ЖУРНАЛ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО МАРШРУТУ БОЛЬШОЙ АНЮЙ - НИЖНЕ-КОЛЫМСК.
13 СЕНТЯБРЯ -- ОКТЯБРЬ 1821 ГОДА
Большой Анюй, Колумбал камень.
13 сентября 821 г.
Снег, свежий SW и густая шуга засадили нас в маленький дымный балаган -- здесь мы будем принуждены ждать заморозу и потом уже ехать на собаках в Нижне-Колымск. В письме моем, которое я начал и кончил в Нижнем, но которого (письмо это затерялось) я не послал, не по забывчивости своей, но потому, что не было случая, я Вам сказал, что я еду на Анюй с доктором Кибером. Теперь здесь на досуге я Вам опишу все наше путешествие, которое могло бы быть гораздо занимательнее и приятнее, если бы не это проклятое morgen, morgen, nur nicht heute {Завтра, завтра, но не сегодня. -- Ред.}. Оно было очень и очень скучно (мне должно было описать северный берег от Колымы к западу до устья Индигирки, но больная рука моя воспрепятствовала мне туда ехать и принудила всюду следовать за доктором Кибером). Намерение Д. К. {Доктора Кибера. -- Ред.} было итти вверх по Сухому Анюю до Островного, оттуда берегом на лошадях спуститься по Ангарке на Большой Анюй и по нему опять возвратиться в Нижнее -- занимательное, приятное и довольно большое путешествие, но мы его проспали, во-первых, мы все отлагали нашу дорогу и не ранее 20 июля отправились из Нижне-Колымска, а, во-вторых, отправившись, мы искали хороших балаганов.
Моя рука еще до сих пор совсем не зажила. Под предлогом лечить больного мы останавливаемся, спим, спим, спим с неделю и с две на одном месте, каково было мне терпеть, каково было бедным юкагирам, которые возили его на свой счет, надеясь от него видеть чудеса лечения. Но полно сердиться, пора рассказывать.
20 июля при свежем NNW ветре мы пошли на ялике к устью Большого Анюя, лежащего почти против самого острогу. Карбас, на коем мы должны были продолжать наше путешествие, пришел вскоре за нами. Перегрузив на него кладь, мы пошли греблей вверх по Анюю, который в сем месте шириной с версту и по причине низового крепкого ветра не имел почти течения. В ту же ночь мы пришли к устьям двух висок (вискою называется речка, вытекающая из озера), где находится довольно большое летовье колымских жителей. Они здесь добывают рыбу, зашедшую с большой весенней водой в озера и ныне опять при убыли выносимую быстротою течения. Ее ловят, делая так, т. е. захватывают реку поперек, оставляя узкие проходы, в кои ставятся мережи и морды, сделанные из ивовых прутьев.
23-го мы пошли из двух висок. Прошед около 10 верст, миновали реку Балохову с правой стороны и вошли в протоку Прорву, соединяющую Большой Анюй с Малым, вскоре мы вышли на Сухой Анюй, по коему прошед еще несколько верст вверх, остановились для ночлега на маленьком песчаном островке, опасаясь нечаянного посещения медведей, которых мы везде по берегам довольно видали. Следующие два дня мы шли с крепким, но попутным ветром, будучи в открытой лодке. Проливной дождь, шедший трое суток без перемежки, нас перемочил до последней нитки, и мы были очень рады, когда (25 июля) увидели на высоком яру балаган, выстроенный для проезду купцов на Островное во время торга с чукчами.
Здесь мы остановились дневать, просушили кладь нашу и изготовили карбас для бичевника, ибо здесь уже кончаются яры и пески и начинаются камни, дресвы {Дресва -- гравий. -- Ред.} и чрезвычайно быстрое течение.
Берега Анюя до сего места представляют тот же самый бедный и единообразный вид, каковой находится на Колыме в окрестностях Нижне-Колымска. Здесь видны сенокосные луга, пересекаемые болотами, там низменный топкий берег, покрытый тальником или ольховником, все еще тот же бедный и низкий листвяк. На правом берегу Анюя (по течению), который вообще выше левого, встречаются иногда яры чрезвычайной величины, которые токмо держатся холодным здешним летом -- лучи солнца не могут нагреть сии огромные массы земли и льду, лежащего местами целыми слоями, вода их токмо подмывает, и они ежегодно более и более обрушиваются. В них находят мамонтовые рога, мы здесь также видели несколько суставов и костей и голову зверя, имеющую склад сохатиной, токмо несколько более и без отверстий для ноздрей.
