Пасецкий В.

Михаил Кюхельбекер и Дмитрий Завалишин
в кругосветных плаваниях.

…После починки шлюпа путешественники 1 марта 1822 г. оставили Рио-де-Жанейро. Во время плавания к порту Джексон в Австралии экспедиция лишилась командира «Аполлона» капитана 1-го ранга Толубьева, страдавшего «чахоткой легких». Старший офицер шлюпа «Аполлон» лейтенант Хрущов, принявший на себя обязанности руководителя экспедиции, докладывая в государственную Адмиралтейств-коллегию о ходе вояжа, воздавал «должную справедливость» Михаилу Кюхельбекеру за его ревностную службу.
В порту Джексон экспедиция находилась с 27 мая по 13 июня, затем она направилась к Камчатке. Ее берега открылись 9 августа, но моряки не могли узнать приметных мест. Только спустя три дня «пасмурность прочистилась», и путешественники увидели сначала сопки, затем вход в Авачинскую губу. 13 августа шлюп «Аполлон» вошел в Петропавловский порт, где сдал грузы для Камчатки и Охотска.
Затем экспедиция направилась к берегам Русской Америки и 10 октября 1822 г. прибыла в Новоархангельск. Через три недели шлюп «Аполлон» взял курс на Сан-Франциско, где путешественники пополнили запасы провизии, проконопатили шлюп и заменили пришедший в негодность такелаж. Летом 1823 г. экспедиция плавала у северо-западных берегов Русской Америки между 51 и 57° с. ш., уделяя главное внимание охране проливов, простиравшихся почти на 200 верст. Плавание на парусном судне в них было очень опасным – проливы узки (ширина колебалась от 1 до 5 миль); островки, их усеивающие, скрытые подводные камни, течения никто и никогда не исследовал.
Командир судна был вынужден посылать «лейтенантов для обозрения близлежащих проливов и мест». Такие поручения выпадали и на долю Михаила Кюхельбекера. Сохранился отрывок из его рапорта командиру шлюпа. Из этого документа видно, что 1 июня 1823 г. он отправился с двумя гребными судами из гавани, в которой стоял шлюп для исследования пролива к северу от стоянки корабля. Кюхельбекер нанес на карту мысы Первый, Второй и Третий, обследовал несколько бухт и заливов. При этом были промерены глубины, которые колебались от 15 до 30 сажен, измерены расстояния входов в бухты и осмотрены углубления берега. Всюду был замечен песчаный грунт.
Кюхельбекер со своими спутниками открыл большой остров, который он назвал Калошинским, поскольку на его восточном берегу «виднелись остатки старой Калошинской крепости». В проливе между Калошинским островом и побережьем Америки были обнаружены глубины до 40 саженей, грунт – песок. Во время этого плавания «на самом форватере пролива» были открыты две банки длиной около четверти мили и шириной около кабельтова. «Грунт вблизи них каменистый, а глубины 2–3 сажени, а между мелями глубина колебалась от 12 до 19 сажен».

Пасецкий В. [Михаил Кюхельбекер и Дмитрий Завалишин в кругосветных плаваниях] // Пасецкий В. Географические исследования декабристов. – М., 1977. – С. 71–72.

Вахрин С.

Камчатский декабрист.

