НОЧЬ ПЕРВАЯ

Сенатская площадь во тьме. Лишь справа горит огнями Зимний дворец, окруженный пушками и усиленными караулами. Слева, в глубине, угадывается памятник Петра I, взметнувшийся над площадью. Он освещается отблесками костров. В их колеблющемся свете видны лица солдат, греющих руки над пламенем. Патрули проводят арестованных, выстраивают их группами и они, обезоруженные и покорные, исчезают в ночи.
На рогожах проносят и волокут к Неве убитых. Оттуда слышны удары кирок об лед, всплески воды, голоса.
На первом плане видны фигуры солдат, дворников в тулупах. Лопатами и скребками они очищают снег, соскребывают кровь с торцов. Засыпают пятна песком. Тяжело волокут по площади каток, придавая ей прежний вид.
Ко дворцу подводят людей со скрученными руками, офицеров и штатских, схваченных только что у себя дома или на улице.
Но вот, всё чаще на площади появляются другие фигуры, звучит иная речь: камергеры, дипломаты, флигель-адъютанты, фрейлины, сенаторы, камер-юнкеры, гофмаршалы, молодые и старые, они спешат на молебен; подходят в одиночку и группами, останавливаются, осматривают площадь, обмениваются репликами.

… Мужество и хладнокровие молодого монарха разительно… Назначен торжественный молебен по случаю спасения государя и империи.
… и эти варвары льстили себя управлять Россией… А их картечью.
… Братья Бестужевы хотели захватить Петропавловскую крепость…
… Что там какой-то Рылеев — сочинитель, Каховский — мелкая дрянь! Цвет дворянства русского замешан! Князья! Трубецкой, Одоевский, Оболенский! Барон…
… в Париже сапожник бунтует, чтоб барином стать, а у нас даже баре революцию делать собрались, — в сапожники захотелось!
… двое:
— Нельзя играть законным престолом как частной собственностью.
— Почему нельзя? У нас в Российской империи всё можно. Погрози нам и смиримся.
… Граф Милорадович прямо от балерины и под пулю…
… Быстро очистили! Говорят, убитых и раненых больше тысячи было…
… Строгое будет царствие… Воскреснет царь Иван Васильевич…
… Ты молчишь, и я молчу. И хорошо делаем…

Скрежет скребков, далекие стоны раненых, резкие команды, французская речь, реплики придворных, бряцание шпор и сабель смешиваются с благолепным хором певчих, который начинает звучать из дворца; там начался молебен.
Сцену пересекают жандармы с саблями наголо. Они ведут корнета лейб–гвардии князя Одоевского. И входят во дворец. В ночь 14 декабря парадные двери Зимнего широко распахивались и для победителей, и для побежденных.
Тьма над площадью сгущается. Гаснут костры.
Издалека отрывочно доносятся слова Правительственного Сообщения. Его читают солдатам.
«… Вчерашний день будет, без сомнения, эпохою в жизни России. В оный день жители столицы узнали с чувством радости и надежды, что государь император Николай Павлович воспринимает венец своих предков, принадлежавший ему и вследствие торжественного и совершенно произвольного отречения государя цесаревича Константина Павловича, и по назначению в бозе почившего императора Александра I и в силу коренных законов империи о наследии престола.
Но провидению было угодно сей, столь вожделенный день ознаменовать для нас и печальным происшествием, которое внезапно, но лишь на несколько часов, возмутило спокойствие в некоторых частях города…
Мятежники построились в батальон-карре перед Сенатом. Ими начальствовали семь или восемь офицеров, к коим присоединились несколько человек, гнусного вида во фраках. Небольшие толпы черни окружали их…
С помощью неба, твердостью правительства ничто не нарушит больше спокойствия столицы… Праведный суд свершится над преступниками…».
Стихают все звуки над площадью. Костры погасли. Ночь над площадью, над Петербургом, над Россией.

ТЬМА.

Залы Зимнего дворца ярко освещены. Дворец напоминает в эту ночь солдатский бивуак, съезжию или полицейский участок. Вводят и выводят арестованных. На полу лужи, следы.
В караульном помещении сидит генерал-адъютант Левашев. Вводят Одоевского.
ЛЕВАШЕВ. Чин и имя ваше?

ОДОЕВСКИЙ. Корнет лейб-гвардии, князь Одоевский, сын Иванов, от роду 23 года.

ЛЕВАШЕВ. Какого вы вероисповедания и каждогодно ли бываете на исповеди у святого причастия?

ОДОЕВСКИЙ. Вероисповедания греко-христианского. На исповеди у святого причастия бываю ежегодно.

ЛЕВАШЕВ. Присягали ли на верность подданства ныне царствующему государю императору?

ОДОЕВСКИЙ. На присяге был, но в душе не присягал.

ЛЕВАШЕВ. Где воспитывались вы? Если в публичном заведении, то в каком именно? А ежели у родителей и родственников, то кто были ваши учителя и наставники?

ОДОЕВСКИЙ. Воспитание получил домашнее. Мать моя была постоянной и почти единственной наставницей в моей нравственности. Больше всего любил науки словесные. По наклонности века наиболее привлекал к истории и политике.

ЛЕВАШЕВ. С какого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей? От сообщества или внушений других, или от чтения книг и сочинений рукописей, и каких именно? Бывали ли за границей?

ОДОЕВСКИЙ. Свободный образ мыслей я заимствовал со времени вступления в военную службу, оказавшись с людьми образованными, делавшими кампанию 1812 года, видевшими жизнь других народов, а также из чтения французских и английских публицистов. В мыслях и действиях руководствовался желанием видеть свое Отечество счастливым.
 
ЛЕВАШЕВ. Кто способствовал у вас укоренению вредных мыслей? У вас обнаружены рукописи, ходившие по рукам в многочисленных списках… Выдержки из какого-то «Горе от ума», стихи разные, «Молитва крестьянина». Это что – Пушкина, Рылеева?

ОДОЕВСКИЙ. Стихи пишу сам, ваше превосходительство. Печатанье находил нужным.

ЛЕВАШЕВ. Но вот что, сударь, – корнет вы или поэт, но я жду незамедлительного ответа. Имена главных заговорщиков?

ОДОЕВСКИЙ. Ваше превосходительство, не превращайте дворец в съезжую. Никого обвинять не хочу, – сам того искал. И выдергивать людей по одиночке не стану.

ЛЕВАШЕВ. Напомню вам: запирательство отяготит вашу участь. Где вы были схвачены?

ОДОЕВСКИЙ. Меня во дворец родной дядька доставил. У него искал я убежища. Он сказал: принимаю тебя под свою защиту, но видно нынче в России донос стал верным средством выбиться в люди. Позвал в баню, а сдал сюда. Надеюсь, что монаршья милость его не обойдет.