О том, каким образом и когда зашли сии ... {Неразборчиво. -- Ред.}, находится множество мнений и догадок, ни на чем не основанных. Не зная, которому из них дать преимущество, мне кажется, что ни одно из них не может нам показать истинных причин сего явления. Отчего рога, кости, суставы, головы и проч. разных зверей (особливо на Новой Сибири) находятся вместе во множестве и местами? И отчего, чем далее к северу, тем более их находят? Известно, что с Ляховских островов и Новой Сибири вывозят ежегодно несколько сот пудов рогу, между тем, как на берегу материка находят весьма мало и далее во внутренности Сибири очень редко.
Исправивши карбас для бичевника мы...
(Вот первый листок письма, теперь будет следовать продолжение уже в виде журнала).
Исправивши карбас для бичевника, мы пошли далее, но по причине быстрого течения и беспрестанных перегревов подвигались очень медленно вперед и не прежде как 30-го пришли к Плотбищу, урочищу, лежащему на левом берегу Анюя. Дорогой с нами ничего особенного не случилось, исключая разве того, что быстротой течения нанесло нас на каменья и проломило дно карбаса. Его починили и, исключая задержки, мы не имели никакой другой неприятности от нашей неосторожности. От Кильдену, где мы имели ночевище 25-го числа, до Плотбища течение реки увеличивается, на каждой версте оно делалось быстрее и быстрее и у Плотбища увеличилось до 3-х узлов (в самую низкую воду). Низкие, топкие берега мало-помалу стали обращаться в яры из чернозему, потом глины, песку, и все показывало постепенный переход к камню (а у Молоткова появился черный шифер, пересекаемый шпатовыми жилами). Пески переменились в дресвы -- плеса сделались короче, река извилистее и пересекаемая многими островками.
К Плотбищу мы пришли в самое то время, как ожидали оленя. Здесь нашли мы, исключая большого числа юкагирей, и русских, пришедших в ветках из Нижне-Колымска за промыслом дикого оленя.
На другой день показался на правом берегу Анюя олень и довольно большими табунами, тотчас стар и млад, всякий, кто только был в состоянии держать весло в руках, пошел кто вверх, кто на низ, там они разделяются и выбирают на левом берегу себе места, кои они считают удобнейшими и где олень будет переплывать.
Жители Анюев, юкагиры, ламуты и чуванцы, тунгусы, якуты и русские получают главное свое пропитание от оленя, и от промысла его, который продолжается токмо несколько дней, зависит все счастье здешнего народа. Мясо оленье составляет единственную пищу их {Малое же количество рыбы, которую они здесь промышляют удами, нельзя принять в счет и потому более еще, что белая рыба (нельма и чир) заходят к ним только до Плотбища, и то в весьма малом количестве, впрочем хариусы, коньки и линьки -- рыба каменных рек -- бывает у них годом изобильна. Из царства прозябаемого употребляют они в пищу сладкий корень, несколько родов ягод, здесь в изобилии растущих, и отыскивают зимние запасы мышей.}, из кож и шкур оленей они делают себе как летнюю, так и зимнюю одежду, обувь и передвижные летние дома свои или полога и юрты, из спинной жилы приуготовляют нитки и из ножных костей делывали прежде всего, до занятия сих стран русскими, иглы. Кажется трудно сыскать животное, которое бы столь многоразличными образами удовлетворяло нуждам человека.
Здесь в диком севере, меж льдами, тундрами и гольцами, где уже земля в состоянии токмо произрастать мох, здесь, где, кажется, уже нет возможности жить человеку, природа сотворила оленя, и люди не токмо, что живут, но и в бедности своей почитают себя богатыми и довольными судьбою своей.
Оба Анюя, Анадырь, Омолон и еще некоторые другие реки имеют весьма удобное положение для промысла дикого оленя. Около исхода мая олень большими табунами оставляет леса, где проводил зиму, и возвращается к безлесному северу, как для сыскания нового корму, так и по причине множества мошек и комаров. Первый переход его редко бывает удачен для промышленников, потому что он часто успевает проходить реки по льду, и тогда жители ожидают его на тропах в ущельях гор, где стреляют его из винтовок и луков или ставят на него петли.
В сие время олень бывает весьма сух и весь покрыт угрями и чирьями, один голод может заставить употреблять его в пищу, его обыкновенно промышляют для собак. Но летний и осенний (лето и осень здесь почти одно и то же), возвращающийся с моря в августе и сентябре, убегая холодов и непогод морских, доставляет не токмо вкусную и питательную пищу, но и шкура его крепче и более ценится -- от 5 до 6 рублей.
