Глава вторая. ГВАРДЕЙСКИЙ ОФИЦЕР

           
       

          115 будущих декабристов были участниками войны России с наполеоновской армией. Среди них и А. Ф. фон дер Бриген.

          16-летним юношей он вступил в лейб-гвардии Измайловский полк. С этим полком связана вся его военная служба, которую он начал подпрапорщиком 14 декабря (символическая дата для будущего декабриста!) 1808 года. Тогда там служил поручиком и товарищ Бригена еще с ученических времен в Петришуле М. А. Фонвизин. Позже, уже в 1850 году, в письме князю Е. П. Оболенскому из сибирской ссылки Александр Федорович вспоминал: "Мы с ним служили не только в одном полку, но даже в одной роте, и он не изменил старому товарищу" [2].

          Военная карьера Бригена продвигалась довольно быстро: через год он уже портупей-прапорщик, спустя почти два года - прапорщик, через полгода, в апреле 1812 года, произведен в подпоручики, в этом чине и встретил войну с Францией. 7 декабря 1813 года Александру Федоровичу присвоено звание поручика, спустя почти три года он стал штабс-капитаном, в феврале 1819 года - капитаном, а 3 мая 1820 года произведен в полковники. Тогда ему не было еще и 28 лет. В чине полковника Бриген в 1821 году вышел в отставку. Сведения о его продвижении по военной лестнице содержатся в "Формулярном списке о службе лейб-гвардии Измайловского полка полковника фон дер Бригена" [3].

          Со своим полком Александр Федорович принимал участие в основных сражениях времен войны с наполеоновской Францией в 1812 - 1814 г.г.

          Сохранилось лишь одно письмо Бригена того времени, отправленное как раз в начале войны, 5 июля 1812 года, из Невеля Я. А. Дружинину - тогда директору канцелярии Министерства финансов, переводчику, другу Г. Р. Державина - крестного отца Александра Федоровича. Невель в июле оказался прифронтовым городом, который спешно укрепляли, так как он прикрывал путь наполеоновской армии на Петербург. В Невеле находилась главная императорская контора, а Бриген был послан туда офицером связи от своего полка. В войсках царил патриотический подъем. В письме Дружинину по-юношески решительный 20-летний подпоручик Александр Бриген писал: "... у нас, слава Богу, есть и хлеб, и соль, и храбрые солдаты. Жаль, что не пожаловал к нам на позицию при Дриссе Наполеон со всеми силами своими: не воротиться бы ему назад. Позиция удивительная, но, видно, Мюрат проклятый и не сунулся" [4].

          Речь идет о Дрисском укрепленном лагере, устроенном еще перед началом военных действий между местечком Дрисса (ныне Верхнедвинском) и деревней Шатрово. По замыслу главного военного советника императора Александра I генерала Карла Пфуля, армия Барклая-де-Толли, используя эти укрепления, должна была остановить наступление наполеоновской армии после отхода российских войск от границ империи. Но высказанные в письме надежды Бригена были обманчивы: план Пфуля по многим причинам оказался несостоятельным. Вот что по этому поводу писал тогдашний адъютант Пфуля, выдающийся военный историк и теоретик К. Клаузевиц:

          "Дрисский лагерь с тыла был прикрыт одной лишь рекой, по ту сторону которой не было никаких окопов и даже ни одного населенного пункта, пригодного для обороны; имелся лишь ряд дощатых сараев, в которых были сложены мешки с мукой. Так как переправа через Двину не представляла ни малейшего препятствия, то продовольственные запасы армии, не будучи защищены хотя бы естественными преимуществами местности, все время внушали бы тревогу за их целость.
          Таким образом, укрепленная позиция на Дриссе, в сущности, осталась голой идеей, абстракцией: из всех тех требований, которым она должна была отвечать, она не удовлетворила почти ни одному...
          Если бы русские сами добровольно не покинули этой позиции, то они оказались бы атакованными с тыла, и безразлично, было бы их 90 000 или 120 000 человек, они были бы загнаны в полукруг окопов и принуждены к капитуляции" [5].

          Бриген, вращавшийся в Невеле среди офицеров императорской свиты, понял, что война с Наполеоном будет отнюдь не молниеносной. В том же письме, адресованном Дружинину, несмотря на высказанные надежды на неизбежный разгром французской армии, он вынужден признать: "Я думаю, на следующий год понадобится много денег; вероятно, и Дмитрия Александровича [Д. А. Гурьева - министра финансов] и вас это обстоятельство очень озабочивает; и подлинно, есть о чем подумать: война самая решительная, обстоятельства самые практические" [6].

          После расформирования главной императорской квартиры Бриген, покинув Невель, вынужден был догонять свой полк, отступавший со всей русской армией от Дриссы через Смоленск, Вязьму и Гжатск до Бородина.

          Особо отличились измайловцы в Бородинской битве 26 августа 1812 года. Сначала они были в резерве, но потом их (вместе с Литовским и Финляндским полками) выдвинули на Семеновские высоты. Не успели полки построиться, как их внезапно атаковали французские кирасиры, которых Наполеон называл "железными".
           
          Натиск "непобедимой кавалерии" Мюрата удалось отбить, но спустя некоторое время латники, усиленные конными гренадерами, снова пошли в атаку. Русские войска стройными залпами отбросили неприятеля, понесшего огромные потери. Когда кавалерийские атаки наполеоновской армии захлебнулись, французы открыли по русским полкам многочасовой огонь из 400 орудий. Засвистела вражеская картечь, многие гвардейцы были убиты и ранены, контужен в грудь и 20-летний подпоручик Александр фон дер Бриген. После мощного артиллерийского обстрела французы снова атаковали ослабленных защитников Семеновских высот, пытаясь разгромить левый фланг русских войск. Но гвардейцы и на этот раз выдержали атаку. Потерпев третью неудачу, Мюрат не решился вновь отправлять свою кавалерию на верную гибель. Французы ограничились лишь высылкой отдельных стрелков.
           
          К вечеру на подмогу гвардейцам прибыли русские кавалеристы, вместе с которыми французов обратили в бегство. "Неприятель, с крайним уроном, прогнан огнем и штыком, - писал в донесении М. И. Кутузову генерал Д. С. Дохтуров, командовавший левым крылом русской армии. - Одним словом, полки Измайловский и Литовский покрыли себя, в виду всей армии, неоспоримою славою". 176 измайловцев погибли в Бородинской битве, 73 пропали без вести, 528 гвардейцев получили ранения. Все офицеры полка получили награды, подпоручик фон дер Бриген "за отличную храбрость награжден золотой шпагой с надписью "За храбрость" [7].

          После Бородинской битвы Измайловский полк отступил через Москву к Тарутинскому лагерю, где отдыхал до начала октября. Бриген, несмотря на контузию, остался в строю.

          В октябре вместе с русской армией измайловцы двинулись в контрнаступление. 13 октября Бриген вместе со своим полком участвовал в битве под Малоярославцем, после которой наполеоновская армия вынуждена была отступить по старой Можайской дороге на Смоленск. В формулярном списке Бригена числится и его участие в сражении при Красном в начале ноября 1812 года и в преследовании неприятеля до Вильно. В декабре измайловцы вошли в Вильно, где стали готовиться к заграничному походу. 1 января 1813 года гвардейцы преодолели Неман и вступили на территорию Пруссии. Через три месяца они уже были в Дрездене. Но в апреле-мае антинаполеоновская коалиция потерпела поражение под Люценом и Бауценом. Понес потери и Измайловский полк. После непродолжительного перемирия союзные войска в начале августа снова развернули наступление.

          К середине августа русско-прусско-австрийские войска оказались в опасном положении. Потерпев поражение под Дрезденом, союзная армия вынуждена была отступать. Обстановка, сложившаяся на театре военных действий, грозила антинаполеоновской коалиции окружением и разгромом, а то и полным уничтожением при отступлении. Тогда на военном совете было принято решение прикрыть отход армии союзников силами русских гвардейских полков: "Гвардии не предстоит славнейшего подвига как принести себя в жертву для спасения всей остальной армии". Гвардейцы с честью выполнили эту задачу. Как назло, погода им не благоприятствовала. Накануне, отмечал И. М. Спиридов, "несколько дней продолжался непрерывный холодный дождь, который растворил глинистый грунт до такой степени, что стоящие под сводом неба колонны, так сказать, погрязли в земле. Все были промочены насквозь; ветр препятствовал развести огни: одна нравственная сила укрепляла ослабленных воинов" (с. 145-146).