Бодрый голос прервал допрос:
— Здорово, ребята!
— Здравия желаем, ваше благородие!
К столу, мимо выстроившегося караула быстро идет драгунский штабс-капитан Бестужев.
БЕСТУЖЕВ. (Левашеву). Ваше превосходительство, штабс-капитан лейб-гвардии драгунского полка Александр Бестужев желает говорить с государем!

ЛЕВАШЕВ (ошеломленно). Бестужев?!

БЕСТУЖЕВ. Да, Бестужев. Что же здесь удивительного?

ЛЕВАШЕВ (вскочил). Господин штабс-капитан Бестужев, вы арестованы! Пожалуйте свою шпагу!

БЕСТУЖЕВ. Извините, генерал, что лишаю вас этого удовольствия. Я уже арестован.

ЛЕВАШЕВ. Кто вас арестовал?

БЕСТУЖЕВ. Я арестовал себя сам. Вы видите, что шпаги при мне нет.

ЛЕВАШЕВ (жандармам). Связать!

Жандармы бросаются к Бестужеву. С грохотом уходят преображенцы – меняется караул.

Позолоченные двери резко распахиваются. В караульное помещение стремительно входит НИКОЛАЙ. Все встают.
НИКОЛАЙ I (еще издали заметив Одоевского). Вот он. Разбойник! Пугачев! (Левашеву) Ты понимаешь! Он меня караулил перед бунтом! (Пристально посмотрел Одоевскому в глаза). Видишь, как молод, а уже совершенный злодей! Только вчера стоял у дверей моих! Жизнь мою охранял и семьи моей! Изменник! (Бестужеву) И вы с этим?

БЕСТУЖЕВ (спокойно). Государь. Прошу вашей аудиенции.

НИКОЛАЙ I (Одоевскому). Ты нарушил присягу! Лейб-гвардеец! Что вас ожидает на том свете? Проклятье! Мнения людей вы можете презирать, но что вас ожидает на том свете – должно вас ужаснуть! Что же вы мне ничего не отвечаете?

ОДОЕВСКИЙ. Что вам угодно от меня, государь?

НИКОЛАЙ I. Я, кажется, говорю вам довольно ясно. Вы должны признаться во всем!

ОДОЕВСКИЙ. Я дал слово, государь, не называть никого.

НИКОЛАЙ I. Что мне с вашим мерзким честным словом!

ОДОЕВСКИЙ. Назвать, государь, никого не могу.

Одоевский обессилено опускается на стул.

ПАУЗА.

НИКОЛАЙ I. Как ты смеешь садиться в моем присутствии?

ОДОЕВСКИЙ. Я устал, государь. У меня нет сил.

НИКОЛАЙ I. Встань, мерзавец!

Одоевский рванулся, как от удара кнутом.
ОДОЕВСКИЙ (гневно). Государь, оскорблять связанного…

НИКОЛАЙ I (отшатнувшись к жандармам). Хорошо ли связан?

Жандармы схватили Одоевского за руки. НИКОЛАЙ I шагнул к Одоевскому. Сорвал с него эполеты, бросил на пол.
НИКОЛАЙ I. Сжечь! А его – в Петропавловскую крепость!

ЗАТЕМНЕНИЕ.

Кабинет Рылеева в полутьме. Горит камин. Рылеев у раскрытого секретера перебирает бумаги. Каховский пьет чай. Встал, отошел к окну.
КАХОВСКИЙ. Еще день не кончился… Как странно… (Повернулся к Рылееву). Мы надеялись на чудо. Чуда не произошло. Надо было прямо идти на дворец, захватить Петропавловку… Лучшие переговоры с Николаем – при пушках, обращенных на дворец.

РЫЛЕЕВ. Поздно сейчас об этом говорить, поздно…

Вбегает Настенька, дочь Рылеева.
НАСТЕНЬКА. Папенька, можно я подле вас побуду?

РЫЛЕЕВ (берет на руки). Спать пора, Настенька. Пойдем к маме.

Уносит и тут же возвращается. В дверях появляется Пущин в запорошенной снегом шинели.
КАХОВСКИЙ. Пущин! Кого видел, откуда ты?

Пущин идет к столу, срывая с замерзших рук перчатки, подходит к столу.

ПУЩИН (наливает водки из штофа, пьет). Заходил к Бестужевым, их нет. Мать и сестры в беспамятстве. Взяли Одоевского, Трубецкой говорит, у зятя, австрийского посла. Кондратий, Петр Григорьевич, времени нет. Я едва прорвался к вам, всюду патрули. Надо уходить.

РЫЛЕЕВ. Иван Иванович, слушай меня внимательно! Уходи отсюда немедля. Мой дом первый под ударом. Уходи, ради бога! Горчаков тебе обещал заграничный паспорт, он завтра уезжает в Лондон, лицейский товарищ, поможет.

ПУЩИН. Оставь, Рылеев, оставь.

РЫЛЕЕВ. Иван Иванович, уходи! Уходите все! Я один в ответе за всех! Пробивайся на юг, передашь Сергею Муравьеву, Пестелю: мы разгромлены. Трубецкой предал!

ПУЩИН. Прекрати. Я тебя принимал в Общество и разделю твою судьбу. Времени мало. Разберись лучше в бумагах, пока это не сделали жандармы.

Рылеев подходит к столу, разбирает бумаги, бросает в огонь.
РЫЛЕЕВ. Что будет с рядовыми, с солдатами, с московцами, лейб-гренадерами? (Показывает одну из бумаг). Вот план восстания, составленный Трубецким!

ПУЩИН. Он так и не появился.

РЫЛЕЕВ (рвет план, бросает в огонь). Диктатор, герой Бородина! Все мы знали, на что идем. Погибель ждала каждого, и никого это не остановило. А он, он не только нарушил честное слово и изменил друзьям, он погубил восстание, лишив его руководства!

ПУЩИН (Рылееву). За час до наступления мы были у него. Он твердо обещал, что будет на площади, если выйдет хоть одна рота!

РЫЛЕЕВ. Все могло быть по–другому, прими он командование над восставшими полками.

КАХОВСКИЙ. Стоячая революция! Все ждали друг друга! Всё простояли. У Николая, пока не подошли преображенцы, не было ни одного солдата! Один митрополит Серафим! А мы все ждали на морозе! То Трубецкого, то чуда…

Рылеев бросает бумаги в огонь. Вошла Рылеева. Пущин, Каховский молча поклонились.
РЫЛЕЕВ. Что тебе, Наташа?

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Кондратий, подойди ко мне, ты мне нужен.

РЫЛЕЕВ. Сейчас, Наташенька. Повремени минутку.

Рылеев подходит, целует её в лоб с намерением отойти. Но она держит его за руку, не отпуская.
НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА (сдерживая волнение). Времени больше нет, Кондратий. Я тебе должна сказать…

РЫЛЕЕВ. Погоди, мы еще поговорим.

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Не могу, невозможно. Ты пойми, я не переживу тебя, не переживу.

Каховский и Пущин тихо вышли.
РЫЛЕЕВ (обнимает жену). Наташа, не мучай себя, укрепись. Будь готова ко всему. Видишь, я покоен.

