Алфави́т Боровко́ва

НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ ТУРГЕНЕВ 

Никола́й Ива́нович Турге́нев (12 (23) октября 1789, Симбирск (ныне Ульяновск) — 29 октября (10 ноября) 1871, вилла Вербуа, возле Буживаля в окрестностях Парижа) — русский экономист и публицист, активный участник движения декабристов. Один из крупнейших деятелей русского либерализма. Продолжал деятельность и в эмиграции (с 1826; осуждён заочно), и после амнистии при Александре II.

Сын И. П. Тургенева (1752—1807), брат А. И. Тургенева. Родился в 1789 году в Симбирске.

Образование начал получать в Московском университетском благородном пансионе и Московском университете, а завершил его в Гёттинге, где занимался историей, юридическими науками, политической экономией и финансовым правом. В 1812 году вернулся на родину, но уже в следующем году был назначен к знаменитому прусскому реформатору Генриху Штейну, который в это время был уполномоченным от русского и австрийского императоров, а также прусского короля по организации Германии. Тургенев вернулся в Россию только через три года. Постоянные сношения с Штейном содействовали расширению кругозора Тургенева, и он сохранил о нём хорошие воспоминания. В свою очередь и Штейн говорил о Тургеневе, что его имя «равносильно с именами честности и чести». Пребывание в Германии и беседы с Штейном способствовали развитию взглядов Тургенева и на крестьянский вопрос.

В конце 1818 года Тургенев издал свою книгу «Опыт теории налогов», в которой местами затрагивал крепостное право в России. Наряду с общими взглядами на крепостное право Тургенев считал лучшим средством для уменьшения количества ассигнаций «продажу государственных имуществ вместе с крестьянами». Он предлагал при этом определить законом права и обязанности как этих крестьян, так и их новых помещиков и таким образом подать «прекрасный и благодетельный пример всем помещикам вообще». Что касается общих финансовых взглядов Тургенева, высказанных в «Теории налогов», то он советовал стремиться к полной свободе торговли, энергично протестовал против высоких таможенных пошлин, утверждал, что правительство должно стараться, насколько возможно, уменьшать тяжесть налогов на «простой народ», высказывался против освобождения от налогов дворянства и в подтверждение своей мысли ссылался на обложение земель этого сословия в Пруссии. По мнению Тургенева, налог должен взиматься с чистого дохода, а не с рабочей платы, а подушные подати — «следы необразованности предшествовавших времён». Кроме того, им предлагалось освобождение первых потребностей от обложения налогами. Неисправные плательщики не должны были подвергаться телесным наказаниям, так как налоги следовало брать «не с лица подданного, а с его имения». Он считал, следует избегать при этом и лишения свободы, как совершенно нецелесообразного средства. При введении перемен, касающихся благосостояния всего государства, следовало, по мнению Тургенева, более сообразоваться с выгодами помещиков и земледельцев, чем купцов. По его мнению, зажиточность народа, а не существование множества фабрик и мануфактур составляет главный признак народного благосостояния. Успешность взимания налогов, кроме народного богатства, зависит и от образа правления государства и «духа народного»: «готовность уплачивать налоги всего более видна в республиках, отвращение к налогам — в государствах деспотических». Тургенев оканчивал свою книгу следующими словами: «усовершенствование системы кредита пойдет наряду с усовершенствованием политического законодательства, в особенности с усовершенствованием представительства народа».

На обороте титульного листа книги было напечатано распоряжение автора: «Сочинитель, принимая на себя все издержки печатания сей книги, предоставляет деньги, которые будут выручаться за продажу оной, в пользу содержащихся в тюрьме крестьян за недоимки в платежах налогов». По свидетельствам сподвижников данное распоряжение свидетельствовало о недостаточно глубоком знакомстве Тургенева с российским законодательством того времени. Декабрист Александр Муравьёв писал в мемуарах «Мой журнал» («Mon Jornal»): «Николай Тургенев объявил в первом издании „Опыта о налогах“, что деньги, вырученные от продажи книги, назначаются для выкупа крепостных крестьян, посаженных в тюрьму за долги, между тем как крестьяне не могли сидеть в тюрьме за долги, по закону им можно было дать взаймы не более 5 рублей».[1]

Книга Тургенева имела совершенно небывалый в России для таких серьёзных сочинений успех: она вышла в свет в ноябре 1818 года, и уже к концу года была почти вся распродана, а в мае 1819 года появилось её второе издание. После 1825 года она была запрещена: её разыскивали и отбирали все найденные экземпляры.

Летом 1818 года Тургенев отправился в симбирскую деревню, которая принадлежала ему вместе с двумя братьями, и заменил там барщину оброком. При этом крестьяне обязались уплачивать две трети прежнего дохода. Несколько позднее он заключил с крестьянами соглашение, которое впоследствии уподоблял договорам, заключаемым на основании указа 2 апреля 1842 года при отпуске крестьян в обязанные.

В 1819 году санкт-петербургский генерал-губернатор Милорадович поручил Тургеневу составить записку о крепостном праве, которую должен был представить императору. В составленной Тургеневым записке, он указывал, что правительство должно взять на себя инициативу относительно ограничения крепостного права и устранить обременение крестьян чрезмерной барщиной, продажу людей поодиночке и жестокое с ними обращение, а самим крестьянам должно быть предоставлено право жаловаться на помещиков. Кроме указанных мер, Тургенев предложил сделать некоторые изменения в законе 1803 года о «свободных хлебопашцах» и разрешить помещикам удерживать за собой право собственности на землю при заключении с крестьянами добровольных условий, то есть освобождать целые вотчины без земли, а крестьянам предоставить право перехода. Осуществление её подорвало бы влияние закона 1803 года, который препятствовал обезземелению вотчин при их освобождении. По прочтении записки Тургенева государь выразил ей своё одобрение и сказал Милорадовичу, что, выбрав из собранных им проектов все самое лучшее, он наконец «сделает что-нибудь» для крепостных крестьян. Однако только в 1833 году запрещено было продавать людей отдельно от их семейств, а в 1841 году — покупать крепостных без земли всем не имеющим населённых имений. Размер и виды наказаний, которым помещик мог подвергать своих крестьян, были впервые определены в 1846 году. Для осуществления своей любимой мысли об уничтожении крепостного права Тургенев считал крайне важным содействие поэтов и писателей, и многим из них доказывал, что необходимо писать на эту тему.

В 1819 году Тургенев стал членом «Союза Благоденствия». В начале 1820 года по предложению Пестеля в Петербурге было проведено собрание коренной думы «Союза Благоденствия», где шли горячие прения о том, какая форма правления должна быть в России: республика или монархия. Когда очередь дошла до Тургенева, он сказал: «un président sans phrases», и при голосовании все единогласно высказались за республику. Однако позднее в проектах петербургских членов тайного общества преобладало стремление к ограниченной монархии.

Некоторые члены «Союза Благоденствия», находя его деятельность недостаточно энергичной, пришли к мысли о необходимости закрыть или преобразовать его. В январе 1821 года в Москве с этой целью собралось около 20 членов общества, среди которых были Тургенев, Якушкин, фон-Визины и другие. Решено было изменить не только устав общества, но и состав его (так как получены были сведения, что правительству известно о его существовании), объявив повсеместно, что «Союз Благоденствия» прекращает навсегда своё существование. Таким образом ненадежных членов удаляли из общества. Якушкин в своих записках утверждает, что при этом был составлен новый устав, который разделялся на две части: в первой — для вновь вступающих предлагались те же филантропические цели, как в прежнем уставе; вторую же часть, по свидетельству Якушкина, написал Тургенев для членов высшего разряда; здесь уже было прямо сказано, что цель общества состоит в том, чтобы ограничить самодержавие в России, для чего признавалось необходимым действовать на войска и приготовить их на всякий случай. На первый раз положено было учредить четыре главных думы: одну в Петербурге, другую в Москве, третью должен был образовать в Смоленской губернии Якушкин, четвёртую брался привести в порядок в Тульчине Бурцев. На более многолюдном собрании членов общества Тургенев, как президент собрания, объявил, что «Союз Благоденствия» более не существует, и изложил причины его уничтожения. Вернувшись в Петербург, Тургенев объявил, что члены, бывшие на съезде в Москве, нашли необходимым прекратить деятельность «Союза Благоденствия».

Фонвизин в своих записках говорит, что «упразднение было мнимое» и союз «остался тем же, чем был, но членам его было предписано поступать осторожнее». Тургенев в письме к редактору «Колокола» (1863) по поводу записок Якушкина, напечатанных в предшествующем году, решительно отрицал составление им второй части устава общества и говорил, что он составил лишь записку об образовании в Москве, Петербурге и Смоленске комитетов из бывших членов общества для распространения идеи об освобождении крестьян, впоследствии он суживал и ослаблял своё участие в тайном обществе.

