Артамон Захарович Муравьёв.
Копия с акварели Н.А. Бестужева 1838 года.
Музей декабристов г. Петровск-Забайкальский.
Артамон Муравьев:
Приступая к ответу на сей пункт гласную намерен зделать исповедь, нетолько всех движений моих но малейших чувств Сердца моего. Показав все до малейшаго обстоятельства в объяснениях моих и присоединив оную совершенно разкроюсь и добавить ни чего небуду мочь.
Вступление мое с самага начала в общество в Москве, ужасные мои там слова, в поселдствии сънова мое вступление т все мною также ужасное говоренное, не произошло ни от внушения посторонняго, ни от чтения Книг, нидаже от какого либо по службе оскорбления; но единственно как пред Господом Богом моим, произошло от того что видя в начале себя избегающим, Людьми мне близкими и всегда по их способностям мною уважаемым, давая себе толкованием их меня не уважения суетную мою жизнь, или полагал что по неспособностям меня неполагают достойным. Вот что заставило меня домогаться незная даже чего, и решась сблизиться, найти способ доказать что во мне ошибались. Продолжительнаго и непрерывнаго занятия по чему бы то нибыло, не есть черта моего характера, на первых порах я все принимаю горячо, и скоро жар по вне простывает, и что докажется в описании моем себя, и со мною случившагося. В Москве-то я нашел случая вызваться на ужасное покушение, и хотя предлагаясь только то знал, что приначале общества сего непредпримут, я имел целию вызвавшись показать что под Личиною Суетнаго и ветреннаго человека скрывается отчаенный. Но тут в разщете ошибся ибо меня постигли и выключили. – На первых порах сие меня ужастно оскорбило но так как прошло времяни довольно до моего с Никитою Муравьевым и Катениным свидания, то соединяясь в С. Петербурге ни о чем с ими неговорил, а Александра Муравьева с Москвы уже и невидал. Слова Пестеля, сказанные Бестужеву: что меня в Петербурге не знали, и неумели дать цены, также сие доказывают. Опять предстал нечаенной случай который мною и описан, ето встреча с Матвеем Муравьевым, в котором придя к разговору о Москве, и полагая что он незнал что меня исключили, я говорил что описал. Но и ето прошло без дальнейшаго для меня следствия, ибо отправясь по прошествии нескольких месяцев к Полку и проезжая в Генваре 1825-го года Киев даже не помнил что их тут могу увидеть, а спешил к Месту. Не съискал бы их может и в Июне, естли бы Сергей Муравьев ненаписал бы ко мне весною в Любарь, и невыразил бы своего удовольствия знать меня блиско себя, невыразил бы желания поехать комне, и вместе невозможность приглашая меня на ето говоря что желает очень меня видеть узнав о моих чувствованиях от брата своего. Меня ето очень польстило и я в ответе обещал быть непременно, и оправдать хорошее его обо мне мнение. Но и ето оставил без выполнения, хотя без сомнения бы мог сие зделать. Случай, а имянно поездка в Июне в Киев, и мною описанная, меня свела наконец. После того, естьли бы желал действовать и принимать в делах общества прямое участие, а не одна только страсть говорить во мне действовала, неужели бы до сбора войск в Августе под Лещиным ненашел бы способа видется, переписываться, или посылать нарочных. – Настало время Лагеря и я сошелся с Сергеем Муравьевым, тем что он с бестужевым привез ко мне Тизенгаузена и Швейковскаго и поставил меня в обязанность их разбудить, говоря что оне простывают и и что оне отчаеваются их расшевелить сънова. Что могло мне быть приятнее сего поручение пострасти моей говорить? Вот тут то я пустился и как безумной вызывался на все; говорил что все можно, лишь бы только бытьь решительну, не зная положения дел общества Муравьев и Бестужев хваля меня приглашали продолжать, говорили что ето отлично действует. Представлю хотя мало важный по Сущности Случай, но показывающий ясно ролю которую играл: мне казалось что я слышал, или читал где-то, что последняя Испанская революция, началась от взбунтовавшеося начально Кавалерийскаго взвода, я ето и привел в разговоре: потом наедине Сергей Муравьев доказал мне, прочтя из описания Испанской революции как было ето возмущение, и что я ошибаюсь, добавил: нужды нет ты таки его повтори ибо оно очень хорошо. Таким образом и в сем занятии происходили наши совещания под Лещином, от того то я так несведущ был и остался, о всем настоящем до общества касающегося, такого рода исповедь неоправдывала меня, для меня даже постыдна, показывая, что мог всем священным гнусной страсти моей пожертвовать, и недолжному тщеславию казаться что не есть. В прочем его исповедь мо и ни что меня неудержит совершенно себя обнаружить. Возвратясь из Лагеря точно жена меня просила избегать такого знакомства, правда что обещал, правда что до Впсилькова задержал слово, неправда что задержал оное до конца. Хотя я не заехал к Муравьеву нарочито но все равно приехав что говорил показал, добавить имею только что я подстрекая действовать начать скорее, и давая тому причину страх всем быть открыту, хотя и не могу требовать веры да и к чему мне нещасному, но скажу, что я не чистосердечным признанием себя Муравьеву хотел отдалиться, но ожидая с его стороны возражений, хотел объявить, что естли будут откладывать то отхожу ибо рисковать женою и детьми не хочу. Но в разщете ошибся ибо Муравьев соглашался сомною что должно действовать. Возвращаясь к полку уже нарочито непоехал через Васильков азделал крюк и поехал на житомир. Кончина Покойнаго Государя Императора подала мне случай сказать Франку то, что он показал. За етим все известно. Раскаение мне непоможет, ибо преступные мои слова через чур велики, непоможет мне и то что действий прямых небыло никогда, хотя Я способы имел приглашение на сие мне было зделано, но совсем тем нерпестаю Молить Господа да откроет сердце мое, и тем докажет, что я ужаснейший преступник словом, а не умыслом, злодей же детям и жены. В Солдатском Мундире, котораго бы верно не замарал, желал бы кровью своею обмыть пятно на нещастных моих жертвах мною наложенное, но ето бы мне была Милость, а я достоин наказания. За сим предаюсь воли Бога и Государя моего.
