В.Н. Соловьёв
ЗАПИСКА О СУХИНОВЕ
Иван Иванович Сухинов родился в 1794 г. В Херсонской губ. В Александрийском уезде. 1
Воспитанный в доме отца своего, небогатого дворянина, обремененного большим семейством, Сухинов с ранних лет был записан в гражданскую службу, которую продолжал недолго.2
Ни чин, в короткое время полученный, ни воля родителей не могли удержать его от пылкой наклонности к ремеслу военному, и на 15 году своего возраста он завербовался в Лубенский гусарский полк. От сего времени началась его жизнь не совсем обыкновенная. Кроме трудов, и в мирное время неразлучных со званием, он на заре жизни совершил тягостную компанию 1812 года, 1813 и 1814 гг. Семь ран – свидетельство, но не награда храбрости – вот все, что приобрел он в славной войне.3 Труды не по летам и раны расстроили его здоровье и заставили выйти рядовым в отставку. В 1816 г. он отправился на родину.
На пути в Херсон вошел он в сношения с графом Тимоном, командиром Изюмского гусарского полка, который убедил его, выхлопотав свидетельство о дворянстве, определиться к нему в полк. Предложение было принято. Получив от Тимона денег на дорогу, Сухинов поспешил в Херсон, достал нужные бумаги и вскоре определен юнкером в изюмские гусары.4
Здесь служба его была счастливее. В 1816 г. ему следовало уже получить офицерский чин. Не имея достатка служить в гусарах, он просил о переводе, в том же году переведен в Черниговский пехотный полк и скоро произведен в офицеры. Как теперь смотрю на него: высокий, стройный рост, смуглое, выразительное лицо, глаза быстрые, пронзительные; эта задумчивость, даже некоторая суровость в выражении лица приковывали внимание при первом на него взгляде5. Но кто знаком был с Сухиновым, кто знал душу его, тот неохотно с ним расставался. Он отличался: особенной простотой в обращении, строгой во всем умеренностью, неуклонным постоянством в делах, кротостью, приветливостью, редкой исполнительностью и сметливостью по службе. Справедливо отличенный большой доверенностью, Сухинов вместе с тем пользовался любовью и уважением товарищей, даже привязанностью солдат, несмотря на то, что бы строг с последними.
Обладавший такими качествами Сухинов обратил тотчас на себя внимание тайного общества. В сентябре 1825 г. в лагере при местечке Лещине он был избран в члены Южного общества и присутствовал при всех совещаниях оного6. Возвратясь на квартиры, Сухинов с ревностью начал трудиться для предположенной обществом цели. Он пользовался всем: ни малейшее обстоятельство не ускользало от его внимания; времени, средств, умения – всего доставало ему. Раз предавшись важному делу, он предался ему вполне, всем существом своим.7
Вскоре, по намерениям Сергея Муравьева-Апостола, бывшего важным членом общества и душой Черниговского полка, Сухинов должен был перейти в Александрийский гусарский полк. Он не колебался: прошение подано, приказ о переводе получен, подорожная в руках Сухинова; он готов был уже выехать, но обстоятельство, вовсе неожиданное, удержало его.8
Известие, полученное из Петербурга, о происшествиях 14 декабря ясно убеждало, что Сухинову скорее нужно было остаться в Черниговском, нежели ехать в Александрийский полк.
Последствия не замедлил подтвердить это предположение: 25 декабря подполковник Гебель, командир Черниговского полка, пригласил к себе на вечер всех офицеров по случаю полкового праздника. Около полуночи хозяин и гости были встревожены приездом двух жандармских офицеров, из Петербурга и из Могилева, главной квартиры Первой армии. Тотчас открылась цель их приезда. После короткого и тайного разговора Гебель отправился с ними на квартиру Муравьева-Апостола, где не застал его. Сухинов не упустил сделать все, что от него зависело: он бросился на квартиру Муравьева и, застав там Бестужева-Рюмина, спрятал с ним несколько бумаг, передал ему свою подорожную и через то дал способ известить Муравьева о предстоящей опасности 9.