…1817 год стал поворотным в судьбе Владимира Ивановича. Проект за проектом подает он на рассмотрение в правительство, но ни до него самого, ни до его идей никакого дела там нет. Уже в следующем, 1818 году в одном из писем Владимира Ивановича прорывается: «...Ныне от многого, коли пристально посмотришь, ум за разум зайдет».
В 1819 году он пишет политическое сочинение «Некоторые мысли и замечания относительно законных постановлений о гражданстве и купечестве в России», которые граф А. А. Аракчеев возвращает ему за ненадобностью. В том же году передает сенатору Н. С. Мордвинову, бывшему морскому министру (еще в 1812 году Владимир Иванович предлагал ему свой проект обследования Амура, который бы не вызвал претензий со стороны Китая) «Патриотическое рассуждение о причинах упадка торговли», где была показана «полная несостоятельность экономической политики правительства». Это «Рассуждение» в списках имелось у К. Ф. Рылеева и П. И. Пестеля, руководителей Северного и Южного обществ. Сенатор Н. С. Мордвинов, министр финансов Д. А. Гурьев высоко оценивали его достоинства, но Александр I на труд Штейнгеля не обратил никакого внимания.
В 1823 году Владимир Иванович окончательно определяет свое отношение к самодержавию. Один из близких к нему людей занесет в свой дневник: «.. Хочет... уничтожить тиран[ию] и преобразовать государство».
Летом того же года камчатский моряк знакомится с Кондратием Рылеевым, управляющим делами Главного правления Российско-Американской компании, а в декабре следующего года его рекомендуют в члены тайного общества К. Ф. Рылеев, И. И. Пущин, А. А. Бестужев-Марлинский (последний жил в доме Российско-Американской компании). Вскоре, при рассмотрении проекта конституции Никиты Муравьева, он подверг беспощадной критике этот документ, предлагая новый, более радикальный вариант конституции и в то же время считая, что «в России революция в республиканском духе еще невозможна», так как парламентаризм – это результат развития свободной торговли, а не искусственное заимствование с Запада.
Но попытки ограничения самодержавной власти в России уже предпринимались, и Штейнгель знал о них благодаря своим камчатским встречам.
«В Камчатке в то время (до 1805 года. – С. В.) было интересное лицо, любимое всеми камчадалами, под именем Матвеича; это Ивашкин, крестник Петра Великого, – писал Владимир Иванович в своих «Записках». – Офицер гвардии Анны Иоанновны, которого она благословляла на брак и которого потом, при восшествии на престол Елизаветы, высекли кнутом с ужасным вырезанием ноздрей. Лет 20 он прожил в Якутске и 40 – в Камчатке. Я вскоре
познакомился с этим интересным мучеником. Грешно было бы пройти молчанием анекдот, им рассказанный. Во время коронации Анны Иоанновны, когда государыня из Успенского собора пришла в Грановитую палату, которой внутренность старец описал с удивительной точностию, и поместилась на троне, вся свита установилась на свои места, то вдруг государыня встала и важностию сошла со ступеней трона. Все изумились, в церемониале этого указано не было. Она прямо подошла к князю Василию Лукичу Долгорукову, взяла его за нос («Нос был большой, батюшка», – пояснял старец) и повела его около среднего столба, которым поддерживаются своды. Обведя кругом и остановясь против портрета Грозного, она спросила:
- Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей этот портрет?
- Знаю, матушка государыня!
- Чей он?
- Царя Ивана Васильевича, матушка.
- Ну, так знай же и то, что хотя баба, да такая же буду, как он: вас семеро дураков сбиралось водить меня за нос, я тебя прежде провела, убирайся сейчас в свою деревню, и чтоб духом твоим не пахло!
Старец знал и последствия».
Сам же Ивашкин был сослан на Камчатку за участие в заговоре против Елизаветы Петровны еще в первый год ее царствования, и не был прощен позже ни Петром III, ни Екатериной II, ни Павлом I... В возрасте 86 лет была все же дарована ему свобода, возвращены чин прапорщика и дворянство, назначена пенсия... Но смысла в этих «милостях» уже не было – одряхлевший Ивашкин решил не покидать Камчатку. Штейнгель эту историю хорошо знал, так как именно ему было поручено доставить Петра Матвеевича в Охотск.
И все же именно Штейнгель накануне декабрьского восстания 1825 года высказал мысль о возведении на престол вдовствующей императрицы Елизаветы Алексеевны (жены Александра I), чтобы затем через нее добиться установления конституционной монархии в России.
В чем видел Владимир Иванович преимущества своего плана? При переходе к конституции соблюдалась преемственность законной власти. Открывалась возможность привлечения на свою сторону войск, освобожденных от присяги царевичам Константину и Николаю. На арену государственной деятельности выдвигался личный секретарь Елизаветы Алексеевны Н. М. Лонгинов, разделявший конституционные взгляды.
Вдовствующая императрица не имела наследников, – и после ее кончины можно было перейти к республиканским формам правления.
Свой план Штейнгель изложил Рылееву. Владимир Иванович даже заготовил воззвание к войскам. Три дня думал Кондратий Федорович и отклонил этот план по одной только причине – не было никакой гарантии, что Елизавета Алексеевна с ними не поступит так же, как в свое время Анна Иоанновна – с князем Долгоруковым.
Понимая, что восстание обречено – ни верхи, ни низы не поддержат провозглашение республики, отдавая себе полный отчет в том, что всех их ждет после поражения (а у Штейнгеля было восемь детей), Владимир Иванович, самый старший среди декабристов – «патриарх», как позднее назовут его товарищи, – начинает работать над текстом обращения к русскому народу от имени декабристов. Около часа дня 14 декабря он зачитал манифест Рылееву и Пущину. Но в это время стало известно, что большая часть гвардии присягнула Николаю I. «Итак, теперь это не нужно», – сказал Штейнгель, дочитав воззвание до конца.
Уничтожив рукопись, Штейнгель вышел на Сенатскую площадь. Вечером он присутствовал на последнем заседании декабристов на квартире К. Ф. Рылеева.
Арестовали Владимира Ивановича 2 января 1826 года. Допрашивал его сам Николай I, затем он был препровожден в Петропавловскую крепость…

