибоедова к П. Н. Ахвердовой от 3 июля 1827 года имеется привет «à m-me Ñàstello ».

Сноски к стр. 60

1 Сослуживец Грибоедова по русской миссии в Персии, близкий его знакомый, впоследствии генеральный консул в Тавризе. В отношении министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде к А. П. Ермолову от 16 июля 1818 года было извещено, что «поверенным в делах Персии назначается Мазарович, секретарем при нем Грибоедов и канцелярским служителем Амбургер» («Русская Старина» 1874 г., № 10, стр. 278). Сохранилось четыре письма Грибоедова к А. М. Амбургеру.

2 М. О. Миллер — врач в посольстве Ермолова.

Сноски к стр. 62

1 Говорят, будто Якубович воскликнул: «По крайней мере, играть перестанешь!». Грибоедов лишился одного пальца на руке, что не мешало ему попрежнему отлично играть на фортепианах. Н. Н. Муравьев был тоже пианист. (Примечание П. Бартенева).

2 В своих воспоминаниях, напечатанных в «Русском Архиве» (1885 г., № 3, стр. 359), Л. Ф. Львов писал, что Якубович на дуэли с Грибоедовым «получил страшную свою на лбу рану». Это было опровергнуто И. В. Ефимовым в «Заметках на воспоминания Л. Ф. Львова — «Русский Архив» 1885 г., № 12, стр. 559.

3 О, несправедливая судьба!

Сноски к стр. 63

1 С. А. Наумов — дежурный штаб-офицер в посольстве Ермолова.

Сноски к стр. 64

1 И. А. Вельяминов — начальник дивизии в Грузии.

2 Офицеры — члены посольства Ермолова.

3 Начальник штаба отдельного кавказского корпуса, брат предыдущего.

4 Офицеры кавказского корпуса.

5 Генерал-майор П. Н. Ермолов — двоюродный брат главнокомандующего, долго служивший на Кавказе; по чину — маршал посольства. — В 1898 году в «Русской Старине» было опубликовано несколько писем к нему А. П. Ермолова и А. А. Вельяминова.

6 Полицмейстером тогда состоял чиновник посольства — подпоручик С. Ф. Федоров.

7 Генерал-майор Р. И. Фон-дер-Ховен, назначенный в 1818 году и. д. тифлисского гражданского губернатора.

Сноски к стр. 65

1 Прапорщик граф Н. А. Самойлов — «кавалер посольства» Ермолова и офицер нижегородского драгунского полка на Кавказе Розен, разжалованный из кавалергардского полка за поединок.

2 Офицер Н. А. Каховский, родственник А. П. Ермолова, числившийся в егерском полку. Сохранилось четыре письма к нему Грибоедова.

3 Капитан А. И. Краузе — казначей посольства.

4 Офицер, вскоре назначенный обер-квартирмейстером отдельного грузинского корпуса.

Сноски к стр. 67

1 Это «описание» до наших дней не сохранилось.

2 Это, несомненно, правитель канцелярии посольства Ермолова — А. И. Рыхлевский. Сохранилось четыре письма к нему Грибоедова, в печати неизвестные; два — хранятся в Гос. Театральном Музее им, А. А. Бахрушина, и два — в Гос. Историческом Музее.

Сноски к стр. 68

1 Второй сын шаха Фет-Али из династии Каджаров, назначенный в 1816 году наследником персидского престола.

Сноски к стр. 69

1 Поручик Д. А. Бобарыкин — школьный товарищ Муравьева, «кавалер посольства».

Сноски к стр. 70

1 Сохранилась записка Грибоедова к Н. Н. Похвисневу с просьбой о присылке книг.

Сноски к стр. 71

1 Это — так называемое учение гомеопатов.

2 До наших дней ни один документ из переписки Грибоедова с Муравьевым не сохранился.

3 В печати эта записка неизвестна.

Сноски к стр. 72

1 «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардии Г. Штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. М. в тип. Семена, 1822 г.». В двух частях.

Сноски к стр. 77

1 Здесь стоял карабинерный полк, которым командовал Н. Н. Муравьев.

Сноски к стр. 78

1 Прасковья Николаевна Ахвердова — вдова начальника кавказской артиллерии. Это была выдающаяся женщина: получила в Петербурге хорошее образование, с успехом занималась живописью, копировала картины в Эрмитаже, любила литературу и музыку. Овдовев в 1818 г., осталась жить в Тифлисе.

2 Н. А. Чавчавадзе родилась 4 ноября 1812 года, значит, в это время ей было немногим более 14 лет. Но тем не менее в это время в нее были влюблены некоторые кавказские военные деятели. Сильно увлечен Ниной Александровной был С. Н. Ермолов. Влюблен был в нее без ума и Н. Д. Синявин: «Видел ли я что-нибудь подобное? Нет, в мире не может существовать такого совершенства! Красота, сердце, чувства, неиз’яснимая доброта! Как умна-то! Божусь, никто с ней не сравнится!» — писал о ней тогда Синявин в письме Б. Г. Чиляеву; см. Б. Л. Модзалевский. «Кавказ николаевского времени в письмах его военных деятелей». (Из архива Б. Г. Чиляева) — «Русский Архив» 1904 г., № 1, стр. 115—174.

3 С. Ф. Ахвердова — падчерица Прасковьи Николаевны, находившаяся у ней на воспитании. Ее опекуном был отец Нины Александровны — кн. А. Г. Чавчавадзе.

Сноски к стр. 79

1 Грибоедов был в большой дружбе с П. Н. Ахвердовой; до наших дней сохранилось 9 писем Грибоедова к ней за период 1827-1828 г.г.

Сноски к стр. 80

1 Грибоедов, несомненно, хорошо относился к Муравьеву. Это можно хотя бы видеть из того, что, когда Муравьев однажды — 29 июня 1827 года — попал со своим отрядом под Аббас-Абадом в перестрелку, то Грибоедов предлагал ему помочь: «Паскевич, увидя из окон своих перестрелку, засуетился и рассердился. Грибоедов, который в то время был при нем, и другие его окружающие, советовали ему послать ко мне подкрепление, говоря, что я могу погибнуть с горстью людей против такого сильного неприятеля». «Пускай он погибает!» — отвечал Паскевич. «Если он расторопный офицер, то сам отделается; если же он плох, то мне не нужен, и пускай погибает!» — «Русский Архив» 1889 г., № 11, стр. 308.

2 Свадьба Грибоедова состоялась 22 августа 1828 г., предложение же было им сделано еще 16 июля.

Сноски к стр. 81

1 Поручик И. О. Курганов — армянин, выдвинувшийся при Паскевиче. Ермолов называл его Ванькой-Каином (см. «Русский Архив» 1894 г. № 1, стр. 11 и 1906 г., № 9, стр. 65). В тифлисской уличной песне, сохранившейся еще к концу прошлого столетия, были такие строки: «Праздник наступил и год обновился. Паскевич приехал, Иван Курганов назначен ад’ютантом и прозвали его Каином. Жаль, что Ермолов сменился, — у народа сердце испортилось» (см. Е. Г. Вейденбаум. «Ермолов и Паскевич» в сборнике «Кавказские этюды», Тифлис, 1901 г., стр. 231). О нем см. также Кн. Щербатов. Кн. Паскевич-Эриванский, т. II, стр. 99.

2 Сам Грибоедов называет Курганова подлецом (в письме к Паскевичу от 16 марта 1828 г. — «Дела и дни» 1921 г., № 2, стр. 63). — В первом томе «Архива Раевских» (стр. 356—358) опубликовано письмо Курганова к Н. Н. Раевскому от 7 ноября 1827 г. из Тавриза, где он говорит о Грибоедове.

3 Далее в подлиннике четыре строки зачеркнуты и разобрать их невозможно. (Примечание П. Бартенева).

4 Родственница Муравьева — посаженная мать на свадьбе.

Сноски к стр. 82

1 Опекун Софии Ахвердовой — посаженный отец на свадьбе.

2 Отрешение Ермолова от должности и назначение на его место Паскевича произошло 29 марта 1827 г.; см. «Записки А. П. Ермолова », часть 2-я. Приложение, стр. 247.

3 1 апреля 1827 г. начальником штаба кавказского корпуса был назначен генерал-лейтенант А. И. Красовский, но уже 17 июня он был освобожден от должности.

4 Генерал-лейтенант граф Н. П. Сухтелен, назначенный после Красовского начальником штаба кавказского корпуса.

Сноски к стр. 83

1 Граф И. И. Дибич — генерал-ад’ютант, начальник главного штаба; в связи с несогласиями, возникшими в Грузии между А. П. Ермоловым и И. Ф. Паскевичем, Дибич был послан Николаем I в 1827 г. на Кавказ для производства следствия.

Сноски к стр. 84

1 Эта «реляция» Грибедова до наших дней не сохранилась.

2 Это, вероятно, Егор Ахвердов, — брат жены Муравьева.

3 Генерал-лейтенант И. М. Сипягин, в то время тифлисский военный губернатор.

Сноски к стр. 85

1 Интересно отметить, что в дневнике своем Паскевич неоднократно выказывал свою недоверчивость к боеспособности кавказских войск: «Не знаю, как я пойду с этими первобытными»; «Не знаю, что я с ними в день сражения сделаю»; «Сохрани бог быть с такими войсками в первый раз в деле»; см. Кн. Щербатов. «Генерал-фельдмаршал князь Паскевич, его жизнь и деятельность», т. II, приложение.

Сноски к стр. 86

1 Об отношениях Муравьева с Паскевичем см. еще «Русский Архив» 1883 г., № 3, стр. 399.

2 Грибоедов получил звание министра-резидента в Персии.

3 Об этом подробности см. ниже в воспоминаниях Давыдова и Шимановского.

Сноски к стр. 87

1 За два дня до приезда в Ахалкалаки — 22 июля — Грибоедов в Гумри получил письмо от А. Г. Чавчавадзе с согласием на брак («Русская Старина» 1874 г., № 10, стр. 296).

Сноски к стр. 88

1 В записках В. Н. Григорьева, хранящихся в Ленинградской Публичной библиотеке, имеется несколько сведений о тесте Грибоедова, кн. А. Г. Чавчавадзе. По службе Григорьеву приходилось раз’езжать по Кавказу, и в одну из этих поездок ему пришлось побывать и в поместьи кн. Чавчавадзе — Цинондалях: «В поместьи кн. Чавчавадзе, Цинондалях, я не застал владельца; он был тогда в действующем отряде под Акалцихам. (Кстати сказать здесь, что кн. Александр Иванович (Герсеванович) Чавчавадзе был генерал-майор в русской службе, воспитывался в пажеском корпусе, человек весьма приятного обращения, что редкость между грузинами). Старшая дочь его вышла впоследствии замуж за посланника нашего в Персии — Грибоедова, а младшая — за владетельного князя Мингрелии — Дадиани. Лет через двадцать после того времени, о котором пишу теперь, сын его (я знал его еще пажем) сделался особенно известен пленом своим у чеченцев. Несмотря на отсутствие хозяина, в Цинондалях приняли меня также радушно. Я провел в этом имении несколько дней, и, когда кончал свои занятия по вечерам, любил сидеть в виноградной беседке, из которой открывался прекрасный вид на Кахетинскую долину и на стоящие за ней спиною снежные горы Кавказа. В этой беседке, не вставая с места, можно с’есть несколько фунтов самого превосходного винограда, который, можно сказать, со всех сторон охватывает вас своими гроздьями». — О кн. Чавчавадзе см. статью М. Я. Алавердянц «Тесть А. С. Грибоедова» — «Русская Старина» 1910 г., № 9, а также статью Н. П. Павлова-Сильванского в «Русском биографическом словаре» (1905 г.). — О пленении его сына см. в книжке Е. А. Вердеревского: «Кавказские пленницы, или плен у Шамиля семейств кн. Орбельяни и кн. Чавчавадзе», П. 1856 г.