Ход оленя так правилен, что он всегда почти идет по одному месту, если направление его не переменится на 200 или 300 верст (ибо иногда он проходит в вершине Сухого Анюя, а иногда у Плотбища). Он спускается на реку обыкновенно сухой протокою и старается, чтобы противолежащий берег был бы дресвяной и пологий -- здесь его ждут, сидя притаившись в ветках (у самого берега, стараясь у него быть под ветром). Когда он спустится в воду и выплывет уже на середину реки, несколько веток с скоростью стрелы бросаются на него, окружают и держат против воды -- два или три человека, смотря по величине табуна, который бывает в 300 и 400 (я видел в 70), окружают его и колют маленьким копьем на длинном и тонком ратовье, меж тем другие, как женщины и дети, хватают уснувших и вяжут на ремни, и кто что поймал, тот тем и владеет. Здесь бы казалось, что промышленнику ничего не достанется, что до него все расхватают, но установление, сделанное между ними, что всякий выплывающий на берег раненый олень принадлежит заколовшему, избавляет их от убытку. Искусство их так велико, что они мелких колют до смерти (всегда в спинную кость), а у крупных оставляют токмо столько сил, чтобы ему доплыть до берегу. Впрочем таковой промышленник слывет у н_и_х х_у_д_ы_м ч_е_л_о_в_е_к_о_м.
Сколь беззащитен ни кажется олень, но промысел его на воде сопряжен с некоторой опасностью. Плавая с чрезвычайной легкостью, быки лягаются и раздолбливаются утлые ветки, а важенки и телята скачут в них и тем топят, в большом табуне, путаясь ветвистыми рогами, промысел их делается гораздо легче, и менее, нежели полчаса, колют их до 100 и более (один хороший промышленник).
Проживши все время промыслу, которое продолжалось две недели, в Плотбище, мы отправились 13 августа далее, в ту же ночь прибыли к урочищу Аргуново (25 в.), где жило также несколько юкагирских семейств. Верстах в 20 выше Аргунова (лежащего против камня, называемого 9-сопошный) впадает в Анюй с правой стороны река Погиндены. Она шириной с Сухой Анюй и сама по себе довольно значительна -- недалеко от устья ее бывает... но далее она делается отмелистее и пересекается частыми шиверами, т. е. мелкими водопадами. Это самое может быть и есть причина, что, несмотря на выгодное свое положение вдоль Сухого Анюя, она остается необитаема и ныне, доставляет токмо юкагирам ровную и хорошую дорогу к вершинам рек Бараньих и Большой, в хребтах коих водятся во множестве дикие бараны {В вершине последней находятся и сохатые, но промысел их тем опасен, что чукчи не в весьма далеком расстоянии оттуда кочуют, и следы санок видают всякий раз, как там бывают.}.
16 августа ночевали мы между двумя высокими и почти отвесными скалами (огород) в 10 верстах от Островного (где бывает ежегодный торг с чукчами), а 17-го мы прошли Островное и в тот же вечер пришли к Обромскому камню и к границе путешествия нашего по Сухому Анюю, сделав всего около 250 верст.
У подошвы Обромы находится летовье юкагирей, но оно было почти пусто и, исключая нескольких женщин и детей, умирающих почти с голоду, никого не было, все ушли вверх проведывать оленя, который у них хотя и показался большими табунами, но все еще не оставлял правого берега.
Во время пребывания нашего здесь я ходил два раза на Обром (я думал взять оттуда несколько пеленгов, но оба раза горизонт к W и к SW был покрыт густым дымом от горящего лесу) -- одну из высочайших гор на Сухом Анюе. Как Обром, так и вся цепь хребтов, начинающаяся в нескольких верстах выше Плотбища, состоит из заветренного, серого гранита. Редко встречаются высокие, острые и отвесные скалы, большей частью горы состоят из неровного, ломаного камешку, местами занесенного землей и заросшего лесом.
Обромская гора до половинной высоты своей покрыта (если считать и низкостелющийся кедровник) лесом, далее находятся только низкие и душистые травы и мхи. Если принять в рассуждение широту места, и то, что вершина его не бывает покрыта вечным снегом, то вышина его выйдет не более 6 саженей, но мне кажется, что он должен быть гораздо выше, ибо гладкая и ровная вершина его, одинокое (ибо он стоит совершенно один, омываем с южной стороны Анюем, и с западной р. Островной) S-положение и близость моря препятствуют там быть вечному снегу, ибо, во-первых, летние лучи солнца действуют со всей своей силой, а во-вторых, сильные ветры, господствующие осенью и зимой, делают то, что иногда в круглый год вершина его бывает обнажена.
