1 сентября] 1820. СП[етер]бург. *)

    *) Архив, No 2373, лл. 18-19.
       Мы получили письма твои, любезной Сергей: одно через Варшаву, другое от 2/14 августа. В последнем ты пишешь о Малышевой. Она умерла в Париже, будучи очень долго больна и долго находясь в опасности. Муж везет тело ее сюда. Он просил нас через кн[язя] Сер[гея] Труб[ецко]го доставить ему позволение провести тело через границу, что брат и сделал, а я вчера уведомил о том Трубецкого. Каверин, Петр, я думаю, уехал уже теперь к ним же, в Париж. Малышев выехал было из Парижа, но в Mo вывалили их экипаж и Каверина сестра ушиблась. Потому М[алышев] возвратился в Париж. Он безутешен, как пишет мне Трубецкой.
       Михайло П[етрович] опять в Париже. Ожидает отсюда остальных своих денег, чтобы возвратиться в Россию. О книгах твоих мы не имеем никакого известия. Я не помню, кому ты их поручил отправить. Есть ли одному только Мериану, то это плохо; ибо он, кажется, худой комиссионер. Я писал к нему дня за два до получения твоего письма, чтобы он уведомил меня: кто твои книги отправляет, где они, и как их отправить, есть ли они еще в Париже.
       Первое твое письмо заставило нас пожалеть о теперешнем твоем положении. Я думаю более всего теперь надобно тебе стараться побывать в Греции, Египте, Иерусалиме; и, сделав это, думать о другом месте. После твоего определения открылись ваканции в Вене, в Лондоне. В Вену, говорят, назначают Кудрявского, архивариуса. Все, говорят, к лучшему. Не знаю почему и к какому лучшему ты попался в К[онстантино]поль. Что твой министр? и что чума? Напрасно ты нас не намерен уведомлять о ней.
       У нас нет ничего нового. Мы дышим новостями европейскими. Ими только у нас и занимаются. О своем, даже о важном, никто не заботится. Вчерашние Гамб[ургские] газеты содержат в себе речь прокурора в верхнем парламенте, по процессу королевы. Удивительное дело! Как министры решились публично говорить о всех этих нелепостях и мерзостях?1 Во Франции открыт новый заговор. Но по сие время известия о нем сбивчивы и неполны. Здесь прошел слух о каких то арестациях в Берлине;: но несправедливо.
       Все говорят, что будет конгресс, но неизвестно где.
       В Монитере помещено рассуждение о различиях революций гишпанской и неаполитанской. Тут есть справедливые мысли.2
       Мы получили на сих днях ящик с книгами, принадлежащими Гагарину. Они отправлены, кажется, книгопродавцем Руссо.
       Я все еще не совсем свободен от М[инистерст]ва ф[инансо]в. М[инист]р, как я слышал, представил о моем увольнении. Думаю,, что скоро получится разрешение.

    Прости, весь твой Н. Т.

30 сентября. [1820 г.].*)