Сноски к стр. 89

1 Через день после венчания — 24 августа — у Грибоедова был обед на сто человек; см. А. П. Берже. «А. С. Грибоедов в Персии и на Кавказе» — «Русская Старина» 1874 г., № 10, стр. 291.

2 Это, несомненно, письмо Грибоедова к Булгарину от 24 июля 1828 г., напечатанное в его «Воспоминаниях» в «Сыне Отечества» 1830 г. (см. выше). Соредактором этого журнала и был Греч.

3 Эта часть писалась в первой половине 1832 года в Житомире.

4 Это, несомненно, П. Д. Завилейский, начальник казенной экспедиции верховного правителя Грузии; 19 июля 1829 года он был назначен гражданским губернатором. В этой же главе Муравьев пишет о нем: «З(авилейский), губернатор тифлисский, человек скаредный, лживый, прямой шут, шарлатан, и, как говорят, еще плут, был ею (П. Н. Ахвердовой) также хорошо принят, потому что Грибоедов показывал ему дружбу . . . . . . В числе сих (тифлисских чиновников) негодяев находился и З(авилейский), которого Паскевич возвел уже в степень губернатора. Самые неосновательные поступки и распоряжения знаменовали его правление, когда он касался оного; впрочем, он мало им и занимался, предпочитая проводить время свое без всякого дела у Паскевича, где он более вкрадывался в доверенность его»; см. «Русский Архив» 1894 г., № 1, стр. 34 и 37.

Сноски к стр. 90

1 17 июля 1828 г. Грибоедов и Завилейский подписали Вступление или об’яснительную записку к проекту устава Российской Закавказской компании»; напечатана она в статье А. П. Мальчинского «Неизданная записка Грибоедова» — «Русский Вестник» 1891 г., №9, стр. 3—17.

2 «Завтрашний день пойдет от меня и Завилейского к в(ашему) с(иятельству) План компании и Записка на благосклонное ваше рассмотрение. Во время болезни, я имел довольно трезвости рассудка и досуга, чтобы осмыслить этот предмет со всех сторон» — писал Грибоедов к Паскевичу 6 сентября 1828 г.; см. Е. Некрасова «Неизданные письма А. С. Грибоедова» — «Дела и дни» 1921 г., кн. 2, стр. 71.

Сноски к стр. 91

1 Между прочим, у Завилейского хранились автографы Грибоедова. Так, Пустынник Горетубанский (Д. Е. Зубарев) в «Письме к издателю» в «Тифлисских Ведомостях» 1832 г., № 3, стр. 69—72 опубликовал варианты одной рукописи «Горя от ума», «сообщенные одним знакомым, получившим их от его превосходительства П. Д. Завилейского, пользовавшегося дружбой покойного автора». Автор статьи ссылается на то, что «поправки писаны рукою автора и найдены в его бумагах».

Сноски к стр. 93

1 Интересный отзыв о Завилейском сохранился в «Воспоминаниях» Сафоновича: «Я познакомился, сблизился и подружился с Завилейским. Последнее время своей службы он был председателем Грузинской Казенной палаты, а потом тифлисским губернатором. В этой должности ему не повезло: у него оказалось много людей, ему не доброжелательствовавших, его сменили и даже затеяли ему неприятное дело, от которого он с трудом отделался. Он был женат на дочери красноярского золотопромышленника Попова, поэтому имел хорошее состояние». См. Русский Архив» 1903 г., т. II, стр. 503.

Сноски к стр. 94

1 Узнав о смерти Грибоедова, Саломе Чавчавадзе написала дочери, чтобы она приехала к ней. В письме тифлисского купца Егора Бежоева, к Давыду Тамамшеву от 13 февраля 1829 г., сохранившемся в копии в архиве Паскевича, читаем: «Когда я вручил министерше Грибоедовой письмо от княгини, она приняла его с радостью и начала читать, в коем написано было, чтобы Нина Александровна просила позволения от Александра Сергеевича на несколько время приехать в Тифлис; при чтении сих слов, она, Грибоедова, начала плакать, хотя она об смерти его точно неизвещена, но по всему догадывается»; см. «Дела и дни» 1921 г., кн. 2, стр. 76.

2 В донесении гр. Паскевичу от 8 февраля Амбургер писал: «Супругу министра (Н. А. Грибоедову) я успел уговорить, не открывая ей о несчастной участи ее супруга, следовать в Тифлис, к чему не мало способствовало полученное ею письмо от своей родительницы, которая ее приглашает к себе»; см. «Русская Старина» 1872 г., № 8, стр. 17.

Сноски к стр. 97

1 Почти подобную же версию о роли Александра слышал в 1829 г. А. Н. Вульф, находившийся тогда на войне с Турцией и записавший в свой дневник следующее: «Как жаль, что Грибоедов так несчастливо окончил свое только что открывшееся поприще гражданской службы. Как литератор, он останется всегда в числе отличнейших талантов нынешнего времени. Его «Горе от ума» всегда будет иметь цену верной и живой картины нравов своего времени. — Вот как я слышал подробности и причины возмущения народного в Тегеране, жертвою которого он сделался вместе со всею свитою нашего посольства. — Для решения какого-то процесса приведены были несколько женщин перс(идских) в дом нашей миссии и должны были там остаться под стражей. Гриб(оедова) человек, вероятно, ловелас петербургских камердинеров, желал воспользоваться этим случаем. Несогласие азиаток привело его к насилию. Народ, возбуждаемый каким-то недовольным Эмиром за то, что их жены будут судимы русскими, услышал их крик о помощи, бросился в дом, несмотря на сопротивление нашей почетной стражи, и, прежде нежели подоспели войска шаха, перерезал всех, кого там ни встретил. Из всех чиновников посольства нашего спасся один только Манзи (И. С. Мальцов), уехавший в этот день на охоту из города. Так сделался человек, одаренный отличным умом и способностями, жертвою беспорядочной жизни, которую он прежде вел. У другого господина, верно, слуга не осмелился бы сделать подобного своевольства». См. А. Н. Вульф. Дневники. Редакция П. Е. Щеголева. Примечания И. С. Зильберштейна. «Круг», 1929 г.

Сноски к стр. 99

1 В письме М. П. Погодина из Москвы к С. П. Шевыреву от 11 сентября 1829 года читаем: «После несчастного Грибоедова должно остаться много сочинений, но не знают, где они». — См. «Письма М. П. Погодина к С. П. Шевыреву». С предисловием и об’яснениями Н. П. Барсукова — «Русский Архив» 1882 г., № 5, стр. 104.

Сноски к стр. 102

1 Н. А. Грибоедова осталась верна памяти своего мужа; много раз ей представлялись случаи вступить в новый брак, но она всем отказывала. Она скончалась в 1857 году и похоронена рядом с прахом Грибоедова.

Сноски к стр. 72

2 В. К. Кюхельбекер (1797—1846), известный литератор и декабрист, товарищ по лицею и приятель Пушкина. С Грибоедовым его соединяла дружба не меньшая, чем с Пушкиным. Познакомились они, вероятно, еще в 1817 г., когда вместе с Пушкиным поступили в коллегию иностранных дел. Затем Грибоедов уехал на Восток, а Кюхельбекер в 1821 г. за границу. В этом же году Кюхельбекер попал в Тифлис на службу к Ермолову и встретился там с Грибоедовым. Здесь они очень сблизились; Грибоедов делился с новым другом своими литературными замыслами и на глазах Кюхельбекера происходила работа над первоначальным текстом «Горя от ума». В мае 1822 г., после ссоры и дуэли с Похвисневым, Кюхельбекер должен был покинуть Кавказ. — См. А. В. Безродный. В. К. Кюхельбекер и А. С. Грибоедов — «Исторический Вестник» 1902 г., № 5.

Сноски к стр. 73

1 Подпоручик Мадатов — переводчик в посольстве Ермолова.

Сноски к стр. 75

1 П. М. Волконский — министр двора.

2 В марте этого же 1822 года Грибоедов, поселившись в Тифлисе, купил у уезжавшего Н. Н. Муравьева, назначенного командиром эриванского полка, фортепиано, почти единственное в городе («Русская Старина» 1874 г., т. XI, стр. 289). — Позже Грибоедов это фортепиано уступил Муравьеву же: «Имея прекрасное фортепиано, купленное у Грибоедова, я посвящаю на оное в первые пять дней недели по одному часу в день» — записано в дневнике Н. Н. Муравьева от 27 января 1824 г. («Русский Архив» 1888 г., №10, стр. 194).

Сноски к стр. 76

1 От первого брака Федора Исаевича Ахвердова († 1818) с княжною Юстипиани. (Примечание П. Бартенева).

2 «Грека, рыцаря промышленности, выгнали от Ахвердовых, и я при этом остракизме был очень деятелен», — писал Грибоедов 1 октября 1822 года из Тифлиса В. К. Кюхельбекеру. О Севиньи см. также Ф. Н. Виницкий. Рассказы из былого времени. «Чтения в обществе истории и древностей российских» 1874 г., кн. 1, стр. 87—89.

3 Вильям Егорович Севиньи, находясь в 1824 году в Москве, выманил у богатого грека Зосимы драгоценную жемчужину «Pellegnia». За мошенничество был приговорен к ссылке, но по высочайшей конфирмации в 1826 году изгнан из России.

Муравьев-Карский Н. Н.

Первое взятие русскими войсками города Карса

(Июнь 1828 года).

Места, по коим мы шли, представляли обширныя равнины с небольшими возвышениями, но совершенно безлесныя; земля плодородная, корма xopoшиe, поля хорошо возделаны; но жители из селений, мимо коих мы шли (большею частию Армяне), все были угнаны по приказанию Турецкого правительства, удалявшего их с намерением от нас.

При Джомушлу, что на речке Карс-чай, я делал привал. Я удивился сходству, которое река в сем месте имела с реками в России. Я привык видеть в гористых местах быстрые потоки. Явление реки, тихо текущей в отлогих берегах, скрытых зеленью, было для меня явление совершенно новое.

17-го июня весь корпус тронулся вместе и прибыл к селению Мешко, близ коего и расположился лагерем. Наш лагерь составлял одно большое каре, среди коего становились в колонах обозы и кавалерия, а потому мы и не подвергались какой-либо неудаче при внезапном нападении.

Авангард наш, под командою казачьего полковника Сергеева, состоявший из одного казачьего полка, пионерного батальона и 4 линейных орудий, остановился верстах в 2-х или в 3-х впереди нас, у подошвы горы, отдельно в поле стоявшей. С сей горы можно было видеть издали Карс, отстоявший еще верст на пятнадцать. До сих пор мы еще нигде не встречали неприятеля; но перед вечером сделалось у нас во всем лагере движение, произведенное суетливостью Паскевича. Тревога сия однакоже скоро прекратилась. Поводом к оной служило нечаянное нападение, сделанное на передовые посты авангарда партиею из 30 конных Турок, выехавших из Карса, которые гнались за нашими пикетами, одному казаку голову сняли, а другого взяли в плен. Партия сия немедленно возвратилась, и мы ночевали спокойно.

Вот в каком виде происшествие cиe было представлено в напечатанных известиях о действующем Кавказском корпусе, доставленных Паскевичем.

«Известия о действующем Кавказском корпусе».

«По переходе за границу, 14-го сего месяца, главный действующий корпус, под начальством корпусного командира генерала от инфантерии графа Паскевича Эриванского, следовал от Гумров по прямому направлению к крепости Карсу через селения Дигиш, Палдераван и Мешко. Весь сей край, населенный Армянами, представляет ныне совершенное опустошение, ибо Турецкое правительство всех жителей переселило в отдаленнейшие места».