Холодный восточный ветер свистел в ущельях, когда я был на нем, горы волновались подо мною и терялись в туманах Ледовитого моря, заходящее солнце и багровая заря, предвестница бури, косвенно бросая лучи свои на поверхность волнующихся гор, образуют тысячи радуг, в солнечных блестках местами резко очерчиваются крутые, острые и угловатые гребни высоких гор, они чернеют подобно островкам в необозримом океане. Дикий и странный вид, обнаженная, лишенная всякой жизни поверхность их и вечное молчание, которое на них господствует, -- сию дикую красоту природы, и в бедности своей богатую, можно токмо видеть в хладном Севере в Сибири.
Ненастье, дожди и снега стояли уже несколько дней сряду, более уже было похоже на зиму, чем на лето, деревья обнажены [от] зелени, берега и горы покрыты снегом и реки во многих местах давали уже забереги. 21 августа мы пошли из Обромского летовья, крепкий попутный ветер, парус и течение, увеличившееся до 4 узлов, Вскоре принесли нас в Аргуново. На другой день мы прибыли обратно в Плотбище.
От Плотбища до Оброма река делается уже (100 и 200 сажен), усеяна небольшими дресвяными островками, очередными ямами, откосками, отчего плавание в карбасе весьма затрудняется и далее Оброма делается уже невозможным. При описи Сухого Анюя я не мог соблюсти никакой точности во всех изгибах и извилинах и токмо старался верно определить некоторые главнейшие пункты. Что же касается дальнейших подробностей, они и не нужны, ибо Анюй от самого малого дождя разливается, он (каменный) поток (река), и оттого с ним и случаются эти ужасные разливы, которые особливо весной поглощают и смывают целые острова, образуют новые, переносят груды камней с одного места на другое и ежегодно почти во многих местах переменяют направление его (даже на несколько верст), на глубоких местах образуются водопады -- на шиверах вадиги.
25 августа мы поехали верхом на лошадях из Плотбища. Худое время, снег, мятель и бадараны делали дорогу нашу несносною. Мы шли по тропинке, ведущей к высокому кряжу гор, лежащему между обоими Анюями. Проехав не более 30 верст, мы были уже на обнаженной вершине его. Здесь мы имели неприятную встречу -- черный медведь выскочил на нас из густого сланца, который рос местами по сторонам дороги, но, увидев множество наше, поворотил назад и только что испугал лошадей наших {Здесь таковые встречи не принадлежат к числу редких вещей и довольно часто случаются несчастья -- еще и сего году медведь пожрал целую юрту с ламутками, напав на них ночью во время сна.}.
Спустившись с хребта и проехав не более 3 верст, мы остановились для ночлега на берегу реки Камешковой, впадающей в Большой Анюй, между урочищами Пятистенной и Басково. Как берега реки Камешковой, так и все пространство между Малым и Большим Анюями, усеяно, можно сказать, кулемами, пастями, ловушками, кляпцами, петлями и пр. Здесь (годом) бывает чрезвычайно богатый промысел пушных зверей. Исключая соболя, которого добывают до 5 и 6 сороков в год, находятся здесь медведи, росомахи, волки, лисицы, белки и горностаи. У богатого юкагира находится до 500 различных пастников, кои он по первому выпавшему снегу сторожит и три или четыре раза осматривает в хороший год.
Строение сих пастников основано часто не токмо на очень сложном и замысловатом механизме (в них не употребляется нисколько железа и делается одним топором), но каждый особый род пасти применен так хорошо к свойству, к силе и к догадливости каждого зверя, что улучшить их еще было бы трудно (особливо при таких малых средствах), и те, которые думают, что народы звероловцы принадлежат к самому необразованному классу людей, кажется мне, очень ошибаются, -- их занятия не так просты, как занятия земледельца или рыболова. Оружие и другие средства, коими они промышляют зверей, показывают, что они думали, и изобретения их бывают иногда весьма глубокомысленны. Без знания времени, характера зверей и проч. и проч. они бы погибли -- разнообразное строение и замысловатая выдумка пастников, ловушек, луков и прочего, простирающегося до бесконечности, приучение собак, оленей и других животных к промыслу, -- все сие есть уже довольно высокая степень образованности. Впрочем нет ничего неопределительнее слова образование, и ничего нет обманчивее, как применение оного к целым племенам или народам. Ужели утонченные слабости, которые мы обыкли называть образованием, нам и почитать за оное? И ужели они могут споспешествовать блаженству народов или, лучше сказать, каждого человека в особенности?
26 августа около вечера мы выехали на Большой Анюй к урочищу, называемому Тигишка. Здесь мы, исключая двух голодовавших женщин, никого не нашли, и так как д-р К {Доктор Кибер.-- Ред.} не мог далее продолжать дороги на лошадях, то и нашлись принужденными отправить одного из проводников наших на ветке вверх, к урочищу Сладкому (где находились юкагиры и другие жители Большого Анюя для промысла оленя) за карбасом, а сами остались дневать.