28 декабря Сухинов получил записку от Муравьева, который только что прибыл в Трилесы и тотчас отправил нарочного к Сухинову, требуя его к себе как можно скорее. Сухинов понял дело; он отправился, пригласив с собой ротных командиров; Кузьмина, Соловьева и Щепилу.10
Рано поутру 29 числа приехал он в Трилесы, но Сергей Муравьев и с ним брат его Матвей были уже арестованы Гебелем и начальником жандармов при 3-м корпусе поручиком Лангом.
Гебель строго встретил своих офицеров, требуя, чтобы сухинов немедленно отправился в Александрийский полк, а остальные к своим ротам. Первый решительно объявил, что не станет ему повиноваться, последние отвечали нападением. Гебель с ловкостью сбит с ног; ему нанесли 13 ран, множество ударов и оставили изнеможенного только тогда, когда Сеошгей Муравьев, выскочив в окно, прибежал к ним и обратил их внимание на обстоятельство большой важности.
[К этим строкам относится заметка М.И. Муравьева-Апостола, сделанная на обороте печатемой нами рукописи: «Брату не было надобности выскакивать из окна. Услышав крики Гебеля, на которого напали офицеры Черниговского полка, он вышел к нам в сени, приказал оставить Гебеля, которого велел посадить в сани и отвезти в Васильков, брат приказал поставить караул к Гебелю, чтобы избавить его от дальнейших неприятностей. Гебеля полк не любил, и правду сказать, не было за что его любить или уважать» (ред.)]
Пока переговоры происходили, Сухинов бросился отыскивать жандармского офицера и, найдя его спрятавшимся на кухне, отвел его к священнику, от которого он отправился в дивизионную квартиру. Сухинов видел бесполезность поступка, сделанного с Гебелем, и потому, вероятно, так снисходительно поступил с жандармом, не сообразив, что Ланг мог скоро сообщить в дивизионную квартиру о случившимся происшествии11. Отправив жандарма к священнику, Сухинов возвратился к товарищам и не застал уже Гебеля, , который тотчас, как был оставлен, выполз на дорогу, при помощи ехавшего крестьянина втащился к нему в сени и отправился к дому ближайшего помещика. Сухинов догнал его, посадил с ним солдата и, приказав везти его, куда он сам захочет, возвратился к Муравьеву-Апостолу.12
После этого происшествия Сергей Муравьев, брат его Матвей и Сухинов, со взводом квартировавшей в Трилесах 5-ой роты отправились в село Ковалевку, чтобы соединиться со 2-ой гренадерской ротой. Кузьмин с остатком роты должен был явиться туда же; Соловьеву и Щепиле приказано ехать в свои роты и спешить с оными в Васильков. Когда двое последних, не заезжая еще в роты, приехали в город, [они] были арестованы майором Трухиным, старшим после Гебеля, привезенного уже в свою квартиру.
Трухин с 4-ой ротой, находившейся для караула в Василькове, делал между тем распоряжение к защите города. 30-го числа авангард Муравьева под командой Сухинова в 3 часа пополудни показался на стогнах близ города. По приказанию Трухина барабанный бой во всех концах города встревожил жителей, и шумом только окончились все распоряжения к защите. Сухинов беспрепятственно вступил в город, освободил из под страши Соловьева и Щепилу , арестовал Трухина, занял караульные посты по назначению Муравьева, взял знамена, полкового ящик и заключил происшествие этого дня бесполезным отыскиванием полкового адъютанта и деятельной заботливостью о продовольствии и размещении прибывших с Муравьевым солдат и тех, которые подходили после13. Всю ночь он провел в этих заботах.
31-го числа Муравьев поручил ему присоединить к восстанию 4-ую мушкетерскую роту, в которой ни капитан, ни солдаты ничего не знали до последней минуты.14 С помощью Кузьмина, Соловьева и Щепилы, вполне исполнив это поручение, Сухинов по приказанию Муравьева принял в команду 6-ую мушкетерскую роту от капитана Фурмана, которому приказано ехать в 8-ую пехотную дивизию и сообщить о восстании находившимся в оном членам общества15.