«При селении Мешко, 17-го числа, в первый раз открыт был неприятель. Конница его в большом числе выехала из крепости, верст на 16 разстояния, и напала на наши передовые пикеты, но по прибытии подкрепления была отражена. Отважность сей конницы, решившейся на большое раз-стояние отдалиться от крепости и вместе с тем доставленныя лазутчиками известия показывали, что гарнизон Карса весьма многочислен и составлен из хороших войск. Число конницы из дели-башей, исфагов, Курдинцев и Карапанахцев простирается до 5 тысяч; пехота же заключает в себе всех жителей способных к поднятию оружия и коих число вместе с пришедшими Лазами может составлять также около 5 тысяч человек».

Сии реляции превосходили всякое ожидание; но я имею причины думать, что не один Паскевич был в сем виновен. Я полагаю, что С. с удовольствием украшал оныя, особливо о тех делах, в коих он сам находился. Покойный же Бурцов составил себе из сего совершенное ремесло. Он находился при главной квартире без особенной должности. Известия, помещенныя о неприятельских силах, я думаю, были справедливы; но не полагаю, чтобы в числе оных уже были в то время Лазы, жители гор прилегающих к Черному морю и не имеющие в обыкновении отдаляться на такое большое разстояние из своих ущелий. Мы позже встретили cиe храброе племя в Ахалцыхе.

18-го числа, мы оставили большую дорогу, ведущую к Карсу, потому что, идучи по оной, нам бы встретилась под самым Карсом гора Карадаг, которую Турки сильно укрепили и соединили оную еще укрепленным лагерем с самою крепостью. Мы пошли влево, описывая около Карса дугу на разстоянии 8 или 9 верст от крепости, в виду оной, и таким образом достигли селения Азад-Кёв, лежащего уже неподалеку от большой дороги, ведущей из Карса в Эрзрум, так что, повернувши на право, мы имели перед собою предместия Карса, коего грозная цитадель возвышалась за оным.

Авангард наш состоял из тех же войск и, пройдя Азад-Кёв, казаки в расплох напали на выехавших из Карса нескольких фуражиров и, погнав их, двух захватили в плен и столько же, кажется, убили. Можно сказать, что если мы были неосторожны на своих пикетах, то Турки вообще были оплошны. Они не так как Персияне открывают неприятеля и, будучи тяжелее их, остаются с безпечностью в своих лагерях. Мы имели много раз случай заметить cиe.

Переход сей был более похож на триумфальное шествие, в коем однакоже колесницы заменялись Грузинскими арбами; ибо порядок, соблюденный во время марша, как войсками, так и в обозах, был удивительный и превосходил всякое ожидание. Неприятель видя нас издали, мог бы полагать, что у нас было  огромное войско: ибо обозы хотя шли и густою колоною в четыре линии, но все еще занимали более 7 верст в длину. Батальоны пехоты, прикрывающие изредка на флангах cию черную движущуюся массу, отличались по блеску ружей в яркий и жаркий день. Кавалерия, с коею шел сам Паскевич, описывала меньший круг, прикрывая наш правый фланг от крепости, в одной или двух верстах от колоны, и часто останавливалась. На обширной равнине, по коей мы двигались, все движение наше казалось с близ - лежащих высот как начерченное на плане, и сим мы были обязаны, кроме старания и бдительности частных начальников, конечно распорядительности Сакена.

В сей день, повернувши от Азад-Кёва, где у нас был привал, на право и прошедши еще несколько, мы остановились лагерем лицем к предместью Карса, в нескольких верстах от оного, в том же порядке как стояли накануне.

Вот что было написано в оффициальных известиях о происшествиях сего дня.

...«От с. Мешко, оставив большую Гумринскую дорогу, г. корпусный командира решился фланговым движением обойти крепость и, заняв лагерь на большой Эрзрумской дороге, пресечь сообщения между Карсом и Эрзрумом и тем самым лишил первую крепость ожидаемого подкрепления от сераскира, коего полагали в следовании с 20-ю - тысячным корпусом к Карсу. Упомянутое фланговое движение, исполненное в порядке в виду крепости, не было обезпокоиваемо неприятелем. Транспорты и обозы, разделенные по пехотным бригадам, шли в четыре ряда, будучи прикрыты пехотою и артилериею; конница занимала поле, обращенное к крепости. Не подалеку от селения Азад-Кёв, где был назначен ночлег, неприятель, встреченный передовыми казаками, был вытеснен из оврага с потерею нескольких убитыми и взятыми в плен».

Реляция сия написана справедливо, исключая того, что особенного неприятеля не было в овраге кроме нескольких фуражиров, которые почти без бою бежали в крепость.

Ввечеру было отдано между прочим следующее приказание: «Завтрашнего числа поход с лагеря при крепости Карс. Корпус выступает в 7 часов утра левым флангом. Все тягости, исключая одного патронного ящика и двух лазаретных повозок в каждом полку, остаются в нынешнем расположении; для охранения оных назначается по одной роте из каждого пехотного и 50 казаков из каждого Донского полков, и по два орудия из каждой батарейной роты».

Если бы я имел планы местоположений и крепости, при коих мы встречались с неприятелем, то описания сии были бы гораздо внятнее, но за неимением оных я опишу здесь по возможности местоположение, окружающее Карс.

Цепь гор Соганлугских, отделяющих Эрзрум от Карса, спускается особенным отрогом, оконечность коего составляет почти отдельную гору называемую Карадагом; но Карадаг все еще соединен с отрогом своим хребтом, на разстоянии 3-х или 4-х сот сажен, на восточной покатости коего расположено одно предместье Карса. От сего предместья выше по отрогу лежит на той же покатости город Карс, к коему на долине примыкает с восточной же стороны также обширное предместье Карадаг был укреплен рубленым деревянным редутом с четырьмя орудиями. Самый доступ к оному уже был очень труден по высоте и крутизне горы; деревянныя же укрепления, сделанныя срубами, коих середина набивается землею и кои Турки везде употребляют, оказались весьма выгодными в поле. От Карадага было начато укрепление, которое окружало все первое предместье, раскинутое на плоскости и примыкало к крепости или другому большому нижнему предместью. Но укрепление сие было недокончено, как равно не совершенно было кончено укрепление, соединяющее Карадагский редут по самому хребту с крепостью, коего большая башня, вооруженная несколькими крепостными орудиями, обстреливала Карадагский редут. От сей башни вниз по покатости шла двойная стена с башнями и воротами, окружающая город с трех сторон, из коих впереди нижней было еще топкое место или болото. Стены сии были в хорошем состоянии: высоки, толсты, и в башнях много орудий, но разных калибров, на дурных лафетах и в большой неисправности. И так городские стены с двух сторон спускались с горы, к большому предместью и с одной находились у самой подошвы горы, шли вдоль оной и отделяли город от большего предместья, которое, имея по внешним углам особенно отдельныя башни с артилериею, было еще обведено каменным валом вновь сложенным без известки, но с небольшим рвом.

С Эрзрумской стороны, под самыми почти стенами города, протекает река Карс, через которую имеется хороший мост. Река сия, вытекающая из Соганлугских гор, делает небольшое колено параллельное Карсу, в 3-х верстах выше оного; тут через оную идет большая Эрзрумская дорога по хорошему мосту; потом, упираясь в большое нижнее предместье Карса, опять поворачивает на лево, отделяет третье предместье Карса, лежащее на покатости горы с Эрзрумской стороны, которое оборонялось тоже отдельною башнею, окруженною небольшим валом и называвшеюся Топал-паша, и наконец врезывается странным в природе явлением в самую гору, которую разсекает пополам и окружает с северо-западной стороны Карс, оттуда уже неприступный: ибо хребет разделен почти вдоль пополам рекою текущею в каменных обрывах, вышиною в 60 сажен по крайней мере. Внешняя, часть хребта сего доступна, если на горы подняться от Эрзрумского моста; но на противоположном хребте поставлена высокая цитадель Карса, унизанная орудиями, которая спускается к городу несколькими ярусами толстых стен, так что она для приступа совершенно недоступна; и хотя с противуположной высоты по близкому разстоянию и можно ее засыпать ядрами, но толстыя стены цитадели сей долго устоять против артилерии, и кроме того если бы огонь оной и прекратился, то выгода от сего была бы небольшая, ибо через то не улучшился бы доступ.

Из сей цитадели, хорошо и чисто выстроенной, поделаны у Турок потайные в камне высеченные ходы к воде и мельницам. Река Карс, имеющая до 12 сажен ширины, не везде проходима в брод и, минуя Карс и Карадаг с северо-восточной стороны оных, течет опять по равнине в отлогих берегах.

Описав таким образом Карскую крепость в том виде или тем порядком, как оная нам представилась во время осады, я для большей внятности повторю описание сие, приступив к оному со средины, или начиная от цитадели. Цитадель Карса, названная Английскими путешественниками неприступною, лежит на вершине горы, по восточной или юго-восточной покатости коей стоит город и коей противоположная сторона кончается обрывом, в коем сделано несколько сходов к реке Карс-чаю, и между прочими один закрытый сход из самой цитадели для добывания воды. Противуположный же сему обрыву берег реки кажется в сем месте еще более недоступен по крутизне скал, из коих оный состоит. Берег сей, на который можно с артилериею взойти, поднявшись на горы верстах в 3-х повыше Карса, несколько возвышеннее того места, на коем построена цитадель.

Цитадель сия спускается к городу в несколько ярусов толстых стен, соединяется на вершине горы невысокою стенкою (идущею по берегу скалы) с большой башнею, обстреливающею Карадагский редут. С одной стороны от сей башни, с другой же от самой цитадели, спускаются две двойныя стены с башнями до долу, где он соединяются такоюже поперечною двойною стеною, перед которою в одном краю местоположение затоплено.

С северо-восточной стороны за сей стеной находится на покатости горы небольшое предместье, за которым был выстроен на горе Карадаг редут с четырьмя орудиями, который соединялся недоконченными укреплениями с одной стороны по хребту горы до большой башни, а с другой стороны по покатости кругом предместья вниз к крепости или к другому большому предместью.

С юго-восточной стороны, за крепостной стеною, находится большое предместье, расположенное уже на равнине, на углах коего имеются отдельныя башни с артилериею, связанныя в недавнем времени сложенною каменною стеною без извести.

С юго-западной или Эрзрумской стороны, за крепостною стеною, течет река Карс, обгибающая цитадель и Карадаг, и отделяет от города предместье, расположенное также на покатости и обороняемое стоящею в краю оного отдельною башнею, окруженною небольшим валом и называющеюся Топал-паша.

Таковое крепкое положение крепости Карса подало Европейским путешественникам повод к сравнению оной с Гибралтаром. Крепость сия в самом деле очень сильна местоположением своим, и она нам вероятно в другой раз не достанется так легко в руки, как в сей. (Через 27 лет по написании этих строк Карс взят был самим автором. П. Б.)

Кроме вышеописанных укреплений, Турки выстроили еще два укрепленныя лагеря, один на левом берегу Карс-чая перед предместьем, прилегающим к Топал-паше на низу, и поставили в оный несколько орудий, а другой на горе выше Топал-паши, дабы воспрепятствовать нашему приближению к краю обрыва, с коего можно было бить в цитадель.
   

Штурм крепости Карс 23 июня 1828 года. Худ. Суходольский Януарий, 1839.  Архангельский областной музей изобразительных искусств.

Город многолюден, и все жители вооружены, так что при находящихся там войсках, обороняющих было весьма достаточно для удержания крепости, хорошо снабженной всякого рода запасами артилерийскими в избытке и провиантом. Но начальником у Турков был паша, человек невоенный. Паша сей был некогда муллою в селении Тегиш (через которое мы проходили, переступив из Гумров границу); он, как говорят, занимался более предметами до его звания касающимися и получил место паши в Карс через происки свои и связи, которыя он приобрел некогда в путешествии своем в Царьград. Он был слаб, необразован, простого происхождения и совсем не похож на правителя области. Звук орудий слишком сотрясал его, и он не умел сделать никаких распоряжений, не мог предпринять никаких деятельных мер.