На другой день привели карбас, но он был слишком мал, чтобы поместить нас и кладь нашу, и потому я нашелся принужденным продолжать путь верхом берегом. Местом соединения назначили мы юкагирское урочище Лабазное. Там намерены мы были переменить карбас и продолжать путешествие.
28 августа отправился я в путь -- дороги более уже не было, мы пробирались между лесом, болотами, озерками и ручьями, спускались и поднимались на хребты и напоследок почти ночью выехали на р. Ветреновскую, где и остановились ночевать, разбили палатку и развели огонек. Снег, пасмурность и крепкий ветер, продолжавшийся весь день, не токмо лишили нас приятной дороги, но и сделали ее почти несносною. Лес, который мы проезжали, был гораздо более и величественнее растущего по Колыме и Сухому Анюю. Исключая листвени, рос здесь в довольно большом изобилии березник, топольник, ветла, осина и некоторые другие порода дерев, довольно часто попадались нам гробницы {Род сайб, в кои они клали умерших в платье и в полном вооружении, с луком и стрелами, а шаманов -- с бубнами.} народов, прежде здесь обитавших. На одной горе видели мы старинное четвероугольное строение, род укрепления, рубленое каменными топорами. Может быть, мы могли бы найти что-нибудь редкое в местах сих, еще ни разу не посещенных любопытными путешественниками, но глубоко выпавший снег и худое время лишили нас сего удовольствия.
На другой день мы отправились далее, хотя я и заметил, что проводник мой совершенно не знал дороги, и хотя я ему несколько раз говорил, что он кружает, но он все не верил мне, а уверял, напротив того, что он несколько раз бывал здесь и в уверение сказывал мне название всех гор и ручейков, через которые мы ехали. Стало уже темнеть, стала уже ночь, а мы все еще блуждали по крутым отстоям гор. Лошади наши устали, и я перестал верить проводнику своему, который, наконец, признался, что не знает, где мы и даже в которой стороне течет Анюй.
Я поехал передом прямо на W, думаю, что этот румб скорее других выведет нас к реке. Вскоре мы пересекли маленький ручеек, и так как через горы и камни дорога была весьма трудна и даже опасна по причине темноты ночи, то я стал следовать течению сего ручья, котрый вскоре сделался речкой и склонялся немного к NW. Проехав около 20 верст, мы услышали Большой Анюй, который, разлившись от снегов и дождей, шумел по каменьям.
Здесь пустил я опять якута передом, и через четверть часа мы выехали на Анюй. Тут узнали мы, что, проехав вдвое большее расстояние как от ночлегу до Лабазного, мы только выехали на Анюй ниже еще несколько урочища Сладкого.
Здесь мы нашли старый, оставленный балаган, в котором и скрылись от шедшего снега и крепкого ветра. На наш огонь приехали к нам юкагиры, которые привезли нам свежего мяса и вести от д-ра К., который того же дня прибыл к ним. Так как лошади не могли уже итти далее по причине усталости, то я и нашел принужденным оставить кладь мою у одного юкагира, а сам с трудом еще поместился в карбасе. Из Сладкого мы опять вместе отправились и через 7 часов (ехав все протоками) прибыли в Лабазное, где нас юкагирские князья Рупачев и Чаин встретили несколькими ружейными выстрелами.
Здесь прожили мы 14 дней, но, несмотря на все желание мое обойти и посетить около лежащие камни и горы, мне ничего не удалось, ибо во все время нашего здесь пребывания стояло ненастье и шел снег (с трудом я мог взять меридиональную высоту и для определения широты места).
Судя по рассказам здешних жителей, находятся на них много кристаллов халцедона и сердолики попадаются по дресвам в устьях впадающих речек, кремни в больших блоках встречаются довольно часто и, как сказывали мне, находят в них иногда отпечатки растений, раковин и пр. {По р. Сладковской, по которой мы выехали на Б. Анюй, находят близ устья в высоком камне из черного шифера землю, белесоватого цвета, имеющую сладкий вкус и вяжущую силу, -- она не токмо, что питательна, но юкагиры знают в ней какую-то врачебную силу (впрочем употреблять ее много вредно).}.