В тот же день полк выступил на ночлег в селение Мотовиловку. Сухинову приказано командовать арьергардом. Распорядительностью и строгими мерами против солдат, нарушивших военный порядок, Сухинов достигнул того, что полк выступил из Василькова, не оставив там никого, кто должен был следовать за Муравьевым.16
Прибыв в Мотовиловку, Сухинов в ту же ночь отправлен был по дороге в Белую Церковь узнавать о действиях дивизионной квартиры 17-го егерского полка и служивших в оном членах общества, которые ручались присоединить к восстанию по крайней мере две роты.
Неизвестно, были ли, кроме означенных, другие поручения Сухинову; знаем только, что сряду две ночи из села Мотовиловки он отправлялся к Белой Церкви и оба раза возвращался почти без известий; отправленный в третий раз ночью со 2-го на 3-е число из с. Пологов, он узнал, что 17-й егерский полк выступил, но не против них, а по направлению к Житомиру, что вокруг Белой Церкви учреждены разъезды казаков Браницкой и что началось общее движение во всех окрестных войсках.17
3-го числа полк вышел из с. Пологов через Ковалевку на Трилесы и между последними бы встречен и разбит отрядом генерала Гейсмара, состоявшим из двух эскадронов гусарского принца Оранского полка и двух орудий конно-артиллерийской роты.18 Открытое место, где сошлись отряды противников, устраняло всякую возможность скрыться; Сухинов спешил воспользоваться, чем мог: он бросился к озеру, находившемуся вблизи, но оставался в нерешимости на берегу его. Двое из солдат 6-й роты рассеяли его недоумение: схватив под руки, они почти насильно повели его по тонкому льду к деревне Поляниченцам.
[В списке Л.А. Поджио и в первопечатном тексте здесь и далее Пильнишинцам]
Только началась эта переправа, как несколько гусаров прискакало к берегу и, не видя возможности преследовать далее, просьбами и угрозами бесполезно старались склонить солдат выдать им Сухинова. Последний, сбросив с себя лишнюю тяжесть вооружения, с одними пистолетами достиг противоположного берега и пошел к Поляниченскому фольварку.
Первый крестьянский двор представлял уже убежище, и Сухинов отнесся к хозяину. Он тотчас отвел его в контору, запер и обещал по просьбе Сухинова разведывать, что будет происходить. Возвратясь часа через два, он сказывал, что их собирали на панский двор, расспрашивали о Сухинове и обещали награду тому, кто приведет его, что отряд гусаров обыскивает уже деревню и что поэтому он должен перевести Сухинова в другое место. Он перевел его в погреб, запер и скрылся.
Оставшись один, долго размышлял Сухинов о своем положении: будущее казалось ему ужасным, ни одной светлой мысли, ни4какого утешительного чувства не пробудилось в нем в это время. Все потемнялось какой-то мрачной безнадежностью, и страшная мысль самоубийства показалась ему отрадной. Он схватил пистолет – осечка; взвел курок еще раз – то же. Бросив с негодованием пистолет, он взял другой, тщательно осмотрел его, упер в грудь конец дула, спустил курок – вспышка…
«Мне суждено еще жить», - подумал Сухинов, и эта простая мысль рассеяла его мрачность. Он бросил пистолеты с твердым намерением не только не употреблять их против себя, но и не брать их с собой из погреба.
В сумерки пришел к нему хозяин, ввел в избу, покормил, дал свою свитку. Пять рублей серебряных, последние деньги Сухинова, были предложены хозяину, он отказывался. Сухинов настаивал, и борьба их кончилась тем, что, бросив деньги на стол, Сухинов поспешно вышел из дому.
Пройдя 15 верст, около полуночи пришел он в село Гребенки к дому бывшего эконома Браницкой, у которого прежде крестил детей. Свет сквозь щели затворенных ставней доказывал, что в доме еще не спали. Сухинов постучался; хозяйка, узнав голос своего кума, поспешно отворила дверь и запустила его, обливаясь слезами. С трудом успокоил ее Сухинов; наконец эконом сам запряг лошадь в сани, дал Сухинову свое платье, 10 р. Серебряной монетой и выпроводил в дорогу. Сухинов отправился на Богуславль и в первой полевой канаве бросил все, что оставалось у него от гусарского костюма.