          Вместе с лейб-егерями измайловцы в кровопролитном сражении взяли Цегист и защищали захваченные позиции в течение 10 часов. Это дало возможность основным силам союзной армии дойти до Кульма (город в Богемии, ныне это территория Чехии).

          В 10 часов утра 17 августа 1813 года началась знаменитая Кульмская битва. Французы атаковали деревни Пристен и Страден. Защищали их гвардейские полки. Несколько часов бой продолжался с переменным успехом, деревни переходили из рук в руки. Русские полки несли огромные потери. Под угрозой оказался прорыв позиций русских войск. А в резерве оставалось лишь несколько гвардейских батальонов. Именно в тот момент генерал Ермолов заявил, что "гвардия уничтожается", а это неизбежно приведет к гибели всей армии. Но, учитывая опасность, в бой все-таки бросили два резервных батальона измайловцев.

          "Все поле сражения покрылось неприятельскими трупами, ближайшие французские колонны обратились в бегство, вся линия русских войск подалась вперед; со всех батарей, стоявших на позиции, была открыта сильная канонада". Французы, не выдержав атаки, бежали в рощу. Гвардейцы преследовали их и добивали штыками. Бой продолжался до 8 часов вечера.
                     
          В Кульмском сражении Бриген в составе 1-го батальона полка особо отличился в боях в деревне Пристен.
          Гвардейцы спасли всю армию. Перелом в той битве стоил измайловцам многих жертв - погибли 53 и ранены около 500 гвардейцев. Командир полка Храповицкий получил несколько штыковых ударов и ранен картечью в ногу. Подпоручик Александр фон дер Бриген был ранен пулей в голову, но поле боя не покинул, лишь после сражения он на короткий срок отлучился из полка на поправку.
           
          18 августа обессиленная гвардия в бою не участвовала, а только преследовала отступавшие наполеоновские войска. Французский корпус был окружен, в плен взяли маршала Вандама, пять генералов, 12 тысяч солдат и офицеров, захватили французские орудия и обоз.

          "Кульмское сражение решительно положило предел успехам Наполеона. С того времени все военные предприятия его были неудачны", - отмечал А. И. Михайловский-Данилевский. Измайловскому полку за проявленное мужество пожалованы две серебряные Георгиевские трубы. Награды получили и все отличившиеся в бою офицеры и солдаты. Александр фон дер Бриген за храбрость отмечен орденом Св. Князя Владимира 4-й степени с бантом и знаком прусского Железного креста (Кульмским крестом) [8].
                 
          Уже позже, в 1817 году, в № 8 "Военного журнала" (с. 55-56) была напечатана заметка А. Ф. Бригена под названием "Анекдот" - об одном из эпизодов Кульмского сражения (в XVIII - XIX в.в. слово "анекдот" имело иное, нежели сейчас, значение; анекдотом называли короткий рассказ о реальном событии, происшедшем с кем-либо и имевшем значение для истории). Сообщение Бригена было помещено под журнальной рубрикой "Известия о военных доблестях россиян". Речь в нем шла о героическом поступке гренадера Черкасова. Когда русский корпус отступал от Пирны к Кульму, из полков посылали стрелков для удержания неприятеля, который, преследуя русское войско, несколько раз пытался перерезать дорогу. Когда очередь дошла до Измайловского полка, то, горя желанием сражаться, пойти в стрелки попросился гренадер Черкасов - "старый воин, украшенный знаком отличия и получавший за примерное поведение и усердную службу двойной оклад жалования". В бою он получил смертельную рану пулею в грудь. "Товарищи, привыкшие уважать его за храбрость и любить за доброту, спешили помочь ему и хотели отнести к своим; но Черкасов, чувствуя приближение своей кончины и видя, что благодетельные солдаты, хотевшие его вынести, будучи отягчены ношею, непременно должны быть настигнуты неприятелем и сделаться жертвою своего человеколюбия, склонил их убедительными просьбами оставить на месте сражения". Прощаясь с ними, вспомнил он, что на нем "священный знак отличия, заслуженный прежними подвигами". Черкасов снял награду и передал ее одному из своих однополчан: "Возьми, отдай сей знак капитану и скажи ему, что я покойно умираю за отечество, будучи уверен, что сей крест не попадется врагам" [9].

          После Кульма Измайловский полк участвовал еще в ряде сражений, продвигаясь "чрез Саксонию, Королевство Вестфальское к нижнему Рейну" [10]. Здесь, в Германии, Бригену довелось побывать на вестфальских землях своих дальних предков. А потом вместе с полком почти на три месяца он остановился во Франкфурте-на-Майне, где в конце ноября 1813 года познакомился с российским комиссаром Центрального административного аппарата союзных правительств Николаем Ивановичем Тургеневым. Вот как об этом в письме В. А. Жуковскому в августе 1846 года вспоминал сам Бриген: "Франкфурт и мне очень знаком. В [1]813-м году провел я в нем приятным образом три месяца, живши в доме виртембергского тайного советника Плита, в Бухгассе, рядом с Бетманом, напротив книгопродавца Варрентрапа, который меня снабжал книгами. Во Франкфурте познакомился и подружился я с Н. И. Тургеневым, который меня искренне любил и который теперь, после смерти добрейшего нашего Алекс[андра] Ив[ановича], остался один от всех братьев. Но, невзирая на многочисленные исторические воспоминания этого города, казался он мне весьма прозаическим, и если бы мне привелось жить в тех местах, то я избрал бы себе такое место, откуда из окон моих мог бы смотреть на величественный Рейн и на ненаглядные его берега" [11].
           
          Познакомил Бригена с Тургеневым соученик Александра Федоровича по Петришуле Александр Иванович Михайловский-Данилевский, который в 1808-1811 годы учился вместе с Тургеневым в Геттингенском университете.

          В 1812 году Михайловский-Данилевский был адъютантом М. И. Кутузова. Поправившись после тяжелого ранения, полученного при Тарутине, в 1813-1814 г.г. он состоял при начальнике главного штаба князе П. М. Волконском, потом был в числе лиц, сопровождавших императора Александра I на Венском конгрессе, а в 1816 году стал флигель-адъютантом императора.
                     
          Во Франкфурте-на-Майне в конце 1813 года Александру Федоровичу, наряду с другими однополчанами, вручена серебряная медаль "В память отечественной войны 1812 года" на Андреевской голубой ленте [12].
                 
          1 января 1814 года гвардейцы перешли границу Франции и двинулись к Парижу. Во время боя 18 марта измайловцы находились в резерве, а на следующий день во главе со своим командиром генералом Храповицким торжественно вошли в Париж [13].
           
           В 1814 году праздник Пасхи пришелся на 29 марта (10 апреля) - в том году Светлое Воскресение Христово и православные, и католики, и протестанты отмечали одновременно. На площади Людовика XV, где в январе 1793 года казнили Людовика XVI, русские войска выстроились в каре и склонили головы перед амвоном. Здесь собралось и много парижан. Началось всеобщее молебствие. На нем присутствовали и Бриген, и Михайловский-Данилевский, и Тургенев. В тот день Николай Иванович Тургенев в знак дружбы с Бригеном подарил ему на память гравюру, изображавшую казнь французского короля Людовика XVI [14].
           
           Тургенев и Михайловский-Данилевский оставили об этом событии восторженные воспоминания. "Вчера, в Светлый праздник, - записал в дневник 30 марта 1814 г. Н. И. Тургенев, - был я свидетелем славнейшего праздника, кот[орому] когда-либо бывало что подобное: парад Русской гвардии на palace Lois XV или de la Revolution! За 25 лет народ, пренебрегший религию, святость нравов и законов, казнил тут невинного Короля своего. Теперь сильнейший Государь в свете, более всех прочих почитающий Религию, на той же самой площади, окруженный Своим воинством, благодарит Творца вселенной за ниспослание силы и крепости оружию Его; на месте казни курится фимиам благодарности, и дым, возлетающий к небесам, примиряя наконец небо с землею, показует знак совершенного избавления и свободы света. Религия и свобода восторжествовали... Париж, исполненный благодарности, восклицает и с восторгом произносит имя избавителя; воины радуются, видя своего истинного Повелителя..." [15].