Якушкин утверждал, что в новом обществе, созданном главным образом энергией Никиты Муравьева (как видно из других источников, лишь в 1822 году), Тургенев присутствовал «на многих совещаниях». Напротив, сам Тургенев совершенно отрицал своё участие в тайном обществе после закрытия «Союза Благоденствия». Однако историк царствования Александра I, Богданович, на основании неизданных показаний некоторых декабристов утверждал, что Тургенев вместе с Н. Муравьёвым и Е. Оболенским был выбран в 1822 году членом думы «Северного Общества». В следующем году он снова был избран единогласно, но отказался от избрания вследствие расстройства здоровья. На совещании у Митькова (которого, как видно из писем Николая Тургенева к братьям, он принял в общество, хотя впоследствии утверждал, что никого в общество не принимал) Тургенев читал проект о составе и устройстве общества, разделяя его членов на соединённых (младших) и убеждённых (старших). Только с отъездом за границу Тургенев совершенно прекратил сношения с тайным обществом. Свидетельство Якушкина и рассказ Богдановича в самом главном (то есть относительно участия Тургенева в тайном обществе и после съезда в Москве) подтверждаются и показаниями С. Г. Волконского в его воспоминаниях:[2]

В ежегодные мои поездки в Петербург (уже после съезда в Москве), я не только имел с Тургеневым свидания и разговоры, но было постановлено Южной думой давать ему полный отчёт о наших действиях, и он Южной думой почитался, как усерднейший деятель. — Я помню, что во время одного из этих свиданий, при рассказе о действиях Южной думы, он спросил меня: "А что, князь, приготовили ли вы вашу бригаду к восстанию при начале нашего общего дела?… В предварительных уставах разные части управления были розданы для обработки разным лицам; судопроизводственные и финансовые части были поручены Тургеневу… Труды Тургенева не попались в руки правительству, но… все, что печатно высказано им о финансах и судопроизводстве для России во время его… пребывания в чужих краях, есть свод того, что им приготовлено было для применения при перевороте

Разногласие между тем, как было дело в действительности, и тем, что писал Тургенев в своей книге «La Russie et les Russes» (1847), можно объяснить лишь желанием представить вообще в смягченном виде деятельность тайных обществ, члены которых томились ещё в то время в Сибири. На «оправдательную записку», помещенную им в первом томе этого труда, скорее всего, следует смотреть не как на исторический источник, а как на речь адвоката, который опровергает обвинения, заключающиеся в «Донесении следственной комиссии». Даже в 1860-х гг. Тургенев, может быть, полагал, что не настало ещё время с полной откровенностью говорить о тайном обществе. В одной своей брошюре 1867 года он писал:[3]

Я всегда очень хладнокровно смотрел на неожиданный перелом, последовавший тогда в моей жизни; но в то время, когда я писал («La Russie et les Russes»), люди, которых я почитал лучшими, благороднейшими людьми на свете и в невинности коих я был убежден, как в моей собственной, томились в Сибири. Вот что меня мучило… Иные из них ничего не знали о бунте… За что их осудили? За слова и за слова… Допустив даже, что эти слова были приняты за умысел, осуждение остаётся неправильным, противозаконным… К тому же слова, на коих основывается осуждение, были произносимы в течение нескольких лет только весьма немногими и всегда притом опровергаемы другими

В уже упомянутом письме 1863 года Тургенев писал:

Какая участь постигла Пестеля, которого следствие и суд признали наиболее виновным? Положим, что все приписываемые ему показания справедливы. Но что он совершил, что сделал? Ровно ничего! Что сделали все те, кои жили в Москве и в различных местах империи, не зная, что делается в Петербурге? Ничего! Между тем казнь, ссылка и их не миновали. Итак, эти люди пострадали за свои мнения или за слова, за которые никто и ответственности подлежать не может, когда слова не были произнесены во всеуслышание

Таким образом, Тургенев продолжал участвовать в тайном обществе и после 1821 года и именно его участию в совещаниях членов общества в значительной степени следует приписать обдуманность того плана государственных преобразований, который был найден в бумагах кн. Трубецкого и который был весьма сходен с проектом Никиты Муравьева. В состав плана входили: свобода печати, свобода богослужения, уничтожение владения крепостными людьми, равенство всех граждан перед законом, и потому отмена военных судов и всяких судных комиссий, предоставление права каждому из граждан избирать род занятий и занимать всякие должности, сложение подушных податей и недоимок, уничтожение рекрутской повинности и военных поселений, сокращение срока службы для нижних чинов и уравнение воинской повинности между всеми сословиями (конскрипция), учреждение волостных, уездных, губернских и областных управлений и назначение в них членов по выбору взамен всех чиновников, гласность суда, введение присяжных в суды уголовные и гражданские. Большинство этих основных начал были и во всех позднейших трудах Тургенева. В планы членов Северного общества входило также распущение постоянной армии и образование внутренней народной стражи. В том же проекте, найденном в бумагах кн. Трубецкого, трактовалось, между прочим, о народном вече, о палате представителей, о верховной думе и власти императора.[4]

С момента возвращения в Россию в 1816 году Тургенев служил в комиссии составления законов, в министерстве финансов и в канцелярии Государственного Совета, где был помощником статс-секретаря. Его служебная деятельность была особенно полезна во всем том, что касалось крестьянского дела. В следующем году здоровье Тургенева потребовало продолжительного заграничного отпуска.

Летом 1825 году он получил за границей письмо от министра финансов Канкрина, который по высочайшему повелению предлагал ему в своём министерстве место директора департамента мануфактур. Это показывает, что император Александр I продолжал относиться к нему благосклонно. Однажды царь сказал: «Если бы верить всему, что о нём говорили и повторяли, было бы за что его уничтожить. Я знаю его крайние мнения, но я знаю также, что он честный человек, и этого для меня достаточно». Тургенев отклонил предложение Канкрина, так как он не сочувствовал его намерениям во что бы то ни стало покровительствовать промышленности. Этот отказ спас его.

В январе 1826 года Тургенев отправился в Англию и там узнал, что он привлечён к делу декабристов. Он поспешил послать в Петербург по почте объяснительную записку относительно своего участия в тайных обществах. В ней он утверждал, что был членом только «Союза Благоденствия», который уже давно закрыт, объяснял характер этого общества и настаивал на том, что, не принадлежал ни к какому другому секретному союзу, не имея никаких сношений, ни письменных, ни личных, с участниками позднейших тайных обществ и будучи совершенно чуждым событиям 14 декабря, он не может отвечать за то, что произошло без его ведома и в его отсутствие.

Вскоре после того к Тургеневу явился секретарь русского посольства в Лондоне и передал ему приглашение от гр. Нессельроде (по повелению имп. Николая) предстать пред верховным судом, с предупреждением, что если он откажется явиться, то будет судим как государственный преступник. Тургенев ответил, что недавно посланная им объяснительная записка относительно его участия в тайных обществах делает его присутствие в Петербурге совершенно излишним; к тому же и состояние его здоровья не позволяет ему предпринять такое путешествие. Тогда Горчаков показал депешу гр. Нессельроде русскому поверенному в делах о том, чтобы он в случае отказа Тургенева явиться поставил на вид английскому министерству, «какого рода людям оно даёт убежище». Оказалось, что у английского министра Каннинга требовали выдачи Тургенева, но без успеха.

Позднее Тургенев узнал, что русским посланникам на всем Европейском континенте было предписано арестовать его, где бы он ни оказался; думали даже схватить его в Англии при помощи секретных агентов.

Верховный уголовный суд нашёл, что «действ. стат. сов. Тургенев, по показаниям 24 соучастников, был деятельным членом тайного общества, участвовал в учреждении, восстановлении, совещаниях и распространении оного привлечением других, равно участвовал в умысле ввести республиканское правление и, удалясь за границу, он, по призыву правительства, к оправданию не явился, чем и подтвердил сделанные на него показания».

Суд приговорил Тургенева к смертной казни, а император повелел, лишив его чинов и дворянства, сослать вечно в каторжную работу.

Тургенев очень бодро перенёс нанесённый ему удар и лишь под влиянием советов брата Александра послал в апреле 1827 года краткое письмо к императору Николаю, в котором признавал себя виновным только в неявке и объяснял, что против него существовало предубеждение и потому он не мог думать, что его будут судить беспристрастно, тем более, что само правительство ещё прежде решения суда признало его преступником. Кроме того, Жуковский, приятель братьев Тургеневых, в том же году представил государю подробную оправдательную записку Тургенева и свою записку о нём, которую заканчивал просьбой, если нельзя уничтожить приговор («по крайней мере теперь»), то повелеть нашим миссиям не тревожить Тургенева нигде в Европе.

Однако ходатайство Жуковского не увенчалось успехом, и ещё в 1830 году Тургенев не имел права пребывания на континенте, но уже в 1833 году он жил в Париже.

В первые двадцать лет заграничной жизни Тургенева его брат Александр всеми средствами добивался его оправдания. В 1837 году, чтобы устроить материальное положение брата Николая и его семьи, Александр Тургенев продал родовое симбирское имение Тургенево,[5] получив за него весьма значительную сумму; точный размер её неизвестен, но в 1835 году оно было запродано другому лицу за 412000 руб. ассигн. Имение перешло в руки двоюродного брата Бориса Петровича, который дал честное слово «любить и жаловать крестьян», но тем не менее это была всё-таки продажа крестьян, против которой в эпоху Александра I оба брата всегда возмущались. В объяснение (но не в оправдание) этого факта следует, впрочем, упомянуть, что по смерти Александра его брат Николай, как государственный преступник, не мог бы унаследовать имения и остался бы с семьей без всяких средств.

