90. И.Г. Бурцов
1 Генваря 1818
Петроград.
Вчера, почтеннейший друг, получил я письмо твое от 14-го ноября. Много жалею, что в числе чиновников посольства, отправившихся в Отечество 233) нет тебя - нашего любезного товарища. Нимало не осуждаю намерения твоего оставаться при Алексее Петровиче 234): учиться быть ему подобным, величайшей похвалы достойно. Но зачем век свой проводить в Грузии, зачем лишать Отечество гораздо значительнейшей пользы приносимой службою внутри его? Право, не понимаю. Для того ли, чтоб себя век томить и отнимать удовольствие у тех, кои тебя любят? Но таковое поведение есть наказание и тебе и нам, а рассуди заслужил ли оное ты и друзья твои? Конечно нет. Кроме нескольких презрительных людей в Петербурге живущих, все прочие знакомые твои чувствуют безвинно неприятное отдаление твое. Сознайся, Николай, что нельзя опровергнуть те доводы, кои я в нескольких письмах сряду пишу к тебе. Отвечай - я жду опровержений в особенности на причины, в прошлом письме помещенные. Ты все рассуждения основываешь на том, что жизнь твоя в Грузии никому зла не приносит: но этого мало. Отечество немного имеет сынов, подобных тебе и ожидает от дел твоих величайшей пользы. Есть ли же ты имея средства не будешь употреблять их для блага сограждан: то недостоин будешь имени добродетельного, того имени, которое, по всем правам принадлежит тебе. Везде можешь найти Грузию с твоею твердостию и мужеством, и средь шумного света можешь обресть самое скромное уединение. Итак, почтенный друг, оставайся в Грузии не потому, что там Кура протекает, но потому, что, славного Ермолова начальником имеешь. Как же скоро он возвратится в Отечество, возвратись и ты и присоедини труды свои к нашим занятиям, благу сограждан посвященным.
Миша не едет на Кавказ по каким-то причинам, кои с месяц обещался мне описать, но все еще не соберется: а я по твоему отказу и по несодействию Миши отлагаю впредь мое путешествие. Служба моя идет отлично хорошо и я решаюсь воспользоваться благоприятными обстоятельствами, дабы поскорее выйти из малых чинов и, может бог даст, приехать учиться у почтенного вашего Полководца. Говорят, он сегодня должен быть произведенным в полные генералы.
Ты встревожен молчанием отца и братьев. Непонятная для меня и непростительная для них лень. Поверишь ли, любезный друг, что Миша, будучи искренно ко мне привязан и получая от меня всякие две недели письма от маия месяца, до сих пор один раз только известил меня о своем положении. Я несколько раз говорил им, что Султания и Тифлис ближе к Питеру нежели Москва, ежели судить по частым, приятнейшим для меня твоим письмам. Мрачные сны заставляют тебя сомневаться в жизни нашего единственного Миши; Будь спокоен - он здоров и с месяц произведен в штабс капитаны. Александр неприятную имел ссору с Розеном 235) его отрядным начальником, который по лукавству и пронырству своему успел наговорить Волконскому много дурного об Александре: но наш фельдмаршал с обычайною его прямотой расторг все ковы неправды, и теперь для блестящего окончания вражды хочет перейти в конницу 236). Не знаю, чем и как все сие кончится.
Второй лист *).
Добрый наш Отче получил 1-ой степени Анну 237) и (как Петруша описывает) весьма щастлив. Все хоть немного после тебя выросли, скоро и тебя поздравим. Ты, я знаю, презираем возвышением: но сие несправедливо, ибо оно есть непременное орудие для доставления Отечеству пользы. По сей единой причине я весьма уважаю им *).
Сестра твоя воспитывается в Москве у Шереметевой, которую, я думаю, ты знаешь. Миша ее очень хвалил. Она добродетельная пожилая женщина, нелюбящая суетность шумных обществ, а в семейственной жизни и религии находящая свое благополучие. У нее есть дочери, прекрасно воспитанные и одних лет с твоею сестрой.