          "Незабвенным торжеством, - вспоминал А. И. Михайловский-Данилевский, - было молебствие, совершенное в Светлое Воскресенье, на площади Лудовика XV. Для богослужения соорудили престол на месте мученической смерти последнего Короля Французского. От раннего, прекрасного утра расставлены были Русские войска по улицам и на площади, ограждаемой Тюльерийским садом и Елисейскими полями. Император Александр, сопровождаемый множеством иностранцев, французскими маршалами и генералами, и при стечении несчетного числа зрителей, объехав войска, прибыл на площадь. Он слушал молебен, и со всеми окружавшими Его преклонил колена на месте, где за двадцать лет перед тем пролита была кровь добродетельного Монарха... При возгласе многолетия, гул русских пушек раздался по Парижу. Гром орудий, заступивший место тишины во время служения, потряс глубину сердец наших!" [16; орфография сохранена].
           
          Расквартированные во французской столице, гвардейцы праздновали победу. В Париже офицерам и солдатам русской армии выдали причитавшееся им за год жалованье в тройном размере. Расслабленные после изнурительных боев, они щедро спускали деньги на кутежи и ухаживания за парижанками, на жриц древнейшей профессии, игорные дома и другие увеселения. Многие из них стали завсегдатаями парижского Пале-Рояля.
                     
          Место это имело славу злачного, его называли средоточием удовольствий, забав и соблазнов. "Тут можно всё найти и всё потерять... - рассказывал Федор Глинка в "Письмах русского офицера". - В одну минуту можно занять и разбогатеть; в другую проиграть и обеднеть. Но самый верх и самый низ дома сего избрал в обитель себе глубочайший разврат. Там вечно раскрыты бездны, поглощающие честь и здоровье". Сотни прелестных соблазнительниц подстерегали там русских воинов. "Всё, что может представить себе человек, с самым развращенным сердцем, в сладострастных мечтаниях; всё, что только может изобрести скотская чувственность в преступных заблуждениях своих, исполняется тут на деле!.. [На следующий день] заглядывает он в кошелек и содрогается, видя опустошение его" [17]. В кости, рулетку и карты проигрывали огромные деньги. Даже генерал М. А. Милорадович в одну ночь оставил в игорном доме все свое годичное жалованье.
                     
          Да ладно пустые кошельки. Немало русских воинов подхватили в Париже 'любовные' недуги, которые потом принесли на родину (один из недугов так и стали называть - "парижский насморк", "французский насморк" или "гусарский насморк", но были заболевания и посерьезнее).

          На балах и вечерах в аристократических салонах, в кофейных домиках, ресторациях, домах терпимости, в городских садах, на улицах и бульварах - везде тогда можно было встретить русских.
                     
          Многие французы и француженки, напуганные рассказами о "северных варварах", вначале остерегались русских воинов, но вскоре к ним стали относиться радушнее. Свою роль, видимо, сыграло повеление Александра I "обходиться с жителями как можно дружелюбнее и побеждать их более великодушием, нежели мщением, отнюдь не подражая примеру французов в России". Грабежи, изнасилования и жестокость по отношению к французам строго пресекались в русских войсках. Хотя, надо признать, на первых порах подобные беззакония редко, но все же случались. Вот только один факт: "Пруссаки, в грабеже верные последователи учителям своим - французам, успели уже ограбить форштадт, ворваться в погреба, отбить бочки и уже не пить, но по колено ходить в вине. Мы долго держались человеколюбивого правила Александра; но искушение сильнее страха: наши люди пошли за дровами, а притащили бочки. Мне достался в удел короб, конечно, в 1000 бутылок шампанского. Я раздал их в полку и, не без греха, повеселился и сам на канве жизни, считая, что этот узор завтра или послезавтра завянет. Поутру объявлено нам шествие в Париж. Мы были готовы; но солдаты наши были больше нежели полупьяны. Долго хлопотали мы прогнать их чад и устроить", - вспоминал С. И. Маевский [18].

          Однако не все офицеры предавались в Париже питейным и любовным увеселениям. Были и те, кто в свободное от бесконечных парадов время с интересом постигал французскую культуру, посещал музеи и театры, изучал европейский уклад жизни и тамошние законы, знакомился с политическими и экономическими сочинениями, заводил знакомства с просвещенными французскими умами. Они-то позже и составили костяк тайных обществ, в которых мечтали о переустройстве России. Среди них был и Бриген.

          Александр Федорович, как позже сам признавался в одном из писем, "жил в Париже отшельником на Отенской дороге, который с чердака своего сквозь занавеску смотрел на Париж, не будучи сам никем не виден" [19]. К тому времени он был уже поручиком, жалованье ему повысили с 324 до 400 рублей. (С 1802 по 1817 годы годовое жалованье прапорщика Измайловского полка было 205 руб., подпоручика - 324 руб., поручика - 400 руб., штабс-капитана - 507 руб., с 1817 по 1824 годы жалованье капитана составляло 900 руб., полковника - 1200 руб. [20]). Деньги тогда были немалые, на них можно было безбедно жить, хотя и не роскошествовать. Но Бриген тратил их на книги. В Париже он начал собирать библиотеку, которая спустя годы, по отзывам современников, стала одной из самых лучших и богатых частных библиотек.

          Во французской столице Бриген пробыл более двух месяцев, а потом вместе со своим полком отбыл в Нормандию, где из Шербура отплыл в Кронштадт, оттуда в Ораниенбаум, а 10 июля полк вступил в Петербург. 30 июля 1814 года измайловцы вместе с другим полками 1-й гвардейской пехотной дивизии во главе с императором прошли через Триумфальные ворота [21].
           
          С участием Александра Бригена в войне с наполеоновской Францией связано написание его портрета выдающимся художником миниатюрной портретной живописи, академиком Петром Росси. О творчестве художника в 2005 году в Москве вышла замечательная книга Т. А. Селиновой "Петр Росси. Русский миниатюрист" - с репродукциями и описаниями его работ. "До нашего времени, - отмечает Т. Селинова, - сохранились, видимо, не все портреты участников наполеоновских войн, которые писал Росси. Сегодня известно пятнадцать портретов: И. В. Васильчикова, Д. В. Голицына, А. Ф. Ланжерона, М. А. Милорадовича, М. Ф. Орлова, Я. А. Потемкина. Н. Н. Раевского, Н. М. Сипягина, С. Г. Строганова, А. Ф. фон дер Бриггена и ряд других". И то, что Бриген в ряду таких известных героев войны 1812 года, уже о многом говорит.
                     
          "Миниатюрный портрет декабриста, гвардейского офицера Александра Федоровича фон дер Бриггена... из собрания Исторического музея Росси написал, видимо, в конце 1810-х - начале 1820-х годов, - продолжает Т. Селинова. - В чине подпоручика лейб-гвардии Измайловского полка Бригген участвовал в Отечественной войне 1812 года и за Бородинское сражение был награжден золотой шпагой "За храбрость". Во время заграничных походов 1813-1814 годов он особенно отличился в сражении под Кульмом и был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом и прусским Кульмским крестом...

          На портрете Бригген представлен в мундире офицера лейб-гвардии Измайловского полка с боевыми наградами и серебряной медалью за 1812 год, которой награждали участников войны при победоносном вступлении русских войск в Париж в 1814 году. Художник запечатлел... нежное, почти юношеское лицо, одухотворенное легкой тенью печальной задумчивости. Портрет, написанный с большим мастерством, привлекает тонкостью цветовых сочетаний: приглушенный цвет зеленоватого мундира с красными лацканами, мерцание золотых эполет, пестрые ленточки орденов и нежные розоватые тона лица, на котором выделяется цвет светло-карих глаз, пышные золотистые волосы, создают мягкую цветовую гамму.