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Неужели ты думаешь, что я могу поверить, что ты покоен, что душа твоя не болит о Настеньке, обо мне?

РЫЛЕЕВ. Ни перед богом и отечеством, а перед вами я виноват.

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Не повторяй, Кондратий, что ты виноват передо мной и Настенькой! Ты никогда, никому не желал зла и посторонним всегда делал только добро… Но накликать беду самому на себя! Могла ли я думать, что ты вызовешься умереть не своею смертью!

РЫЛЕЕВ. Наташа, но я же был в военной службе, когда мы с тобой обвенчались. Меня ждала не только слава, а, может быть безвестная смерть в бою. Ты знала это! Неужели смерть на поле боя, храбрость военная ниже мужества гражданского и смерти за благородное дело свободы и счастья России?

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Я знаю, Кондратий, бог волен взять тебя от нас каждую минуту. Но чего ты сейчас ждешь? Почему вы здесь стоите? Я же все слышала! Вам надо уезжать, немедленно, сейчас же! В Подгорное, к родным, на Украину! Настенька одета, лошади ждут!

РЫЛЕЕВ. Опомнись, Наташа! Как я могу бросить товарищей? Какими глазами я буду смотреть на них?

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Не говори мне о других, разделивших с тобой несчастье! Человек родится не только для других!

РЫЛЕЕВ. Это невозможно.

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. А возможно ли нам остаться без тебя! Уводят тебя от нас, уводят! Вот сейчас уведут! Не отдам тебя, никому не отдам! У смерти вырву! (Наталья Михайловна, плача, обнимает Рылеева). Родной мой, если нельзя вместе, уходи один! Беги, куда угодно! Заграницу! Оставь меня и Настеньку здесь! Будь только жив. Настенька! Настенька!

Настенька вбежала.
НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА (рыдая). Настенька, проси отца за себя и за меня! На коленях проси!

Настенька заплакала, прижалась к отцу. Рылеев обнимает жену, и вдруг слышит за спиной громкое всхлипывание. Оборачивается и видит стоящего в дверях толстого человека с красным лицом, в расстегнутой богатой шубе, который вытирает платком заплаканные глаза. Наталья Михайловна, плача, медленно уходит, взяв на руки дочь. Рылеев неподвижен.
Человек нерешительно приближается к нему.
РЫЛЕЕВ (очнувшись). Что тебе, Фаддей? Ты зачем здесь?

БУЛГАРИН (плача). Кондратий Федорович, бесценный друг…

РЫЛЕЕВ. Уходи, Фаддей, уходи. Что тебя привело сюда? Любопытство? Уходи. Головы не снесешь.

БУЛГАРИН. Кондратий Федорович! Булгарин не трус! Нигде и не перед кем не трусил! Анатомируй мое сердце! Проститься пришел! (Булгарин становится на колени, целуя руки Рылеева). Святой ты человек! Подлый мир не поймет твоей жертвы!

РЫЛЕЕВ. Встань, Фаддей.

БУЛГАРИН. Ты — украшение русской литературы…

РЫЛЕЕВ. Не фиглярничай, Фаддей, встань. Зачем все это между нами? Я натуру твою хорошо знаю. Завтра в «Северной Пчеле» на самом видном месте ты поместишь, что я враг отечества, низкопробный сочинитель бездарных виршей и исчезну я из русской словесности, как будто и не было меня…

БУЛГАРИН. Кондратий, что я могу возразить тебе в этот час? Газета моя под эгидой царского двора, но друг я тебе настоящий. Чем я могу тебе помочь, — говори скорей!

Рылеев идет к столу, вынимает бювар.
РЫЛЕЕВ. Вот поэмы мои, незаконченные. Письма. Дневники. Сохрани, если сможешь. Прощай и уходи.

Булгарин берет бювар, уходит, вытирая слезы.

Входят Каховский, Пущин. Они уже одеты. Сошлись в центре комнаты – прощаться. Каховский неожиданно вынул кинжал и протянул его Рылееву.
КАХОВСКИЙ. Прощай, Кондратий. Возьми этот кинжал на память обо мне. Смерти я не страшусь, умереть не трудно, но трудно привыкнуть к мысли умрешь, — а через день умрет и память о тебе…

РЫЛЕЕВ (крепко взял руку Каховского с протянутым кинжалом). Если умрем, Петр Григорьевич, то уж вместе. На какую память ты вручаешь?

Каховский (положил кинжал на стол). Друзья обнимаются. Пущин и Каховский уходят. Рылеев проводил их взглядом, остался один, погасил свечи и направился к жене.
Комната погружена во тьму.
Громкий, настойчивый стук в дверь. Затем — тяжелые шаги, голоса, бряцание сабель, шпор.

ГОЛОС ВО ТЬМЕ (приказывает). Свечей!

Входит слуга с высоко поднятым канделябром. За ним, двое офицеров, жандармы и перепуганный насмерть Булгарин. Свечи рассеивают тьму.
Посреди комнаты стоит одетый Рылеев.

РЫЛЕЕВ. Я готов. Пойдемте. (Идет к ним навстречу).

Рылеева выводят. В комнате остаются флигель–адъютант, Булгарин и трое жандармов. Начинается обыск. Булгарин незаметно движется к двери.
ФЛИГЕЛЬ–АДЪЮТАНТ (Булгарину). Куда вы? Хорошо, что вы, Фаддей Бенедиктович, нам по дороге попались, а то бы к вам на Лиговку пришлось заезжать.

БУЛГАРИН. Измотались вы в такой день. Вам, флигель–адъютантам, нынче больше всех досталось.

ФЛИГЕЛЬ–АДЪЮТАНТ. Представьте, с утра куска хлеба не держал. Все разъезжаем.

БУЛГАРИН (потряс бюваром). Да я вот тоже в цензуру спешил. Извозчика не достанешь, всё пешком передвигаюсь.

ФЛИГЕЛЬ–АДЪЮТАНТ. Фаддей Бенедиктович, нам надо разыскать Каховского. Вот записка государя. (Протягивает).

БУЛГАРИН (читает вслух). «Узнать у Булгарина, где квартирует Каховский». (Лицо его озаряется улыбкой). Собственноручно. Как здоровье его императорского величества?

ФЛИГЕЛЬ–АДЪЮТАНТ. Превосходно. В полном здравии.

БУЛГАРИН. Рад услышать. А Каховский в гостинице «Неаполь», у Вознесенского моста.

ФЛИГЕЛЬ–АДЪЮТАНТ. Пока мы тут закончим. (Показал на жандармов, ведущих обыск). Вы уж потрудитесь. Приметы Каховского обозначить поподробнее.