В Каменке заехал Сухинов к Зинкевичу, который служил прежде штаб-лекарем в Черниговском полку и принадлежал прежде к тайному обществу, но в 1823 г. вышел в отставку и жил в Каменке домашним лекарем у Давыдова, также члена тайного общества. Зная уже о черниговском происшествии, Зинкевич радушно принял Сухинова, дал ему на дорогу денег, но не советовал долго у него оставаться.19
Без письменного вида и, несмотря на то, что было уже разослано предостерегательное объявление о Сухинове, он нигде не был остановлен и спокойно приехал в г. Александрию. В этом же уезде жил отец его, но он не хотел ехать к нему, хорошо зная характер старика и опасаясь мачехи, на которую совсем не мог полагаться, и потому решился ехать к брату, бывшему в Александрии чиновником гражданской службы. Брат Сухинова до того перепугался, что не знал, на что решиться, но, успокоенный братом, принял в нем живейшее участие.
Переночевав у брата, Сухинов недаром провел время: он вырезал из мела печать, написал паспорт на имя отставного Александрийского полка поручика Сухинова20 и рано поутру, взяв у брата небольшое количество денег, простился с ним и отправился к Кишеневу.21
Предъявитв свой паспорт, он жил в этом городе безопасно, квартируя у мещанина-раскольника. В продолжение своего пребывания в Кишиневе Сухинов несколько раз подходил к реке Быку с намерением перейти за оную в Молдавию22, но всегда удерживался одной мыслью: как оставить отечество и спасаться бегством в то время, когда бедствуют восставшие вместе с ним товарищи!
Пока жил он в такой нерешительности, денежные средства его страшно оскудели; доходило до того, что скоро нечем будет заплатить за квартиру. Затрудненный крайностью, удрученный бездействием и ежеминутным опасением, Сухинов решился писать к своему отцу с двоякой целью; получить от него денежное пособие, а с ним и способ к такому или другому предприятию, или же через умышленную неосторожность обнаружить правительству свое убежище23. Как ни тягостно было последнее намерение, но оно казалось ему лучше неопределенного его положения, которое совершенно утомило его.
В тот же день, как письмо отнесено на почту, явился полицмейстер. Пристально взглянув на Сухинова, он поговорил что-то с хозяином и вышел. Через несколько минут [он] явился снова с дивизионным командиром Желтухиным. Последний спросил его: «Вы Сухинов?» - «Я», - отвечал он.
Едва успел ответить Сухинов, как его уже схватили, тотчас заковали ему руки и ноги и отправили в Одессу к графу Воронцову, наместнику той области. Воронцов видел его, но ничего с ним не говорил, однако ж велел расковать его и переменить белье; прислал ему обед и снова закованного отправил в Могилев к Сакену, главнокомандующему 1-й армией24.
Сухинов был привезен в Могилев 15 февраля25. Ему расковали руки, но вообще содержали строже других. Генерал Набоков был презусом комиссии, продолжавшейся с лишком два месяца. С начала и до конца суда Сухинов отвергал все показания, которые могли повредить какому-нибудь лицу или выставить дела тайного общества с такой стороны, как хотелось правительству. Что же касается обвинений, падавших собственно на него, он принимал их, нисколько не заботясь о последствиях. 26.
В мае месяце по приговору комиссии Сухинову объявлено, что он должен быть четвертован. Дело отправлено в Петербург. В первых числах июля получен ответ: государь повелел вместо смертной казни, - лишить чинов, дворянства, переломить шпагу перед полком, подвести под виселицу и отправить в Сибирь в вечную каторжную работу.