          Сохранилось описание внешности Бриггена по протоколам Верховного Следственного Комитета: "лицо белое, чистое, румянец во всю щеку, глаза светло-карие... [нос остр,] волосы на голове и бровях светло-русые, на левой стороне головы небольшой шрам от полученной в сражении при Кульме контузии" - приметы, совпадающие с его обликом на портрете, выполненном Росси... Портрет был воспроизведен в литографии, напечатанной А. Э. Мюнстером без указания имени автора, видимо, уже тогда подпись была плохо различима" [22].

          Вернувшись в Петербург, Бриген продолжил службу в Измайловском полку. О служебных буднях того времени сведений в письмах Александра Федоровича немного. Михайловскому-Данилевскому 27 марта 1815 года он жаловался: "Нужно прозябать еще в Петербурге, проводить лучшее время в казармах, а остальное - в скуке. Если случится какая-либо кампания, то я не премину ею воспользоваться при первом же представившемся случае, чтобы стать адъютантом какого-нибудь генерала. По крайней мере, моя служба не пройдет впустую, и я смогу сделать хорошую карьеру, а здесь приходится влачить абсолютно жалкое существование" [23]. В сентябре следующего года он писал: "Наша служба изо дня в день все тяжелее, и я думаю, что она достигнет своей цели, став невыносимой. Каждый день какое-нибудь новое учение, которое забивает мои бедные мозги. Особенно сейчас, в ожидании вашего прибытия [речь, видимо, об ожидании прибытия в Петербург из Варшавы императора, флигель-адъютантом которого был в то время Михайловский-Данилевский], нас заставляют бегать, доводя до исступления. Вы прекрасно можете себе представить, что эта гимнастика совсем не по моему вкусу. Но что поделаешь, с волками нужно выть, чтобы они тебя не растерзали" [24].

          Кратко он обрисовал и обстановку в Измайловском полку: "видимость согласия и единства, которые якобы царят в полку, равно как и любезность генерала [М. Е. Храповицкого - командира полка во время войны с Наполеоном и позже, по 1818 год]" [25].

          Первое время Бриген жил в офицерской казарме, но при каждом удобном случае наведывался в дом своей матери Марии Алексеевны. В 1816 году командир полка Храповицкий выделил Бригену отдельную квартиру [26]. Тогда же, сообщал Александр Федорович Михайловскому-Данилевскому, "я назначен командовать ротой, которая доставит мне довольно много хлопот" [27].

          Шефом Измайловского полка с 1800 года был великий князь Николай Павлович - будущий император Николай Первый. А в 1818 году он еще и принял непосредственное командование 2-й бригадой 1-й гвардейской пехотной дивизии, куда входил Измайловский полк. Склонный к муштре, Николай создал невыносимую обстановку в бригаде.
           
          Вот как об этом вспоминал декабрист Н. И. Лорер: "Оба великие князя, Николай и Михаил, получили бригады и тут же стали прилагать к делу вошедший в моду педантизм. В городе они ловили офицеров; за малейшее отступление от формы одежды, за надетую не по форме шляпу сажали на гауптвахту; по ночам посещали караульни и если находили офицеров спящими, строго с них взыскивали... Приятности военного звания были отравлены, служба всем нам стала невыносимою! По целым дням по всему Петербургу шагали полки то на ученье, то с ученья, барабанный бой раздавался с раннего утра до поздней ночи... Оба в<еликие> к<нязя> друг перед другом соперничали в ученье и мученье солдат. Великий князь Николай даже по вечерам требовал к себе во дворец команды человек по 40 старых ефрейторов; там зажигались свечи, люстры, лампы, и его высочество изволил заниматься ружейными приемами и маршировкой по гладко натертому паркету. Не раз случалось, что великая княгиня Александра Федоровна, тогда еще в цвете лет, в угоду своему супругу, становилась на правый фланг с боку какого-нибудь 13-вершкового [Примечание 1] усача-гренадера и маршировала, вытягивая носки" [28]. Возможно, Лорер, поддаваясь слухам, что-то и преувеличил, но общий фон тогдашней обстановки в войсках обрисовал точно.

          Многим офицерам, которые участвовали в Бородинском, Кульмском и других сражениях, отличились на поле брани и у которых с их командирами при Храповицком сложились уважительные отношения, скрепленные узами боевого товарищества, дико было смотреть на солдафонские выходки Николая Павловича. Не раз они высказывали ему неповиновение.

          Особенно громкой стала "норовская история", случившаяся в 1822 году, уже после отставки Бригена. "Николай Павлович, - пишет М. В. Нечкина, - остался недоволен разводом двух рот и сделал в оскорбительной форме выговор ротному командиру В. С. Норову... Норова очень уважали в полку. Прославленный еще в Отечественную войну и заграничные походы (ранен под Кульмом), он был глубоко образованным офицером и пользовался большим авторитетом.

          По отъезде великого князя все офицеры собрались к батальонному командиру Толмачеву и заявили требование, как пишет сам Николай Павлович Паскевичу, "чтоб я отдал сатисфакцию Норову". Речь шла, по-видимому, ни больше ни меньше чем о вызове на дуэль оскорбителя. Поскольку Николай сатисфакции не "отдал", офицеры решили уйти в отставку.

          В отставку сговорились уйти около двадцати офицеров. Решили подавать по два прошения об отставке в день через каждые два дня, бросили жребий, кому подавать первому. Шестеро успели привести намерение в исполнение. Подавшие в отставку были арестованы и переведены в армию... дело, грозившее великому князю большими неприятностями, удалось с трудом замять" [29].

          Рассказывают, что, подойдя к В. Норову, Николай Павлович якобы намеревался по своему обыкновению ущипнуть того, однако Норов не позволил ему этого сделать. Д. Завалишин так описал этот инцидент: "Раз великий князь, разгорячившись, забылся до того, что взял Норова за пуговицу. Норов оттолкнул руку, сказав: "Не трогайте, Ваше Высочество. Я очень щекотлив" [30]. Через несколько дней Николай снова придрался к Норову и топнул ногой, забрызгав тому мундир грязью. Оскорбленный Норов подал прошение об отставке и вызвал цесаревича на дуэль.

          Этот инцидент стоил Норову 6 месяцев гауптвахты. Однако скандал дошел до императора Александра I, который пристыдил младшего брата за непорядочный поступок и заставил Николая Павловича уговорить Норова забрать прошение об отставке. Александр I даже произвел Норова в подполковники, хотя тот вынужден был уйти из гвардии.

          С тех пор Николай возненавидел измайловцев. И эту злобу он выплеснул во время следствия и суда над декабристами. Н. И. Лорер удивлялся: "Странно непонятна месть императора Николая всем тем, которых он знал лично и коротко. Не приговором суда, а личным его указанием все лица, ему хорошо известные и, как нарочно, менее других виновные, как-то: Бригген, Норов, Назимов, Нарышкин - были строже наказаны, чем другие" [31]. Но в этом нет ничего удивительного: император не смог забыть унижения перед измайловцами, да и "предательство" офицеров его полка, всех, кому он ранее покровительствовал, вызвало у него неприкрытую ненависть.

          Особенно отыгрался Николай I на В. С. Норове. Д. И. Завалишин в своих воспоминаниях со слов Норова так описал его встречу с новым императором после ареста по делу декабристов: "...когда Норова... привезли во дворец, то Николай Павлович до того разгорячился, что сказал: "Я знал наперед, что ты, разбойник, тут будешь", и начал его осыпать бранью. Норов сложил руки и слушал хладнокровно. Бывший тут свидетелем командир гвардейского корпуса Воинов старался успокоить государя, у которого от сильного раздражения пересекся голос. Воспользовавшись этим, Норов, и сам внутренне взбешенный, перешел, как рассказывал, в наступательное положение и сказал: "Ну-ка еще. Прекрасно. Что же вы стали? Ну-ка еще. Ну-ка". Государь вышел из себя и закричал: "Веревок. Связать его". Воинов, видя, что сцена дошла до неприличия, забылся и сам, вскричав: "Помилуйте, да ведь здесь не съезжая", схватил Норова за руку и утащил из кабинета" [32].
           