Город Карс населен Турками и Армянами. Последние не имеют достаточных причин жаловаться на какие либо притеснения в мирное время со стороны правительства, ибо они в городе свободно торгуют, а в деревнях свободно занимаются хлебопашеством и живут в довольствии. Взаимныя отношения сих двух народов изменились с открытием войны.

Жители Карса — народ вообще маловоинственный, хотя все вооружены; торговля составляет главнейшее их занятие. Пашалык Карский хотя и числится во владениях Турецкой империи, от коей он зависит по единоверию, обычаям и назначению от султана пашей, но сия зависимость, как остаток давнишнего влияния Порты, ныне по обстоятельствам местоположению, связям и безпечности Порты изменилась и обратилась в сношения другого рода, указанныя большею частию существом дела и самою природою. Сношения торговыя поставили Карского пашу более под влияние Эриванского сердаря, сбывавшего через сей пашалык знатную часть произведений своей земли, состоящую из хлопчатой бумаги. И так как в Азии правители или владельцы лично ведут монопольную торговлю произведениями подвластных или управляемых ими земель, то и политические сношения сих земель через cиe сближаются и приходит во взаимную зависимость, в коей первенствует сильнейшая богатством страна.

Кем построен Карс, я не имею настоящих сведений. Крепость оного хотя древняя, но вероятно построена Турками. Впрочем на карте Английского путешественника Киннейра, на коей означены походы Ксенофонта, видно, что город сей существовал еще в его время под названием Харса и что Ксенофонт при отступлении своем с 10,000 проходил мимо оного около моста, что через реку Карс-чай, близ города по Эрзрумской дороге и, не переходя оного, повернул влево к Требизонду через Ипсиру и землю Лазов. Около сего моста мы намерились поставить свой осадный лагерь, дабы вместе с тем наблюдать, и оборонять Эрзрумскую дорогу, — намерение смелое при малочисленности войск наших, но дельное; ибо мы через cиe занимали сообщения Карса с Эрзрумом.

Первый пункт приказания, отданного с вечера 18-го числа и в копии приложенного выше, относился к сему предполагаемому движению. 19-го числа, войска выстроились в три линии в боевой порядок (кавалерия между 2-й и 3-й, составлявшей резерв под моею командою) и подвинулись в строю к крепости. С каким намерением было предпринято cиe общее движение, я не понимаю: крепость мы разом взять не могли, для рекогносцировки не нужно было выводить все войско; дабы прикрыть движение обозов влево, cиe было также излишне. Достаточно бы было части войск, другая могла бы идти и занять новый лагерь и по настоящему должна бы сделать cиe.

И потому мне кажется, что движение cиe было предпринято без всякой цели, как и многия подобныя движения Паскевича. Ему, может быть, хотелось на Карс посмотреть... Но у него верно не было в мыслях сделать правильную рекогносцировку, каковой он и не сделал. Боевой порядок наш был тот же, который он употребил под Елисаветополем. Пехота в трех линиях побригадно, в батальонных колонах, между коими стояла артилерия; регулярная кавалерия между 2-й и 3-й линиями пехоты. Строй весьма хороший против Азиатских войск в поле, но безполезный против крепости...

Казаки были впереди первой линии около нашего левого фланга, первые встретились с выехавшими из крепости неприятельским всадниками и вступили в перестрелку, от коей с обеих сторон было несколько человек убитых и раненых. Казаки поступали смело и вели себя хорошо. С приближением нашим к крепости, неприятель открыл по нас довольно сильный огонь из орудий своих, расположенных на башнях, стоящих на покатости горы в несколько ярусов, но не причинил нам никакого вреда. Ему ответствовали с нашей стороны, стреляя по обширному городу в строения без всякой цели. Впереди нас, по валу, сложенному перед большим предместьем, без известки (для соединения угловых башен, прикрывающих cиe предместье), Турки толпились около своих знамен, выставленных на сем валу, коего еще продолжали работу собранными городскими жителями: между ними было заметно несколько начальников, которые были верхами на лошадях. Огонь с обеих сторон без всякой пользы продолжался. Мы, кажется, мало занимались осмотром крепости; однако же Бурцов был послан с батальоном пионер и 2-мя орудиями перед правый фланг нашей первой линии, ближе к крепости, неизвестно мне с каким приказанием. Он, как смелый офицер, подошел очень близко к угловой башне предместья и был встречен огнем с оной и с Карадага, от чего и лишился нескольких человек. В cиe самое время показалась против нашего правого фланга неприятельская кавалерия, человек до пяти сот, которые сделали вылазку из крепости. Не буду ручаться, чтобы Бурцов не был послан в то время, как уже неприятельская кавалерия показалась; но не понимаю и в сем случае сего движения: ибо он никогда бы не мог настичь оную, если бы она стала уклоняться, и только подвергался перекрестным выстрелам артилерии из крепости; впоследствиии же оказалось, что движение Бурцова принесло некоторую пользу.

Неприятельская конница, вышедши из крепости, с быстротою понеслась на наш правый фланг и, увидя сомкнутыя колоны пехоты и артилерии, стала обгибать сей фланг, вероятно с тем, чтобы ударить в тыл на наши обозы; но в cиe самое время Сакен выдвинул кавалерию из за пехоты направо и атаковал Турок, которых в миг опрокинул со сводным уланским полком, преследовал почти до самой крепости и взял около 30 или 40 человек в плен кроме убитых и раненых. Турки должны были тогда скакать мимо пионерного батальона, и Бурцов пропустил их в крепость обратно мимо батального огня и картечных выстрелов своего отряда. Сводный уланский полк первый раз был в деле и удачно; cиe чрезвычайно подняло дух полка сего, который во все время войны всегда уже имел успех.

Сакен вел себя очень храбро. Но полагают, что он поспешил атаковать неприятеля и что, если бы он его далее пропустил, то нанес бы гораздо более урона Туркам. После сего пальба из орудий с обеих сторон стала реже. Турки высылали несколько пеших застрельщиков из крепости, которые, прокрадываясь рытвинами, стреляли в наши колоны, но никого не задели. Запрещено было отвечать на их выстрелы, дабы не завязать дела. Всадники Турецкие также выезжали по одиночке, вертелись перед нашим фронтом очень близко и смело и пускали безполезные выстрелы из своих карабинов. Паскевич показал себя неробким, но без всякой распорядительности; ибо кроме пальбы из орудий, он ничего не приказал особенного и, как я выше сказал, ничего не высматривал и не высмотрел. Его забавляла неверность неприятельских выстрелов, под коими он завтракал в первой линии; но в сей день он имел сшибку (с начала Турецкого похода) с генералом Гилленшмитом, начальником нашей артилерии.

Гилленшмит, тот самый, который отличился, будучи еще в чине полковника, в деле Красовского, 17-го числа Августа 1827 года, под Ушаганом в Персидскую войну, был человек благородных правил, офицер деятельный, знающий и смелый. Видя, что заряды теряются без всякой пользы, он подошел к одной из батарей и велел прекратить огонь, полагая, может быть, что офицер артилерийский продолжает пальбу единственно для своего удовольствия. Паскевич, стоявший поодаль, увидел и заметил cиe Гилленшмиту... Гилленшмит представил причины, побудившие его к отданию такого приказания, говоря, что заряды надобно было беречь для нужного случая. Паскевич вспылил и напомнил ему свое звание главнокомандующего. Пальбу опять начали, но Гилленшмит, не выходя из границ уважительности, коею он обязан был начальнику, остался в своем мнении, говоря с хладнокровием и основательности, что и заставило Паскевича переменить свое обхождение. Удивительно, что случай сей не имел никакого влияния на службу Гилленшмита, который до сих пор успел удержаться в хороших сношениях с начальником нашим, коего он постоянно сохранил, хотя наружное, уважение.

Во время пальбы приказано было полковнику Ренненкампфу осмотреть предполагаемое место для лагеря на Эрзрумской дороге и потом, переправясь через реку Карс-чай, подняться на горы, коих отрог тянулся к Карсу и занять вершины оной баталионом пехоты, что и было исполнено без большего затруднения; ибо на горах сих было только несколько всадников Турецких, наблюдавших за нашими движениями и которые немедленно удалились в крепость.

После сего, первая и вторая линии прошли левым флангом на Эрзрумскую дорогу, где, сделав перемену дирекции налево, войска сии стали лицем к Карсу, тылом к мосту, что по Эрзрумской дороге и к Эрзруму. Мне приказано было с резервом заступить место оных перед предместьем до вечера и перед вечером, сделав такое же движение, стать за оным в лагере, но лицем к мосту и Эрзруму для обережения тыла. С выступлением первых линии, я подвинулся вперед и стоял перед крепостью почти до вечера. Неприятель стрелял изредка и не нанося нам никакого вреда. Перед вечером я пошел в лагерь, приняв прежде свой правый фланг назад, дабы не подвергнуть оный нападению неприятельской кавалерии и занял свое место лицем к Эрзруму.

Лагерь наш составлял большое каре или, лучше сказать, одну большую квадратную колону, составленную из трех линий пехоты и в средине одной линии кавалерии, расположенных в батальонных и дивизионных колонах с небольшими интервалами. Среди сего лагеря стояла корпусная квартира. Осадная артилерия, транспорты с хлебом, маркитанты и парки с артилерийскими зарядами поставлены были несколько поодаль. Лагерь наш представлял вид целого города, коего однакоже торговля ограничивалась продажею вина и вакштафа; песельники, музыканты, снаряжение осадной артилерии, которую ставили на лафеты, — все cиe оживляло наш стан, в который были приведены захваченные в сей день пленные, коих разноцветные кафтаны и высокие чалмы привлекали любопытных. Мы любовались гордому виду сих израненных воинов, которые, сидя в кружке около огня, ни для кого не безпокоились и были также безпечны, как будто находились на отдыхе в каком-нибудь караван-сарае.

Все наше заключалось в лагере. Фуражиры наши косили траву на обширной равнине, что на левом берегу Карс-чая, по дороге к Эрзруму, под прикрытием; но вне лагеря нашего сообщения наши были все прерваны и ненадежны.

Неприятель, который пустил за мною несколько ядер в догонку, изредка стрелял в лагерь на элевацию, и хотя мы стояли в 2 1/2 верстах от крепости, но некоторыя ядра еще падали в самом лагере. Мы приписывали дальний полет сих ядер длине Турецких орудий, которыя несоразмерны с калибром оных.

Левый фланг наш был обезпечен пехотою, занявшею в течении дня высоты, ведущие к крепости, на коих сложили небольшой редут из камней; для сообщения же с сим отдельным постом устроили мост через реку. Тыл наш был обезпечен самою рекою, обгибавшею оный и крутым скалистым правым берегом реки в сем месте, с коего открывалась вдаль вся равнина и дорога в Эрзрум, которую я оберегал. И для того я занимал еще на ночь отдельными постами, на берегу реки, в версте разстояния, местоположения при двух небольших каменных горах, вверх по реке находившихся. Кроме сего, для обережения нашего правого фланга, начали еще строить на оном редут, но которого работы немного подвинулись за скорым взятием крепости Карса.