Булгарин садиться за стол, очищает место, наталкивается на кинжал, осторожно откладывает его и, придвинув свечу, быстро пишет. Позади него продолжается обыск, летят на пол бумаги. Написав, передает флигель–адъютанту, тот читает вслух:
ФЛИГЕЛЬ–АДЪЮТАНТ. «Отставной поручик Петр Каховский, лет 25–ти. Рост средний, худощав, подвижен, выражение лица дерзкое, порой надменное, глаза чуть раскосые, взгляд лунатический, нижняя губа вздернута, бороды не носит, волосом темен, одет бедно, смел, но скрытен, в разговоре пылок… Одержим неистовой страстью к свободе. Начитан литературами, особенно античными. Стремится подражать её героям.».

БУЛГАРИН. Описание чисто литературное! Словесный портрет, из тысячи узнаете.

ЗАТЕМНЕНИЕ.

Темное утро 15 декабря. За зеркальными окнами дворца еще ночь. Светящейся точкой проступает из мрака фонарь на шпиле Петропавловской крепости по ту сторону Невы.
Часть большого в Эрмитаже, завешенного картинами зала, отгорожена ширмами. Здесь, как на бивуаке, расположился Николай I. Узкая походная кровать неуютно поставлена рядом с книжными шкафами. На полу раскрытый кожаный портплед. Высокое трюмо. Рядом на особой подставке ружья, шпаги и медный корнет–а–пистон.
Николай в белой рубашке перед зеркалом рассматривает свое лицо после бритья.
НИКОЛАЙ I (как бы обращаясь к своему отражению в зеркале, повторяет привычно, шутливо). Лейб–гвардии дворянской роты штабс–капитан Романов Третий! (и, придав лицу значимость). Император Всероссийский! (Громко, камердинеру). Акимыч!

Из–за ширмы появился камердинер царя «Акимыч» — генерал–адъютант Адельберг. Он подает государю мундир.
АДЕЛЬБЕРГ. Где сегодня завтракать изволите? С государыней?

НИКОЛАЙ I. Прикажи подать сюда.

Адельберг бесшумно выходит. Николай I берет с полки кларнет, откашливается, привычным движением подносит к губам и трубит «зарю» — звук ровный, сильный.
В дверях появляется лакей с подносом и Адельберг.
АДЕЛЬБЕРГ. Граф Сперанский и генерал–адъютант Левашев.

Входят Сперанский и Левашев.
ЛЕВАШЕВ. Ваше императорское величество, поздравляем вас с восшествием на престол!

СПЕРАНСКИЙ (кланяясь с тонкой улыбкой). Я бы сказал вернее — со сошествием…

НИКОЛАЙ I (недоуменно). Почему — с сошествием?!

СПЕРАНСКИЙ. А потому, государь, что после вчерашнего, печального случая, имя ваше так высоко вознеслось во мнении верноподданных, что вы как бы нисходите на престол…

Николай подошел к иконе, перекрестился.
НИКОЛАЙ I. Возблагодарим господа нашего…

СПЕРАНСКИЙ. Россия ждет второго Петра…

Николай повернулся, посмотрел на обозначавшийся в предрассветных сумерках силуэт Петропавловской крепости, и лицо его нервно передернулось.
НИКОЛАЙ I (с ненавистью). Я бы всех захваченных на площади офицеров, как изменников присяги, расстрелял в 24 часа перед фрунтом! Без всякого суда! Лучшей участи они не заслуживают!

СПЕРАНСКИЙ (мягко, после паузы). Помилуйте, государь… Вы каждого из них сразу сделаете героями, мучениками. Они сумеют умереть…

НИКОЛАЙ I (испытующе). Вам, Михаил Михайлович, лучше знать! Они же вас в Правительство прочили!

СПЕРАНСКИЙ. Но это они, государь, а не я…

НИКОЛАЙ I. Именно они, и именно вас, а не кого–либо другого. Скажем, генерала Левашева они не намечали. (Николай прошелся). Странное дело, чем вы могли бы объяснить, граф, такое совпадение, что в письмах заговорщиков, в донесениях тайной полиции фигурирует ваше имя, вот еще адмирала Мордвинова и никого другого из государственных деятелей. Василий Васильевич, (обратился он к Левашеву) кто–нибудь помимо назван?

ЛЕВАШЕВ. Пока на других показаний нет. Но следствие только началось.

СПЕРАНСКИЙ. Государь, двадцать лет я имел счастье служить вашему любимому брату, покойному государю. И неужто достаточно одного навета, чтобы поставить под сомнение мою верность престолу? И с каких пор клевета и слово, вырванное на следствии, или сказанное в озлоблении или намеренно, может служить доказательством вины? Какие улики существуют против меня? Назовите, государь.

НИКОЛАЙ I. Граф, поймите мое смятенье и печальную необходимость сообщить вам, что имя ваше называется в числе заговорщиков, хотите вы этого или нет. Вы говорите об уликах? Вот список членов верховной власти после переворота, и вы среди них.

СПЕРАНСКИЙ (внешне спокойно). Я бы принес вам повинную, если бы знал и вспомнил, каким неосторожным словом или делом я дал повод заговорщикам числить меня в их союзниках. А что касается моего имени, то, государь, нет ли в этом злого умысла: запятнать подозрением и лишить вашего высокого доверия наиболее преданных престолу людей? (Пауза). Жизнь моя на исходе, я уже стар. По мне лучше суд и опала — вершите их, если я того заслужил. Нет для меня ничего страшнее недоверия в сердце монарха.

НИКОЛАЙ I (прошелся по комнате, подошел близко к Сперанскому). Михаил Михайлович (в голосе Николая неожиданная доброта), с молодых лет я привык видеть вас ближайшим советником и другом брата моего. По летам и опыту я гожусь вам в сыновья и прошу вас помочь мне, как помогли бы вы сыну в трудный час. Вам, граф, я поручаю проведение суда и следствия над преступниками, осмелившимися видеть вас своим покровителем. Здесь, в чертогах нашего ангела (Николай остановился перед портретом Александра) я сказал себе, что за него мне приходится выполнить сей ужасный долг. Всемогущий спас его от этих мучений! Так облегчите мне мою тяжелую обязанность.

Николай подошел к столу, показал на бумаги.
НИКОЛАЙ I. Я убежден, что ни один из схваченных не дал истинных показаний. Они не раскрыли всех разветвлений Общества. Мы не знаем его главарей в Москве, на юге. Следствие должно открыть многих… Надо добраться до корней любыми средствами… Нам предстоит распознать всех участников страшного заговора. Будьте незримо с Василием Васильевичем.

Сперанский поклонился Николаю.
СПЕРАНСКИЙ. Государь, следствие и суд будут произведены со всею тщательностью и строгостью.

Входит Адельберг.
АДЕЛЬБЕРГ. Ваше величество, государственный преступник Трубецкой разыскан и доставлен во дворец.

В зал солдаты вводят полковника Трубецкого.
НИКОЛАЙ I (Левашеву). Я сам его допрошу. Ты войдешь позже!