         
        ПРИМЕЧАНИЯ
           
          1. Вершок приблизительно равен 4,45 см. То есть 13 вершков это около 58 см. Неужели такого роста были гренадеры? Да и в "Муму" Тургенева о глухонемом богатыре-дворнике Герасиме говорится, что он был "мужчина двенадцати вершков роста"? Стало быть, рост Герасима едва превышал полметра? Но такая "несуразность" встретилась не только у Тургенева! Вот и в "Идиоте" Достоевского читаем о том, что в компании Рогожина явился "какой-то огромный, вершков двенадцати, господин"... В этом же романе Раскольников насмешливо называет своего приятеля, долговязого Разумихина, влюбленного в Дуню, "Ромео десяти вершков росту". В "Сказке для детей" Лермонтова о величавом старике - хозяине большого дома говорится: "Он ростом был двенадцати вершков". Двенадцати- и пятнадцативершковые гиганты обнаруживаются в русской литературе в изобилии. В "Что делать?" Н.Г. Чернышевского: "Никитушка Ломов, бурлак, был гигант 15 вершков росту, весил 15 пудов". О Головане, герое рассказа Лескова "Несмертельный Голован", узнаем: "В нем было, как в Петре Великом, пятнадцать вершков". "Дело в том, что в старину рост человека часто определялся в вершках свыше обязательных для нормального человека двух аршин (то есть выше 1 м 42 см). Таким образом, рост Герасима в "Муму" достигал 1 метра 95 см, рост Никитушки Ломова почти 2 м 09 см и т. д. Остальные примеры нетрудно перевести в сантиметры с помощью несложных арифметических действий по формуле: вершки в сантиметрах плюс 142 см" [33].
           
         
        Источники
           
           1. Воспоминания и письма М. И. Муравьева-Апостола // Мемуары декабристов. Южное общество: Собр. текстов и общ. редакция И. В. Пороха и В. А. Федорова / М.: Изд-во Московского университета, 1982. - С. 177-178.
           2. Бриген А. Ф. Письма. Исторические сочинения: Подгот. изд. и вступ. ст. О. С. Тальской / Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1986. - С. 286.
           3. Восстание декабристов: Документы // Т. XIV / М., 1976 - С. 424- 425.
           4. Бриген А. Ф. Указ. соч., с. 70.
           5. Клаузевиц К. 1812 год. Поход в Россию // М.: Захаров, 2004. - С. 21, 25.
           6. Бриген А. Ф. Указ. соч., с. 70.
           7. История лейб-гвардии Измайловского полка: Сост. капитан Н. Зноско-Боровский 1-й / СПб.: Типография П. Е. Лобанова, 1882. - С. 57-64, 295; Краткая история лейб-гвардии Измайловского полка / СПб.: Военная типография Главного Штаба Его Императорского Величества, 1830. - С. 37-43; Висковатов А. В. Историческое обозрение лейб-гвардии Измайловского полка. 1730 - 1850 / СПб.: Типография Главного Управления Путей Сообщения и Публичных Зданий, 1851. - С. 179-180, Приложение IV, с. XI; Елагин Н. Лейб-гвардии Измайловский и Литовский полки в Бородинской битве / Санкт-Петербургские ведомости. - 1845. - № 34; Восстание декабристов: Документы // Т. XIV, с. 425; Павлова Л. Я. Декабристы - участники войн 1805 - 1814 г.г. / М.: Наука. 1979. - С. 37.
           8. История лейб-гвардии Измайловского полка, с. 71-81, 285; Краткая история лейб-гвардии Измайловского полка, с. 45-57; Висковатов А. В. Указ. соч. - Приложение IV, с. XVII; Восстание декабристов: Документы // Т. XIV, с. 425; Павлова Л. Я. Указ. соч., с. 68; Л. Л. Ивченко. К 200-летию битвы при Кульме / Русская история. - 2013. - № 2; Сп-в (Спиридов И). Лейб-Гвардии Измайловский полк в сражениях при Пирне и Кульме, 16 и 17 августа 1813 года // Северный архив. - 1825. - Ч. 17. - № 18. - С. 142-172.
           9. Бриген А. Ф. Указ. соч., с. 409-410.
           10. Восстание декабристов: Документы // Т. XIV, с. 425.
           11. Бриген А. Ф. Указ. соч., с. 217.
           12. Восстание декабристов: Документы // Т. XIV, с. 425; Шкерин В. А. Уральский след декабриста Бригена / Москва; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. - С. 21-22; История лейб-гвардии Измайловского полка, с. 83.
           13. История лейб-гвардии Измайловского полка, с. 84.
           14. Дневники Н. И. Тургенева за 1811-1816 г.г. Т. 2 // Архив братьев Тургеневых. Вып. 3: Под ред. и с примеч. Е. И. Тарасова / СПб.: Тип. Императорской Академии наук, 1913. - С. 456.
           15.Там же, с. 251.
           16. Описание похода во Франции в 1814 году, генерал-лейтенанта Михайловского-Данилевского, бывшего флигель-адъютантом Государя Императора Александра Павловича: Изд. 3 / СПб., 1845. - С. 462.
           17. Глинка Ф. Письма русского офицера, в Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием отечественной и заграничной войны с 1812 по 1815 год / М., 1870. - С. 394-399.
           18. Маевский С. И. Мой век, или История генерала Маевского. 1779 - 1848 // Русская старина. - 1873. - № 9. - С. 283-284.
           19. Бриген А. Ф. Указ. соч., с. 351.
           20. Краткая история лейб-гвардии Измайловского полка, с. 70.
           21. История лейб-гвардии Измайловского полка, с. 84.
           22. Селинова Т. А. Петр Росси. Русский миниатюрист / М.: Минувшее, 2005. - С. 30-31.
           23. Бриген А. Ф. Указ. соч., с. 71.
           24. Там же, с. 93.
           25. Там же, с. 74.
           26. Там же.
           27. Там же, с. 79.
           28. Лорер Н. И. Записки моего времени. Воспоминание о прошлом // Мемуары декабристов: Сост., вступ. ст. и ком. А. С. Немзера / М.: Правда, 1988. - С. 326-327.
           29. Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы / М.: Худож. лит., 1977. - С. 310-311.
           30. Завалишин Д. И. Записки декабриста: 2-е рус. издание / СПб.: Типография Т-ва М. О. Вольф, 1910. - С. 241.
           31. Лорер Н. И. Указ. соч., с. 440.
           32. Завалишин Д. И. Указ. соч., с. 241.
           33. Федосюк Ю.А. Что непонятно у классиков или энциклопедия русского быта XIX века / М.: Флинта, Наука, 2001. - С. 41-43.

Николай Иванович Тургенев родился 28 сентября 1789 года [20].

Как и его братья Андрей, Александр и Сергей, Николай получил сначала домашнее образование, живя в родовом имении Тургенево, а девяти лет от роду определен в Благородный пансион при Московском университете. В четырнадцатилетнем возрасте был записан на службу в архив коллегии иностранных дел (числился там, как и многие дворянские дети, для получения чинов, но не служил). Окончив пансион с золотой медалью, в 1806 году поступил переводчиком в Московский главный архив, с сентября 1807 года вольнослушателем стал посещать лекции по философии, статистике, словесности, физике и теории права в Московском университете, а потом в 1808 году для продолжения образования выехал в Гёттингенский университет. Там с особым интересом слушал лекции Геерена по истории и политике, Сарториуса и Бекмана по экономике и Гуго, Геде и фон Мартенса по юридическим наукам, совершенствовал свои познания в английском и латинском языках, много читал, переводил книги гёттингенских профессоров Геерена и Сарториуса, а с латыни - Цезаря, путешествовал. В Гёттингене Тургенев познакомился с трудами Адама Смита. 17 мая 1810 года Николай Иванович записал в дневнике: "Смит восхищает меня; а эта наука будет главнейшим моим занятием в продолжение, думаю, всей моей жизни" [21]. Так и случилось. Именно под влиянием Смита и Сарториуса Н. И. Тургенев позже напишет свой знаменитый труд "Опыт теории налогов".