Так кончилась мнимая рекогносцировка крепости Карса, из коей мы более ничего не узнали как то, что в оной имеется довольное число орудий, но никак не выбрали и не утвердили места, с которого нам было начать осаду; ибо на cиe, как кажется, было обращено малое внимание. Но все движение наше сделалось в отличном порядке, и надобно похвалить Паскевича хотя за то, что пушечные выстрелы не заставили его переменить первого намерения, каково оно ни было, и оставить лагерь на Эрзрумской дороге что если и не было совершенно обдумано, но принесло ту выгоду, которую доставляет всякое смелое действие, — одолевать нравственность неприятеля, без причины полагавшего себя отрезанным от всякого вспоможения, со стороны Эрзрумского сераскира, который мог всегда пройти иными дорогами к Карсу.

Вот что о сем деле 19-го числа было напечатано в реляциях: «19-го июня из села Азад-Кёв отправился вагенбург с прикрытием на вновь назначенный лагерь, пересекающий Эрзрумскую дорогу и лежащий на реке Карсе Г. корпусный командир с большею частию войск выступил к крепости Карс в намерении сделать усиленное обозрение. Едва только войска в боевом порядке показались на последних высотах, склоняющихся к крепости, как многочисленная конница выступила из оной и стремительно бросилась на передовые казачьи полки. Усматривая возможность дать полевое сражение, г. корпусный командир предположил отвлечь неприятеля, сколь возможно, далее от крепости, для чего и приказал казакам постепенно очищать фронт позиции, склоняясь к правому флангу. Уверенный в успехе, неприятель понесся за казаками, а в cиe мгновение послан был г. корпусным командиром исправляющий должность начальника штаба генерал-майор барон Остен-Сакен со сводным уланским полком, линейными казаками, Татарским ополчением и 2-мя орудиями конно-линейной казачьей артилерии, отрезать неприятеля от крепости. Стройность и быстрота сей атаки, произведенной под огнем крепости во фланг неприятеля, смяла его и причинила жестокое поражение. Между тем, 8-й пионерный батальон с 4-мя орудиями казачьей линейной артилерии под начальством полковника Бурцова послан был для поддержания кавалерийской атаки, приняв влево ближе крепости и резвым шегом овладев высотою, в 200-х саженях лежащею от оной, сей отряд ружейным огнем и батареею бил вслед бегущего в город неприятеля. Таковым движением нанесен был ему значительный урон; все поле усеяно было его трупами и до 20-ти человек храбрейших наездников, в числе коих несколько чиновников, захвачено в плен. От сих последних узнано, что неприятель потерял до 100 человек убитыми и до 200 человек ранеными. В продолжение сей атаки, Донские казачьи полки на левом нашем фланге, под командою генерал-мaйopa Завадовского, вместе с Грузинским дворянством, направляясь под командою генерал-майopa Леонова и полковника Сергеева, ударили на бывшие против них толпы и также вогнали их в крепость. Линейным полком и Грузинским дворянством командовал полковник князь Бекович-Черкасский».

«В сем деле Российские войска оказали примерную твердость. Не взирая на отважность неприятельской конницы, которая бросилась в рукопашный бой, наша иррегулярная кавалерия ничем не уступала ей в сем роде сражения. Пехота же, по коей крепостныя батареи безумолкно действовали ядрами, неподвижно занимала назначенный ей места до 4-х часов пополудни пока северо-восточная сторона крепости была совершенно осмотрена. Тогда уже двинулись войска левым флангом к лагерю. Потеря наша в сей день состоит из 12 убитых и 12 раненых; в числе последних 3 офицера".

«На левом берегу реки Карс приказано было одному батальону 40-го егерского полка с 2 горными единорогами занять высокую гору и построить на ней редут для обезпечения лагеря. В вечеру, переехав на ту сторону реки, г. корпусный командир докончил обозрение крепости. Сила оной весьма значительна и наипаче по местному положению. Толстыя, каменныя стены в три ряда с башнями, построенными в виде бастионов, окружают город и часть предместья и находятся под обороною цитадели, лежащей на высокой скале и одной укрепленной горы, называемой Карадагом».

«Многочисленная артилерия, полагаемая до 100 орудий, очищает поле выстрелами во все стороны; почва земли, чрезвычайно каменистая, препятствует работам, а главнейшая сила города состоит в весьма многочисленном гарнизоне».

В сей реляции есть некоторыя отступления, хотя небольшие, от истины. Обозрение вряд ли предполагалось, как я выше сказал, и совсем не совершилось. На полевое сражение не могло быть надежды, и Паскевич выразил в сем случае только обыкновенное понятие свое заманить неприятеля. Конница неприятельская, делавшая вылазку, не была весьма многочисленная и все поле не было усеяно неприятельскими трупами. N., человек признанной тpycoсти, назван из чести лишь одной. Крепость Карс описана без толку; никто о ней не имел понятия, пока ея не взяли. Орудий в крепости было гораздо более ста.

Но реляции всегда так пишутся; хорошо бы было, если бы не более сего увеличивали в оных мнимые подвиги.

Прежде, чем продолжать описание Карса и действий Паскевича, я приложу здесь копии с реляции, которая была послана о вышеизложенных происшествиях.

«Едва только начало разсветать, как все три вновь заложенныя батареи открыли сильнейший перекрестный огонь частию по укрепленному лагерю, частию по двум угловым бастионам форштата Орта-капи. Неожиданность сия примерным образом изумила неприятеля. Орудия, бывшие на высоте укрепленного лагеря, немедленно прекратили пальбу, и войско, их защищавшее, пришло в смятение. Но в тоже время с верхних башен крепости и с  неприступной цитадели, имеющей батареи в несколько ярусов, направлены были все выстрелы на главную траншею и начинали производить в оной сильное раззорение, тем более, что брустверы, из мешков сложенные, не будучи довольно прочны, разваливались уже от наших выстрелов».

«Следуя накануне сделанному распоряжению, надлежало при первом удобном случае овладеть высотою неприятельского укрепленного лагеря для заложения на оной рикошетной батареи. По сему замеченное в неприятеле смятение не позволяло отлагать далее исполнение означенного намерения, и командующий всею пехотою, генерал-лейтенант князь Вадбольский, немедленно, по приказанию г. корпусного командира, отрядил 42-го егерского полка полковника Миклашевского, с 2-мя ротами оного полка и с одною ротою 39-го егерского, взять кладбище, которое лежало на полугоре. Он исполнил cиe с отличною быстротою, не взирая на сильный ружейный огонь и на картечи, коими был встречен. Но как от кладбища до неприятельских шанцев оставалось немного пространства, и оное было усеяно каменниками, то полковник Миклашевский, увидев возможность овладеть всею высотою, бросился в штыки и вытеснил неприятеля из шанцев, взяв на оных два орудия и четыре знамя. Между тем ген.-лейтенант князь Вадбольский поспешно двинул в подкрепление к сражавшимся войскам батальон 42-го егерского полка под командою полковника Реута. Сей батальон взял направление несколько вправо, встретив крутой утес, на который нельзя было взойти без особенной трудности. Неприятель же, выгнанный из шанцев, умножив силы свои, стремительно ударил с правой стороны на высоты и потеснил весь левый фланг наших войск».

«Здесь произошел самый отчаянный рукопашный бой. Турецкая толпа смешалась с нашими войсками, и не только ружейная пальба и сабельная рубка, но даже взаимное поражение каменьями происходило около 1/4 часа. Одно только отличное мужество начальников и всех наших офицеров могло возстановить порядок. Наконец неприятель был опрокинут; но, оставив укрепленную высоту, засел в домах форштата, лежащего на левом берегу реки. Генерал-лейтенант князь Вадбольский повел вперед войска, под командою полковника Реута и полковника Миклашевского бывшие. подкрепивши оныя остальными ротами 42-го и 39-го егерских полков и очистил форштат до верхнего моста, не смотря на самое сильное сопротивление весьма многочисленного неприятеля, поддержанного ружейным и картечным огнем с противной стороны реки. При сем отбито у неприятеля 9 знамен. Убийство было столь велико, что одна улица была совершенно завалена грудами трупов. Неприятель в оной был с обеих сторон захвачен и поднятъ на штыки. При сем случае у нас убито и ранено 13 офицеров. На занятой высоте укрепленного лагеря тотчас поставлена была генерал-майором Гилленшмитом батарея из 2-х Донских конных и 4-х батарейных Кавказской гренадерской бригады орудий, и полковник Бурцов, с ротой 36-го егерского полка, двинулся влево для овладения башнею Темир-пашею, которая превышает все предместья и даже стены самой крепости, равняясь со стенами цитадели. Встреченный ружейным огнем из-за камней на самом близком разстоянии, он ударил в штыки, выгнал оттуда неприятеля и овладел сею важною точкою, на которую немедленно поставил 2 орудия 2-й легкой роты 20-й артиллерийской бригады. Батарея сия, как равно и та, которая генерал-майором Гилленшмитом устроена была на высоте укрепленного лагеря, обратив свое действие на башни и стены противулежащего города, меткими выстрелами, производила ужасное поражение».

Хотя в реляции сей и сказано, что с разсветом батареи наши открыли огонь; но cиe несправедливо: первые выстрелы были сделаны из крепости; без оных мы бы повременили еще около получаса, дабы лучше видеть, куда нам направлять свои выстрелы.

В сей же реляции сказано, что и полковник Миклашевский был послан атаковать Турок вследствие сделанного накануне распоряжения, что также ложно, ибо все cиe случилось нечаянно, без воли и без ведома Паскевича, за что он и сердился и что он приписывал к нашим интригам.

Здесь были взяты у Турок первыя знамена, коих в течение войны набрали столь великое множество. Не надобно себе воображать, чтобы знамена сии были так важны и редки у Турок как у нас; в нерегулярных войсках у них имеются знамена во всех сотнях, при каждом начальнике. Знамена cии суть ни что иное как сборные знаки, отличающие сотни. Под знаменем ставятся обыкновенно храбрейшие люди, которые всегда бывают впереди и за коими следуют толпы; к сохранению же оных не прилагают обыкновенно особенного старания и в потере, не полагают большой важности. Знамена, принадлежащая собственно главным начальникам, довольно редки, и полотно их бывает украшено искусно написанными молитвами из Корана; обыкновенныя же войсковыя знамена просты и бедны.

Убийство, описанное в сей реляции, относится, по ошибке или незнанию писавшего оную, не к занятию сего форштата, где, впрочем, огонь был довольно силен, но cиe взято со сказаний Раевского, который после взятия Карса утверждал, что он видел на Армянском предместье (что в луговой или низменной части города) груду тел сваленных вместе и что он не понимал, каким образом cиe случиться могло. Я не видал сего и не помню, видел ли и говорил ли о сем кто - либо другой; но знаю, что cиe было говорено Раевским о поражении, случившемся в другом предместье, которое я еще не описывал и где действовал Фридрикс, атаковавший город с моей батареи, обойдя оный с правой стороны.

Теперь обращусь снова к происшествиям, случившимся на моей батарее, где я оставил Паскевича в бешенстве и в недоумении — что предпринять.

Симонич, видя дело завязавшимся у 42-х егерей зa рекою, подошел к Паскевичу и убедительно просил его позволить ему с частью полка своего (Грузинского гренадерского) поддержать cию атаку. Я сам был свидетелем сего великодушного и настоятельного предложения Симонича, в коем ему несколько раз отказывали и наконец позволили идти с двумя или тремя ротами. Симонич поспешно спустился влево к реке и пошел было правым берегом оной; но, не найдя переправы, дабы соединиться с егерями, возвратился назад к реке, и перешел оную через мост, вошел в предместье вместе с егерями и соединился в оном с полковником Бородиным, спустившимся с горы. Действия на сем фланге довольно верно описаны в следующем отрывке реляции, как равно и действия атаки, произведенной с правого фланга на Армянское предместье или Орта-капи, а потому для избежания повторений, я приведу здесь прежде копию с сего отрывка, коего недостатки исправлю своими замечаниями. Паскевич начинал уже проясняться, видя, что на левом фланге атаки удавались; он начинал уже улыбаться и говорить нечеловечески, и атака правого фланга была уже направлена им по настоянию Сакена без брани и подозрения на интриги.