Николай выходит из–за ширмы, идет навстречу Трубецкому.
НИКОЛАЙ I. А–а, вот и диктатор! В посольстве изволили скрываться? У австрийского посла искали защиты? (Николай резко приблизился к Трубецкому, приложив к его голове указательный палец). Что было в этой голове, когда вы, гвардии полковник, князь Трубецкой, вошли в это дело! Как вам не стыдно? Быть такой дрянью! Ваша участь будет ужасна!

ТРУБЕЦКОЙ. Я не виновен, государь!

НИКОЛАЙ I. Князь, опомнитесь! Я ваш судья. Улики на вас положительные, они у меня в руках! Вы не только участник заговора, — вы его предводитель! Запирательство не спасет вас. Отвечайте! Что вы дрожите? Испугались?

ТРУБЕЦКОЙ. Продрог, пока везли.

НИКОЛАЙ I. Вас, что ж, в одном мундире везли?

ТРУБЕЦКОЙ. Пока арестовывали, шубу украли.

НИКОЛАЙ I. В последний раз, князь, скажите, что знаете, или вы невозвратимо погибли. Молчите?!

Трубецкой молчит.
НИКОЛАЙ I (гневно). Вы знаете, что я могу вас расстрелять?

ТРУБЕЦКОЙ. Ваше право, государь.

НИКОЛАЙ I. Не хочу! Хочу, чтобы судьба ваша была еще более ужасна!

Из–за ширмы вышел генерал–лейтенант Левашев. Он держал поднос, на котором лежали золотая шпага и пуля. В скорбной позе остановился перед Николаем.
ЛЕВАШЕВ. Ваше величество, генерал Милорадович скончался. Последние его мысли были обращены к вам. Он молил всевышнего, чтобы царствие ваше было ничем не омрачено и возвеличило славу Отечества. Генерал завещал передать вам свою шпагу. А вот пуля злодея, сразившего героя.

Николай благоговейно принял шпагу и пулю, глаза его увлажнились.
ТРУБЕЦКОЙ (потрясен известием). Ваше величество, Милорадович убит?..

НИКОЛАЙ I. Да, убит. Вами убит!

ТРУБЕЦКОЙ. Государь, я не был на площади.

НИКОЛАЙ I (не слушая его). Вот шпага, прославленная в сражениях, шпага героя 12–го года, грудью своею защищавшего Россию под Смоленском, Бородиным, любимца гвардии! (Взял пулю). Вот пуля, поразившее самое храброе сердце России. (Перекрестился). Царствие ему небесное. Кровь его на вас. Ни бог, ни Отечество не простят вам этого! Против кого вы подняли свое золотое оружие, пожалованное вам за Кульму, за Бородино? Ведь вы же стояли под картечью рядом с Милорадовичем! Вы, офицер первого в России Преображенского полка, муж графини Лаваль, обладатель обширных поместий и состояния – среди этих гнусных типов! Вы, князь Трубецкой! Что вас привело?

ТРУБЕЦКОЙ. Государь, вина моя безгранична… Не знаю, смогу ли я когда–нибудь её искупить. Намерения мои были благородные, я мечтал о благе Отечества, об исцелении его ран, об искоренении несправедливости. Я принял предложение стать диктатором в Обществе, в надежде, что сумею удержать горячие головы от безумных поступков и… кровопролития, но в канун печального дня, мне стало очевидно, что не имею уже власти их остановить, что им важнее имя мое, чем мои распоряжения. Всю ночь я мучился в тревоге и не явился на площадь. Участь моя, государь, не страшит меня: она никогда не сможет быть равной моим преступлениям…

НИКОЛАЙ I. Искупить свои преступления вы сможете только чистосердечным признанием. (Левашеву). Дай ему опросные листы.

Трубецкой садится.
НИКОЛАЙ I. У вас есть дети?

ТРУБЕЦКОЙ. Нет.

НИКОЛАЙ I. Вы счастливы. Участь детей такого отца ужасна. Пишите: цель и намерения Общества. Имена заговорщиков. Имена всех.

Трубецкой садится к столу, пишет. Николай прошелся по комнате. Заглянул через плечо Трубецкого, взял лист, прочел, протянул Левашеву.
НИКОЛАЙ I. Вот главные злодеи. Распорядитесь немедля…

Николай посмотрел на Трубецкого.
НИКОЛАЙ I. Пишите вашей жене.

Трубецкой задумался.
НИКОЛАЙ I. Что тут долго думать. Пишите: жив, здоров.

Трубецкой написал и встал, держа бумагу в руках.
ТРУБЕЦКОЙ. Благодарю, государь.

НИКОЛАЙ I (еще раз посмотрев на Трубецкого). Припиши: буду жив, здоров. (Передает записку флигель–адъютанту). А теперь уведите!

Трубецкого уводят.
НИКОЛАЙ I (Левашеву). Продолжай допросы. (Выходит).

Левашев усаживается за ломберный столик, на котором уже разложены бумаги. Вводят Каховского. Левашев указывает ему на стул напротив себя. Каховский садится. Рассматривает картины на стене, огромные в тяжелых золотых рамах.
ЛЕВАШЕВ. Высочайше утвержденный Комитет ждет от вас, поручик Каховский, раскрытия средств, коими вы стремились к вашей гнусной цели и полного списка сообщников.

КАХОВСКИЙ. Соучастников Общества я, по правилам оного, знать не мог, кроме принявшего меня.

ЛЕВАШЕВ. А кто вас принимал?

КАХОВСКИЙ. Полковник Пассек.

ЛЕВАШЕВ. Так он же помер! Не уходите от ответа. И что ж, вы больше никого не знаете?

КАХОВСКИЙ. Знал еще Чернова, Тургенева Николая…

ЛЕВАШЕВ. Шутить изволите?! Чернов убит на дуэли… Тургенев заграницей. Легко хотите отделаться! Имена?

КАХОВСКИЙ. Даже если знал бы, мог ли я дать право им назвать меня подлецом?

ЛЕВАШЕВ. Так вас заставят назвать. Я приступаю к обязанностям судьи и скажу вам, что в России есть пытки.

КАХОВСКИЙ. Очень благодарен вашему превосходительству за доверие, но теперь, я более, нежели прежде, чувствую своей обязанностью никого не называть.

ЛЕВАШЕВ (спокойно). …Ну, хорошо. Я буду говорить с вами не как ваш судья, а как дворянин, равный вам… (Левашев помолчал и, смягчившись, продолжал). Я не могу понять, зачем вы хотите быть жертвой людей, предавших и назвавших вас?

Каховский молчал. Из–за ширмы вышел Николай. Левашев встал, а за ним — Каховский.
НИКОЛАЙ I. Левашев вас уговаривал, убеждал, а вы все финтите…

Николай внезапно взял Каховского за плечи, повернул к свету, долго смотрел в глаза.
НИКОЛАЙ I (отрывисто). А взгляд у тебя честный. Не как у карбонария. (Левашеву). Василий Васильевич, прочти ему показания Трубецкого…

ЛЕВАШЕВ. «Каховский, один из самых ревностных членов Общества. Отрасль Каховского была в лейб–гвардейском полку. Им приняты в Общество: штабс–капитан князь Щепин–Ростовцев, подпоручик Кожевников, поручики Панов, Сутгофф…

КАХОВСКИЙ. Остановитесь.

