«Кавказский пленник-2», или Опасные приключения Якубовича в Пятигорске.
В 1825 году в «Северной пчеле» была опубликована статья «Отрывки о Кавказе. Из походных записок». И хотя автор укрылся под инициалами «А. Я.», большой тайны тем не сделал. Догадку об авторстве первым высказал Пушкин, писавший 30 ноября из Михайловского Александру Бестужеву: «Кстати: кто писал о горцах в „Пчеле”? <…> не Якубович ли, герой моего воображенья?» Пылкая, сильная натура кавказского воина невольно привлекала творческое внимание поэта, уже создавшего в «Кавказском пленнике» грандиозные картины Кавказа, но еще не нашедшего достойного их героя. «Когда я вру с женщинами, — продолжает Пушкин, — я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева <…>. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы лучше».
Побывав на Горячих Водах в 1829 году, Пушкин стал вынашивать замысел кавказского романа. И судя по всему, тема пленника еще не казалась ему исчерпанной до конца. В сентябре 1831 года он набросал отрывок, представляющий собой начальные страницы крупного, как можно судить, произведения в прозе, рисующие сборы московской барыни и ее дочери на Кавказ: «В одно из первых чисел апреля 181… года в доме Катерины Петровны Томской происходила большая суматоха. Все двери были растворены настичь; зала и передняя загромождены сундуками и чемоданами; ящики всех комодов выдвинуты; слуги поминутно бегали по лестницам, служанки суетились и спорили; сама хозяйка, дама 45 лет, сидела в спальне, пересматривая счетные книги <…>».
Причину столь дальней поездки объясняет сама Томская: «Доктора объявили, что моей Маше нужны железные воды, а для моего здоровья необходимы горячие ванны. Вот уже полтора года, как я все страдаю, авось Кавказ поможет». Героиня «Романа на Кавказских водах» — «девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами».
Представление о дальнейшем развитии действия можно получить из многочисленных планов, составленных Пушкиным. Как прежде поэма «Кавказский пленник», так и новый прозаический сюжет разворачивается на Горячих Водах. Героиня получает имя Алины, сюжетные ходы тут постоянно варьируются, но общее направление, хотя бы приблизительно, понять можно. Основная интрига строится на противоборстве двух главных героев — бретера и картежника Якубовича и раненого кавказского офицера Гранева, недавно побывавшего в плену у горцев. В ряде случаев он даже назван в набросках Кавказским Пленником. Оба противника, чем-то напоминающие будущих Швабрина и Гринева из «Капитанской дочки», добиваются любви Алины. Якубович с помощью знакомого узденя подстраивает нападение черкесов на воды и похищает Алину, увезя ее в аул. Гранев спасает ее. Их соперничество завершается дуэлью, а в одном из вариантов — и смертью Якубовича. Предполагался эпизод, возвращающий нас к сюжету поэмы «Кавказский пленник»: Якубович предает Гранева черкесам, а черкешенка освобождает его. Все события так или иначе связаны с курортной жизнью на водах. Здесь и больные, жаждущие исцеления, и лекаря; и калмыцкие кибитки, в которых приезжие обитали за недостатком жилья; и излюбленные развлечения водяного общества — карточная игра и прогулки верхом к Бештау (cavalcade, как пишет об этом Пушкин).
Все изложенное напоминает сюжет лермонтовской «Княжны Мери», где соперничество двух героев, оспаривающих любовь хорошенькой московской княжны, также оканчивается дуэлью и смертью одного из них. Подобное сходство обнаруживают и женские персонажи: княгиня Лиговская, как и Томская, — «женщина сорока пяти лет», которой прописаны горячие Ермоловские ванны. Ее дочь Мери (то есть Мария, Маша — как первоначально и у Пушкина) — молоденькая, стройная, наделенная магнетической силой глаз, в которых иногда блещет «самое восхитительное бешенство». У Лермонтова, правда, горцы никого на водах не похищают, но тем не менее ночная стычка Печорина с Грушницким и драгунским капитаном, закончившаяся криками и ружейной пальбой, спровоцировала в городе толки и о нападении черкесов.