«Для обороны башни Темир-паша прибыла еще одна рота Крымского пехотного полка, которая оттуда ружейным огнем наносила большой вред неприятелю. Роты же 42-го егерского полка встретили снова большое сопротивление, стараясь далее проникнуть. Необходимо было подкрепить сей фланг, дабы удержать приобретенные успехи, и господин корпусный командир послал для сего три роты Грузинского гренадерского полка под начальством полковника графа Симонича; полковник же Бородин для произведения фальшивой атаки, с вечера еще занявший противулежащие цитадели высоты, в cиe время подвинулся вперед и выстроил против оной батарею; между тем с ним соединился полковник граф Симонич, быстро обошедший высоты, спустившись с пехотою под гору; они довершили занятие форштата, по той стороне реки находящегося. Батарея, устроенная на высоте полковником Бородиным, осталась под прикрытием Крымского пехотного полка, который генерал-майор Корольков привел в cиe время из резерва для облегчения левого фланга нашего».

«Сим действием оканчивалось предприятие овладеть высотою укрепленного неприятельского лагеря и на оной заложить вторую паралель против крепости; но, усмотрев, что быстрое и удачное нападение и выгодно поставленныя нами батареи поселили общее смятение в предместьях и в городе и заставили часть гарнизона перебираться к Карадагу, менее подверженному нашей пальбе, господин корпусный командир признал возможным получить решительные успехи от усиленного натиска, почему и приказал исправляющему должность начальника штаба генерал-майору барону Остен-Сакену с одним батальоном карабинерного полка, под начальством полковника барона Фридрикса, 2-мя ротами Грузинского гренадерского полка под начальством полковника Свеховского и 2-мя легкими орудиями, взять предместье Орта-капи; командующего сборным линейным полком, мaйopa Верзилина послал для наблюдения за неприятельскою конницею, под Карадагом показавшеюся. Колона генерал-мaйopa барона Остен-Сакена под картечным огнем из угловых бастионов с примерною отважностью бросилась в предместье и на левый бастион и вырвала оные из рук изумленного неприятеля, овладев 4-мя орудиями и 5-ю знаменами; но правый бастион, называемый Юсуф-паша, вооруженный 4-мя орудиями, не переставал еще производить картечный огонь, почему подвезено на самое близкое разстояние два наших орудия и сделано по оному несколько картечных выстрелов. Генерал-майор барон Остен-Сакен поручил обер-квартирмейстру полковнику Вальховскому с 20-ю гренадерами овладеть сим бастионом, который исполнил cиe с примерною решительностью и немедленно обратил неприятельские орудия во фланг 3-х соседственных башен крепости. Генерал-майор барон Остен-Сакен под прикрытием сих орудий направил роту Грузинского гренадерского полка к предместью Байрам-паше, в котором неприятель начал колебаться».

Я не мог более видеть, что происходило на левом фланге в, предместье и полагаю, что описанное в реляции справедливо, по тому что оно схоже с изустными сведениями, которые я имел о том, но в реляции напрасно названы паралели, которых ни у кого ни в мыслях и на самом деле не было и даже сходства с паралелями нигде ни существовало.

Паскевич послал точно Сакена занимать предместье с правой стороны; но он к сему был побужден настояниями самого Сакена, и сам, может быть, еще не скоро решился бы на cиe. Но в сем случае батальон карабинерный вел себя отлично, ибо он приступом под огнем перелез через стену, защищавшую [341] предместье, между угловыми башнями или, как их называют, бастионами и обращенную к низу с той стороны, с которой мы подходили к крепости 19-го числа и, взяв знамена на самой стене, карабинеры ворвались в предместье, где жители упорно защищались еще несколько времени в домах и где понесен сим бастионом главный урон.

Свеховский с двумя ротами Грузинского гренадерского полка несколько после уже следовал за карабинерами; все движение cиe и атака были совершены смело и быстро; Сакен управлял оною.

Вот продолжение той же реляции: «Дабы воспользоваться сими успехами, господин корпусный командир отправил в подкрепление генерал-мaйopy барону Остен-Сакену и для взятия Карадага генерал-мaйopa Муравьева с ротою Грузинского гренадерского и батальоном Эриванского карабинерного полков. Для обезпечения же сего смелого движения, которое должно было производиться на открытом пространстве под картечными выстрелами всей крепости и отдельного укрепления горы Карадаг, велено было вывести из траншей всю батарейную артилерию из 12 орудий состоявшую и поставить правее занятого предместья Орта-капи, дабы отвечать оною неприятелю. Центр атаки в сем предместье усилен был двумя ротами Ширванского пехотного полка под начальством полковника Юдина. Между тем выстрелы полковника Вальховского с бастиона Юсуф-паши, с содействием двух наших орудий, близ оного расположенных генерал-майором бароном Остен-Сакеном, произвели необыкновенный успех. Неприятель хотя и открыл сильный картечный огонь по войскам, шедшим к форштату Байрам-паше и к Карадагу, но выстрелы его были не столь верны и урон с нашей стороны незначителен. Рота Грузинского гренадерского полка с отважностью бросилась на предместье Байрам-паша и овладела оным, взяв одно знамя; другая же рота сего полка и батальон Эриванского карабинерного полка, под начальством генерал-мaйopa Муравьева, почти по неприступным тропинкам взошли на высокую скалистую гору Карадаг и, не смотря на перекрестный огонь построенного на оной редута, шанцов и крепостных бастионов, вытеснили неприятеля, при чем взято 4 орудия и 2 знамя».

Вот как все cиe случилось: Паскевич послал меня с батареи с тремя ротами карабинер на подкрепление Сакену. При сем случилось, что казак, который держал мою лошадь на батарее, испугавшийся сильного огня, под коим мы находились, заблаговременно уклонился с нею и спрятался за резервами в каменнике с лошадью моею. Получив приказание двинуться вперед, я разослал искать казака своего с лошадью, но его не нашли, и дабы не остановить движения нашего, я пустился с батальоном пешком и добежал с оным до нижних ворот предместья Орта-капи, где сел уже на предложенную мне батальонным командиром Хомутским лошадь. Я вошел в предместье, где бой уже был прекращен, а продолжался только грабеж, подошел довольно близко к стенам самой крепости, из коей было пущено по нас несколько неудачных ядер и, получив приказание присоединиться немедленно к Сакену, и повернул направо и вышел из предместья в другие ворота и нашел Сакена еще в поле. Он только что послал роту Грузинского полка для занятия предместья Байрам-паши и приказал мне следовать за оною и, присоединив к себе, идти далее с барабанным боем. Я хотел несколько собрать людей своих, которые с самой батареи шли бегом, запыхались и растянулись, дабы ударить в порядке на Карадагские укрепления; но Сакен просил меня не останавливаться и идти в том виде, в коем находился шедший со мною батальон. Люди мои были разсыпаны на разстоянии 1/4 версты; но мы пустились вперед с криком ура и барабанным боем. Предместье Байрам-паша, лежащее на полугоре, было занято без сопротивления; но пока мы до оного добежали, Турки провожали нас в левый фланг со всех башен крепости картечью, которая, к счастию, через нас перелетала и не нанесла нам большего вреда. В Байрам-паше я оставил одну карабинерную роту с поручиком Ляшевским, приказав ему удерживать предместье в случае вылазки из крепости и наблюдать за крепостными воротами, в сию сторону обращенными, а сам, с остальными двумя карабинерными и одною гренадерскою ротою, пошел далее к Карадагу. О действиях оставленной мною роты будет ниже упомянуто.

От предместья Байрам-паша я быстро поднимался в гору без дороги по крутому подъему и стал подходить к Карадагскому укреплению. Во все время Турки провожали нас по прежнему картечью и ядрами во фланг; но урон наш не простирался более 3-х человек раненых. Карадагское укрепление уже было неприятелем оставлено: его изумило наше смелое или безразсудное нападение, ибо в сем редуте 300 человек могли бы легко оборониться от 6000 наступающих; притом же, сделав из оного вылазку, они бы неминуемо опрокинули разсыпанный строй наших усталых и запыхавшихся, людей, которые, взбираясь на высокую и крутую гору, совсем из сил выбились; но Турки равно дерзки при первом нападении и теряют присутствие духа при первой неудаче. Карадаг нам очистили: на бруствере редута развевалось оставленное ими знамя; орудия, прежде столь сильно на нас действовавшие, уже молчали, и мы надеялись взять их. Находясь уже на хребте горы, наравне с цитаделью, между крепостью и Карадагом, мы собрали последния силы свои, дабы взбежать еще к редуту на последнее возвышение с вершины Карадагского сосца и для сего повернули направо. Тогда из большой угловой башни крепостной, составлявшей как бы особенную цитадель, вооруженную четырьмя или шестью огромными opyдиями, открыли по нас в весьма близком разстоянии огонь в тыл, и мы взбежали с криком ура в оставленный редут; к знамю уже подъехал и взял его казак полковника Рененкампфа, который прежде нас въехал с Рененкампфом.

Вбегая в редут, мы должны были проходить через оставленный небольшой неприятельский лагерь. Палатки стояли на самой дороге, колья и веревки переплетались на самом пути нашем, так что мы должны были перелезать через оныя; но гренадеры наши так были заняты овладением орудий и знамени, что ни один не зашел в палатки за добычею, пока не заняли редута и не получили на то позволения, — отличительная черта войск Кавказского корпуса, в коих славолюбие превышает чувство корысти в простом солдате.

Редут нами взятый был поставлен на самой вершине Карадага, которая была скопана площадкою; редут был срублен из сосновых деревьев; стены cии были двойныя и связаны поперечными простенками, а пространство между срубами насыпано землею и камнем. Мы часто встречали такого рода укрепления у Турок, и они оказывались весьма прочными и удобными в местах, изобилующих лесом. Укрепления эти превосходны и заменяют долговременныя в случае скорой надобности оных. Укрепления сего рода, при Карсе и всех Турецких городах или крепостях были построены за несколько месяцев до начатия войны, а может быть и еще прежде. Средство cиe, не преподаваемое в фортификации, не должно бы оставлять без внимания.

В амбразурах сего укрепления стояло четыре орудия: два полевых и два крепостных, и среди оного большая палатка, вероятно начальника сего отдельного поста. Пороховой погреб был под редутом, и вход в оный открыт со стороны крепости. Heпpиятель продолжал пальбу свою по редуту сему из крепости, и кажется старался попасть в отверстие погреба, дабы взорвать оный и поднять нас на воздух; но не попал в цель; однакоже мы были почти совершенно открыты со стороны крепости, и неприятельские ядра, перелетавшие через нас, могли нам нанести большой вред. А потому я немедленно велел выстроить еполемент с той стороны, употребив на то бревна начатого укрепления, продолжавшегося от редута до крепости. Люди принялись деятельно, и стена в миг сложилась и насыпалась камнями по Турецкому обряду. Между тем с прибытием моим в редут, не теряя времени, я приставил приученных в мирное время к артилерийской службе людей к Турецким орудиям, назначил к ним офицера и немедленно открыл огонь из Турецких орудий по крепости, направляя выстрелы в амбразуры большой башни, более всех нас безпокоившей. Действие ли сих орудий или успехи наших войск с противуположной стороны крепости были тому причиною, но башня замолчала, и мы увидали при больших орудиях оной только приставленные к амбразурам банники: пушкари уже скрылись.