В 1842 г. Тургенев Н. И. окончил большую часть труда, состоявшего из воспоминаний об участии в тайном обществе и описания социального и политического устройства Россия; но не издавал её до смерти брата Александра, чтобы не повредить ему. Особенно настаивал на этом Жуковский, вообще не советовавший печатать записки Т. за границей, а предлагавший послать их императору Николая, «примирившись с ним мысленно», чтобы довести известные истины и факты «до души императора». Смерть брата (1845) развязала руки Т., и, прибавив к рукописи отдел под названием «Pia Desideria», заключавший планы желательных преобразований, он напечатал свой труд в 1847 г. под заглавием «La Russie et les Russes», в трёх томах. Самые важные отделы этого сочинения посвящены двум главным вопросам, наиболее интересовавшим Т.: уничтожению крепостного права и преобразованию государственного строя России. Этот труд Т. был единственным сочинением в эпоху имп. Николая, в котором русский политический либерализм получил довольно полное выражение. В третьей части этой книги автор представляет обширный план реформ, которые разделяет на две категории: 1) такие, которые возможны при существовании самодержавия, и 2) входящие в состав необходимых, по его мнению, политических реформ. К числу первых он относит освобождение крестьян, которое ставит на первом месте; затем следуют: устройство судебной части со введением суда присяжных и уничтожением телесных наказаний; устройство административной части на основе выборного начала, с установлением местного самоуправления, расширение свободы печати и проч. Ко второй категории, то есть к числу принципов, которые должны быть освящены основным русским законом (Т. называет его «Русской Правдой», подобно тому как и Пестель озаглавил свой проект государственных преобразований), автор относит равенство перед законом, свободу слова и печати, свободу совести, представительную форму правления (причём он отдаёт предпочтение установлению одной камеры и считает совершенно не соответствующим условиям нашего быта стремление водворить у нас аристократию); сюда он причисляет также ответственность министров и независимость судебной власти. Выборы в «народную думу» Т. предполагал устроить таким образом: он считал достаточным, чтобы при 50-миллионном населении России был миллион избирателей с распределением их между 200 избирательными коллегиями. Избирателями могут быть учёные и все занимающиеся общественным воспитанием и обучением, чиновники, начиная с известного разряда, все занимающие должности по выбору, офицеры, художники, имеющие мастерские и учеников, купцы, фабриканты, наконец, ремесленники, имевшие мастерскую в течение нескольких лет. Что касается права быть избирателем на основании владения поземельной собственностью, то автор предполагает установить известный размер её, неодинаковый в различных местностях России. Дома известной ценности также должны давать право быть избирателями. Об участии крестьянских общин в избрании депутатов в народную думу автор не упоминает, но оговаривается, что лица духовные не должны быть лишены права участия в выборах. При оценке плана Т. нужно не забывать, что и во Франции во время издания его труда было весьма ограниченное число избирателей. Тургенев уделяет много места описанию положения крестьян вообще и решению вопроса об уничтожении крепостного права. Ещё до отъезда из России ему приходило в голову, что для выкупа крепостных правительство могло бы сделать заем за границей. Другое предположение состояло в том, чтобы выпустить выкупные свидетельства, представляющие ценность земель и приносящие 5 %: деньги, ими замененные, могли быть выданы в заем пожелавшим выкупиться крестьянам, которые вносили бы по 6 и более рублей на сто на уплату процентов и на погашение долга. Однако, не довольствуясь постепенным выкупом на свободу, Т. советует прямо приступить к окончательному освобождению крестьян, которое может быть или только личное, или с предоставлением в собственность или владение известного участка земли. При личном освобождении придется только восстановить свободу перехода крестьян в известное время года, причём необходимо будет заменить подушную подать поземельным налогом. Личное освобождение он считает наиболее возможным и осуществимым. В третьем томе Т. несколько решительнее высказывается за освобождение с землей, при чём, однако, в виде наибольшего размера надела предлагает 1 десятину на душу или 3 десятины на тягло. Предлагая весьма ничтожный maximum надела, автор, по крайней мере, не находит нужным давать за него помещикам какое-либо вознаграждение, точно так же, как и за личное их освобождение. Таким образом, земельный надел, предложенный Т., сходен с тем даровым наделением в размере 1/4 высшего надела, которое (по настоянию кн. Гагарина) проникло в положение 19 февраля и так неблагоприятно отразилось на экономическом положении принявших его крестьян. Т. отчасти потому недостаточно энергично защищал необходимость наделения крестьян землей, что он не понимал ещё в то время всей пользы общинного землевладения, при существовании которого ему казалось менее значительным различие между освобождением с землей и без земли. Отрицательное отношение Т. к общине находилось в связи с таким же отношением к социалистическим теориям. Он считал утопией ещё социалистические мечты Пестеля. В своей главной книге он обозвал тех, которые стремятся к «организации труда», «католиками промышленности», потому что они, по его мнению, желают приложить к промышленности католические принципы «власти и единообразия». В одной своей политической брошюре (1848) он говорит: «социалистические и коммунистические учения хотели бы возвратить народы к варварству». А между тем, у него было всё-таки некоторое понимание положительного значения социализма. Так, когда в 1843 г. князь Вяземский очень цинично отозвался о «социальных гуманных идеях», Т. в письме к брату, высказав Вяземскому резкое порицание, писал: «Я нахожу в этих ещё грубых и необтесанных идеях первые порывы совести человеческой к дальнейшему усовершенствованию состояния человека и обществ человеческих. Ко всем политическим предметам примешиваются теперь вопросы социальные», которые «ещё в младенчестве, но пренебрегать ими нельзя… Источник всех сих, ещё не созревших теорий, всех сих заблуждений, свят: это есть желание добра человечеству».

С восшествием на престол имп. Александра II Т. были возвращены его чин и дворянство. После того он три раза посетил Россию — в 1857, 1859 и 1864 гг. В царствование Александра II Т. принял деятельное участие в обсуждении вопроса об уничтожении крепостного права, напечатав несколько брошюр и статей по этому предмету на русском и французском языках (некоторые без имени автора). В 1858 г. он издал брошюру под названием «Пора», в которой доказывал неудобство переходных, подготовительных мер и необходимость и выгодность мер быстрых и решительных, невозможность выкупа ни правительством, ни самими крестьянами и повторял своё предложение об уступке им небольших наделов. В брошюре «О силе и действии рескриптов 20 ноября 1857 г.» Т. советовал содействовать заключению добровольных сделок. В «Колоколе» (1858) он доказывал несправедливость выкупа как личности крестьянина, так и земли, и опасность выпуска слишком большого количества облигаций для удовлетворения помещиков, так как ценность их может быстро упасть. В изданной в следующем году книжке «Вопрос освобождения и вопрос управления крестьян» автор предлагал установить годовой срок для добровольных сделок между помещиками и крестьянами, а затем объявить обязательное освобождение их на следующих условиях: крестьянам в течение года отводится 1/3 всех земель, за исключением всех лесов, но она не должна превосходить 3 дес. на тягло, или l 1/5 дес. на душу, со включением в это число усадебной земли, при чём 1/3 долгов, лежащих на отведённых землях, должна быть принята на счёт казны, а владельцам незаложенных имений соответственная сумма выплачивается деньгами. В этой книжке Т. впервые предлагает сохранить при освобождении крестьян общинное землевладение и дать ему большее развитие, так как, несмотря на некоторые вредные его стороны, оно сыграло важную роль в истории наших крестьян и к тому же сильно облегчает и ускоряет их освобождение. По истечении двух лет крепостное право должно быть уничтожено. В статье, помещ. в «Колоколе» 1859 г., Т. доказывает, что не крестьянам следует выкупаться на свободу, а помещикам нужно искупить несправедливость крепостного права. Упразднить его должна самодержавная власть, участие же самих помещиков в деле реформы мало желательно, как показал опыт прибалтийских губерний. Здесь автор изменил свой прежний взгляд на вопрос о вознаграждении помещикам, «так как его требовали со всех сторон», хотя продолжал считать его несправедливым. Приняв во внимание оценку имений при закладе их в кредитных учреждениях, Т. предлагает установить повсеместно размер вознаграждения в 26 руб. за десятину. В 1860 г. Т. издал на французском языке «Последнее слово об освобождении крепостных крестьян в России», где, сравнивая свои мнения с проектом редакционных комиссий, находит свою систему малых, но даровых наделов более удобной, чем наделение на душу (как предлагали редакционные комиссии) 2-5 дес., но с выкупом их самими крестьянами. Он признает, что при осуществлении его предложения многие крестьяне обратятся в батраков, но, по его мнению, пролетариат должен все равно возникнуть в России, так как общинное землевладение непременно исчезнет после уничтожения крепостного права. Неудобство больших выкупаемых наделов состоит и в том, что если гарантировать взносы выкупных платежей круговой порукой, то крестьянин останется в сущности прикрепленным к земле, так как община не выпустит своего члена, пока он не уплатит своей части выкупа. Система малых наделов удобна ещё тем, что освобождение крестьян могло быть произведено чрезвычайно быстро. Доказывая, что крестьяне имеют право бесплатно получить малый земельный надел, Т. ссылается на пример Пруссии, а также и на то, что наши помещики имеют известные обязательства относительно крестьян — прокормление их во время неурожаев и ответственность за уплату ими податей; так что, как доказала периодическая печать, крестьяне являются, в сущности, совладельцами земли. Т. представился случай применить свои взгляды. Он получил в наследство небольшое имение (в Каширском у. Тульской губ.), в котором крестьяне (181 душа муж. п.) находились частью на барщине, частью на оброке. Барщинные пожелали перейти на оброк, который и был установлен (1859) в размере 20 рублей с тягла. Т. предложил, и они согласились платить столько же, но на других основаниях: l/3 земель, со включением усадеб, отводится крестьянам, а остальные ²/3, за исключением усадьбы помещика и леса, отдаются им в аренду по 4 руб. за десятину. Т. признает, что арендная плата несколько высока, так как в окрестных местностях земля отдавалась не более как по 3 руб. за десятину, но, принимая во внимание дарственный надел, равный 1/3 земель, он считал эту плату справедливой. Нужно заметить, что крестьяне получили в дар менее 3 дес. на семейство, то есть менее того maximum’a надела, который предлагал в своих сочинениях сам Т. Впрочем, в договоре с крестьянами было сказано, что если условия освобождения, установленные правительством, будут для них выгоднее, то они могут принять их вместо назначенных в договоре; да к тому же Т. устроил в этом имении школу, больницу и богадельню, а также обеспечил безбедное существование церковного причта. В брошюре «О новом устройстве крестьян» (1861), вышедшей уже после обнародования Положения 19 февраля, Т. ещё продолжает защищать свою систему малых наделов, но уже допускает (хотя прежде считал это нежелательным), чтобы крестьянин сверх полученного в собственность надела имел право на постоянное пользование за известные повинности или даже на выкуп надела дополнительного до размера, установляемого новым Положением. Т. поражен, что составители этого Положения допустили сохранение телесных наказаний; против них он постоянно ратовал, между прочим и в изданной незадолго перед тем брошюре «О суде присяжных и о судах полицейских в России» (1860).

Дожив до осуществления самой заветной своей мечты, Тургенев не переставал работать, продолжая указывать на необходимость дальнейших преобразований.