              Летом 1811 года Николай Иванович оставил Гёттинген и совершил путешествия по немецким городам, Франции, Швейцарии, Италии и Австрии. Вернувшись в середине февраля 1812 года в Россию, поступил на службу в Министерство финансов, став там ученым секретарем специального ученого бюро (5-го отделения канцелярии министерства). Его заместителем был товарищ по Гёттингену А. И. Михайловский-Данилевский. Вскоре Н. И. Тургенева привлекли и в Комиссию составления законов, где в то время служил его брат Александр, который, видимо, и составил ему протекцию. В этой комиссии Николай Иванович занимался проектом Коммерческого уложения.

              В сентябре 1813 года Александр I назначил 24-летнего Н. И. Тургенева на пост русского комиссара Центрального административного департамента союзных держав. Попросил об этом российского императора сам глава этого департамента, знаменитый прусский реформатор барон Генрих Штейн. По мнению М. Вишницера, ходатайствовать о Тургеневе перед Штейном мог А. И. Михайловский-Данилевский, который тогда находился в главной квартире союзных держав в свите Александра I. Возможно, замолвил слово за Николая Ивановича и его брат Александр, который в 1812 году не раз встречался со Штейном в Петербурге [22]. Ходатайствовал перед императором и главный генерал-адъютант в свите Александра I Ф. П. Уваров [23], которого об этом мог попросить тот же Михайловский-Данилевский.

              Занимая должность русского комиссара в Центральном административном департаменте, Николай Иванович близко познакомился с бароном Генрихом Штейном. Много часов они, оба - гёттингенцы, проводили в беседах. Штейн приглашал Николая Ивановича к себе на ежедневные обеды. Тургеневу было поручено вести и всю переписку барона, который называл Николая Ивановича "генерал-секретарем". Штейн высоко ценил Тургенева и как-то сказал о нем, что его имя "равносильно с именем честности и чести".

              Выпускник Гёттингенского университета, приверженец учения Адама Смита, "друг человечества и либеральных идей" барон Генрих Фридрих Карл фом унд цум Штейн (1757-1831) был инициатором крупных преобразований прусского государственного и общественного строя. Некоторые исследователи считают, что Штейн подготовил проведение в дальнейшем реформ Бисмарка и объединение Германии. Потерпев в 1806 году поражение в войне с Наполеоном, униженная и истощенная Пруссия была практически порабощена Францией. В Штейне многие видели единственного человека, способного спасти страну. Несмотря на предвзятое отношение к нему короля, Штейн все-таки был назначен главой прусского правительства. За короткий срок, с 1807 по 1808 год, он провел муниципальную реформу, введя городское самоуправление, отделил судебную власть от административной, но главное - освободил крестьян от крепостной зависимости, предпринял меры по поддержке мелкого землевладения и кустарного производства, задумал ввести всеобщую воинскую повинность. "Инициатор этих реформ, - писал Н. И. Тургенев, - был самым замечательным человеком в Германии со времен Лютера и Фридриха II". Слава о Штейне прокатилась по всей Европе, Меттерних прозвал его "прусским якобинцем". Узнав о намерении Штейна освободить Пруссию от французской зависимости, Наполеон издал декрет: "Штейн, стремящийся вызвать беспорядки в Германии, объявляется врагом Франции и Рейнского союза... Везде, где бы названный Штейн попался нашим и союзным войскам, его арестуют". Французский император потребовал от прусского короля отправить Штейна в отставку. Фридрих Вильгельм III, люто ненавидевший строптивого барона, с радостью выполнил это требование. Штейн, лишившись своих имений, вынужден стать изгнанником. Сначала он бежал в Австрию, где прожил четыре года, а когда началась франко-российская война, он принял предложение Александра I приехать в Россию. Штейн стал одним из организаторов русско-германского легиона, из России координировал борьбу против наполеоновской армии на территории Германии. В 1813 году, когда для управления освобожденными территориями был организован Центральный административный аппарат союзных держав (России, Австрии, Пруссии, Англии и Швеции), Штейн по настоянию Александра I возглавил его.

              Особенно сильно повлиял он на позицию Тургенева по крепостному праву. Земельный вопрос был излюбленной темой их бесед. Штейн считал, что успешное развитие России возможно лишь при освобождении крестьян от крепостной зависимости, причем с земельными наделами. Помня напутствия барона, Николай Иванович пытался сделать в России то, что Штейн осуществил в Пруссии.

              В качестве комиссара Центрального административного департамента Тургенев сопровождал русские войска в военных походах 1814-1815 годов. В 1815 г. управлял канцелярией Д. М. Алопеуса (генерал-губернатора занятых российскими войсками французских территорий) и работал в Ликвидационной комиссии союзных держав. Туда его определили, скорее всего, по рекомендации Штейна. Алопеус был очень доволен своим деятельным и эрудированным помощником. На этих должностях Н. И. Тургенев часто сталкивался со многими видными российскими и иностранными деятелями той эпохи. В частности, он познакомился с другом Александра Первого князем Адамом Чарторыйским и воспитателем императора Лагарпом. В те годы Николай Иванович восхищался Александром I, надеялся, что после победы над Наполеоном он проведет реформы в России, уничтожит крепостничество. Разочаруется в императоре Тургенев позже: "Он видел зло, разъедающее его страну, он проклинал это зло, он хотел его устранить, но он не осмелился это сделать!"

              Штейн и Алопеус считали, что Тургенев принесет больше пользы России, если возглавит какое-либо финансовое ведомство в Петербурге. Оба они хлопотали об этом перед Александром I. Вернувшись в Петербург в 1816 г., Николай Иванович был назначен помощником статс-секретаря Департамента государственной экономии Государственного совета Российской империи, а вскоре (в 1818 г.) издал "Опыт теории налогов" - первую книгу по теории финансов, написанную русским автором и доставившую сразу же Тургеневу популярность в стране. В этом научном труде, наброски к которому начал делать еще в Гёттингене, а позже под влиянием бесед со Штейном, Тургенев доказывал, что в основе общественного устройства должна лежать политическая и экономическая свобода, а Россию необходимо избавить от крепостной зависимости крестьян. Николая Ивановича по праву считают основоположником финансовой науки в России.

              В 1819 г. министр финансов Д. А. Гурьев предложил Тургеневу место управляющего отделением министерства, ведавшим делами внутреннего и внешнего кредита (впоследствии - Особенная канцелярия по кредитной части). Николай Иванович согласился, оставив должность помощника статс-секретаря. Вскоре министр поручил Тургеневу составить проект нового устава о пошлинах и гербовом сборе. Но подготовленный им проект, без его ведома, при обсуждении в верхах изменили. Тургенев в знак протеста подал прошение об отставке и отказался делать доклад по измененному проекту на заседании Госсовета. В конце концов проект был отклонен, а на Тургенева пожаловались императору. Тот приказал объявить Николаю Ивановичу, что очень им недоволен и что когда-нибудь "даже его терпению придет конец". Тургенев в свое оправдание подал государю докладную записку. Убедили Александра Первого доводы Тургенева или нет - неизвестно, но вскоре Николая Ивановича перевели в Департамент гражданских и духовных дел, возглавляемый графом Н. С. Мордвиновым, который своими либеральными взглядами импонировал Тургеневу.

              Одновременно он начал работать и в Комиссии составления законов, готовя проект торгового устава под руководством видного реформатора того времени М. М. Сперанского. Михаил Михайлович Сперанский до 1812 года был главным советником и сподвижником Александра Первого по его реформаторской деятельности, составляя проекты преобразований в стране, с 1810 по 1812 годы занимал одну из высших должностей в империи - государственного секретаря, после непродолжительной опалы в 1816-1821 г.г. был Пензенским губернатором и Сибирским генерал-губернатором, а в 1821 году назначен управляющим Комиссии составления законов и членом Государственного совета по Департаменту законов.

              В законотворческой деятельности Николаем Тургеневым двигали четыре главные идеи, почерпнутые еще в Гёттингене и у барона Штейна, - уничтожение крепостного права, реформа государственного управления, распространение народного образования и создание условий для свободной печати. Эти же идеи побудили его вступить в тайное общество декабристов (подробнее об этом будет рассказано в последующих главах). Одним из первых в России он стал выступать за отмену крепостничества.