В сиe время я заметил, что на горах, по левому берегу реки Карс-чая, показалась наша колона пехоты, которая подвигалась к обрыву нас разделяющему; а жители, выходя из калитки, проделанной в стене, соединяющей большую башню с цитаделью, спускались в яр и уходили низом ущелья, в коем течет река, почему я и отрядил мaйopa Хомутского с двумя ротами для преследования их. Колона, с противулежащего берега следовавшая, составлялась из Ширванского пехотного полка. Мне до сих пор непонятно, как они тут случились, если участвовали в занятии предместья и штурме самой крепости; ибо к сему месту можно было только пройти горою, нисколько не касаясь ни крепости, ни предместья. Хомутский, подошел к крутому берегу реки, пустил несколько ружейных выстрелов вниз по бегущим, но видя, что там не было войск, а только одни старики и женщины, оставил их в покое. Я сам пошел к большой башне, на которую перестал стрелять, в намерении пройти по берегу скалы до калитки; но стена и башня были поставлены на самом краю скалы, имевшей 60 сажен вышины, и не было никакой возможности тут пройти, на башне же показался Турок, который сказал мне, что го-род и крепость уже сдались и военныя действия прекращены. И в самом деле, пальба, сделавшаяся общею со всех сторон крепости, совершенно прекратилась, и хотя я, по возвращении, мог из редута своего видеть, что на площадях города еще толпились Турецкие войска, но не было слышно более ни одного ружейного выстрела, и я мог заключить, что крепость Карс была уже в наших руках. Конницы нашей часть прошла между редутом и крепостью для преследования той части гарнизона, которая заблаговременно уклонилась и которую не настигли; кроме того наблюдали еще за движением Кесе-Мегмед-паши, которого Турки ожидали в сей день из Эрзрума с многочисленным вспомогательным войском. Я слышал, что он действительно был уже близко крепости во время нашего приступа и, опоздавши несколькими часами, вернулся назад. Без сего случая обстоятельства могли бы принять совершенно иной вид.

В записках моих не имеется более подробных реляций о взятии крепости Карса, а потому я и буду дополнивать описание оного, основываясь единственно на памяти своей; но я приложу здесь копию с грамоты, данной мне при пожаловании Георгиевского креста 4-й степени, в которой описаны с довольною верностью мои действия, что доказывает, что представление было справедливо написано, — справедливость, которая часто утаивается в реляциях, требующих более гласности для подвигов главных начальников, коих скрываются ошибки.

Божиею Милостью
Мы, Николай Первый,
Император Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая.

Нашему генерал-майору, командиру резервной гренадерской бригады отдельного Кавказского корпуса, Муравьеву 1-му.

В воздаяние ревностной службы вашей и отличия, оказанного в сражениях противу Турок при осаде и взятии крепости Карса 1828-го года с 20-го на 21-е число июня, где вы, при занятии высот на левом фланге нашего лагеря, быв посланы с тремя ротами Эриванского карабинерного полка для вытеснения неприятеля из укрепленных - утесов, исполнили поручение cиe с примерным мужеством и хладнокровием, так что Турки, державшиеся весьма упорно и производившие более часа непрерывный батальный огонь (Увеличено), были вытеснены и несколько раз, при новых покушениях завладеть тою высотою, опрокинуты с уроном. С 22-го по 23-е число со вверенной вам бригадою производя и прикрывая постройку первой паралели и батареи 4-й на правом берегу Карс-чая, не смотря на чрезвычайный трудности и неудобства, успели окончить все работы до разсвета и открыть огонь по не-приятельским батареям; а в день приступа, при занятии предместья, быв посланы с батальоном Эриванского карабинерного полка, для подкрепления исправляющего должность начальника штаба отдельного Кавказского корпуса, генерал-мaйopa барона Остен-Сакена, во время овладения предместьем Байрам-паша и Карадагом под сильным картечным огнем с отважностью бросились на неприятеля и овладели батареею из четырех орудий, которыя и обратили противу его бастиона (Высокой и большой башни в роде цитадели): всемилостивейше пожаловали мы вас указом в 16-й день Ноября 1828-года, Капитулу данным, кавалером ордена святого Георгия четвертого класса. Грамоту сию во свидетельство подписать, орденною печатью укрепить и знаки орденские препроводить к вам, повелели мы Капитулу Российских Императорских орденов.

Дана в С.-Петербурге в 10-й день Апреля 1829-го года. Императорских Российских Орденов: Канцлер князь Алексей Куракин. Обер-церемониймейстер граф Потоцкий. Казначей Крыжановский.

№ 1499.

План штурма крепости Карс 23 июня 1828 года.
Из Военной энциклопедии т-ва И. Д. Сытина. Т. 12. Пг., 1913.

Силы мои, поддерживавшиеся еще безпрерывною деятельностью и движением по прекращении пальбы, совершенно утомились. Предшествовавшие день и ночь я уже был в безпрерывных трудах; во всю прошлую ночь я не смыкал глаз, занимаясь постройкою батареи, так что едва даже успел присесть на несколько минут на барабане; в течение дня, с самого разсвета, я был в сражении, в действии и все время был на ногах. День был жаркий, воды на вершине Карадага ни капли. При всеобщей тишине, последовавшей после сильного грома орудий, крика и шума, я почувствовал усталость и, зашел в большую Турецкую палатку, разбитую среди укрепления, лег, не взирая на солнечные лучи, которые сильно пропекали тонкое полотно оной, и заснул. Я спал несколько часов и был пробужден полковником Леоновым, который заезжал ко мне из любопытства, имея поручение отыскивать с казачьими полками бежавшего неприятеля. По отъезде его я снова заснул и спал крепким сном, пока не разбудил меня адъютант от Паскевича, который объявил мне, что крепость уже взята и что главнокомандующий требует меня к себе.

Теперь я изложу каким образом крепость была взята. Как выше сказано, предместия уже все были взяты. Симонич с Бородиным оставались перед стенами самой крепости с Эрзрумской стороны или со стороны реки, Фридрикс - со стороны поля, а со стороны Карадага предместье было занято оставленным мною с карабинерной ротою поручиком Ляшевским.

Единодушно, как бы по общему знаку, войска сии, не видевшие одно другое за большим разстоянием, за самой крепостью и строениями, которыя их разделяли и не знавшие одно о положении другого, приступили к высоким стенам Карса. Турки уже почти более не держались, и на стенах было видно очень мало народа, так что со стороны Симонича Армяне, показавшиеся на стенах, подали Грузинским гренадерам средства к перелезанию чрез стену; несколько гренадер взбралось на верх и, обошедши с внутренней стороны к воротам, несколько отвалила камни, коими ворота были завалены и отперли оныя столько, что по одному человеку могли проходить, в город. Поступок сей был отважный, ибо Турецкие войска, оставившие стены, были еще в городе.

Фридрикс, с своей стороны, также подступил к стенам крепости, с коих еще кое-где стреляли из ружей. Несколько карабинера, бросились вперед и, помогая друг другу, влезли на стену; но Турки обратили тогда свои выстрелы вдоль стены по банкету и первого из карабинер, вошедшего на стену ранили смертельно. Карабинер, обратившись к своим, находившимся еще под стеною, сказал им: «братцы, умираю! только крепость возмите». И вскоре умер. Люди перелезли через стену уже оставленную Турками, коих изумила дерзость наших солдат, и ворота в сей стороне были также отперты. С третьей стороны, оставленный мною с ротою поручик Ляшевский также подошел к самой стене, и был встречен ружейным огнем от нескольких Турок, остававшихся еще на стене; но cиe не остановило храбрых солдат: два унтер-офицера подбежали к воротам и стали вламываться в оныя; но в то самое время, граната, пущенная, вероятно, из нашей батареи, на коей находился Сакен или Вальховский, поразила обоих в головы, и они пали на месте; но вместо того другие перелезли через стену и также отперли ворота.

Когда же наша пехота, с трех сторон ворвавшаяся в крепость, разсыпалась по городу, то Турки, обробевшие от внезапности нападения, без боя уступили город и заперлись в цитадели, где они в безпорядке, без цели и намерения, кроме личного спасения, толпились на площадях, стенах и под оными. Сам паша укрылся в цитадели.

Не знаю наверное, паша ли первый просил пощады или Паскевич послал к нему предложение, дабы он сдался; только вступили в переговоры. Цитадель была в таком состоянии, что она могла бы еще долго держаться, ибо имела закрытый ход к воде и множество орудий; но по безпечности Турок, магазины, как продовольственные, так отчасти пороховые, были в крепости; притом же толпа, наполнившая оную в совершенном безпорядке с женами и детьми, не позволяла что либо предпринять; паша, как человеке невоенный, был в ужасном перепуге и соглашался сдаться. Для переговоров сих был употреблен Сакен, который смело отправился через весь город, еще не совершенно нами занятый, к цитадели, в сопровождении только нескольких офицеров и казаков. Харитон Потебня, карабинерного полка, мой воспитанник в том полку, находился при Сакене. Решительный офицер сей слез с лошади и, подошел к воротам цитадели, стал стучаться в оныя, требуя, чтобы их отворили, не взирая на то, что стены были унизаны вооруженными Турками; но их изумила дерзость сего поступка. Никто не выстрелил, и ворота отперли. Он объявил о прибытии Сакена (визиря сардарского), и Сакен, вошел в цитадель, отправился прямо к паше, которого застал в маленьком домике на возвышении построенном. Его окружали главнейшие сановники городские, и хотя он сам готов был сдать и себя и город свой, но окружавшие его сановники вероятно бойчее его и одушевленные гордостью, свойственною Туркам, не соглашались еще на сдачу, шумели в негодовании своем на пашу и намерения его и волновали толпу.

Сакен был в опасном положении; но он имел душу неробкую и изложил с победоносным видом предлагаемую пощаду. Слова его имели действие, и он склонил Турок к сдаче. Мы получили 151 пушек и мортир, находившихся в крепости и 33 знамени; остававшийся же гарнизон, сколько мне помнится, отпущен в свои дома, что составляло, может быть, еще до 2000 человек. Паша остался в плену; ему бы и трудно было возвратиться: он мог через cиe потерять голову свою; притом же он сам был местный житель, и семейство его и все имущество было в Карсе, и человек сей вовсе невоенный, как я выше сказал, испуганный криком, шумом, громом орудий, коих он, может быть, никогда не слыхал в такой степени, а еще более взрывом зарядного ящика на самом дворе своего дома (что, как кажется, всего более понудило его уклониться в цитадель) был слишком доволен сдаться военнопленным, дабы избавиться окружавших его подчинненных, коих он опасался.

Таким образом была взята нечаянным и неожиданным образом Карская крепость, которую можно было назвать неприступною по местоположению, особливо по многочисленности сил и недостатку средств наших к овладению оной; но неимоверное coглaсиe и рвение всех начальников и нижних чинов было причиною сей знаменитой победы, с коею мы поздравили своего главного начальника, осеняемого множеством неприятельских разноцветных знамен, которыя к нему привозили со всех сторон. Он был в восхищении и отправился в цитадель, минуя шумныя толпы Турецких войск, выходящих из города и, въехав в цитадель, став на самой высокой батарее оной, приказал водрузить подле себя знамя Грузинского гренадерского полка. В сем положении я застал Паскевича, когда оставил Карадаг; я по зову его прибыл в цитадель, подошел к нему и поздравил его с победою, но он предупредил меня, обнял, сам поздравил и благодарил меня за участие, которое я принял в сем успехе и с радостью спросил меня: хорош ли вид Русского знамени, развевающегося на вершине Карских стен? И в след за сим, указывая на мою батарею, с коей началось все дело и коей маловозвышенные брустверы, кроме того еще разбитые ядрами и пальбою, едва показывали вдали вид небольшой черной полоски: «кто бы подумал и могло ли Туркам вообразиться, что от сей черной полоски решится участь сих твердынь»? Приветствиe его было для меня весьма лестно...

Между реляциями, у меня собранными, я нашел еще первое объявление о взятии Карса, без подробностей, которое здесь в копии прилагаю; оно было напечатано в «Тифлисских Ведомостях».