Так, в его книге «Взгляд на дела России» (1862) следует отметить предложение о введении местного самоуправления. По его мнению, «уездный совет» должен был состоять по крайней мере из 25 человек от «землевладельческих сословий», то есть дворян, крестьян и др.; собрания этого совета должны быть временные, периодические, раза два в год, а для постоянной работы он избирает нескольких членов, например трёх. В подобный же губернский совет автор допускает и небольшое число представителей от купцов и мещан. Этим местным выборным учреждениям должны быть предоставлены раскладка земских повинностей, заведование путями сообщений, устройство школ и вообще забота о местных нуждах, связанных с благосостоянием народных масс. Указав на необходимость и других реформ, Тургенев предлагает поручить подготовку их комиссиям, составленным по примеру редакционных комиссий, выработавших проект крестьянской реформы, то есть из лиц и не состоящих на государственной службе.

В книге «Чего желать для России» Тургенев честно признает, что жизнь во многих отношениях опередила его проекты. Так, относительно крестьянской реформы он говорит, что если бы ограничились малыми земельными наделами, то это не соответствовало бы желаниям крестьян. «Находя, что достаточное количество земли не только обеспечивает крестьянина в его быту, но даёт ему какое-то чувство — может быть, только призрак — самостоятельности, близкой к независимости, мы убеждаемся, что метод освобождения с большими наделами землей был лучшим и для крестьян, и для государства, несмотря на тяжести, кои он возложил на… класс земледельческий, несмотря на продолжительность времени, в которое крестьяне будут нести тяжкое бремя. По всему, что мы видим, можно заключить, что крестьяне прежде и более всего желали и желают иметь землю, сохранить за собою вообще те наделы, коими они пользовались; очевидно также, что для сего они готовы платить выкупной оброк», хотя бы он «был тяжел для них». Этого достаточно, чтобы «предпочесть метод освобождения с землей, принятый Положением 19 февраля, тому, который мы предлагали». Но вместе с тем автор скорбит, что «совершение святого дела освобождения не обошлось без крови, без жертв. Для водворения свободы прибегали иногда к тем же средствам, какие употреблялись для введения военных поселений; против недоумевающих, шумящих мужиков были иногда принимаемы такие меры, кои могут быть только извинительны против заявленных врагов и мятежников». Относительно закона о земстве Тургенев делает некоторые замечания, но всё-таки он находит, что наше земское самоуправление отличается настоящим, истинным характером этого рода учреждений. Что касается судоустройства и судопроизводства, то основные начала гласности, суда присяжных, полного преобразования следственного порядка в делах уголовных нашли, по мнению Тургенева, «великолепное приложение и развитие в новом устройстве судов и судопроизводства», но он уже замечает отдельные печальные явления и в мире судебном, а также скорбит о возможности в России «подсудности частных лиц, не в осадном положении живущих, суду военному, осуждающему на расстреляние». Довершить дело реформ, по мнению Тургенева, можно было только одним способом: созванием земского собора с предоставлением ему всех прав, обыкновенно принадлежащих законодательным собраниям, и, между прочим, права инициативы. Автор полагает, что долго, очень долго земский собор будет только совещательным собранием, но очень важно уже то, что созвание его обеспечит полную гласность. «Со всех концов России» соберутся «400 или 500 человек, избранных всем народом, всеми сословиями, в соразмерности значения их не только интеллектуального или нравственного», но и численного. Таким образом, относительно распространении избирательных прав новейший план Тургенева шире и демократичнее его предложений в книге «La Russie et les Russes». Но, с другой стороны, продолжая держаться мнения о необходимости одной палаты, Т. считает возможным, чтобы правительство предоставило себе назначение, по своему усмотрению, известного числа членов собора, например 1/4 или 1/5 части всех представителей; таким образом, поясняет он, консервативный элемент, которого другие государства ищут в высших законодательных собраниях, будет включён в состав самого земского собора. Учреждение земского собора, в котором должны найти место и депутаты от Польши, послужит к окончательному и справедливому решению и польского вопроса.

29 октября 1871 г. Т. умер, 82-х лет, тихо, почти внезапно, без предварительной болезни, в своей вилле Вербуа в окрестностях Парижа.

Жена (с 1833 в Женеве) — Клара Гастоновна де Виарис (2.12.1814 — 13.12.1891).[6]

Дети:
Фанни (1835—1890).
Альберт (Александр, 1843—1892) — художник и историк искусства.
Пётр (1853—1912) — скульптор.

Братья:
Александр (1784—1845) — общественный деятель, археограф и литератор, друг А. С. Пушкина.
Сергей (1792—1827) — дипломат
Андрей (1781—1803) — поэт, писатель.
Мариша (1781—1781)

Интересный факт

Слухи о том, что Англия выдала Тургенева Николаю I, и декабриста морем привезли в Петербург, непосредственно повлияли на написание Пушкиным знаменитого стихотворения, обращенного к Вяземскому:
Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун Земли союзник.
На всех стихиях человек
Тиран, предатель или узник.

Последние две строки этого стихотворения стали хрестоматийными.
Адреса в Санкт-Петербурге:

Весна 1816—1824 — дом А. Н. Голицына — набережная реки Фонтанки, 20.
Примечания:
1. Мемуары Александра Муравьёва «Мой журнал» («Mon Jornal»)
2. СПб., 1901
3. «Ответы I на IX главу книги „Граф Блудов и его время“ Ег. Ковалевского. II на статью „Русского инвалида“ о сей книге». П., 1867, стр. 24-25
4. Богданович, «Ист. цар. имп. Александра I», т. VI, прилож., стр. 56-57
5. http://venec.ulstu.ru/lib/disk/2011/Bespalova.pdf

Библиография

Биографии Т. не существует. Лучший некролог его принадлежит перу И. С. Тургенева, см. «Полное собр. соч.» (изд. 2-е, т. X, 1884, стр. 445—451); см. также статью о нём Д. Н. Свербеева в «Русском архиве» (1871, стр. 1962—1984), перепечатанную в «Записках Д. Н. Свербеева» (М., 1 899, т. I, стр. 474—495). О взглядах Т. на польский вопрос см. «La Russie et les Russes» (П., 1847, III, 30-41); «La Russie en présence de la crise européenne» (П., 1848); "О разноплеменности народонаселения в русском государстве (1866); «Чего желать для России?» (1868, стр. 125—173); в брошюре (без имени автора) «О нравственном отношении России к Европе» (1869, стр. 38-45), а также в статье А. Н. Пыпина, «Польский вопрос» («Вестн. Евр.», 1880, № 10, стр. 701—711). Подробнее о мнениях Т. по крестьянскому вопросу до восшествии на престол Александра II см. в книге В. И. Семевского «Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в.» (т. I и II). Портрет Т. — см. в «Русском архиве» (1895, № 12).

Голованова Т.
   

Н.И. Тургенев о крестьянской реформе. 
   
   
   