    *) Архив, No 2373, лл. 22--23.
       Сегодня мы получили письмо твое от 1 сентября. Спасибо за описание праздника, ибо я вижу, что чумы у вас нет. Теперь как пишут, показалась желтая горячка в Кадиксе. Это тоже род чумы, или зараза. Куда ее бросило: из К[онстантино]поля в Кадикс! Здесь очень мало занимаются политикою. По крайней мере с новыми известиями из Европы число посетителей газетной комнаты в клобе не увеличилось. Бостон и биллиард, все попрежнему, занимает наших соотчичей изключительно. -- Причина моего выхода из М[инистерст]ва ф[инансо]в была согласна правилам. Поручая мне работу sur l'enregistrement и le timbre, он просил меня поспешить окончанием, и сказал, что она будет рассматриваться, в моем присутствии, в его частном комитете. Я сделав, отдал проект мой министру. Он сказал, что сам прочтет. Вероятно не читал. А через год отдал Кайсарову М[ихаилу] Схергеевичу] и поручил сделать тоже. Когда сей кончил, то м[инистр] ф[инансов] начал немедленно его работу с ним рассматривать. А мне, в течение сего года, не сказал о моей работе ни слова. Я не сердился за то, что он отдал работу Кайсарову; но зато, qu'il m'a manqué, не говорив мне и не пригласив меня, как он говорил прежде. Эта легкость со стороны м[инист]ра была бы не столь для меня важна, есть ли бы я находился под его начальством по обыкновенному. Но он пригласил, обласкал меня. Он умел тогда не быть гордым. Почему же теперь не захотел быть справедливым? Вот причины. Но сии причины в некотором отношении, были и предлогом. Мне под конец очень наскучила моя должность. В Гур[ьеве] я нашел эгоиста, подобного прочим. Мне с ним трудно было. Он же, обещав сделать что нибудь для моих подчиненных, ничего не сделал. К тому же дела, до 3-го отд[еления] касающиеся, иногда делались в других местах, хотя я в этом, скорее чем во всем другом, извинял министра. Но признаюсь, что иногда он мне кажется очень ненавистным. Иногда же я думаю о нем равнодушно.
       Впродолжение некоторого времени мысль быть губ[ернаторо]м в Симбирске и хотя несколько полезным моей родине нравилась мне, увлекала меня. Но какие средства делать добро? И каково было бы мне теперь при наборе рекрутском, по 4 человека с 500? Губернатор обязан принимать рекрут. Какая обязанность! Она превосходит мои силы. Есть ли бы не было таких обязанностей то можно бы еще решиться, ибо можно хоть сколько нибудь быть полезным. Но другие обстоятельства препятствуют. Нужна опора, ободрение от правительства. Я бы решился еще пожертвовать несколькими годами жизни, есть ли бы был уверен, что сии годы еще в большей скуке нежели здесь, с большими неприятностями проведенные, имели хотя какой нибудь результат. Но и сей надежды не имею.
       За неимением лучших занятий я пишу теперь о жюри. Мне хочется просто и ясно представить сущность суда присяжных, и мимоходом поговорить о порядке уголовного судопроизводства вообще. Я уже написал несколько тетрадей и некоторые места живо чувствовал. Оканчивая каждую тетрадь, я радовался что оставил М[инистерст]во ф[инансо]в и заменил пустые канцелярские занятия занятиями есть ли не полезными для других, то приятными для меня. Давно я не проводил времени лучше, как писав это.1 Труд подкрепляет и утешает нас. Так, но каково искать в труде утешенья, развлеченья? Это значит напиваться до пьяна с горя. Ибо я право с горя тружусь! Я русской человек, и с радости -- трудился бы вдвое! Но этому, кажется, не бывать, и мне с радости не трудиться! Бог знает что предстоит в будущем. Но настоящее тяжело. Тяжело все это видеть и чувствовать, что мы видим и чувствуем. Гр[аф] Вор[онцов], как я слышал, находится теперь в странствиях. Едет из Италии или откуда то в Париж, и из Парижа в Лондон.
       Здесь слышно, что госуд[арь] 5 октября должен был ехать в Тропау. Проэкт закона об уголовном судопроизводстве был предложен польским министерством сейму и отклонен 117 голосами против 3-х. Неужели министры не могли предвидеть такого большинства голосов?2
       Из Франции пишут (в берл[инских] газетах), что правительство хочет преобразовать, reorganiser, армию. Вместо легионов будут полки и проч. Один из последних листов Débats наполнен новыми подпрефектами. От Мериана я давно уже не имел писем.
       Наше правительство делало новый заем в 40 мил[лионов] серебром, через банкиров Бока и Баринга. Как слышно заем не будет однакоже простираться до всей сей суммы. Лучшего, в сравнении с двумя первыми займами, тут то, что правительство отдаст то, что заняло. А прежние займы, будучи в ассигнациях, очевидно, что с возвышением ценности ассигнаций, правительство заплатит более нежели сколько оно заняло.

    Прости, любезнейший. Твой Н. Т.

1 ноября [1820 г.]. *)