"Тифлис, 28 июня" (1828).

«Поспешаем сообщить сейчас полученное известие о взятии крепости Карс штурмом. 1250 человек достались в плен во время приступа; цитадель и 5000 человек сдались после. В числе пленных находится двух-бунчужный Магмед-Эмин паша, начальник кавалерии Вали-ага и много других чиновников. Убитыми и раненными Турки потеряли до 2000 человек. В крепости и на батареях неприятельских взято пушек и мортир 151, отбито 33 знамя, также приобретено значительное количество артилерийских снарядов, множество разного рода оружия и большой хлебный магазин».

«С нашей стороны убито: обер-офицеров 1 и нижних чинов 33; ранено: штаб-офицеров 1, нижних чинов 216».

«Подробности о сем штурме будут помещены в первом № «Тифлисских Ведомостей».

В реляции сей не сказано, каким образом сдались пленные, взятые не во время штурма; мне помнится, что они были отпущены. Потеря Турок убитыми и раненными увеличена; что же касается до нашего урона, то он показан справедливо; в том числе в моей бригаде урон состоял: убитыми — в 3-х рядовых; от ран умерших: обер-офицеров — 1, унтер-офицеров — 2, рядовых — 2; раненых: обер-офицеров — 1, унтер-офицеров — 5, рядовых — 32; контуженных: унтер-офицеров — 4, музыкантов — 2, рядовых — 10; всего убитыми и ранеными: обер-офицеров — 2, нижних чинов — 60.

Паскевич долго любовался своею победою и наконец поехал в город на квартиру свою, которая ему была отведена в пашинском доме. Я любопытствовал несколько осмотрением цитадели. Строение оной было в совершенной исправности и большой чистоте; ход к воде запирался вверху толстою, глухою, железною дверью; ступени, по коим надобно было спущаться в темное подземелье, были в хорошем состоянии; я не имел времени спуститься вниз, ибо надобно было приискать и бывалого проводника, и фонарь. Ход сей весьма узок, так что больше двух человек не могут в оном разойтись; он продолжается на 60 сажен почти отвесной вышины до самого Карс-чая. Вышину сию измерил впоследствии времени артилерийский подполковник Кузнецов, который, оставаясь в крепости Карса в гарнизоне, занимался устроением веревочной машины для подъема в цитадель муки с мельницы, находящейся у подошвы скалы, в избежание затруднительной перевозки оной кругом всей крепости. Протянув два каната сверху до низу, он устроил санки, которыя должны были с грузом ходить взад и вперед по сим канатам и сам захотел испытать cиe путешествие. По несчастию, веревка, которою спущали санки, порвалась на половине сей вышины, и Кузнецов полетел с санками вниз; ему бы следовало разбиться в дребезги, но так случилось, что он переломил только ногу и ушиб голову и прочие части весьма сильно. Непонятно, как он остался живым после подобного скачка; но надобно полагать, что он был уже не далеко от низу, когда веревка оборвалась.

Из цитадели я зашел еще на квартиру к главнокомандующему. Дом пашинской был неопрятен; кривой, косой, вонючий в покоях, с самыми грубыми украшениями, с неровным полом, дверьми, которых никакой крестьянин не навесил бы в своей избе; в сем отношении. Азиятские Турки, коих я видел жилища, не могут похвалиться, ни сравнить себя в образе жизни с Персиянами, у коих заметно гораздо более вкуса и опрятности в жилищах.

В городе продолжался грабеж, который и в следующие дни с трудом могли унять; всего более участвовали в нем деныцики, маркитанты, Татары и наши уланы, коим всех менее было следа находиться в городе, но дисциплина никогда не была отличительною чертою кавалерии и в особенности нашего сводного уланского полка. Моя бригада была более прочих войск в сборе, а потому, не взирая на усталость людей и нас всех, мне назначено было занять на cию ночь караулы в Карсе. Я не успел объехать всего, ибо становилось уже поздно, и я не знал даже, где находились все роты моих полков, действовавших на приступе отдельно и вошедших в город и крепость с разных сторон, а потому я и не мог в сей день всех отыскать. Всякий примостился ночевать, где удалось и караулил то место, где находился; а я, собрав несколько рот Грузинского гренадерского полка, спустился к предместью и остановился в мясных рядах, где была нестерпимая вонь от бойни, тут же находившейся и где, по обыкновенной безпечности Турок и нечистоте, им свойственной, стаи собак делили брошенные потроха, головы и ноги битого скота. Цитадель была занята особенным караулом, и мне казалось, что нужнее было собрать войска внизу, где находилось много жителей и всего более происходило; притом же я мог всегда оттуда выдти в порядке в поле и встретить Турецкое войско, еслиб со стороны оного было извне какое либо покушение на крепость и поддержать лагерь, как оставшийся с обозами на прежнем месте по Эрзрумской дороге с малым прикрытием.

Я занял для своего ночлега какую-то лавку, в которой жил столарь и, разчистив стружки, расположился ночевать на какой-то скамье, похожей на верстак; есть было нечего, ибо тогда продолжался еще Петровский пост, и кроме куска сухого хлеба у меня ничего не было; но вскоре пришел какой-то Армянин, который навещал свой угол и который достал мне несколько луку, чем и составился мой ужин. Отдохнувши и выспавшись в течении ночи, я проснулся рано и сидел у своей конуры, ожидая для моей бри-гады смены, в которую был наряжен Ширванский пехотный полк. Вскоре увидел я ожидаемую смену, с коей шел полковник Бородин. Увидев меня, он стал спрашивать о постах; но заметив, что я давал ему ответы весьма cyxиe, он спросил меня, не происшествие ли предшествовавшей ночи причинило перемену, которую он находил во мне относительно к нему, и когда я ему отвечал, что он не ошибается, то он хотел шутками изворотиться; говоря: тут не за что было сердиться. Я отвечал ему с холодностию, что не имею надобности в подобных объяснениях, продолжая ему указывать посты. Тогда, видя, что я дело cиe иначе принимаю, он стал просить у меня прощения в самых покорных выражениях, и я согласился оставить ему проступок его.

22-го числа, ввечеру прибыла рота Грузинского гренадерского полка, командированная с начала компании в Башкечет для конвоирования подвижного госпиталя до селения Гумров.

Представления к наградам за взятие Карса были общие; никого не исключили по обычаю, водворившемуся в нашей армии, и все были равно награждены орденами и крестами; но Георгиевскому кресту придавалось более цены: их не более роздали как 4 или 5 за сию победу, в числе коих был полковник Фридрикс, помнится мне, Вальховский и капитан Черноглазов 42-го егерского полка, который был поутру на первом приступе укрепленного. лагеря и жестоко ранен тремя пулями, что ему не попрепятствовало однакоже опять находиться вскоре во фронте, т. е. два месяца после того. Я был представлен к Анне 1-й степени, но получил вместо того 4-го Георгия, который никогда не носил, ибо прежде сего ордена я получил 2-го класса.

24-го числа я возвратился в лагерь; войска отдыхали. Я навещал Паскевича в его вонючем пашинском доме, где он провел день в совершенном бездействии, радуясь еще неожиданной победе своей. Он сидел на грязной софе с Греком Влангалем, который разбирал найденныя Турецкие бумаги и сказывал ему, что по оным видно было, что Мегмед-Кеесе-пашу ожидали ежедневно из Эрзрума со вспомогательным войском. Ceй Грек Влангали, игравший в Пepcии самую несчастную роль, во времена Грибоедова, начинал опериваться и хотя он еще долгое время служил всеобщим посмеялищем и поруганием, но он всё вытерпел и вынес и при конце войны оказался, посредством наушничества, богатым, награжденным и доверенною особою Паскевича, хотя он и не приобрел ничего, кроме всеобщего презрения.

Лагерь наш был перенесен ближе к городу, ибо Паскевич хотел непременно жить в городе, что весьма много препятствовало отправлению службы, ибо штаб был размещен по разбросанным в тесных улицах домам. Сего бы надобно было в особенности остерегаться, ибо с первого дня взятия Карса мы узнали от жителей, что в городе была чума; притом же надобно было удалиться от города, дабы совершенно прекратить грабеж, но на cиe не обратили внимания. Мы заразились, и грабеж продолжался в городе, хотя гораздо слабее прежнего.

25-го числа было благодарственное молебствие за одержанную победу, на коем собраны были все войска, в лагере находившиеся. Всеми замечено было, что орел опять парил в воздухе над местом служения. Вспомнили орла, показавшегося в подобном же случае в Гумрах; но заметили, что их летало несколько, и весьма справедливо заключили многие, что хищныя птицы сии, привлеченныя падалью и убитыми лошадьми и людьми, из коих еще не все были похоронены, ожидали с нетерпением нашего удаления в лагерь, дабы опять приняться за свой пир.

Пленные Турки были отправлены в Грузию с 3 ротами 39-го егерского полка, 3 сотнями казаков и 2 легкими орудиями. Между ними оказались первые признаки чумы, и по прибытии в Гумры их много померло; болезнь пристала к нашим; у нас умер из первых артилерийский офицер Отрада, который купил какую-то вещь у пленных Турок. Смертность показалась в Гумрах в войсках, распространилась между жителями, и самый карантин оказался в чуме; от дурных мер, предпринятых смотрителями оного, здоровые, приходившие в карантин, заражались и умирали чумою. В войсках у нас были взяты различныя меры осторожности; приказано было всем сшить холстинныя рукавички, потому что болезнь cия передается в особенности прикосновением тела; стали отделять сомнительных; но вообще еще мало верили в существование заразы, как то всегда случается при первоначальном появлении сего чуждого бедствия, от чего оно на первых порах распространяется; сообщения с жителями Карса были воспрещены, но не менее того, наша корпусная квартира находилась в городе, и всякий имел надобность там быть. За сим последовали распоряжения для управления Карскою областью.

Исправляющим должность начальника Карского пашалыка, председателем правления и начальствующим войсками в крепости Карсе был назначен полковник Херсонского гренадерского полка князь Бекович - Черкасский; исправляющим должность Карского коменданта, полициймейстером и членом правления майор Крымского пехотного полка Зеленский; членом правления Нотебурского пехотного полка майор Жилинский; начальником крепостной артилepии 21-й артилерийской бригады штабс-капитан Горячко; начальником инженеров подпоручик инженерного корпуса Лихачев. Подобное же сему управление было учреждено в Эривани; оно во многих отношениях оказывалось порочным: первое, не было одной власти, которая необходима в военном управлении; второе, управление комитетом непривычно Азиятцам, которые не постигают оного и привыкли уважать только одно лицо; третье, производство дел должно было быть письменное, со всею медленностию, происходящею от журналов и различных мнений членов, к чему Азиятцы также не привычны; четвертое, сего рода управление не было соответственно даже принятым в Русском царстве обычаям; пятое, оно могло произвести раздоры между членами и отнять деятельность старшего члена, к коему бы уже надобно было иметь полную доверенность; шестое, старший член не мог уже распоряжаться сим присутствием, как просто исполнительным, ибо он сам заседал в оном; седьмое, если он, по бойкости своей и дарованиям, успел бы себя поставить в такого рода сношения с присутствием, то он естественно нарушил бы распоряжение начальства, что большею частию и случалось.

Бекович, о коем я в сих записках несколько раз упоминал, был человек умный и одарен от природы отличными способностями, и он не замедлил обратить присутствие cиe в исполнительное. Он пользовался особенною доверенностию народа по знанию его Азиятских языков, Корана, суда Азиятцев, обычаев их и даже по вере своей, ибо его полагают Мусульманином.

Публикуется по изданию: Из памятных записок Николая Николаевича Муравьева-Карского.
Русский Архив, №3, 1877. (рукопись Бартенева).