Среди парижских писем И. С. Тургенева, относящихся к 1861 году и адресованных его близкому знакомому, декабристу Н. И. Тургеневу, сохранилась записка, содержание которой до настоящего времени было не вполне ясно. В ней говорится о какой-то статье адресата, вызвавшей одобрение И. С. Тургенева.
В записке сообщается: "Любезнейший Николай Иванович, посылаю Вам Вашу статью, о которой не успел вчера поговорить и которую считаю совершенно справедливою и дельною. На днях я к Вам зайду - и мы потолкуем еще об этом вопросе".1
А. А. Фомин, опубликовавший это и другие письма И. С. Тургенева к Н. И. Тургеневу в сборнике "Тургенев и его время", оставил без комментария приведенные строки, указав только, что письмо написано в 1861 году, о чем можно судить по сходству почтовой бумаги с другими письмами этого года. Между тем вопрос о том, какая статья обсуждалась в это время обоими писателями, представляет немаловажный интерес. 1861 год был знаменательным годом для обоих Тургеневых, деятельность которых по-разному и в разных сферах, но в равной степени тесно была связана с крестьянским вопросом в России.
Как публицист Н. И. Тургенев впервые приобрел широкую известность еще в 1818 году, когда был издан его "Опыт теории налогов", работа, насквозь пронизанная идеей борьбы с крепостничеством. В декабристском движении, видным участником которого был Н. И. Тургенев, он, как известно, занимал особое место, потому что придавал проблеме освобождения крестьян преимущественное значение по сравнению с другими политическими задачами. Всю свою жизнь писатель посвятил изучению крестьянского вопроса, пропаганде своих идей и посильному их осуществлению, насколько это было возможно в условиях эмиграции.
С другой стороны, и И. С. Тургенев, как автор "Записок охотника", как писатель, чрезвычайно чуткий к общественно-освободительным тенденциям эпохи, и как представитель той части дворянской интеллигенции, которая практической деятельностью способствовала проведению крестьянской реформы, чрезвычайно внимательно следил за движением теоретической мысли и ходом событий в этой области. Естественно поэтому, что начиная с 1859 года (писатели познакомились в 1858 году в Париже, где Н. И. Тургенев жил в качестве эмигранта) крестьянский вопрос стал основным содержанием переписки между И. С. Тургеневым и Н. И. Тургеневым. Уехав из Парижа в Петербург, И. С. Тургенев информирует своего корреспондента о том, как подвигается в России "великое дело освобождения", о деятельности Я. И. Ростовцева, возглавлявшего редакционные комиссии, о возможных сроках ожидавшегося уже тогда "Указа" (письмо от 5/17 декабря 1859 года).2
В 1860 году И. С. Тургенев сообщает о смерти Ростовцева ("Смерть эта, в настоящих обстоятельствах, бедственна"), о перспективах дальнейшей деятельности редакционных комиссий, обсуждает конкретные положения ожидавшейся реформы ("кажется, умеренный надел восторжествует") и делится с Н. И. Тургеневым своими соображениями по поводу практической перестройки помещичьих хозяйств в ожидании реформы.3 И. С. Тургенев в это время уже предпринял ряд шагов, облегчавших переход к новым формам экономических отношений, о чем он рассказывает подробно в своем письме к Н. И. Тургеневу от 10/22 февраля 1860 года. В том же письме И. С. Тургенев упоминает о последних работах Н. И. Тургенева: "Очень хотелось бы мне прочесть Ваши две брошюры: но не могу придумать, каким бы средством их получить в руки. - Придется мне отложить это удовольствие до весны, т. е. до конца Апреля, когда я надеюсь быть в Париже".4
По всей вероятности, здесь имеются в виду работы Н. И. Тургенева "О силе и действии рескриптов 20-го ноября 1857 г." (1859) и "Вопрос освобождения и вопрос управления крестьян" (1859). Эти брошюры И. С. Тургенев упоминает также в своей статье-некрологе Н. И. Тургенева (1871). О них, очевидно, говорит и сам Н. И. Тургенев в письме в Россию от И октября 1859 года. Это письмо, адресованное неизвестному лицу, было передано Александру II, а затем Я. И. Ростовцеву для обсуждения в редакционных комиссиях. В нем имеются следующие строки: "... недавно, когда вопрос был поставлен на очередь русским правительством, я поторопился напечатать несколько статей - плоды серьезных работ по этому поводу".6 В том же письме автор, побывавший в 1859 году в России, рассказывает о результатах своей практической попытки разрешения крестьянского вопроса в его имении Каширского уезда Тульской губернии. Таким образом, Н. И. Тургенев и И. С. Тургенев почти одновременно проводили опыт "перехода в новый быт", постоянно обменивались мнениями о ходе подготовки реформы, с нетерпением ждали появления правительственного акта об отмене крепостного права.
Как известно, манифест был подписан Александром II 19 февраля/3 марта 1861 года, но опубликован был не сразу, а только через полмесяца - 6/18 марта 1861 года.
И. С. Тургенев находился в это время в Париже. Он регулярно информировал А. И. Герцена о сведениях, поступавших из России, относительно публикации манифеста. В письме от 10-12/22-24 февраля 1861 года он пишет: "Имею также сообщить тебе самым достоверным образом, что указ об эманципации выйдет скоро: никаким другим слухам не верь..."6 В письме от 25 февраля/9 марта - снова о том же: "Из Петербурга по-прежнему обещание (кажется несомненное) объявить свободу 6/18-го Марта".7 Наконец, 2/13 марта 1861 года Тургенев в письме к Герцену еще раз сообщает об изменении предполагавшегося срока публикации манифеста: "Манифест... выдет в то воскресение, т. е. через 9 дней... Дожили мы до этих дней, а все не верится и лихорадка колотит..."8
В письмах Тургенева к Герцену отразились тревожные настроения, охватившие как Тургенева, так и тех людей, с которыми он в это время встречался в Париже. Первым и наиболее близким среди них был Н. И. Тургенев. В Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР в архиве Н. И. Тургенева сохранилась неопубликованная статья, помеченная датой 19 февраля/3 марта 1861 года. Текст ее озаглавлен: "Статья о (временной) приостановке объявления Манифеста 19 февр. 1861 г.". В ней содержится острая характеристика значения крестьянской реформы, а также политической борьбы в России, сопровождавшей ее подготовку. Взгляды, высказанные Н. И. Тургеневым, представляют немаловажный интерес для характеристики мировоззрения автора и свидетельствуют об идейной близости, существовавшей в это время между ним и И. С. Тургеневым.
Статья Н. И. Тургенева содержит ряд положений, характерных для либеральной интеллигенции 60-х годов. Единственно приемлемым путем освобождения крестьян от крепостной зависимости является, по мнению автора, путь реформ - инициатива, исходящая сверху. Об этом свидетельствуют и характерные оговорки о "кротости и долготерпении" народа, о "строгой умеренности" при обсуждении крестьянского вопроса, и дифирамбическая оценка роли Александра II в деле подготовки реформы, и то снисхождение, с которым оценивается деятельность редакционных комиссий во главе с Н. Я. Ростовцевым. Отстаивая необходимость гласности печати, Н. И. Тургенев скрыто полемизирует с направлением "Современника", широко освещавшего на своих страницах хронику освободительной борьбы в странах Запада и Востока.
Однако обращают на себя внимание острые критические суждения автора о недостатках реформы. С позиции искреннего сочувствия народу Н. И. Тургенев называет реформу неудовлетворительной, далекой от задач истинного освобождения крестьян, половинчатой по своим экономическим результатам. Он подвергает критике идею выкупного оброка, подушного оклада, сохранения рекрутской и других повинностей. Автор обрушивается на варварское постановление о телесных наказаниях и горячо выступает против запрета гласности, без которой немыслимо никакое общественное движение.
Анализируя и критикуя реформу, Н. И. Тургенев признает за ней значение первого шага по пути "великой цели освобождения крестьян с землею". Всем содержанием своей статьи он обосновывает необходимость скорейшего претворения в жизнь хотя бы тех положений, которые были выработаны редакционными комиссиями. Оттяжка обнародования манифеста послужила для него поводом выступить с обличением реакционеров, тормозивших дело освобождения, и подвергнуть суровому осуждению государственный аппарат России. Мысли, высказанные Н. И. Тургеневым о приостановке реформы, во многом совпадали с тем, что писалось на страницах прогрессивной печати того же периода и, в первую очередь, в герценовском "Колоколе".
15 марта 1861 года в "Колоколе" появилась передовая статья Герцена "Духу не достало!", посвященная той же теме - отсрочке обнародования манифеста, чреватой бедственными последствиями. В этой и других статьях того времени А. И. Герцен разоблачает "плантаторскую оппозицию" крепостников, тормозивших дело освобождения крестьян, клеймит позором государственных сановников - "седых скопцов", которые пытались задержать ход истории. "Ведь это не просто взятки, не просто грабеж, это нож, воткнутый в будущее", - пишет Герцен 1 марта 1861 года в "Колоколе", характеризуя историческое значение реформы. "Столько для России никогда не стояло на карте, ни в 1612, пи в 1812 году".9
В то же время Герцен подчеркивает, что освобождение крестьян только начинается с провозглашения манифеста, что необходим в ближайшее же время "второй шаг", который должен привести к истинному освобождению крестьян с землею, уничтожению телесных наказаний и гласности в суде и печати. Роль Александра II в истории реформы также получила сходную оценку в статьях А. И. Герцена и Н. И. Тургенева.10
До настоящего времени в литературе о Н. И. Тургеневе не учитывалась его критическая позиция по отношению к реформе 1861 года. Наоборот, во многих работах утверждается обратное. "В 50-60 гг. XIX в., когда условия изменились, тургеневский проект мало чем отличался от крепостной реформы 1861 г., которую, как и следовало ожидать, Тургенев восторженно приветствовал", - читаем мы в исследовании 1954 года.11 О том же говорится в недавно вышедшей "Истории русской экономической мысли": "Реформу 1861 г. он (Н. И. Тургенев, - Т. Г.) встретил с восторгом и считал, что она пошла дальше его проектов".12
Более того, позиция Н. И. Тургенева по отношению к аграрной реформе 1861 года неоднократно сравнивалась с позицией таких реакционных деятелей, как П. П. Гагарин,13 сторонник так называемого "нищенского надела", "двойной изменник народа", по определению Герцена.
В названных выше работах не учитывается эволюция взглядов Н. И. Тургенева в период революционной ситуации конца 50-х-начала 60-х годов. В этот период Н. И. Тургенев изменил свое отношение к целому ряду общественных явлений в России, в частности к реформаторской деятельности Сперанского,14 к собственным аграрным проектам, основанным на идее безвозмездной передачи крестьянам трети помещичьего надела. Оставаясь убежденным противником революционного вмешательства, Н. И. Тургенев, разочарованный, по собственному признанию, результатами практического применения своих аграрных идей в принадлежащем ему тульском имении, в ряде вопросов пересмотрел свою прежнюю позицию по отношению к задаче освобождения крестьян. Убедительным доказательством этого является публикуемая нами статья Н. И. Тургенева, демократические тенденции которой не подлежат сомнению.
Эта статья, по всей вероятности, предназначалась для "Колокола", на страницах которого в 1858-1863 годах неоднократно выступал Н. И. Тургенев.15 К этому же времени относится переписка между Н. И. Тургеневым и издателями "Колокола". В первые же дни после обнародования манифеста А. И. Герцен и Н. П. Огарев обратились к Н. И. Тургеневу с дружеским приветствием, отвечая на которое Тургенев повторил часть своих критических суждений по адресу реформы.16
Связь Н. И. Тургенева с "Колоколом" поддерживалась и через И. С. Тургенева. Однако статья о приостановке манифеста не была опубликована на страницах этого издания. По-видимому, автор, со дня на день ожидавший публикации манифеста по сведениям, поступавшим из Петербурга, затянул отправку рукописи в Лондон. Доказательством этому служит записка И. С. Тургенева к Н. И. Тургеневу, приведенная нами в начале сообщения. В свете вышеизложенного несомненно, что именно эту статью о приостановке объявления манифеста имел в виду И. С. Тургенев, выражая свое одобрение автору. Учет времени совместного пребывания в Париже Н. И. Тургенева и И. С. Тургенева, а также сопоставление записки с другими письмами И. С. Тургенева к семье Тургеневых,17 позволяют установить, что она была написана в воскресенье 5/17 марта 1861 года, т. е. в день провозглашения манифеста. Сведения об этом дошли до Парижа на следующий день.18 Естественно, что прямой повод для напечатания статьи Н. И. Тургенева этим устранялся, и она так и не увидела свет.
Легко представить себе, каким волнующим событием для обоих Тургеневых была долгожданная весть, встреченная ими далеко за пределами родины. В письмах к друзьям И. С. Тургенев подробно описывает, как прошел этот день. "Мы здесь третьего дня отпели молебен в церкви, - пишет он в письме к А. И. Герцену от 14/26 марта 1861 года, - и поп произнес нам краткую, но умную и трогательную речь, от которой я прослезился, а Ник. Иванович Тургенев чуть не рыдал. Тут же был и старый кн. Волконский (декабрист). Много народа перед этим ушло из церкви".19 Сохранилась еще одна, не опубликованная до настоящего времени записка И. С. Тургенева к Н. И. Тургеневу, относящаяся к тому же периоду. Написана она, как это устанавливается по содержанию и по помете "понедельник", на следующий день после молебна - 13/25 марта 1861 года. В ней говорится:
   

"Почтеннейший Николай Иванович,
   
я сам не знаю, сколько и кому надо заплатить. Это я узнаю от кн. Долгорукова (старика), который этим распоряжается, - и тотчас сообщу Вам. Постараюсь зайти к Вам - потолкуем еще о нашей радости.
   