              Назначенный в 1816 году помощником статс-секретаря Государственного совета, "Николай Иванович представил императору Александру, чрез графа Милорадовича [граф Михаил Андреевич Милорадович - один из прославленных полководцев войн с наполеоновской Францией 1812-1814 г.г., Петербургский генерал-губернатор с 1818 г., смертельно ранен декабристом Каховским во время событий на Сенатской площади 14 декабря 1825 г.], записку, озаглавленную: "Нечто о крепостном состоянии в России", - писал один из первых биографов Николая Ивановича и его дальний родственник, великий русский писатель Иван Тургенев. - Мысль, проведенная в этой записке, состояла в том, что конец рабству может положить одно самодержавие, что оно одно может избавить Россию от подобного позора. Мысль эта поразила императора, и он сказал графу, что возьмет лучшее из этой записки, благородная откровенность которой не прибегала ни к каким уловкам и оттенкам - и "непременно сделает что-нибудь для крестьян" [24]. "Записка Тургенева так понравилась Милорадовичу, что когда, во время чтения ее, входил в комнату тот или другой из слуг, он немедленно объявлял его свободным" [25]. В 1818 году Николай Иванович, приехав в общее с братьями имение в Симбирской губернии, заменил там барщину на оброк. А два года спустя он принимал участие в попытках создать в Петербурге, по замыслу графа М. С. Воронцова и князя А. С. Меншикова, общество для постепенного уничтожения крепостного права, но этот проект окончился неудачей. В 1820 г. Н. И. Тургенев писал П. Я. Чаадаеву: "Единственная мысль одушевляет меня, единую цель предполагаю себе в жизни, одна надежда еще не умерла в моем сердце: освобождение крестьян...Бесплодные занятия по службе отвлекли меня от тех занятий, которых мне не должно было бы оставлять никогда. Но предмет моих мыслей, моих желаний не переменился: всегда гнусное рабство будет предметом моей ненависти, освобождение - целью моей жизни!.. Доказав возможность освобождения, доказав первенство оного между всеми благими начинаниями, мы будем богаты" [26].

              Николаю Тургеневу "всё сулило блестящую карьеру", его "ожидал министерский портфель", о нем "сам император Александр не однажды выражался, что он один может заменить ему Сперанского" [27]. Александр Первый из доносов знал об участии Тургенева в тайном обществе, императору постоянно жаловались на "вызывающее" поведение и "крамольные" взгляды Николая Ивановича. Однажды Александр I на это сказал: "Если бы верить всему, что о нём говорили и повторяли, было бы за что его уничтожить. Я знаю его [Тургенева] крайние мнения, но я знаю также, что он честный человек, и этого для меня достаточно".
     
              Работая в комиссии Сперанского, Тургенев задумался об организации в России суда присяжных. Для этого хотел уехать в Англию, чтобы изучить тамошний опыт судебной системы и одновременно подлечить подорванное здоровье. Николай Иванович попросил назначить его генеральным консулом в Лондон. По повелению императора его пригласил граф Алексей Андреевич Аракчеев, который сказал: государь считает, что служба Тургенева необходима в Государственном совете, а просимый им пост консула менее его заслуг и потому не подходит для него. Еще Аракчеев добавил: государь доволен работой Тургенева и находит недостаточным получаемое им содержание, и потому Тургенев может просить всего, чего он хочет. Николай Иванович на это ответил, что если так угодно государю, то он останется в Государственном совете; что же касается денежного вопроса, то он желал получить место генерального консула, а не денежную награду. Император передал Сперанскому, что ему понравился ответ Тургенева, особенно его концовка.

              Но спустя год здоровье Тургенева настолько расстроилось, что он снова начал ходатайствовать об увольнении. 28 марта 1824 года Николай Иванович был произведен в действительные статские советники и уволен впредь до выздоровления в заграничный отпуск с сохранением содержания, причем ему было пожаловано еще и 1000 червонцев на путевые издержки. Перед отъездом Аракчеев снова вызвал к себе Тургенева: "Государь поручил мне просить вас принять от него совет, не как от государя, а как от христианина: будьте осторожны за границей. Вас, конечно, окружат там люди, которые только и думают, что о революциях; они будут стараться привлечь вас на свою сторону. Не доверяйтесь этим людям и будьте осторожны".

              Летом 1825 года министр финансов прислал Тургеневу за границу письмо, предложив, по высочайшему повелению, занять пост директора департамента мануфактур Министерства финансов. Но Николай Иванович отказался. И это спасло его от ареста.

              Заграничный "отпуск" Тургенева продлился более 30 лет. В 1826 году, привлеченный к делу декабристов, он отказался явиться в суд и был заочно приговорен к смертной казни, замененной по "монаршей милости" вечной каторгой, с лишением прав дворянства, чинов и наград. О следствии по делу декабристов Тургенев узнал, будучи в Лондоне. Позже ему стало известно, что русским посланникам во всех европейских континентальных странах было предписано арестовать его. Пришлось несколько лет жить в Англии. В 1827 году по настоянию брата Александра Николай Иванович отправил императору Николаю I письмо, в котором отверг все выдвинутые против него обвинения, признав лишь свою вину за неявку на суд. Хлопотали перед императором за Н. И. Тургенева и его брат Александр, и поэт В. А. Жуковский, и барон Штейн (через Жуковского), и некоторые другие сановники. Но напрасно. Добились лишь того, что он не будет арестован на континенте, если покинет Англию. Рассказывают: однажды Николая Первого в очередной раз просили о Тургеневе, император задумался, оставаясь долго в нерешительности, но потом все-таки произнес: "Нет, а пусть остается".

              За границей Тургенев познакомился с пьемонтским изгнанником, ветераном наполеоновской армии генералом Гастоном де Виарисом. В 1833 году Николай Иванович женился на его дочери Кларе. Обвенчаться в русской посольской церкви он не смог - вход туда ему был закрыт. Поэтому вынужден был обратиться к одному греческому иеромонаху. Нелегко было Тургеневу найти и свидетелей на свадьбу.

              Финансовые заботы о семье Н. И. Тургенева взял на себя его брат Александр, который продал симбирское имение и большую часть вырученных денег передал Николаю Ивановичу, оставив себе лишь малую сумму на самые необходимые расходы, экономил каждый рубль и постоянно помогал брату. Не сделай он этого, после смерти Александра Ивановича Николай Иванович как государственный преступник, лишенный всех прав, не смог бы унаследовать имение и остался бы без всяких средств.

              Н. И. Тургенев, как опытный финансист, удачно распорядился полученным капиталом, вложив часть денег в доходные процентные бумаги, а на остальную сумму приобрел дом в Париже (за 600 тысяч франков) и пригородную дачу - виллу Вербуа, на которой проводил лето. Утром он совершал ежедневные прогулки верхом, а днем работал над книгой "Россия и русские". Из российских верхов ему намекали, чтобы он оставил это занятие - мол, за такое молчание может последовать прощение. Николай Иванович заявил, что считает себя правым, в прощении не нуждается, а книгу свою при жизни брата Александра печатать не будет, чтобы не навредить ему. Трехтомный труд "Россия и русские" - одну из лучших книг по истории России первой трети XIX века на основе воспоминаний автора и с его размышлениями о судьбах страны - Николай Иванович закончил в 1842 году, но издал только после смерти брата Александра - в 1847 году.

              Николай был прямой противоположностью брату Александру. Ему чужда была светская жизнь, хотя и вынужден был вертеться в ней. Своим поведением всегда показывал изысканный аристократизм и благородство. Критически мыслил, постигал знания не поверхностно, а пытался вникнуть в их глубину, осмыслить, много читал. Настойчивый, требовательный, порой резкий в суждениях и поступках. Немного стеснялся своего физического недостатка - Николай Иванович слегка прихрамывал. Люди, его знавшие, отмечали серьезный характер Н. И. Тургенева, говорили, что редко он был весел, чаще пасмурный и задумчивый, не любил пустых разговоров, "теоретического резонирования", его суждения всегда отличались практичностью.