Ты посылаешь мне ковер Мианской 238) и шелковое одеяло. Премного благодарю тебя, но жалею, что вместо всех его достоинств, ковер сей не имеет свойства переносить владетеля своего из одной страны в другую. Зачем не исполняются времена древних вымыслов, зачем не могу я на коврике самолете покидать уединенную мою храмину и посещать друга, мрачными думами отягченного! мысленно я часто с тобою беседую; спорами стараюсь рассеять великодушные заблуждения твои, а изложением сердечных чувствований склонить к возвращению. Я никак не теряю надежды видеть тебя между нами. Желая узнать мнения Адмирала, я собирался итти к нему, показать твои письма изъявляющие твердое твое намерение, и исполняя обязанность внушаемую дружбою, хотел убеждать его к согласию: но вспомнив, что могу вместо пользы вред нанести внезапным нападением моим, я прежде описал мое намерение Александру и Мише, и просил их совета. К сожалению, вот уже месяц, что не получаю от них писем и в недоумении обретаюсь.
Ты хочешь знать об одном из приключений<...>. Признаюсь, что почта и не помню как это было. Потому не помню, что теперь навсегда отказался от горячих: ибо надеюсь когда нибудь найти покой и приют в семейственной жизни. Однако удовольствуя твоему любопытству скажу то, что помню. Особа сия была полковница вдова, полька лет 25-ти и не помню какого имя. Жила она против Крестовской и видела как мы по вечерам возились в палисаднике. Серый сперзер понравился ей более прочих, потому я думаю, что более прочих желал понравиться. Пред окончанием одного прелестного летнего дня, лакей этой особы принес мне письмо в коем резко и довольно умно изображено было ее состояние. Есть ли Вы хотите видеть женщину Вас обожающую: то назначьте свидание. Сим оканчивалась записка. После долгих переписок, в коих я напоминал ее обязанности, наконец, условлено свидание. Она приехала в 9 часов вечера за мною. Я вошел в карету (имея у бока твой клинок, который и теперь со мною неразлучен) и увидел женщину покрытую вуалем. Польской голос и странные ее изъяснения начали мне не нравиться. Я просил , чтоб она открыла лицо свое, которого до тех пор я ни разу не видел. Она томила меня долго, и, наконец, подняв покрывало, надеялась поразить своими прелестями. Я долго смотрел ей в лицо, желал влюбиться, но не мог и принужден был признаться ей. что она мне не нравилась. Тогда огорченная и разъяренная женщина велела прытко везти нас назад и я в 1-м часу ночи с восторгом бросился в постель. Потому с восторгом, что странности всегда приятные во мне производят впечатления. После того она еще присылала несколько писем, но я объяснил ей просто мои мнения и все сношения прекратил.
Прости, почтеный Николай, любезнейший друг! Смерть самая не разорвет нас: есть дружба и за гробом. Душевно преданный тебе Бурцов.
Мандерштерн и Лукаш сердечно тебя любят. - Павел едет в Москву на два месяца. У Мандерштерна родился сын. К 15-му сего месяца мы ждем государя.
Книга №6, лл. 15-18 об.
Примечания:
*) Так в подлиннике.
233 6 ноября 1817 г. из Грузии в Россию выехали некоторые участники посольства в Иран: Е.Е.Лачинов, О.О.Рикард, М. А. Щербинин, А. Е. Соколов, А. М. Худабашев и др.
234 Еще до отъезда посольства А.П.Ермолова в Иран Н.Н. Муравьев по личным причинам не хотел возвращаться в Петербург и Москву и дал согласие А.П.Ермолову остаться при его штабе на Кавказе. В октябре 1817 г. Н.Н. Муравьеву было объявлено о разрешении П.М.Волконского оставить его в Грузии (см. "Записки" Н.Н. Муравьева. - "Русский архив", 1886, № 5, стр. 14)
235 Розен Григорий Владимирович (1782—1841) — барон, генерал-от-инфантерии. Генерал аракчеевской школы. С 20 февраля 1818 г. генерал-адъютант, командовал в указанное время гвардейским отрядом, пришедшим в Москву. В дальнейшем — с 1831 по 1837 г. — командир Отдельного Кавказского корпуса.
236 Переход в конницу был давно задуманным планом А.Н. Муравьева - еще до его ареста во время парада в Москве. Поэтому в дальнейшем, выйдя в отставку (см. письма И. Г. Бурцова от 28 января 1818 г. и далее и письма А.Н. Муравьева в нашем сборнике), А.Н. Муравьев писал брату Н.Н. Муравьеву, что через год или два вернется в службу, но в конницу.
237 Н.Н. Муравьев-отец был награжден орденом Анны 1-й степени. Члены Священной артели считали это награждение справедливым актом возвышения добродетельного гражданина Отечества.
238 Мианский ковер — род безворсового персидского ковра.