Преданный Вам
Ив. Тургенев.
   
Понедельник утром".20
   
В записке, как видим, речь идет о денежных расчетах за молебен. Упоминаемый Долгоруков-старик (в отличие от П. В. Долгорукова, также находившегося в Париже) - это кн. С. А. Долгорукий, служивший в Петербурге секретарем комиссии прошений в императорской канцелярии. С 1857 по 1862 год он находился в отставке по болезни, жил за границей (в Италии), а в феврале 1861 года приехал с С. Г. Волконским в Париж.21 С. А. Долгорукий был знаком с Н. И. Тургеневым, состоял с ним в переписке и способствовал официальной реабилитации Н. И. Тургенева в России.22 Записка И. С. Тургенева к Н. И. Тургеневу, содержащая сведения об С. А. Долгоруком, дополняет представление о русском окружении писателя в Париже в период провозглашения манифеста 1861 года, а также представляет определенный интерес как последнее известное нам звено в истории переписки писателей, посвященной теме крестьянской реформы в момент ее свершения.
Ниже публикуется текст статьи Н. И. Тургенева от 19 февраля/3 марта 1861 года.23
   

-----
   

Статья о (временной) приостановке объявления манифеста 19 февраля 1861 г.
   
Все ожидали, что сегодня, 19 февраля/3 марта, будет обнародован манифест об освобождении крестьян. Ожидания не сбылись. Ген. губ<ернато>р Сп-бургский объявил, что никакого манифеста об освобождении в сей день издано не будет.24
Откуда, от кого вышло это бедовое решение? От тех ли, кои, находя приготовленное учреждение о новом порядке вещей неудовлетворительным, намерены его улучшить для вящего блага крестьян и помещиков; или от тех, кои упорно и слепо противоборствуя освобождению, просто желают дальнейшего, безотчетного отлагательства, лаская себя столь же преступными, как и тщетными надеждами, что, затянув дело, они выиграют время и что могут случиться такие происшествия, кои не позволят правительству устремить все потребные силы на приведение в действо столь для них ненавистного освобождения?
Из сих двух предположений ничто не позволяет нам остановиться на первом. Наши так называемые государственные люди, заседающие или в главном крестьянском комитете, или в государственном совете, и коим, без сомнения, надлежит приписать эту несчастную остановку в обнародовании манифеста, все эти лица вообще не отличили себя по сию пору никаким особенным усердием к великому и святому делу, предпринятому императором Александром II. Все они, едва ли с одним или двумя исключениями, решительно противились освобождению. Это ясно доказывается запискою министра внутренних дел, напечатанною в "Материалах для истории крестьянского вопроса",25 запискою, в коей министр представляет государю, что огромное большинство, оказавшееся в губернских комитетах противным делу освобождения, поддерживается и покровительствуется главными сановниками в Сп-бурге, а именно членами главного крестьянского комитета.
Таким образом, мы находим себя в необходимости признать не только, что несчастная остановка была внушена духом сопротивления праведному делу освобождения; но сверх того, что ответственность в сем деянии падает на верховных государственных сановников, коих благий государь призвал к себе на помощь для совершения сего великого дела. Эта ответственность ляжет на них тяжело и пред современниками, и пред потомством. Легко быть может, что они сами не чувствуют и не понимают всей важности сей ответственности. Живя в узком кругу официальной, служебной русской жизни, дыша в душной атмосфере канцелярской или придворной, чуждые всему живому, всему высокому, благотворному в управлении государственном, чуждые даже самым массам народным, их верованиям, их стремлениям, надеждам, их справедливым ожиданиям, они, полагаясь на кротость и на долготерпение народа (в чем, надеюсь, они и не ошибутся), спокойно и хладнокровно пишут и издают приказы, указы, постановления, объявления, учреждая комиссии, комитеты, вызывая депутатов и в губернии, и в столицу; то вдруг оживляя бедный и угнетенный народ каким-нибудь радостным словом, благим обетом, то угрожая всею строгостию законов (т. е. ужасными истязаниями) непокорным, коих между тем не является. Для таких людей все состоит в издании какого-нибудь постановления, предписания или указа. Четыре года народ ждал освобождения. Приказ Сп-бургского военного губернатора, в двух словах, предписывает не ожидать ничего. И дело в шляпе! Так эти господа понимают управление государственное!
Итак ответственность остановки в деле освобождения падает на верховных сановников государственных. Дабы довести это до очевидности, стоит только вспомнить ход сего дела. Оно возникло вследствие слов, сказанных императором дворянству в Москве. В сих словах государь обратил внимание дворянства на необходимость уничтожения крепостного права. Они были достопамятны особенно простым, ясным, но смелым, честным и в полной мере здравым, справедливым и великодушным замечанием, что "лучше начать дело сверху, нежели ожидать, чтобы оно началось само собою снизу".
Изрекать хвалы государю самодержавному для честного человека всегда затруднительно. Недаром сказал Державин:
   