Левашев замолчал.
НИКОЛАЙ I. Прочти Рылеева. Он ему ближайший друг.

КАХОВСКИЙ. Рылеева?!

Николай смотрит на Левашева.
ЛЕВАШЕВ. Да, Рылеева…

Каховский механически берет протянутый Левашевым лист показаний, не читая, смотрит куда–то поверх листа.
КАХОВСКИЙ (задумчиво). Вот оно все как оборачивается. Я знаю друг, ты примешь их со всей заботливостью друга…

Гаснет свет.
Конец первой ночи.

Затемнение.

Из темноты.
Метель. На сцене, с левой стороны — полосатая будка у входа в казармы. Слышны команды, топот сапог. Бестужев и Каховский стоят на ветру. С правой стороны сцены, у колонны — Николай и Воротынцев в белой парадной форме. Воротынцев протягивает государю пакет. Тот медленно читает. Смотрит на застывшего перед ним Воротынцева.
НИКОЛАЙ I (жестко). Доносов не люблю. Наушников — еще более. Что заставило вас написать это?

ВОРОТЫНЦЕВ. Веленье сердца. Я был среди заговорщиков и повинен во многих заблуждениях. Я всегда шел прямой дорогой, исполняя долг присяги, и готов жизнью пожертвовать, чтобы остановить зло. Любым способом предотвратить ужасы бунта и кровопролития.

НИКОЛАЙ I. Помешались нынче в Петербурге на заговорах. Два–три неосторожных слова, пустая болтовня, фрондерство — и вам уже мнится бог знает что! Откуда все? Альманашники, мальчишки, черкнут стишок, ахинею — кружат людям голову! — фрондерство! Смешно сказать, какие–то прапорщики, отставные подпоручики, сочинители, без весу, без имени, мыслят поколебать столетиями установленный порядок!

ВОРОТЫНЦЕВ. Ваше высочество, не ради корысти или расчета, а в тревоге за судьбу Отечества я обращаюсь к вам. Завтра вы вступаете на престол. Заключите меня в крепость, если 14–го они не выйдут на площадь, — оставьте меня там на всю жизнь! Заговор существует. В войсках он распространен до чрезвычайности.

НИКОЛАЙ I. В каких полках? Кто ведет их на бунт?

ВОРОТЫНЦЕВ. Умоляю вас не спрашивать имен безумцев. Я дал клятву имен не называть.

НИКОЛАЙ I. Это по–рыцарски. Но ты подумал, как я могу тогда предотвратить бунт?

Вспыхивает свет слева. Каховский прохаживается у полосатой будки.
КАХОВСКИЙ (весело):

У Фонтанки–реки квартируют полки,
Их и учат, их и мучат,
И ни свет, ни заря,
Что ни свет, ни заря,
На потеху царя!
Ах, Александр! В полках поют! Твои ж с Кондратием песни — вот славно! Подблюдные — люблю! Александр, друг мой!
БЕСТУЖЕВ. Что тебе?

КАХОВСКИЙ (обнимает его). Ты — сир на земле! Я знаю твое самопожертвование — истреби императора!

БЕСТУЖЕВ (оглядываясь). Что с тобой? Ты безумен нынче!

КАХОВСКИЙ (воодушевляясь, все более и более). Рылеев обнял меня последним целованием и вручил кинжал. Всю жизнь я ждал этой минуты. Помнишь пушкинские строки: «Свободы тайный страж, карающий кинжал, последний судия позора и обиды!». Я счастлив, пойми, — я счастлив! Я всегда хотел одного — действия! И какой урок царям! Я за первое благо считаю не только жизнью — честью жертвовать Отечеству! Что может быть слаще, чем умереть, принеся пользу? Человек, исполненный чистотой помысла, жертвует собой не за тем, чтобы заслужить славу, строчку в истории, он творит добро для добра!

Бестужев молча слушает, потом начинает спокойно:
БЕСТУЖЕВ. Рылеев верно рассчитал на тебя… Но я должен перед тобой дружески открыться.

КАХОВСКИЙ. В чем?

БЕСТУЖЕВ. Я — друг Рылееву такой же, как и тебе. Хотя мы и в тайном Обществе, но между нами тайн быть не должно… Разговор этот я полагал начать давно. Не знаю, был ли с тобою Рылеев откровенен до конца, но я долгом своим почитаю сказать тебе наперед. Истребивший императора получит все средства, чтобы бежать, скорее всего, заграницу, но ежели случится так, что он будет схвачен, Общество отречется от него.

КАХОВСКИЙ. Не верю! Это твои собственные измышления!

БЕСТУЖЕВ. Цареубийство в мнении народа может показаться — и покажется наверняка! — преступлением.

КАХОВСКИЙ. Пойми, Александр, истребление тирана — не убийство! Рылеев не мог обмануть меня!

БЕСТУЖЕВ. Это не обман, а тактика. В этот час ты должен знать все. Ведь завтра все должно свершиться… Не иди во дворец, твое место с нами на Петровской площади.

В казармх сменился караул. Стих звон оружия, команды. Звучит песня, её тихо поют солдаты:
Уж как на небе две радуги,
А у добрых людей две радости…
Правда — в суде, да свобода — везде.
И да будут они россиянам даны.
Слава!

Каховский долго молчит, слушает песню.
КАХОВСКИЙ. Завтра буду на площади с вами. Заставим Сенат объявить манифест россиянам… Каждый народ достоин своего правительства. Русский народ, освободивший Европу от узурпатора, достоин Республики. Завтра, Александр, я буду с вами…

БЕСТУЖЕВ. Часы пробили час. (Вслушиваясь в бой часов). Сегодня. Наступает четырнадцатое декабря. Слышишь?

Конец второй ночи.

ЗАНАВЕС

Затемнение.

Кронверк Петропавловской крепости погружен в полутьму. Все кажется призрачным, нереальным в эти предутренние часы. В начале даже трудно понять, что здесь происходит. Стучат молотки плотников, проносят самодельные доски, укрепляют столбы. На валу видны медные трубы оркестра Петропавловского полка. Недостроенное сооружение напоминает сейчас не то трибуну, не то эшафот. Готовится не то казнь, не то парад.
Непрерывно стучат молотки, слышны отрывочные команды, негромкие слова мастеровых. На разных сторонах эшафота, то вверху, то сбоку появляется то и дело фигура военного инженера Матушкина. Неудержимо приближающийся рассвет, заставляет людей торопиться.
МАСТЕРОВОЙ (стучащий топором). Доски-то кладем неструганные, ваше благородие. Где ж это видано — наживую нитку сшиваем!