Напомним читателю, что пушкинский замысел основан на реальных событиях: московская знакомая поэта Мария Ивановна Римская-Корсакова два сезона (1827 и 1828 годы) провела на водах, с зимовкой в Ставрополе. Вместе с нею здесь побывали две дочери — Александра (предмет увлечения Пушкина в начале 1827 года) и Екатерина и сын Григорий (светский приятель поэта). Полагают, что именно Александра и явилась прототипом главной героини намеченного романа. О поездке Корсаковых на Кавказ Пушкин упомянул в письме к брату Льву, отправленном из Москвы в Тифлис 18 мая 1827 года: «Письмо мое доставит тебе М. И. Корсакова, чрезвычайно милая представительница Москвы. Приезжай на Кавказ и познакомься с нею — да прошу не влюбиться в дочь».
Летом 1828 года в Москве и Петербурге распространились слухи о нападении черкесов на посетителей вод. Так, А. Я. Булгаков писал брату в Петербург: «Слышал ли ты, что горцы сделали набег на всех ехавших от теплых вод на кислые. Тут попалась и М. И. Корсакова, которая была ограблена до рубашки <…>». Другие добавляли, что горцы «увели у нее дочь и всех людей». Тут же звучали и литературные предположения, которыми Е. Н. Мещерская (дочь Н. М. Карамзина) спешила поделиться с П. А. Вяземским: «Слыхали ли вы о похищении M-lle Корсаковой каким-то черкесским князем? Об этом здесь рассказывают, но не думаю, чтобы этот слух стоил доверия. Вы об этом должны знать больше, находясь ближе к Кавказу. — Если б это была правда, какой прекрасный сюжет для Пушкина как поэта и как поклонника…»15 Трудно сказать, сколь сильно этот «прекрасный сюжет» повлиял на творческие планы Пушкина. По-видимому, драматический эпизод кавказского путешествия Корсаковых мог служить ему лишь отправной точкой в развитии курортного романа.
Приведем пример того, каким именно образом происходило подобное похищение. В кавказском дневнике курского помещика Ф. И. Кабанова подробно передан рассказ некоего коллежского советника Шульца, получившего назначение в Тифлис. Описанные события относятся к 1832 году, когда он направлялся из столицы северной в столицу Грузии: «Я был в Петербурге и оттоль возвращался к своему месту с чиновником, состоящим у особых поручений при генерале Розене в Грузии, статским советником Челяевым. Не доехав до станции Безопасной (отстоящей от Ставрополя в 95 верстах) трех верст, задний ямщик наш заметил вдали черкесов, сказал об этом товарищу, едущему с нами на коляске впереди, ибо у нас было два экипажа: в одном сидели мы, а в другом наша прислуга. Сей, никак не подозревая, чтоб в такой дали могли быть черкесы, с насмешкой сказал товарищу: „Коли боишься черкесов, так погоняй лошадей”; а сам, видя нас спящими в коляске, продолжал ехать легкой рысью. Тот, ударивши по лошадям из всех сил, и благополучно достиг до селения, дал знать жителям, а нас окружили 11 человек черкесов, что называется джигитов, приказали по-русски ямщику нашему своротить с дороги. Отъехавши верст пять в сторону, в степь, велели распрячь лошадей, потребовали от нас денег. Мы безотговорочно все им отдали; потом пересмотрели весь наш багаж, навьючили лошадей, и нам всем велели садиться верхами. Бросили экипаж в степи. Мне была подведена лошадь без седла; я, видя, что они с нами обходятся очень вежливо, решительно сказал, что ехать без седла не могу. Мне подали другую лошадь, с седлом, и так мы отправились в путь, к Кубани, безостановочно.