5-е сентября. Никогда мне не случалось видеть такого множества оленя вдруг -- горы были им покрыты, он издали подобился колыхающемуся лесу. Через час или два после его появления собралось множество народа на левом берегу -- сверху приплыли чуванцы, якуты пришли снизу, ламуты и тунгусы оставили устья речек, все собрались и ожидали богатого промыслу, и тем более для них необходимого, что они терпели уже совершенный голод {Голод, каковой можно токмо видеть между народами, коих пропитание зависит от случаев и счастья. Многие уже в середине лета (а что будет зимой, когда все промыслы прекратятся) начали употреблять в пищу кожи, на коих они спали, и платье свое. Убитый олень делился на всех, и ничего -- ни рога, ни наняло (кал) его не терялось, все шло в пищу.}. Но олень отшатнулся от берегу и ушел в горы {После узнали, что это произошло от неосторожности одной женщины, которая поехала на другую (правую) сторону реки отыскивать мышьи коренья. Олень, увидав ее, испугался.} и, таким образом, все их надежды рушились.
Большая часть народов, ныне Анюй населяющих, были кочующие и оленные и постоянный (не совсем) образ жизни, так как и езду на собаках, переняли у русских (которые уже ее вероятно заимствовали у камчадал), своих завоевателей, ибо, будучи покорены, они были обложены ясаком и не могли уже по произволу переменять своего местопребывания, были, так сказать, прикреплены к известному и не так большому пространству земли. Сие самое и было главною причиной, что мало-помалу у них олени стали истребляться, ибо появившаяся зараза в одном табуне распространялась на другие, которые не смели далеко удалиться, ибо, сделавшись данниками русских, они сделались непримиримыми врагами корякам и чукчам, своим соседям, которые уже и не позволяли им приближаться к границам своим {Большая часть чуванцев истреблена коряками, а впоследствии, по покорении коряков русскими, пало их много от чукоч. Чуванцев 75 всего мужского пола.}, река же Колыма и неизвестность препятствовали им итти к Западу.
Ныне только часть чуванцов и один небольшой юкагирский наслег князца Чайна остались оленными. Ламуты же и тунгусы, поселившиеся на берегах Анюя, опешились также от разных случайностей, и ныне скудное пропитание свое получают от неверного промысла дикого оленя и бедного -- рыбы. Якуты поселены были здесь правительством (для доставки провианту в бывший Анадырский острог). Ныне они совершенно забыли свой язык и совершенно сделались русскими, они также оставили скотоводство, держат собак и питаются рыбой. Число юкагиров ныне также весьма уменьшилось, они суть первобытное племя, обитавшее на Анюях, и в прежние времена были довольно многочисленны. На Большом Анюе (на Малом говорят по-русски), Омолоне и в вершине Колымы говорят и ныне еще одним языком, называемым старый юкагирский {У Робека в словаре языков Северо-Восточной Сибири находится их наречие под названием юкагирского.}.
Исключая юкагирей, первобытными обитателями сих стран были омоки (ныне совсем истребившиеся). Они прежде покорения их русскими были многочисленный народ, разделенные на разные племена (и юкагиры считались омокским племенем), кочевавшие меж Колымой, Омолоном и Анадырем и распространявшиеся даже до Индигирки.
Все племена сии были между собой связаны одной верой (шаманской), образом жизни, обычаями и нравами. Они говорили одним языком, но различными наречиями, более или менее между собою сходными (подобно нынешним ламутам и тунгусам). Омоки были, кажется, многочисленнейшее и миролюбивейшее племя, они еще до прихода русских знали употребление железа. Омоки жили по берегам Колымы от устья Омолона, в Тимкиной, обоих Анюев, Черноусовой, Походской до самого моря (гробы и ныне еще часто попадаются). Ныне омоки (и почти все юкагиры) совсем истребились, не столько от оружия русских их пало, сколько от болезней и поветрий. Оспа два раза делала здесь ужаснейшие опустошения, корь, горячки и ныне распространившаяся любострастная болезнь совершенно опустошит здешний край.
Сверх сего сохранилось еще здесь предание, что омоки и юкагиры, хотя народы многочисленные (и как предание говорит, что в ясную ночь на небе не было столько звезд, сколько по берегам Колымы огней омокских), что они, опасаясь беспрестанно увеличивавшейся силы русских, решились удалиться. История не сохранила время, когда сие случилось, помнят только, что двумя большими отделениями, с женами и детьми вышли они на оленях из каменной, т. е. восточной Колымы, но куда ушли -- не знают.
Ныне видно на Индигирке, недалеко от устья место, на коем стояло множество кожаных юрт, никто не помнит, когда здесь жили, но урочище сие сохранило название Омокского юртовища.
На северной Печоре между самодинами (т. е. самоедами) появился народ, называющий сам себя омоками. Любопытно знать, не они ли суть потомки народа многочисленного, обитавшего в северо-восточнейшей части Сибири. Еще при якутском воеводе Павлутском, воевавшем с чукчами в 17 году, было на Анюях несколько омокских наслегов, но ныне осталось одно токмо семейство, говорящее языком своих предков -- я успел во время пребывания нашего в Плотбище собрать небольшой словарь сего народа.