МАТУШКИН. Каждому делу свой артикул есть. Косяк-враскосяк! (Кричит кому-то) Мешки и перекладины из присутствия доставили?

МАСТЕРОВОЙ. Должны быть! Вчерась отправляли.

МАТУШКИН. Как понять? — здесь или везут? Да ты понимаешь, кто будет распоряжаться всей церемонией? Косяк-враскосяк! Сам новый генерал-губернатор, генерал Левашев! По велению императора! А ты — везут! Подводы где? Подводы! (В смятенье). Рассвет приближается. И угораздила же меня такая милостьи почет? Подводы где? В столице воз пропал! — как в лесу!

Вдоль сцены быстрым шагом идет в новом мундире и при всех орденах генерал-губернатор Левашев в сопровождении Подушкина и двух адъютантов. Внешность его резко изменилась. Это уже не следователь, а один из высших сановников империи в свой первый день. Он как перед сражением, в победном исходе которого он не сомневается.
ЛЕВАШЕВ (обернувшись к эшафоту). Где Матушкин?

ПОДУШКИН. Ночью здесь наблюдался. Никуда не уходил!

Закончили?
ПОДУШКИН. Занятый подготовкой к сентенции лично не проверял! (Повернувшись к эшафоту, громко) Матушкин! Матушкин! (Побежал к эшафоту). Где Матушкин?

Из-под эшафота вылезает Матушкин, засыпанный стружками. Вид у него крайне перепуганный. Направляется к Левашеву.
ЛЕВАШЕВ. (Покровительственно). Ну как, Матушкин? Вижу твое усердие. За мной не пропадет.

Матушкин в страхе переминается.

ЛЕВАШЕВ. Ты чего? Что там у тебя, чего мнешься? Говори прямо!

МАТУШКИН (путаясь). Из разных концов вверенной вам столицы… на шести возах… интендантских складов портупей прапорщик Загибелин… с железными кольцами… неравномерно прибыли… к сему Кронверку в переезд…

ЛЕВАШЕВ. Ты что несешь? Очем?

МАТУШКИН. Сей момент только нашелся. Воз с перекладиной. Возница у Калинкина моста упал с воза. В канаве пьяным подобран… Лошадь, заблудшая, себя не помня… Все перекладины… Никак нельзя было.

ЛЕВАШЕВ. Так ты еще не испытывал? Изготовь к репетиции.

Левашев продолжает в сопровожденииадъютантов и плац-майора осмотр эшафота. Матушкин бежит за ним. На эшафоте пятеро полицейских подвешивают мешки с песком. Матушкин взволнованно суетиться, отдавая последние указания. Стук топоров не прекращается. Двое мастеровых, усевшись на перекладину, добивают последние гвозди. Полицейские с трудом поднимают и крепят в петлях восьмипудовые мешки. Левашев со свитой, обогнув эшафот, вернулся.
ПОДУШКИН. Ваше превосходительство, прикажите приступить к репетиции.

Левашев достал белый, кружевной платок. Капельмейстер в ожидании вытянул руку с палочкой. Взмах платка — и над Кронверком грянула торжественно-веселая медь Павловского марша. Матушкин в последний раз осмотрел пружинное устройство эшафота, перекрестился и дернул рычаг. Полицейские испуганно отскочили, выпусив мешки. Рывок — и два мешка из пяти оборвались. Все замерли, глядя на качающиеся на перекладине мешки.
ЛЕВАШЕВ (гневно кинулся на Матушкина). Растяпа! Инженер! Виселицу сколотить не можешь!

МАТУШКИН (в отчаянии). Помилуйте, ваше превосходительство! Косяк-враскосяк! Не мое это дело! Сто лет в России не вешали! Со времен императрицы Елизаветы!

ЛЕВАШЕВ. Я тебе покажу императрицу Елизавету! Веревки надо брать покрепче! И мылом, мылом!

Матушкин метнулся снова к эшафоту. Павловский марш продолжал звучать. Левашев снова махнул платком. Оркестр замолк.. К Левашеву подбежал плац-майор Подушкин.
ПОДУШКИН. На Кронверк стали прибывать подразделения полков с оркестрами. Государственные преступники для сентенции и конфирмации изготовлены.

ЛЕВАШЕВ. Светает. Чего ждете? Пора приступать.

ПОДУШКИН. Слушаюсь! (Убегает)

И на самом деле — уже светало… С Невы доносился плеск воды, дул ветер…
Под звуки барабанов и рожков появляются линейные от гвардейских полков, выстраиваются справа и слева и прямо перед зрителем, через ровне интервалы, преображенцы, лейб-гренадеры, московцы, матосы Гвардейского экипажа, измайловцы, кавалергарды. На валу Кронверка виден уже оркестр. За солдатами и оркестром лица любопытных.
На сцену торжественно выходят судьи в красных камзолах, расшитых золотом; обер-секретарь Верховного суда, фурлейторы со шпагами, священник, лекарь, экзекуторы. Палачи в красных рубашках размещаются на эшафоте.
Горнист трубит: “Слуша-ай!”
Всё замолкает. В напряженной тишине звучит голос Обер-секретаря, зачитывающего приговор.
“Верховный уголовный суд, манифестом 11-го июня сего года, составленный для суждения государственных преступников, всеподданейше постановляет:
Всем преступникам определить, так называемую в законах наших, политическую смерть. То есть, положить голову на плаху и по лишении чинов и дворянства, сослать вечно в каторжную работу.
…Полковник, князь Трубецкой. Учавствовал в умысле на цареубийство и согласился именоваться главою и предводителем воинского мятежа, хотя и не явился на площадь для личного в нем действия…”
Трубецкого подводят к солдатам Преображенского полка. Фулейторы под барабанный бой становят его на колени, ломают над его головой шпагу, срывают и бросают в костер ордена и погоны.
“…поручик, князь Оболенский участвовал в умысле на цареубийство, приуготовлял главные средства к мятежу, действовал с оружием в пролитии крови, ранив штыком…”
Над Оболенским ломают шпагу, рвут ордена.
“…колежский асессор Пущин участвовал в управлении Общества и лично в мятеже, принимал членов…”
Ломают шпагу над Пущиным.
Гаснет свет, в темноте звучат все новые фамилии осужденных…

“Корнета Одоевского, штабс-капитана Бестужева Александра, штабс-капитана Бестужева Николая, капитана-лейтенанта Бестужева Михаила, капитана Якубовича, Коллежского асессора Кухельбеккера, генерала-майора, князя Волконского, штабс-капитана Щепина…”
В противоположных концах сцены зажигается свет — в камерах Каховского и Рылеева.
Они слушают приговоры.
«…Преступникам, кои по особому свойству и важности их злодеяния не могут войти в состав разрядов: полковнику Пестелю, подполковнику Муравьеву-Апостолу, Поручику Бестужеву-Рюмину, отставному подпоручику Рылееву и поручику Каховскому положить смертную казнь четвертованием.
Сообразуясь с высоким монаршим милосердием, смягчением казней и наказаний, Верховный уголовный суд по высочайше предоставленной им власти, приговорили: вместо мучительной казни четвертованием приговорить к повешиванию».

