Всероссийский музей А.С. Пушкина

Что означали слова Пушкина о смуглой Мадонне?

Рафаэль Санти. Мадонна Бриджуотера. около 1507 г.
Хранится в Национальной галерее Шотландии (Эдинбург)

Рассказывает Галина Михайловна Седова, заведующая Мемориальным музеем-квартирой А. С. Пушкина.

Около 29 июня (17 июня по ст. ст.) 1836 года Пушкин принимал у себя на каменноостровской даче французского публициста, историка и дипломата барона Франсуа-Адольфа Лёве-Веймара (1801–1854), который был тронут гостеприимством поэта и ощущением светлой радости, царившей в его доме. Не исключено, что Лёве-Веймар посещал Пушкина не однажды, подолгу с ним общался и составил определенное представление о домашней жизни поэта. Позднее он писал, что Пушкин жил «в своем веселом жилище с молодой семьей и с книгами, окруженный всем, что он любил», и заключал: «Счастье его было велико и достойно зависти, он показывал друзьям с ревностью и в то же время с нежностью свою молодую жену, которую гордо называл „sa belle Madonne Brune“».

В литературе о Пушкине эти слова всегда переводят, как «своей прекрасной смуглой мадонной». Но так ли это было на самом деле? Была ли жена поэта смуглянкой?

Как известно, в пушкинское время аристократическая бледность лица была одной из отличительных черт светской дамы, и современники наперебой отмечали особую чистоту облика Н. Н. Пушкиной, свежий цвет ее лица. «Белолицей, поэтичной красавицей» называла ее близкая подруга императрицы — графиня Софья Бобринская, а граф В. А. Соллогуб с восторгом замечал: «Такого красивого и правильного профиля не видел никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши! Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении».

Некоторые исследователи полагают, что летом 1836 года жена поэта могла оказаться смуглой после длительного пребывания на солнце. Но в те летние месяцы жители столицы жаловались на постоянное отсутствие солнца, «волчий» холод и бесконечные дожди, загонявшие дачников в их дома. В конце июля Е. А. Карамзина писала из Царского Села: «За все время, что мы здесь живем, было лишь три летних дня. Это невыносимо, ведь мы приехали сюда, чтобы дышать воздухом и гулять… Сейчас только девять градусов, холод, как в октябре».

Из-за постоянной непогоды Н. Н. Пушкина, живя на каменноостровской даче, не выходила из комнат второго этажа с 23 мая по 27 июня (со времени рождения младшей дочери Натальи до самых ее крестин) и даже не спустилась к обеду, когда к ним приезжала знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова. Близкие опасались, что после тяжелых родов жена поэта может легко подхватить простуду, и она могла быть скорее бледной в то время, нежели загорелой.

Если следовать дословному переводу слов Пушкина, приведенных Лёве-Веймаром, выходит, что речь могла идти не только о цвете кожи: французы чаще называли «brune» («каштановый») темноволосых брюнетов, о загорелом же лице говорили: «basaneé», «bronzé».
Приступая к переводу и осмыслению загадочного слова «brune», следует вспомнить другие случаи, когда Пушкин, ассоциируя свою красавицу-супругу с мадонной, одновременно острил по поводу некоторых особенностей ее внешности. Так, в присутствии друзей он шутя называл ее «моя косая мадонна» (особенность расстановки глаз создавала ощущение неопределенности ее взгляда). Тем самым он оставлял за ней право считаться совершенством даже с таким несущественным изъяном. Похоже, что представляя гостю-литератору свою жену — вылитую мадонну, поэт играл на французский манер словами, используя антитезу: «madone blonde» — «madonne brune».

Но почему он считал, что мадонна непременно должна быть белокурой? Чтобы понять это, обратимся к другому эпизоду из жизни Пушкина, относящемуся к лету 1830 года. Тогда в книжной лавке И. В. Слёнина на Невском проспекте поэт увидел поразившее его изображение мадонны, о чем вскоре написал своей невесте Наталье Гончаровой: «Прекрасные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что провожу часы перед белокурой мадоной, похожей на вас как две капли воды; я бы купил ее, если бы она не стоила 40 000 рублей». Согласно этикету, письмо невесте написано по-французски, и о мадонне в нем сказано: «une madone blonde» («белокурая мадона»). Заметим (отступление для внимательного читателя), что это слово Пушкин писал на французский манер с одним «n».

Еще одно упоминание о цвете волос Натальи Николаевны находим в августовском письме Пушкина 1833 года, где он подтрунивал над женой: «Много спрашивают меня о тебе; так же ли ты хороша, как сказывают — и какая ты: брюнетка или блондинка, худинькая или плотнинькая?» В завершение письма сказано: «Прощай, моя плотнинькая брюнетка (что ли?)».

В настоящее время в экспозиции музея-дачи Пушкина, в кабинете поэта, можно видеть литографию, выполненную с картины Рафаэля Санти «Мадонна Бриджуотера» («Madonna Bridgewater»). Подлинник хранится в Эдинбурге, в Национальной галерее Шотландии. Считается, что Пушкин видел в книжной лавке копию картины великого Рафаэля, которую в то время выдавали за подлинник. С этим эпизодом связано появление стихотворения «Сонет»:

Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.