У начальника сей партии был компас, коим указывал он путь степью, обращаясь часто ко мне с вопросом, который час и сколько еще до вечера часов, сколько до рассвету. Таким порядком продолжался наш путь целые сутки, в течение коих два раза настигали нас партии местных крестьян русских верхами, с несколькими человек с ружьями. Первая состояла из 57 человек, вторая из 200 с лишним, но победители наши, оставя при нас и вьюках наших 5 человек, последние шесть храбро отражали обе сии партии. Мы раз тридцать переезжали через болота и шесть раз через Егорлык, вброд по пояс в воде. Мы устали до такой степени, что с охотою готовы были умереть, как на другие сутки атаковали нас с двух сторон опять крестьяне с 70-ю человек вооруженных солдат и в такой позиции, что заставили наших рыцарей подумать о возвращении нас, чтоб совершенно всего не лишиться.
Зачали у нас отбирать последнее; провожатый мой хотел сорвать с меня часы, но как лента, на коей они были повешены, была довольно крепка, он душил меня оною немилостиво, так что захватывало у меня совершенно дух. Я принужден был отстегнуть замочек и отдал ему часы, как вместе с тем другой то же хотел сделать и с товарищем моим, но как и у Челяева16 часы были на такой же ленте, сорвать было невозможно, он закричал: „Постой, я отстегну”. Третий из числа сражавшихся, скача мимо нас, ударил шашкою в голову моего товарища, сказав: „Некогда теперь стоять”, но как-то Судьбами Божьими не соразмерил при быстрой скачке удара, нанесенного с тем, чтоб разрубить голову, отрубил только козырек у картуза и ранил жестоко в лицо. От удара сего товарищ мой повалился прямо на меня. Я, не евши целые сутки и быв измучен верховою ездою, хотя и имел еще столько сил, чтоб удержаться на седле от падения на меня товарища, но, видя себя окруженным вблизи русскими, воспользовался сим случаем, свалился с лошади на спину, ибо все черкесы начали уже уходить, ихних лошадей гнали без милосердия.
По падении моем я притворился мертвым, но один черкес, однако ж, скача мимо меня, имел намерение и мне разрубить голову. Я, видя его к тому приготовление, в самую секунду его удара шашкою мгновенно отвернул голову в противную сторону, так что удар его пришелся в землю — в самое то место, где лежала моя голова, и таким манером, благодарение Богу, мы спаслись от наших изуверов и достались в руки русских крестьян.
Нас положили на подводу, ибо ни идти, ни сидеть мы были не в состоянии. <…> Тут мы остановились отдыхать, а черкесы, как из лука стрела, понеслись степью с глаз долой со всем отбитым у нас имуществом»17.
Теперь поведаем подробнее об одном, можно сказать, сюжетообразующем персонаже пушкинского замысла, обозначенном в черновых вариантах плана как Якубович или Кубович. Личное знакомство Пушкина с Александром Ивановичем Якубовичем продолжалось недолго — несколько месяцев в 1817 году в Петербурге, после чего тот был выслан на Кавказ за участие в нашумевшей «четверной» дуэли. Завадовский тогда застрелил Шереметева, в роли секундантов выступали соответственно Грибоедов и Якубович. По некоторым сведениям, пулю, извлеченную из тела убитого, Якубович показал Грибоедову и добавил: «Это для тебя». Их поединок состоялся через год, ноябрьским утром 1818 года в окрестностях Тифлиса. Грибоедов дал промах, а Якубович намеренно, как полагают, метил ему в руку, чтобы лишить удовольствия играть на рояле. Об этой ране Грибоедова Пушкин упомянул на страницах «Путешествия в Арзрум»: «Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею».
Воспитанник Московского университетского пансиона, Якубович начал военную службу в лейб-гвардии Уланском полку. «Способный, — как пишут о нем, — на самые крайние подвиги личной отваги»18, он вскоре получил репутацию вспыльчивого задиры и дуэлянта. О его жизни на Кавказе следовало бы написать приключенческую повесть. В звании штабс-капитана Нижегородского драгунского полка он командовал казачьими резервами, расположенными на реках Малке, Баксане и Чегеме. Известность его, добытая дерзкой удалью и кровью, долгие годы гремела в горах. «Слава о нем, — пишет военный историк В. А. Потто, — разнеслась по целому Кавказу, как между русскими, так и между горцами. Самые отважные наездники искали его дружбы, считая его безукоризненным джигитом. <…> влияние Якубовича в горах было огромно; одного имени его, предположения присутствия его, слуха о нем иногда достаточно было, чтобы удержать горцев от нападения на Кабардинскую линию. Впоследствии самая наружность его, с высоким челом, у самого виска пробитым черкесской пулей, и никогда не заживавшей раной, прикрытой черной повязкой, производила поражающее впечатление на умы горцев»19.