Раб и похвалить не может:
Он лишь может только льстить! 2в
   
Не менее того, обстоятельства, в которых Россия теперь находится, требуют, чтобы мы прямо и честно отдали должную справедливость великодушному и мудрому поступку Александра И. Вспоминая исторические примеры, мы не находим ни одного, в коем какой бы то ни было властитель изъявил пред народом с такою ясностию, с такою твердостию и честностию свою задушевную мысль, указал так просто и смело на корень зла, губящего государство, и с такою откровенно-стию призвал других к соучастию в отстранении зла и в совершении добра.
В этот незабвенный день император исполнил во всем совершенстве долг свой как император и как человек. Все, что зависело от пего, он сделал. Он изъяснил, в чем состоит дело; он указал цель, к которой надлежит стремиться для спасения государства. Дальнейшее развитие благих его намерений, приведение оных в исполнение, естественно, должно было быть возложено на министров, на государственный совет и т. п.
Все обстоятельства хода сего дела теперь известны. Мы ясно видим из напечатанных за границею "Материалов", что государь с самого начала до конца, т. е. до окончания трудов редакционных комиссий, действовал всегда неуклонно, с твердою последовательностию, с просвещенным и неутомимым стремлением к предположенной цели. Одним словом, он остался верным в полном смысле самому себе и святому делу, им предпринятому.
Прежде всего был учрежден комитет из главнейших сановников государственных. Государь предложил им дело и спросил: признают ли они поставленный им вопрос освобождения своевременным и необходимо подлежащим ясному и окончательному разрешению, согласному с благом крестьян и государства. Все или почти все сознали необходимость освобождения. Не менее того дело плохо подвигалось вперед. Скрытое, но между тем всеми понимаемое сопротивление членов комитета видам государя достаточно изъясняет эту медленность или неуспешность в ходе дела; не говоря уже о том, что члены комитета вообще и в особенности делопроизводители оного оказались весьма мало способными к совершению дела столь важного и многосложного. Надлежало искать иных средств, иных орудий для достижения предположенной цели. Выбор людей был весьма затруднителен. Но и здесь праведность и твердость его намерений помогли государю. Он поверил дело Ростовцеву и не ошибся: могила Ростовцева это доказывает. Ростовцев не изменил государю. Принявшись за дело честно, горячо, он с начала до последнего издыхания остался верным сему святому делу, стремясь привести его к желаемому концу во что бы то ни стало. Это стремление стоило ему жизни. Когда-нибудь освобожденные миллионы узнают это жертвоприношение и благословят память падшего их ходатая! 27
Что г-н Ростовцев весьма мало знал и понимал дело, ему порученное, в этом нет никакого сомнения, и напечатанная переписка его с императором из-за границы, 28 равно как и различные записки, им составленные, достаточно в том нас удостоверяют. Несомненно также и то, что, подобно всем малосведущим в известных предметах людям, он не мог подозревать всей своей несведущности и по тому самому мнил, что он понимает все, что нужно для обработания дела, и весьма мало был расположен изыскивать и соображать как мнения других людей, вне его сферы выражаемые, так и свидетельства опыта, ознаменовавшиеся в иных государствах, о чем г-н Р<остовцев> не имел никакого понятия.
Несмотря на это, одаренный умом и сметливостью, одушевляемый чистым усердием в исполнении возложенной на него обязанности государем, г. Р<ос-товце>в немедля решился отступить от обыкновенной нормы учреждения чиновничьих комитетов и комиссий, состоящих постоянно, с одной стороны, из безграмотных генералов, тайных и д. т. советников и, с другой, из знающих писать одни только канцелярские бумаги секретарей. Он призвал к участию в деле по возможности всех тех лиц, на коих некоторым образом указывало общее мнение. Лица сии были или чиновники, или члены губернских комитетов, или просто ученые и писатели, занимавшиеся вопросами, прикосновенными к тому, который подлежал обработке и разрешению.
Продолжительные и ревностные труды редакционных комиссий заслуживают великого уважения и признательности от всех людей благонамеренных. Смотря со стороны и издалека, казалось бы, что редакционные комиссии могли принять в труде своем основания более ясные, более широкие, более прямые и, следственно, более удовлетворительные и благотворные. Но когда мы вспомним ту атмосферу, в которой жили и трудились эти редакционные комиссии, тот антагонизм, который противудействовал им со всех сторон; когда мы вспомним, что сам Ростовцев пал, наконец, жертвою сего неугомонного, пенасытного антагонизма; то мы, по совести, должны согласиться, что редакционные комиссии при такой неприязненной обстановке сделали все, что только возможно было сделать, и притом заметить, что и таким успехом мы опять-таки обязаны неизменной благости и твердости государя, который поддерживал Ростовцева; а Ростовцев, в свою очередь, давал силу и доверенность к самим себе членам комиссий.
Что касается до нас лично, то мы, конечно, находим окончательные положения редакционных комиссий неудовлетворительными, не потому только, что они представляют много затруднений в исполнении, но особенно и преимущественно потому, что самое совершение освобождения крестьян весьма недостаточно обеспечивается оными. Особенно не нравится нам то, что сии постановления беспрестанно говорят об освобождении крестьян, следовательно о праве перехода с одного места на другое, между тем как крестьяне остаются прикрепленными к земле обязанностию платить выкупный оброк и сверх того подушным окладом и рекрутскою повинностию в настоящем ее виде. Много говорится также о вольном груде, столь благотворном и для самих крестьян, и для государства вообще, между тем как и тени настоящего вольного труда нельзя найти в сих постановлениях. Но что же делать! Если после столь честных и ревностных действий председателя редакционных комиссий, если после столь здраво избранных членов сих комиссий труд их представляется неудовлетворительным, то следует заключить, что, вероятно, в России совершенно невозможно было достигнуть лучше предположенной цели. По крайней мере нет никакого основания предполагать, что какие-нибудь новые комитеты и комиссии могут привести нас к чему-нибудь более удовлетворительному.
Без сомнения было еще средство искать содействия вне официальной или правительственной сферы. Можно и должно было обратиться к гласности печати. Г-н Р<остовцев> сделал на сем пути первый шаг печатанием 2 или 3 т. экземпляров протоколов редакционных комиссий.29 И мы здесь заметим, что, по нашему убеждению, эта хотя весьма ограниченная известность того, что делалось и происходило в комиссиях, долженствовала много способствовать спокойствию умов в продолжение многолетнего ожидания.
Давно уже было сказано, что у всех несравненно более ума, нежели у одного, какой бы гений этот один ни был. Свободное обсуждение предмета освобождения в печати могло бы весьма много помочь успеху дела и привести в разрешении к лучшим результатам. Известно, что в продолжение некоторого времени наша журнальная литература могла довольно свободно обслуживать это дело. Появились новые журналы, исключительно занимавшиеся рассмотрением предмета освобождения.30 Польза сей полемики была очевидна. Если вопрос крестьянский проник, наконец, в умы и в понятия людей в России, то сим мы обязаны особенно нашей журнальной литературе. Если иные воззрения на предмет были плохи, слабы, неточны, неверны, то другие были и основательны и правдивы, и особенно поучительны. Все вообще были добросовестны. Наконец, справедливость заставляет признать, что все сии обсуждения, воззрения, исследования всегда оставались в пределах строгой умеренности. Но сия терпимость свободы печати не продолжилась и была прекращена. Журналы, единственно по сему предмету возникшие, исчезли. Другие пустились в бесконечные разглагольствования об Италии, о Гарибальди, о Сирии, об Австрии и пр. и up.
Как бы то ни было, проект, составленный редакционными комиссиями, хотя неудовлетворительный в некоторых отношениях, хотя и оконченный без влияния и содействия общего мнения, выражаемого более или менее свободною печатаю, - этот проект, сущность коего выражена в предсмертном донесении Ростовцева императору,31 - мог бы, быв обращен в закон, привести дело к желаемому концу. Как помещики, так и крестьяне, встречая какие-либо затруднения в приведении в действо некоторых постановлений сего проекта, или слишком многосложных или вовсе неудобоисполнимых, по всем вероятностям, предпочли бы в собственных выгодах устроить свои взаимные отношения дружелюбно, по обоюдному соглашению. Для правительства не было бы никаких причин препятствовать таким обоюдным сделкам: оно могло бы ограничиться наблюдением, чтобы крестьяне не подверглись условиям, слишком для них невыгодным. Скажут, что помещики и крестьяне всегда могли заключать полюбовные сделки. Так, конечно. Но при каких обстоятельствах, в каком обоюдном положении? При таких обстоятельствах и в таком положении, когда одной стороне предоставлялись все права, а другой только все обязанности? Теперь было бы иначе. Получив законом право на личную свободу и на выкуп своего поземельного надела, крестьянин мог на сем основаиии требовать иных условий, нежели прежде. Если бы помещик предлагал крестьянину условия, гораздо менее выгодные в сравнении с тем новым положением, в каковое он был поставлен законом, то крестьянин имел право требовать исполнения новым постановлением предписываемого. Правительство с своей стороны могло бы различными средствами способствовать сему устроению. Оно могло бы, например, предоставить в различных местностях империи пустопорожние земли для населения крестьян, кои не могли уладиться с своими помещиками. Такое совместничество правительства могло бы в некоторых случаях умерить слишком невыгодные условия со стороны помещиков. Если бы у нас управление государственных имуществ было таково, каковым оно быть долженствует, то давно уже все земли, могущие служить для населения в различных частях государства, были бы приведены в надлежащую известность; так что и помещики и крестьяне знали бы теперь, сколько таких земель находится в каждой губернии и даже в каждом уезде.
Итак, постановления, редакционными комиссиями начертанные, были бы величайшим благодеянием для России, осуществляя более или менее успешно великую цель освобождения крестьян с землею.
Мы желали бы остановиться на сем заключении о труде редакционных комиссий. К несчастию, мы не можем не указать и указать с глубокою горестию на отвратительное, на гнусное постановление о розгах,32 коим подвергаются освобождаемые люди, освобождаемые женщины!
Что должны мы думать о нашей родной земле, которую мы любим всеми чувствами, всеми силами души, когда мы видим, что между 15 или 20 людьми, избранными- и здраво избранными, между самыми образованными и просвещенными нашлась половина, которая, совещаясь об освобождении самого достойного, самого почтенного сословия в государстве, присудила предоставить бывшим помещикам освобожденных крестьян - или кому бы то ни было - проклятое право сечь их розгами, сечь женщин розгами! Можно еще понять, что помещики, набив, так сказать, руку и защищая помещичье право, придерживаются и плетей и розг. Но те, кои пишут законы? О! Это непостижимо. И если бы это было постижимо, то тогда неминуемо следовало бы заключить, что бедная Россия стоит ниже всех не только христианских, но даже и магометанских народов. К такому заключению мы никогда, никогда на придем.
Здесь-то наиболее мы сожалеем, что печатная гласность была остановлена. Она вразумила бы более ветреных и нерассудительных, нежели жестоких редакторов и удержала бы их от такого дикого, отвратительного постановления. В доказательство мы сошлемся на одну статью, помещенную в "Московском вестнике", когда была еще возможность писать о сих предметах.33 Таких или подобных статей явилось бы множество, ибо новейшая русская литература шла в сем отношении путем правды и чести.
В заключение скажем: в великом деле освобождения крестьян государь сделал все. Его советники, его министры, члены государственного совета, члены главного комитета не сделали ничего и хуже нежели ничего, быв причиною последовавшей остановки в обнародовании манифеста. Ему честь и слава; ему благословение миллионов и потомков этих миллионов. Для них - тяжкая ответственность пред людьми и пред богом!
   
19 февраля/3 марта 1861 г.
   