Сухинова вывезли из Могилева 17 июля, а 22-го привезли в город Острог, где квартировал тогда новосформированный Черниговский пехотный полк. На другой день исполнена конфирмация под личным распоряжением начальника штаба 3-го корпуса князя Горчакова. В 9 часов вечера Сухинов вывезен был в Житомир, где содержался на гаупвахте. 21 августа отвезен в Васильков, а 22-го подведен под виселицу, построенную на площади за месяц перед тем.27 В высокоторжественный день коронации происходила следующая церемония: на площади были построены Тамбовский пехотный полк и прибывшие из разных полков 9-й дивизии по сто человек рядовых с несколькими штаб- и обер-офицерами; возле самой виселицы помещен был отряд внутренней стражи. Сухинов, Соловьев и Мозалевский приведены закованные и поставлены впереди войска на большом друг от друга расстоянии. Когда приговор прочли войску, палач, подойдя к Сухинову, взял его за руку, повел через площадь к виселицу и, обойдя вокруг оной три раза, передал в команду внутренней стражи. Так поступлено по очереди с другими. Как скоро это было кончено, палач тотчас прибил к виселице приготовленную прежде черную доску с крупной белой надписью. Вверху было написано: повешены, а в другой строке – Кузьмин, Щепила и Ипполит муравьев (Все трое застрелились до сентенции; Ипполит Муравьев, вступая в дело, дал слово не сдаваться живым). Зрители были не только в тесных толпах, но занимали крыши домов. После церемонии тотчас отправлены все трое по пересылке в Сибирь28. Это путешествие продолжалось год и семь месяцев. Всю дорогу Сухинов был чрезвычайно равнодушен и ни разу не хотел сесть на подводу. В Тобольске видел их Куракин, изъявляя, как водится, бесплодное сожаление.29
В мае 1827 г. догнали их Нарышкина и Ентальцева: в разговоре с ними Сухинов объявил, что будет стараться изыскивать все средства, чтобы бороться с ненавистным правительством. 10 февраля 1828 г. пришли они на дневку в Читу. У тюрьмы ожидали уже партию княгиня Трубецкая и княгиня Волконская; при встрече с ними дамы были взволнованы до высочайшей степени, они называли их не иначе, как братьями.30Зная высказанные им его намерения, они умоляли, убеждали его не приводить их в исполнение. 12 марта пришли они в Большой Нерчинский завод и назначены в рудники оного за 15 верст, где находится Горная контора; они наняли квартиру у одного из сосланных семеновцев.
С самого прихода Сухинов принялся работать; в короткое время узнал он многих и приобрел их доверие. То тот, то другой начали ходить к Сухинову, который, со своей стороны, ежедневно выходил на охоту и не сделал ни одного выстрела. Голиков, казарменный староста, бывший некогда фельдфебелем в учебном карабинерном полку; Бочаров, сын астраханского купца; Бондарев, бывший фельдфебель какого-то полка; Птицын, целовальник, бывший юнкер гусарского полка, и несколько других уже весьма с ним сблизились.
Все названные были из важнейших соучастников; между ними первенствовал Голиков. С помощью их Сухинов достал себе вооружение, доставал порох и свинец. Лили пули, делали патроны, которых более 1000 было уже сделано. Советы и убеждения Соловьева и Мозалевсого не помогали; нередко прения доходили даже до ссоры, и во всех случаях Сухинов твердил одно: «Оставьте меня действовать по моей воле, я вас не замешаю»31.
Пока дела шли таким порядком, часто хаживал к ним сосланный из виленских студентов Тир. Сухинов всегда не терпел его и за какую-то выходку раз объявил ему, чтобы он к ним более никогда нен заходил. Вскоре после Вознесения, в какой-то праздничный день, несколько пьяных, принадлежавших к заговору, написали на могильных памятниках разные угрозы насчет рудников и начальства. Тир объявил управляющему рудником Черниговцеву, что это должно быть, дело государственных преступников и изъяснил ему некоторые свои подозрения. Поэтому отправлен был к государственным преступникам помощник управляющего Мелехин, но его убедили, что дело не их.
21 мая 1828 г. Соловьев , Мозалевский и Сухинов купили свой дом (что было против желания последнего) и на другой день перешли в него.