Вахрин С. Камчатский декабрист // Дал. Восток – 1990. – № 10. – С. 145–146.

Декабристы и события 1854 г. 

Посланный Завойко в Петербург с рапортом о победе в Петропавловске командир второй батареи капитан-лейтенант Дмитрий Максутов по дороге заехал в маленький сибирский городок Ялуторовск к декабристу Пущину. Здесь камчатский гость встретился с ялуторовскими изгнанниками декабристами: отставным капитаном Иваном Якушкиным, подполковником Матвеем Муравьевым-Апостолом, лейб-гвардейцем Евгением Оболенским. Они жадно слушали рассказы гостя о событиях на Камчатке в августе 1854 года, о Петропавловской обороне.
Приезд Дм. Максутова к декабристам – не случайный эпизод. Его поездка – результат если не прямого, то косвенного указания Восточно-Сибирского генерал-губернатора Муравьева-Амурского, имевшего связь с декабристами.
По свидетельству С. Маркова, автора ряда статей о декабристах в 1854 году (опубликованных в 1940 году), бывший бригадный командир, человек, близкий к Муравьеву-Амурскому, Сергей Волконский в своих письмах называет дом Пущина в Ялуторовске «стратегическим пунктом». Поэтому неслучайно, сын Якушкина – сотрудник губернатора, сообщает своему отцу из Иркутска о событиях на Камчатке в 1854 году, причем сообщает подробно.
В этот памятный год Ялуторовск был тесно связан с Камчаткой, и эта связь тянулась из Петропавловска через Иркутск и Тобольск. Звеньями этой связи были образованный и энергичный Свербеев, помощник Муравьева Сергей Волконский, моряк Штейнгель, инженер Батеньков, военные: Якушкин, Оболенский, Муравьев-Апостол...
К Пущину стекались письма о событиях на Камчатке и Амуре в 1854 году. В его доме декабристы не только обсуждали планы защиты Камчатки, но, видимо, и принимали участие в их составлении.
Вскоре после отъезда Максутова в Ялуторовск прибыл другой посол сибирского губернатора с письмом от Сергея Волконского – инженерный офицер Рейн. Он вез в Петербург «прожекты укрепления и защиты Камчатки и нового берега, занятого от устья Амура – от вражеских покушений». В своем письме к Пущину Волконский выражал твердую уверенность, что враги оставят Камчатку в покое в течение 1854 года. «А на будущий год, – писал он, – милости просим, лишь бы все предположения были одобрены в Питере». Уже само содержание письма говорило о том, что и Волконский, и Пущин – глава Ялуторовского «стратегического пункта» – были посвящены в камчатские дела.
Вскоре Сергей Волконский пишет Пущину новое письмо, в котором, между прочим, говорится: «Камчатке, полагаю, что с сильною волею, может быть дана сильная оборона. Честь и слава Завойко и всем защитникам!».
Затерянные в далекой Сибири, узники Николая I, беззаветно любящие родину декабристы имели безусловное влияние на судьбы Дальнего Востока и к их мнению прислушивался деятельный Муравьев-Амурский.

Декабристы и события 1854 г. // Камч. правда. – 1954. – 4 сент.