   
1. Тургенев и его время. Первый сборник, под ред. Н. Л. Бродского. М.- Пгр., 1923, стр. 219.
2. Там же, стр. 215.
3. Там же, стр. 215-216.
4. Там же, стр. 216.
5. Сборник общества исторических, философских и социальных наук при Пермском университете, вып. I. Пермь, 1918, стр. 126 (перевод с франц.).
6. Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену. Женева, 1892, стр. 137; дата уточнена в академическом собрании писем И. С. Тургенева, т. IV (подготовлен к печати).
7. Там же.
8. Там же, стр. 140-141; дата уточнена. Подробные сведения о задержке публикации манифеста приводятся в статье Ш. М. Левина "Кризис феодально-крепостнической системы. Общественное движение в Петербурге накануне отмены крепостного права" (Очерки истории Ленинграда, т. II, Изд. АН СССР, М.-Л., 1957, стр. 67-68).
9. А. И. Герцен, Собрание сочинений в тридцати томах, т. XV, Изд. АН СССР, М., 1958, стр. 33.
10. Там же, стр. 52-53.
11. М. П. Евсеев. Экономические взгляды Н. И. Тургенева. Автореферат. Томск, 1954, стр. 10.
12. История русской экономической мысли, т. I, ч. II. Соцэкгиз, М., 1958, стр. 177.
13. В. Семевский. Тургенев Николай Иванович. В кн.: Энциклопедический словарь, т. XXXIV, изд. Брокгауза-Ефрона, СПб., 1902, стр. 106-113; Г. Вернадский. Письмо Н. И. Тургенева по крестьянскому вопросу 1859 г. В кн.: Сборник общества исторических, философских и социальных наук при Пермском университете, вып. I. Пермь, 1918, стр. 122.
14. См.: В. М. Тарасова. О неопубликованной рукописи Н. И. Тургенева "Замечания на книгу М. Корфа "Жизнь графа Сперанского"". "Вопросы истории", 1956, N11, стр. 128-132; Г. II. Сладкевич. Проблема реформы и революции в русской публицистике начала 60-х годов. В кн.: Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. Изд. АН СССР, М., 1960, стр. 517-519.
15. См.: "Колокол", 1858, 1 июля; 1859, 15 апреля; 1860, 1 мая; 1862, 5 июня; 1863, 1 февраля.
16. См. письмо Н. И. Тургенева к А. И. Герцену и Н. П. Огареву от 30 марта 1861 года (Памяти декабристов. Сборник материалов, ч. III. Л., 1926, стр. 99).
17. В письме И. С. Тургенева к К. Тургеневой от 28 февраля/12 марта 1861 содержатся сведения о предстоящей встрече писателей в субботу 4/16 марта 1861 года.
18. Тургенев сообщает об этом в письме к П. В. Анненкову от 6/18 марта 1861 года ("Вестник Европы", 1885, N 4, стр. 480); сохранилась также неопубликованная записка И. С. Тургенева к Н. А. Кочубею от 5/17 марта 1861 года. Из ее содержания явствует, что факт провозглашения манифеста в этот день еще не был известен автору. Газеты опубликовали его текст 6/18 марта 1861 года (Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, ф. 187, N 65).
19. И. С. Тургенев, Собрание сочинений в двенадцати томах, т. 12, Гослитиздат, М., 1958, стр. 322.
20. Государственный исторический музей, ф. 173, N 17.
21. Архив Раевских, т. V. Пгр., 1915, стр. 124, 252-253.
22. См. об этом: Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, ф. 309, NN 3985, 4127, 4130.
23. Там же, N 1893.
24. "Северная пчела", 1861, N 39, 17 февраля.
25. Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России в царствование императора Александра II, т. II. Берлин, 1860, стр. 260.
26. Строки из стихотворения Г. Р. Державина "Храповицкому".
27. Я. И. Ростовцев, находясь на посту председателя редакционных комиссий, умер после тяжелой болезни 6/18 февраля 1860 года. Сведения о последнем периоде его деятельности, сопровождавшейся борьбой с оппозиционными реформе дворянскими группировками, а также о его болезни и смерти приведены в названных выше "Материалах для истории упразднения крепостного состояния..." т. II.
28. Материалы для истории упразднения крепостного состояния..., т. I, стр. 380-407.
29. Журнал общего присутствия комиссии для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости. СПб., 1860.
30. "Журнал землевладельцев" (1858-1859), редактор-издатель Алексей Дмитриев, вышло 24 номера; "Сельское благоустройство" (1858-1859), специальный отдел "Русской беседы", редактор А. И. Кошелев, издание прекратилось на 2-м номере в 1859 году.
31. Материалы для истории упразднения крепостного состояния..., т. II, стр. 367.
32. Пункт 102-й "Общего положепия о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости" гласил: "Волостной суд властен приговаривать виновных лиц, от телесного наказания не изъятых, к наказанию розгами до 20 ударов".
33. Н. Данилов. Нечто о той "свободной предусмотрительности", с которой иные наши соотечественники "готовятся итти к источнику правды и чести, - с пониманием собственных и общественных польз". "Московский вестник", 1859, N 3.

Отношение к пушкинской характеристике декабристов. 

«Особый интерес представляет мнение декабристов (к 10 главе «Евгения Онегина»). К сожалению, сведения на этот счет крайне скудны, так как неопубликованные, тщательно зашифрованные отрывки десятой главы, посвященные сибирским декабристам, остались неизвестны. Тем больший интерес представляет отзыв Н.И. Тургенева, которому А.И. Тургенев переслал в эмиграцию посвященную ему строфу. Связанная с этим переписка была изучена академиком В. Истриным и опубликована им в Журнале Министерства народного образования (Новая серия. XLIV. 1913. № 3). Александр Иванович прочел пушкинские строки как апологию деятельности брата и явно хотел порадовать изгнанного брата («Есть тебе и еще несколько бессмертных строк о тебе», «есть прелестные характеристики Русских и России»). Ответная реакция Николая Тургенева может озадачить современного исследователя: он крайне разгневался. Он писал: «Сообщаемые Вами (между братьями Тургеневыми соблюдалась субординация эпистолярного этикета: к старшему брату, заменявшему отца, оба младших обращались на вы», он же писал им «ты») стихи о мне Пушкина заставили меня пожать плечами. Судьи, меня и других судившие, делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, цивилизации. Это в натуре вещей. Но вот являются другие судьи. Можно иметь талант для поэзии, много ума, воображения, и при всем том быть варваром. А Пушкин и все русские, конечно, варвары. У одного из них, у Ж<уковско>го, душа покрывает и заменяет неудобства свойственного Русскому положения».

Реакцию Н.И. Тургенева можно было бы счесть данью минутному раздражению, вызванному тем, что сам он в это время хлопотал о пересмотре своего дела и не был заинтересован в упоминании в ряду других декабристов, и усугубленному впечатлением от стихотворений Пушкина периода польского восстания. Однако соображения эти нельзя признать решающими. Впечатление от письма брата со стихами Пушкина оказалось слишком глубоким и болезненным. Уже совпадение выражения А.И. Тургенева о том, что в десятой главе «есть прелестные характеристики Русских и России», с заглавием, которое Н.И. Тургенев поставил на титуле своих мемуаров: «La Russie et les Russes» («Россия и Русские»), привлекает внимание. Однако это можно было бы почесть случайным совпадением, если бы не более существенная перекличка. В письме брату, отводя любое мнение оставшихся в России соотечественников (и в том числе Пушкина) как варварское, Н.И. Тургенев писал: «...покуда Дикий в лесах, дотоле он не в состоянии и особенно не в праве судить о людях, коим обстоятельства позволили узнать то, чего в лесах знать невозможно. Мне всегда приходит в голову американец Hunter, воспитанный между дикими, но после образовавшийся в Англии. Видя суждения Русских обо мне, мне всегда кажется, что в подобном моему положении был бы Hunter, если б его дикие судили о нем. А он еще и любил своих диких, чего я о себе, конечно, сказать не могу. Если бы суждения обо мне Русских имели для меня какую-нибудь значительность, то я начал бы писать мои мемуары (курсив мой. – Ю.Л.)». Это место почти дословно Н. И. Тургенев повторил в «России и Русских» (цит. по русскому переводу, М., 1915): «Я вспоминаю, что в первые годы моего изгнания, когда я находился в Англии, мне попалась недавно изданная книга, в которой ее автор, по фамилии Hunter, рассказывал историю своей жизни. Родившись в Канаде, на окраине страны, он еще маленьким ребенком был похищен дикарями. Они усыновили его. Выросши среди нравов и обычаев своей новой родины, он, в конце концов, полюбил ее, подобно тому, как любят родные места. Достигши 17 или 18 лет, он во время одного набега попал в руки жителей Канады и остался среди них <...>. От меня далека мысль стараться установить какую-либо аналогию между Hunter’ом и мною, и еще менее между русскими и этими дикарями; но, чтобы указать характер моих размышлений по поводу моего процесса, я должен сознаться, что часто, думая о Hunter’е, я говорил себе: «Если бы случайно, после его возвращения в Канаду, дикари, которых он покинул, решили приговорить его к смертной казни, что тогда он подумал бы о них?» И вот, я готов был думать по поводу смертного приговора, произнесенного надо мною, то именно, что, по всем вероятиям, Hunter подумал бы по поводу подобного приговора».

Совпадение хода мысли и текстуальное тождество ссылки на книгу Hunter’а позволяет утверждать неслучайный характер связи между письмом Н.И. Тургенева от 20 августа 1832 г. брату и замыслом книги «Россия и Русские». Видимо, суждения соотечественников все же имели для Н.И. Тургенева «какую-нибудь значительность».

Что же послужило причиной раздражения Николая Тургенева? Бесспорно, она заключается в ускользающем и от людей типа Александра Ивановича Тургенева, и, уж тем более от наших современников, но болезненно почувствованном Н. И. Тургеневым налете иронии. Уже фраза:

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян –

задевала больное место движения и указывала на утопичность его планов. Когда писалась десятая глава, Лунину было за сорок лет, к давнишней славе бретера и повесы давно уже прибавился ореол героической личности, мыслителя, каторжника с гордо поднятой головой. Достаточно без предубеждений сопоставить с этим образом фигуру вдохновенно бормочущего «друга Марса, Вакха и Венеры», чтобы почувствовать иронию и близорукость такого взгляда. Да и меланхолически обнажаемый кинжал, и еще в соседстве с пушкинским чтением ноэлей, выглядел не очень героически и совсем не столь уж опасно для тиранов. Конечно, этот налет иронии не может быть сравнен с убийственно сатирическими словами в адрес Александра I. Нельзя не заметить, что при переходе к югу ирония как бы сходит на нет.

В тексте есть еще одна странность: события 1812 г. даны в каком-то сниженном ключе, а упоминание «русского Бога» как одной из возможных причин победы после известных стихов Вяземского звучало, по меньшей мере, двусмысленно. Пушкин всегда писал о Тильзите с глубокой горечью:

Тильзит!.. (при звуке сем обидном

Теперь не побледнеет росс)... (II, 215)

Это и интонационно, и по смыслу весьма далеко от упоминания о том, как

...не наши повара

Орла двуглавого щипали

У Б<онапартова> шатра. (VI, 522)

На этом фоне бросаются в глаза героико-патетические интонации строк о Наполеоне:

Сей муж судьбы, сей странник бранный

Пред кем унизились ц<ари>... (VI, 522)

Следует различать сатиру в адрес власти и ее клевретов и иронию, направленную в дружеские, а иногда и в глубоко уважаемые мишени. Почему А. И. Тургенев не увидел в стихах ничего обидного, а Н.И. это почувствовал? Потому что стихи эти не задевали ни благородства, ни добрых намерений декабристов. Они лишь ставили под сомнение серьезность их действий. А Александр Иванович Тургенев сам считал путь заговоров несерьезным и уверял себя и окружающих, что брат его никогда заговорщиком не был, а стремился лишь к мирной европеизации России и мирному уничтожению позорного рабства крестьян, как всякий просвещенный и благонамеренный человек.

Ю.М. Лотман. «О композиционной функции десятой главы «Евгения Онегина».