За несколько дней до этого времени команда Сухинова начала пить непомерно. Десятками не выходили из кабака и произносили разные неуместные выражения; с 22-го на 23-е число пьяные толпы эти беспрерывно ходили мимо квартиры Мозалевского, Соловьева и Сухинова; первые должны были это заметить Сухинову, он переговорил что-то с ними, и ходьба прекратилась. Во время переноски вещей с квартиры в собственный дом 23 числа пьяный Голиков сильно хлопотал помогать Сухинову и его товарищам. Мозалевский желал удалить Голикова и просил Сухинова его отослать, но тот не обратил внимания на его просьбу; тогда Мозалевский сам выгнал Голикова. С утра этого дня Сухинов был необыкновенно мрачен, но ни слова не говорил своим товарищам. Около обеда они узнали, что Голиков, Бондарев, Непомнящий и несколько других взяты и закованы. Тотчас начались допросы, сопровождаемые жестокими побоями. Сухинов между тем припрятал некоторые вещи. В 5 часов вечера полицейский унтер-офицер пришел за ним и объявил, что управляющий Черниговцев требует его в контору. Долго товарищи ожидали возвращения Сухинова, наконец узнали, что он арестован и посажен отдельно в одном из казенных домов.32
Мозалевский тотчас же отправился к нему, но его не пустили; однако же на другой день свидание дозволено, и сношения товарищей с арестантов продолжались до конца дела. Сухинов сказывал, что на него показал Голиков и другие, будто он имел намерение напасть на солдат, завладеть их оружием и куда-то идти; Сухинов не сознался. Черниговцев , сняв показание, тотчас рапортовал Нерчинской горной экспедиции. Экспедиция с нарочным донесла Лепарскому (коменданту Читинского острога, где содержались государственные преступники, замешанные в 1825 г). Лепарский дал знать в Петербург. В то же время экспедиция нарядила Следственную комиссию, состоявшую из двух членов, берг-гауптмана Кириллова и какого-то подпрапорщика Горного батальона33. Они прибыли в Горную контору и начали следствие пьянствами и жестокостями. Сухинова тотчас заковали и, несмотря на угрозы, ничего от него не узнали.
Впоследствии оказалось: некто Козаков, проходя, пьяный 22 мая34 мимо квартиры Черниговцева, объявил ему, что многие готовы к бунту и что в этом участвуют секретные (так называли они государственных преступников). Черниговцев велел ему идти проспаться, объявляя ему, однако ж, что на другой день потребует его в контору. Живший в денщиках у Черниговцева непомнящий, Бондарев и кто-то третий дали знать Голикову и Бочарову о доносе Казакова. Непомнящий сам о том же рассказал вечером Черниговцеву. Между тем Голиков и Бочаров взяли водки, пригласили в дом Козакова, напоили его и убили. По двум доносам Черниговцев сделал следствие: присланная потом комиссия открыла не более. Сухинов ни в чем не сознался, другие, что показывали сегодня, то отвергали завтра.
Самое главное действие комиссии состояло во взятии под стражу 22 человек, менее или более прикосновенных к делу, по сделанных на низ показаниям. Случилось, между тем, что собака принесла человечью руку; в то же время пойман бежавший Бочаров; эти два обстоятельства способствовали открытию убийства Козакова.
Доходил уже второй месяц с тех пор как члены комиссии начали свои исследования, но дело не подвигалось. Горная экспедиция, недовольная медленностью, отозвала членов, перевела Сухинова и других арестантов в Большой Нерчинский Завод и поручила исследования членам своим, горным штаб-офицерам Рику и Чебаевскому; первый назначен презусом. Они открыли, что прежде всего хотели напасть на казармы, завладеть оружием, идти на Благодатский рудник(полторы версты) , на Большой завод и по другим соседним заводам как для обезоруживания военных команд, так и для присоединения ссыльных; прекратить почтовые сношения, послать отряд, обобрать оружие по всем казачьим караулам, потом идти в г. Нерчинск и завладеть артиллерией, оттуда следовать в Читу, освободить государственных преступников и условиться с ними о дальнейших действиях. В случае восстания целовальник Птицын обещал несколько бочек водки.
Мозалдевский и Соловьев были также требованы к допросам по сделанным на них показаниям, но ответы Голикова и Бочарова сильно говорили в их пользу.