    *) Архив, No 2373, лл. 25--26.
       Из письма твоего от 1-го октября я вижу, что я забыл тебя уведомить о получении чубука. Он ни в чем не испорчен, и я препорядочно из него курю, и он стоит в первом месте между чубуками. Трубки и табак я также получил. Еще нам доставил фельдегерь четки, вероятно для московской тетушки. Этот ф[ельд]егерь сказывал мне, что он тебя видал в Буюкдере. Мы получили один, довольно большой, ящик твоих книг. Мериан пишет, что два другие отправил к тебе в К[онстантино]поль. Брат Ал[ександр] Ив[анович] вероятно, доставит тебе с сею же почтою реэстр полученных нами книг. Ты увидишь, что много дефектов. Не находятся ли недостающие книги в твоих ящиках? Уведомь.
       Я было не хотел тебе писать о случившемся здесь произшествии. Но полагаю, что дойдут слухи, неосновательные и все будет увеличено, искажено. Здесь однако же произшествие всем известно в настоящем его виде. За две недели перед сим 1-я рота Семеновского полка просила капитана своего объявить командиру полка, полк[овнику] Шварцу, что им тяжело служить. Капитан уговаривал солдат; но они отвечали, что непременно хотят довести свои жалобы до командира, обещая впрочем исполнять свою службу по обыкновенному. Шварц, обращавшийся с солдатами весьма дурно, вместо того, чтобы явиться пред солдат и прекратить все или уговорив солдат или выйдя в отставку, жаловался, что солдаты оказались непослушными. Начальство, поспешив видеть в сем деле то, чего в нем не было, отправило всю роту в крепость. На другой день другие роты Сем[еновско]го полка вышли из казарм и когда им командовали строиться, они отвечали, что не могут строиться без головы, требовали, чтобы им возвратили роту, или бы их всех посадили в крепость. Тут оказалось первое непослушание, ибо 1-я рота жаловалась, но не была ослушна. Им сказали, чтобы они все шли в крепость, и они не выстроившись, но без шума, и без малейшего непорядка, пошли все в крепость. На другой день два батальона были отправлены в Кегсгольм и в Свеаборг, а один оставлен в здешней крепости. Два батальона отправлены без всякого конвоя, с своими офицерами. Все они говорили, что готовы служить и все делать, но что Шварц слишком их притеснял. Корпусный командир лишил Шварца команды. Есть ли с одной стороны нельзя не сожалеть о оказавшемся непослушании солдат, то с другой нельзя без чувства видеть 3000 человек, имеющих вид бунтовщиков, спокойно идущих в крепость, без малейшего шуму и беспорядка на улицах. Многие генералы, смотря на них и сожалея о произшествии, до слез были тронуты поведением солдат. Тем все кончилось. После сего теперь наряжена комиссия для исследования дела. Надобно ожидать решения из Тропау. Между прочим послан туда с подробными донесениями адъютант корпусного командира Чаадаев. Иные ожидают строгого решения. Иные напротив. Я надеюсь и желаю сего напротив. Впрочем теперь уже эта история замолкла. Зато в первые два дня ни о чем ином не говорили. Мне кажется поторопились дать сему произшествию более важности, нежели сколько оно в себе, в самом деле, заключало. Подобные истории случались в других полках, но немедленно тут же и прекращались.1
       Этот неприятный эпизод не мешает мне однако же заниматься моею книгою о присяжных; по тому судя, что я уже написал, из этого должна выйти книга. Я воспользуюсь французскою тетрадью "Essai sommaire de la procédure en France", кот[орую] ты оставил здесь, и включу из оной в мою книгу изложение устройства судопроизводства во Франции. Кто ее писал? Я читал Cottu, и прежнюю его книжку, и последнюю, плод его пребывания в Англии.2 Он, кажется, человек недальний, но благонамеренный и беспристрастный. Я заимствовал из него некоторые подробности. Лучшая же книга, и кот[орая] наполнила меня охотою писать о жюри, есть сочинение Филипса, переведенное Контом, известным фр[анцузским] публицистом. Между твоими книгами нет, кажется, ничего о жюри. Законо-искусники, в особенности немецкие, восстают против жюри. Немцы говорят, что им не нужно ни взаимное обучение, ни жюри; потому что у них первоначальное учение и судопроизводство хорошо. Первое имеет справедливость. Последнее, кажется, несправедливо. Впрочем вообще новые политические идеи еще не вкоренились в Германии.
       Со вчерашнего дня напало много снегу и сегодня ездят в санях.
       Какова тебе кажется речь президента неаполитанского парламента? Без буфонства они не на час. Теория договора есть настоящее буфонство; но может быть ясна для итальянских понятий.8
       Газеты все еще пишут о чуме в К[онстантино]поле, прибавляя, впрочем, что она уменьшается.
       Прости, любезнейший!

    Твой весь Н. Т.