Ныне опять с некоторого времени народонаселение на Анюях начало увеличиваться, но не благосостояние народа, не избыток в пище и продовольствии сему причиной, а голод и скудость. Оленные народы Сибири от голодов и многих других случайностей теряют своих оленей и принужденными находятся селиться по берегам больших рек, чтобы питаться промыслом рыбы или дикого оленя. Ныне всех иноземцев считается на Сухом Анюе ... на Большом ... {Пропуск оригинала. -- Ред.} душ мужского пола. Все они окрещены и причислены к Нижне-Колымской парохии, и священник ежегодно осенью бывает на обоих Анюях (собственных же церквей они не имеют). Но прежние свои суеверия они не совсем еще покинули (особливо ламуты и тунгусы, недавно оставившие леса свои) -- они все еще верят духам и привидениям.
Не будучи произведением одного человека, не будучи основана ни на каких преданиях и происшествиях, вера шаманская не ведет счет своим божествам и их чудесам -- она рождается и умирает с каждым человеком. Это самое и есть, может, причина, что суеверие шаманства долго еще сохранится между ними. Когда они совершенно оставят и забудут кочующий образ жизни своей, когда не будут более перед глазами их мрачные картины дикой природы, тогда разве они оставят духов-карателей и добрых духов своих. Живя в уединении, кочуя, разбросанные на обширном пространстве земли, где воображение их воспаляется дикими и пустынными картинами природы -- здесь высокие утесы, покрытые черным бором, там гладкие, необозримые тундры, покрытые озерами, берега моря бурного, -- все это действует сильно на дикого и непросвещенного человека и дает воображению его различное направление.
Якут, живущий в долинах, окруженных лесами, пасущий стада свои на тучных пажитях, думает в каждом порыве ветра, шумящего по лесу, видеть и слышать духа -- покровителя стад его.
Тунгусы, кочующие по тундрам, усеянным озерами, находят богов своих на дне оных.
Так и у всех оленных кочующих народов горы и скалы, быстрые потоки, бурное небо -- все их окружающее наполнило воображение их чудовищами и привидениями, всякий из них думает их видеть и всякий видит по-своему. Вера шаманская есть может обширнейшая во всем свете -- она распространилась от Гренландии по полунощным берегам Америки и Азии, до самого северного мыса Норвегии, от Северного полюса до внутренности Африки. Везде служат природе, везде верят духам и привидениям -- и суеверие негров не есть ли также шаманство, примененное к их образу жизни и понятию.
Они приводят самого холодного наблюдателя в недоумение -- потому что видит действия воображения, которые считает за невероятные.
Воображение есть может быть неиспытуемейшая часть из всех душевных способностей человека.
В доказательство, какой доверенностью пользуются шаманы, расскажу я случай, бывший в 1814-м году, в Островном, во время торгу с чукчами.
Приезжающие из Якутска купцы привезли с собой прилипчивую горячку, которая над русскими имела весьма слабое действие, но между чукчами производила ужаснейшие опустошения. Почти половина их погибла в первые два дня. Не зная, что делать, они прибегли к шаманам.
-- "Надобно принести в жертву злым духам человека -- именно такого-то...", назначив из среды своей всеми любимого и уважаемого родоначальника. Он добровольно покорился жребию своему, но все другие не соглашались, упрашивали, стращали -- шаман не переменял прежнего приговора и сам воткнул смертоносное железо в сердце друга своего.
До чего могут довести ослепление и фанатизм -- вспомним действия их в Европе, и поступок чукчи много потеряет в своей жестокости.
Меж кочующими народами, подвластными России, таковые ужасные жертвоприношения более не случаются, но сие не столько истребилось от насильственных мер правительства и духовенства, сколько от перемены образа мыслей и тесного обхождения с русскими. Ныне у всех сибирских народов шаманство ограничивается большей частью только гаданиями и предсказаниями и составляет у них род увеселения, а не таинственного обряда.
Тесное обхождение с русскими, перемена образа жизни также действовали не только на внутреннее их состояние, но имели и влияние на наружное их образование. Впрочем, сколь бы народы сибирские ни смешаны были с русскими, и даже (многие) коренные русские, здесь родившиеся, все носят на себе отпечаток северного образования и кажутся все звеньями цепи Северного полюса.