В камере Рылеева на столе горит свеча. Рылеев задумчиво смотрит на огонь. Потом приподнялся, осторожно задул свечу, прилег…
В камеру понемногу вползает рассвет, доносятся какие-то отдаленные звуки жизни, щебет птиц, шум листвы, плеск воды, голоса…
Рылееву казалось почти явственно…
…что рассвело окончательно. День начинался во всем июньском блеске. Цвели тополя. Ветер с Невы гнал тополиный пух. Он реял над эшафотом, медленно плавал в утреннем воздухе.
На сцене появилась Наталья Михайловна Рылеева. В летнем, светлом платье, нарядная, красивая. В движениях, в походке — праздничная легкость. С нею была Настенька. И в Настеньке проступало то же: легкость, праздник. Её белое платье, бант, свежесть лица. Рылеева целует дочь, говорит ей что-то и отсылает к слуге — его мы уже видели в доме Рылеева.
Слуга и Настенька подходят к эшафоту, где стоят вооруженные солдаты. Но все происходит как во сне — освещение нестерпимо яркое, белое почти,помогает разыграть эту пантомиму надежды и и счастья, в которой участниками Рылеева, идущая через сцену к камере, Настенька, прыгающая рядом с неподвижным часовым около эшафота.
…Рылеев, ожидая жену, обнял её. Не отпуская, держал в руках, поднял, поставил точно, оправил платье на ней, поцеловал. Она была счастлива.
РЫЛЕЕВ. Я долго раздумывал, просить ли о свидании? Не хотел расстраивать и тебя, и себя. Терзать сердце, и без того тебе тяжко… Но, знаешь, вспоминать — больно, не видеть — тоска, а увидеть и расстаться — невыносимо. (Он обнимает Наталью Михайловну). Ты пришла, живая. Живая, не во сне, со мной. Я на тебя во сне столько нагляделся. И не смотри на меня так: я здоров, совершенно здоров, вот простуда только. Настенька с тобой? Ты привела её?

Я ни в чем не раскаиваюсь, ни от чего не отрекаюсь. Виноват только я в горе вашем. Я один. Да только ли в вашем горе? Каховский, Оболенский, Одоевский, Пущин… Жертвы — это они и вы, но не я. Мои жертвы. Я погубил твою жизнь, Наташа… Я ухожу от вас…
НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Опомнись, помолчи минуту, Кондратий! Благость божия распростерлась над нами. Тебя от нас не возьмут. Положись на власть божью и милосердие Государя! Бог милосерд, государь — справедлив! Они видят сердце твое! Оно чисто. Ангелоподобный монарх и государыня не оставили наше семейство. Ты будешь жив, помилован! Подумай лучше над тем, как мы отблагодарим государя! Добродетельнейшая императрица Александра Федоровна посетила нас в день рождения Настеньки и облагодетельствовала дарами!

Она обернулась к Рылееву.
НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Ты чего молчишь? Ты не веришь в милосердие государя? О, Кондратий! Если бы ты видел лицо государыни в тот миг, когда она посетила нас, разбитых горем, всеобщим осуждением, пустыней вокруг! Если бы ты услышал её слова!..

…И как бы подтверждая уверения Натальи Михайловны, возникает государыня, статная женщина, в сопровождении молоденькой фрейлины. Наталья Михайловна благоговейно кланяется перед ней. Государыня приподнимает её, целует в лоб, успокаивает. Голос у Александры Федоровны мягкий, грустный, она говорит задушевно.
АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА. Друг мой, Натали. Страданья человеческие — темные, но точные зеркала… Надо в них смотреться, чтобы увидеть себя и узнать… И я, порой, вижу себя тоже в темном зеркале не её величеством, императрицей всероссийской, а страдающей матерью. Смиритесь, но не отчаивайтесь… Вот у вас сегодня — светлый день! Именины Настеньки. Она мне сейчас как родная дочь! Где она?

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Настенька! Настенька!

Вбегает Настенька, запыхавшись. Делает государыне глубокий, почтительный реверанс. Подходит к ручке…
Рылеев не видя всего этого, отсутствует на сцене. Он стоит рядом, но его здесь нет. Он даже не присматривается к присходящему, занятый своими мыслями…
…Государыня берет у фрейлины большую куклу. Вручает Настеньке. Настенька радостно ее обнимает. Смеется, кланяется. Далее следует коробка конфет. Настенька открывает коробку, обносит государыню, фрейлину, маму — Настенька счастлива совершенно. Государыня продолжает благодеяния. Достает деньги, кладет на стол.
АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА. Семья ваша никогда не будет в нужде. Ни я, ни государь не оставим вас… И пускай день святой Анастасии… (Она поцеловала в лоб, подбежавшую девочку) не будет опечален никакими мрачными мыслями. Милосердие вернет вам мужа. Государь справедлив. Никс — рыцарь и любящий отец.

Весь разговор государыни перемежается французскими словами. Наталья Михайловна склоняется перед государыней.
…В камере снова только Рылеев и его жена. Исчезла государыня, нет Настеньки.
НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА (молится). Мы всем обязаны этой святой женщине! Святой! И благородному сердцу монарха! (Обнимает Рылеева). Ты будешь с нами, как бы ни была тяжела твоя участь! Неужели ты думаешь, что я могу существовать без тебя! Как это жестоко! Где бы судьба не привела тебе быть, я повсюду последую за тобой. У нас есть дочь и мы должны вместе разделить участь, постигшую нас.

РЫЛЕЕВ. Друг мой, светлая душа… Разве я могу допустить, чтобы ты разделила мою участь? Не имею более на то никаких прав, а если б имел, — не приведи господь… Хочу только, чтобы Настенька была около тебя.

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. А где ж ей быть? Настя всегда со мной.

Наталья Михайловна обнимает Рылеева, голос её старается быть спокойным, домашним.
НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. Я все делаю по твоим советам, все, как ты велел. Ты не беспокойся. Настенька, слава богу, здорова. Учится читать по-русски… Староста наш, Тимофей, обещался, что пить больше не будет. Овес и просо продал с выгодой…

РЫЛЕЕВ (с той же будничностью). Мне позволили, друг мой, выдать тебе доверенность.

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА. К чему она мне, Кондратий? Помилуй бог.

РЫЛЕЕВ. Ты её скоро получишь. Не забудь, пожалуйста, что до 2 июля нужно внести в ломбард 700 рублей. С Пущиных пока долг не спрашивай. Им и так тяжело. Узнай, уплачены ли долги Кохановского — я за него ручался…

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА (прерывает в отчаянии). Молчи, Кондратий! Ты как завещание пишешь! Заклинаю тебя, заклинаю — верь и надейся на сострадание государя! Он не оставит нас сиротами!

Затемнение