Последние утверждали, что они несколько раз спрашивали у Сухинова, почему его товарищи не действовали с ним заодно, на что он всегда отвечал им, что Соловьев и Мозалевский ничего не должны знать до последней минуты, и просил их быть осторожными в их присутствии; что во время восстания он сам их уведомит обо всем, и если они будут согласны, то присоединит их к восстанию, если же нет, то они первые будут убиты.
Во время следствия Соловьеву и Мозалевскому не запрещалось видеться с Сухиновым, и если бы они имели деньги, то могли бы дать совсем другой оборот делу, по корыстолюбию некоторых членов комиссии. Хотя Волконский по приезде их в завод присылал к ним нарочного с предложением снабжать их всем нужным по их извещению, но когда во время следствия писали они в Читу и просили денег, то ответа никакого не получили; вероятно, письма их не достигли своего назначения.
По окончании Следственной комиссии арестованные преданы военному суду в последних числах октября по повелению Лепарского.
Презус Следственной комиссии Рик назначен и президентом суда. При нем члены: горные штаб-офицеры Чебаевский, Фитингоф и еще один. В суде только подтверждались прежние показания, без перемены в пользу или во вред подсудимым. Сухинов между тем отправился в госпиталь под предлогом болезни, там два раза принимал он яд, но не достиг желаемой цели, а только сильно расстроил свое здоровье.
В половине ноября суд приговорил: Сухинову – 400 ударов кнутом, 9 человекам также кнут, остальным плети35. После этого Сухинова тотчас перевели в общую тюрьму вместе с приговоренными к кнуту, тех же, которые были приговорены к плетям, отправили в контору. Дело было представлено Лепарскому, который отвечал, что он будет сам 2 декабря и исполнит приговор. Сухинову дали знать, он казался веселым и ночью со 2-го на 3-е число упросил одного из арестантов сказывать сказки. Когда все уснули, Сухинов отвязал ремень от цепей, привязал его к деревянному колу, низко вбитому над нарами, спустился с них и почти в лежачем положении удавился.
Кто-то из арестантов наткнулся на него впотьмах, зажгли огни и тотчас послали за ключами к батальонному командиру и за лекарем Владимирским.
Между тем Сухинов оставался в петле. Лекарь, заметив в нем, как после оказалось, признаки жизни, не подал на месте никакой помощи, а велел нести за полторы версты в лазарет, где его положили на ледник36.
3-го числа делались приготовления к исполнению экзекуции. В тот же день заковали Мозалевского, Соловьева и целовальника Птицына, привезли в Нерчинский завод и посадили в казарму вместе с осужденными к плетям, а ночью всех троих перевели в полицию.
4-го числа в 9 утра они увидели проходящий в фуражках с ружьями Горный батальон на место казни, назначенной вне завода, с правой стороны дороги к г. Нерчинску. Вытребованные с разных заводов палачи были уже на месте, куда с утра еще было принесено тело Сухинова и брошено в яму, в которую определено было сложить тела всех тех, которые должны были быть расстреляны.
Горный штаб офицер Чебаевский назначен был экзекутором, но действие происходило под личным наблюдением Лепарского. Расхаживая от одной кобылы к другой, он громко требовал от палачей, чтобы они били как можно сильнее. Устройство на месте казни: в середине места столбы для расстреливания, рядом справа били кнутом, далее плетьми. Расстреляны: Голиков, Бондарев, Непомнящий, Михайлов и Бочаров37. Последний, по словам самовидца почтмейстера Климантова, полуживой брошен в яму. После экзекуции прочли Мозалевскому, Соловьеву и Птицыну (они не присутствовали на церемонии) определение Лепарского: освободить их как непривычных к делу, но разослать по разным заводам.
Поручик Рик и полицмейстер завода говорили после, что на обеде у начальника Нерчинских рудников Фриша Лепарский спокойно рассказывал, что это уже не первая экзекуция, что в подобных делах он участвовал в чугуевском возмущении38. Выехав из Нерчинска, Лепарский остановился у места казни, пошел поклонился на могилы казненных и отправился в Читу.