Низкий рост их (о ламутах, тунгусах и чуванцах) вознаграждается дородством. Голова их в рассуждении всего тела велика, лицо широко и плоско, щеки, занимая большое пространство лица, сделало рот малым и круглым, волос черный и жесткий, глаза неодушевленны и малы. Плечи и кости широки, только руки и ноги у них малы и нежны.
Но есть ли сие физическое образование их следствие климата, и если он уже имел на грубейшие части человека такое влияние, сколько большее должен иметь на душевные его свойства. Кровь его течет тише в жилах, и сердце его бьется слабее, будучи нечувствительным к тем наслаждениям, которые с собою приносит умереннейший климат, следственно и другой образ жизни. Они живут и умирают тихо и спокойно, веселятся с равнодушием и токмо по нужде деятельны.
Сие самое составляет черты характера всех северных народов -- и причина оного находится в их земле, их небе, климате, образе жизни и образовании.
13 сентября мы поплыли из Лабазного и в тот же вечер, не взирая на крепкий и противный ветер, прибыли в Сладкое. От Лабазного к Сладкому и далее к Долгому, куда мы приплыли на другой день, лежит вдоль правого берега кряж высоких гор, который в некоторых местах крутыми и отвесными скалами выходит на реку и образует мысы. Он состоит из серого гранита и черного шиферу, местами была видна слоями железная окись (вохра желтая). Везде по берегу мы встречали голодовавших жителей. Отчаявшись совершенно в оленном промысле, они прибегли к рыбному -- Большой Анюй хотя и не так широк, как Малый, но зато глубже, в нем менее шиверов и более вадиг, течение его не так быстро, оттого и заходит здесь белая рыба гораздо далее (далее Лабазного), чем в Малом Анюе, и жители, исключая оленного промысла, имеют годом и весьма богатый рыбный (но сего года, к большому несчастью, они и того не имели). Летом промышляют ее неводами, сетьми и мережами, загораживая речки и виски, а к осени перегораживают самый Анюй, т. е. делают [я]ры через весь Анюй. Один голод может принудить к сей трудной работе, и сего года мы встретили в 9 различных местах поперечные [я]ры, но они нисколько не вознаграждали труд жителей.
Между тем холода увеличивались, забереги уже были довольно широки, и местами на тихих вадигах река перемерзла, так что мы принуждены были продалбливаться через лед. Все сие заставило нас спешить к какому-нибудь жилью, и мы, с трудом прошед Тигишку (где выехали с Сухого Анюя), приплыли к камню Большая Брусянка, где находилось летовье якутского князца.
Здесь мы будем жить до совершенного заморозу и тогда уже отправимся по льду на собаках в Нижне-Колымск.
Между тем холода в полдень редко превышали -- 10° по Реомюру, и температура воды также очень медленно уменьшалась, в 7 дней она переменилась (на глубине 3 или 4 футов от +1,5° до --3/4°; от 16 до 22 сентября).
Лед на Большом Анюе, как я мог заметить, образуется двумя образами: во-первых, делается он от заберег, от курий (курья) и тихих вадиг, которые подобно озерам почти мгновенно покрываются льдом, а, во-вторых, образуется он под водой, на кореньях, травах в приглубинах между камнями; сначала он кажется подобно тине, но когда масса его становится довольно обширной, он отрывается и всплывает наверх, где мгновенно превращается в крепкий лед. Нередко случается, что он выносит с собою дресву и небольшие камни.
24-го мы отправились на нартах из Большой Брусянки. Так как река еще не совершенно стала, то мы все почти были принуждены ехать протоками и волоками. Собаки по причине недостатка в корму были очень слабы, и мы не ранее 28-го приехали к якутскому урочищу, называемому Пятистенным. Здесь мы переменили собак и того же дни прибыли в Басково, где находились несколько русских семейств, не скочевавших еще в Нижне-Колымск.
Берега от Брусянки до Басковой совершенно пологи и низки, изредка встречаются яры, и те ежегодно обсыпаются и ныне уже много потеряли от прежней высоты своей (на правом берегу Анюя против Пятистенного находится совершенно отдельный и небольшой камень), далее от берегов усеяно все пространство озерами и болотами, изредка встречается крупный лес, но большей частью кустарники и невысокая листвень.
Зима еще более сделала картину сию бедной.
29-го мы прибыли обратно в Нижне-Колымск по двухмесячном отсутствии.
Если я в рассказе моего путешествия ничего не упомянул о жилищах, одежде, занятиях, искусствах и проч. народов, нами посещенных, то это единственно от того, что они ничем не отличаются от здешних русских. Малочисленность их есть, может быть, главная причина, что они потеряли главный свой первобытный характер, и, забыв язык и веру свою, они ныне совершенно почти сделались русскими, и большая часть из них отличается токмо одним названием.