С небольшим отрядом Якубович бесстрашно проникал в глухие ущелья, добираясь иногда до самого Эльбруса. Добытые трофеи, коней и овец всегда делил поровну между своей командой, себе не оставляя ничего. Имея в горах знатных кунаков, вызволял русских пленных, своих же пленников великодушно отпускал без всякого выкупа. Как видим, этот психологический абрис во многом совпадает с тем, что было намечено Пушкиным в его неосуществленном кавказском романе. Известен портрет Якубовича, выполненный поэтом по памяти. «Портрет Якубовича, — замечает современный исследователь, — сделан Пушкиным в альбоме его приятельниц Ушаковых по возвращении из путешествия в Арзрум, вероятно, под впечатлением рассказов, слышанных поэтом на Кавказе, о приключениях Якубовича. Пушкин не видел его двенадцать лет, но выразительная внешность знаменитого бретера, героя бесчисленных приключений, воскресла в артистическом рисунке поэта. Пушкину не пришлось видеть Якубовича в повязке, он не знал, что тот ходил коротко остриженный, и нарисовал ему стоящие дыбом волосы, дополняющие его дикий взор и выражающие неукротимость его натуры»20.
Но бывал ли Якубович в Пятигорске? Ответ на этот вопрос можно получить из ведомостей посетителей Горячих Вод в сезон 1821 года, где определенно указано, что прибывший из Тифлиса штабс-капитан Нижегородского драгунского полка А. И. Якубович останавливался в доме подполковника Толмачева21.
Пробыв на Кавказе с 1818 по 1823 год, Якубович вернулся в Петербург. В событиях 14 декабря его роль до сих пор остается не проясненной до конца. «Образ Якубовича представляется неясным и противоречивым, — находит историк. — Нет единодушия по отношению к нему и среди самих декабристов: одни считали его искренним и пылким революционером, другие — хвастуном и бретером»22. Осужден он был по первому разряду, то есть на вечную каторгу, и окончил свои дни в Сибири.
На каторге Якубович с увлечением перечитывал кавказские повести Александра Бестужева и просил его передать привет прежним своим знакомцам. Страна дикой вольности и опасных приключений по-прежнему манила его. «Якубович благодарит тебя за поклон и приписку, — сообщал из Сибири Бестужеву брат Николай, — велит сказать, что ему снится и видится Кавказ <…>»23.
Примечания
15. Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., «Наука», 1975, стр. 200.
16. Б. Г. Челяев (Чиляев) — однокашник А. А. Бестужева по Горному кадетскому корпусу, с 1848 года — генерал-майор. На Кавказе с ним познакомились А. С. Грибоедов и А. С. Пушкин, последний упомянул его в первой главе «Путешествия в Арзрум» («Я ночевал на берегу Арагвы, в доме г. Чиляева. На другой день я расстался с любезным хозяином и отправился далее»). Что касается Грибоедова, то однажды Чиляев спас его от нападения горцев, о чем рассказ еще впереди.
17. Филин М. Д. Люди императорской России. Из архивных разысканий. М., НКП «Интелвак», 2000, стр. 141 — 144.
18. «Декабристы, 86 портретов». М., 1906, стр. 277.
19. Потто В. А. Кавказская война. Т. 2, стр. 380 — 381.
20. Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. М., «Искусство», 1980, стр. 320.
21. «Пятигорск в исторических документах 1803 — 1917 гг.». Ставрополь, 1985, стр. 65.
22. «Литературное наследство». Т. 60, кн. 1. М., 1956, стр. 271.
23. Там же, стр. 276.