30 ноября 1820. *)

    *) Архив, No 2373, лл. 29--30.
       Мы получили вчера письма твои, любезнейший Сергей, от 1-го ноября. Ты ничего не пишешь нам о произществии, известном по газетам, и случившимся с русским министром. Говорят, что янычары нанесли ему какое то оскорбление, и что 12 из них были за сие казнены, а Ага их отставлен. Не тот ли это Ага, y которого вы пили кофе? И что это такое? -- Письма твоего к кн[язю] Вяз[емско]му мы не посылаем; ибо речь, которую ты так хулишь за перевод, действительно им самим переведена. И Карамзин, за сей перевод, в большой претензии на Вяз[емско]го. И так напиши ему другое письмо, не говоря о переводе. -- А мы здесь прожили неделю в больших хлопотах по Совету, куда представлен был проэкт о пресечении продажи людей по одиночке и без земли. Сей проэкт, в Ком[миссии] с[оставления] законов сделанный, был отвергнут Департаментом законов. Надобно было писать объяснение. Не трудно было восторжествовать над Шишковым, писавшим журнал Департамента. Но торжество не в торжество, когда большинство членов разделяют мнения Деп[артамен]та, и хотят драгое право торговать людьми оставить во всей его ненавистной силе. Тут были и другие хлопоты. При рассуждениях в Совете министр юстиции напал, неприличным образом, на Комиссию. Но брат, как член оной, хорошо отклонил нападки, и я примолвил свое словцо. Все будет зависеть от решения государя. Есть однакоже члены и против продажи, и именно гр[аф] Кочубей, более просвещенный и более дело знающий. -- Мы, по крайней мере, с своей стороны все сделали.1
       Решение государя о Семеновском полку: разкассировать весь полк, офицеров (с их гвардейскими чинами) и солдат по полкам армейским, судить виновных, и полковника за то, что не умел сохранить порядка. Вместе {Так в подлиннике.} повелено набрать другой полк из гренадерских дивизий.
       Конгресс из Тропау переносится в Вену.2 Здесь точно не знают, когда возвратится государь. Полагают, что в декабре.
       Ты слыхал, а думаю, о Каразине. На сих днях разнесся слух, что его взяла полиция и посадила в крепость, или отправила в Харьков, место его жительства. Думают, что он опять что нибудь писал к государю и давал советы. Ему уже давно государь запретил писать себе, и за неисполнение сего приказания он сидел уже в Харькове под арестом с неделю. Хотя он и нещастлив, но нельзя не сказать, que c'est un véritable brouillon. Вздор говорит и делает; вероятное пишет. Между тем недавно государь сложил с него долг казне, до 27000 р[ублей] простиравшийся. Каразин читал мне устав, которым он управляет своею деревнею. Я видел, что этот устав должен быть разорителен для крестьян. Харьковские жители подтверждают это. Главная причина его ажитации есть, как видно, самолюбие. Он, в начале царствования, был близок к государю. Никто не удивился его арестации.
       Мы обедали на сих днях у Кривцова. Жена его, кажется, добрая и милая, а он живет, кажется, не по своему состоянию. Ветрен в издержках; но доброй человек.
       Дилижансы, по акциям графом Вор[онцовым] и другими учрежденные, устроены. На сей неделе отправились первые два дилижанса в Москву. Я намерен воспользоваться сим учреждением. В дилижансе 4 места, 2 по 95 р[ублей] и 2 по 56р[ублей]. Занимающие сии последние сидят задом к лошадям.3
       В Москве частные люди хотят завести центральное училище по Ланкастеровой методе; но не имеют еще позволения. Отложено до возвращения государя. Учредители предполагают, чтобы в сие училище посылать из разных казенных селений мальчиков и формировать их в монитеры. Московский ген[ерал] губернатор, человек весьма доброй и не враг просвещения, покровительствует сему рождающемуся заведению. В Туле же, как видно из журналов, заведено училище по Ланкаст[еровой] же методе. Здешнее идет хорошо. Учеников около 500, более и локаль не позволяет.
       Я уже большую часть сочинения о жюри набросал на бумагу. Одна книга меня одушевила -- это Philipps о jury, переведенная Контом. Cottu вздор, так как и прочие французы. В написанной половине находится то, что прямо до jury относится, т. е. изложение теоретическое и порядка jury в Англии и Фр[анции], также и порядка следствия. Это занимает 6 глав. Теперь остается писать об ответственности присяжных (не значущая глава), о наказаниях, о гласности судопроизводства и проч. и наконец кое что, что нахо[дится] в Карамзине, в Судебнике и проч. о русском жюри. Последние три недели я не принимался за это дело, по причине хлопот советских. Иначе все бы кончил, кроме русского ж[юри]. Не знаю как будет печатать. Я хочу dédier мою книгу польскому сейму, в изъявление моего желания, чтобы оно у них было принято. -- Прости!

    Твой весь. Н. Т.4