              Помилование Н. И. Тургенев получил лишь после смерти Николая I. В 1856 году на Парижский конгресс прибыл полномочный российский посланник князь А. Ф. Орлов. Николай Иванович хорошо знал его брата Михаила Орлова. Тургенев убедил князя Орлова в том, что от тайных обществ он отошел еще в 1824 году. Орлов доложил об этой встрече с Тургеневым новому императору Александру Второму. И тот вскоре восстановил Тургенева во всех правах дворянства, оправдав его, Николаю Ивановичу были возвращены прежний чин действительного статского советника и награды. После этого Тургенев трижды посещал Россию - в 1857, 1859 и 1864 г.г. В первый свой приезд на родину весной 1857 г. он прибыл с сыном и дочерью. После смерти двоюродной сестры Нефедьевой (ее мать была родной тетей Н. И. Тургенева) он вступил в наследство принадлежавшего ей имения. Вместо обветшалого господского дома начал строить себе новый дом, а для крестьян открыл школу, больницу и богадельню. Крестьянам предложил немедленное освобождение от крепостной неволи вместе с землей, но согласия от них не получил. Когда же в 1861 г. вышел царский манифест об освобождении крестьян, Тургенев сразу же исполнил его, предоставив крестьянам всевозможные льготы. По признанию самого Николая Ивановича, это имение дохода ему не принесло, а одни лишь убытки.

              Н. И. Тургенев дожил до осуществления самой заветной своей мечты - ликвидации крепостничества. Но настаивал на дальнейших реформах, выпустив ряд статей и брошюр по земельному вопросу, о необходимости организовать городское и земское самоуправление, реформировать судебную систему, ввести суд присяжных.

              Последний год жизни Николая Ивановича выдался беспокойным. В 1870 году началась франко-прусская война. Перед осадой немцами Парижа Тургеневы успели выехать в Англию. Но вскоре вернулись - как раз во время Парижской коммуны. Из города семья переселилась на виллу. Дом, в котором они жили в Париже, был разграблен прусскими войсками, а сад вырублен. Воспитанник Гёттингена, поклонник немецкой философии, литературы и барона Штейна, Тургенев разочаровался в немцах.

              Умер Николай Иванович 29 октября 1871 года на вилле Вербуа в окрестностях Парижа. Иван Тургенев писал, что Николай Иванович "скончался тихо, почти внезапно, без предварительной болезни. Два дня перед тем он еще, несмотря на свои 82 года, делал прогулку верхом" [28]. Похоронен на кладбище Пер-Лашез, но его могила до нашего времени не сохранилась [29].
               

              Павел Петрович Свиньин (1787-1839) - колоритная, но неоднозначная и даже несколько авантюрная личность, двоюродный дядя М. Ю. Лермонтова, зять А. А. Майкова, тесть А. Ф. Писемского, основатель и издатель "Отечественных записок" (издавал с 1818 по 1830 и в 1838 г.г.), путешественник, историк, этнограф, собиратель древностей и произведений искусства, литератор, хотя талантами и не блистал, в писательской среде относились к нему иронически.
                           
              П. П. Свиньин родился в семье отставного флотского капитан-лейтенанта, принадлежавшего к старинному дворянскому роду. Домашнее образование получил в родовом имении отца, потом учился в Благородном пансионе при Московском университете, окончив его с серебряной медалью. В ученические годы начал публиковать свои первые басни и стихи. Учась в пансионе, познакомился с братьями Тургеневыми и Василием Жуковским.

              С 1805 по 1824 г.г. состоял на службе в Коллегии иностранных дел, в 1806 году, продолжая числиться на службе в коллегии, был назначен переводчиком для иностранной переписки при командующем средиземноморской эскадрой вице-адмирале Д. Н. Сенявине.

              Находясь в эскадре Сенявина, Свиньин в 1807 году участвовал в сражении за крепость Тенедос, в Дарданелльской битве и в сражении у острова Лемнос.

              После того, как Александр I заключил с Наполеоном Тильзитский мир, бывшие союзники России англичане стали ее противниками, заблокировав эскадру Сенявина в Лиссабоне. Там Свиньин состоял при российской миссии.

              Вернувшись в Петербург, Павел Петрович продолжил обучение в Академии художеств, занятия в которой он посещал еще до зачисления на эскадру Сенявина. За картину, изображавшую отдых Суворова после боя, в 1811 году, в возрасте 24 лет, удостоен звания академика живописи (пейзажной). Уже позже он выступил одним из инициаторов Общества поощрения русских художников, а в 1827 году получил от Академии художеств звание "почетного вольного общника". В Академии художеств в то время это было более высокое звание, чем академик, оно присуждалось за выдающиеся заслуги в области искусства (таким звание, в частности, были отмечены Б. Растрелли, К. Росси, К. Брюллов и др.). Правда, ходили слухи о методе написания Павлом Петровичем художественных работ, о которых поведал Д. Свербеев: "О Свиньине как о живописце рассказывали, что он открыл, собственно для себя, самый легкий способ писать картины. Он был пейзажист, и, начертив в своем воображении какой-нибудь ландшафт, нарисованный им карандашом вчерне, этюд приносил к одному из покровительствуемых им юных талантов, прося его написать масляными красками небо, с которым будто бы сам Свиньин не мог совладать, потом другого художника просил написать землю и зелень, третьего - деревья, четвертого - воду и т. д. Составленный таким образом пейзаж выдавал он за свое произведение и выставлял на нем в уголке свое имя с обычным: "pinxit" ["написал"]". Так ли это или то был очередной навет на Свиньина - неизвестно, но скорее всего - второе.

              В 1811 году Свиньина направили в Америку на ответственную должность секретаря генерального консула в Филадельфии. Там он издал на английском языке свою книгу "Очерки Москвы и Санкт-Петербурга". Путешествовал по североамериканским штатам, писал акварели, а свои впечатления заносил в дневник (в 30-х годах XX века в США был издан альбом "Живописная Америка..." с репродукциями Свиньина). В это же время написал первые свои очерки (они были об Америке) и опубликовал их в петербургском "Вестнике Европы" (потом уже, в России, он выпустил две книги: "Взгляд на республику Соединенных Штатов Американских областей" и "Опыт живописного путешествия по Северной Америке", вторая из них быстро разошлась среди читателей, так что потребовалось ее новое издание). В Филадельфии Павел Петрович познакомился с противником Наполеона французским генералом времен Директории Моро. Когда Александр I предложил Моро участвовать в борьбе с Бонапартом в качестве советника антифранцузской коалиции, Свиньин организовал тайный отъезд того из Америки, сопровождал Моро, был в окружении генерала при сражении под Дрезденом и находился рядом с ним, тяжело раненным в том бою, вплоть до его смерти. Позже Свиньин написал биографию генерала Моро.

              В романе "Каждому свое" В. Пикуль дал такую характеристику Свиньину: "Этого человека, казалось, собрали по кусочкам, словно мозаику из различных узоров смальты: окончил Благородный пансион в Москве, Академию художеств в Петербурге, плавал переводчиком на эскадре Сенявина, побывал в плену у англичан, занимался матросской самодеятельностью, стал академиком за картину "Отдых после боя князя Италийского графа Суворова", он же писатель, дипломат, хороший литограф и на все руки мастер... Все это в двадцать четыре года!"

              Вернувшись в конце 1814 года в Россию, кроме книг об Америке, издал еще два труда - о морском походе Сенявина и об Англии (Свиньин в 1813 и 1814 г.г. дважды посещал Лондон, первый раз возил в Англию пособие от Александра I вдове генерала Моро).

              В 1815 году председатель Комитета министров князь Н. И. Салтыков для изучения тамошнего края командировал коллежского асессора П. П. Свиньина в недавно присоединенную к Российской империи Бессарабию. Результатом этой поездки стали подготовленные Павлом Петровичем исследование "Описание Бессарабской области" и очерк "Воспоминание в степях бессарабских". Несмотря на большой фактический материал, собранный Свиньиным, в его бессарабских сочинениях современники увидели и немало неточностей. Его заподозрили в вымыслах. А поводы для этого были не только в тот раз.

              Человек способный, но легкомысленный, авантюрный и хвастливый, Свиньин пользовался дурной славой среди современников. Была у него страсть к преувеличениям и выдумкам при описании различных мест, даже тех, где он никогда не бывал, людей, с которыми никогда не встречался, событий, которых не было и в помине. Говорили, что врал он так, что сам верил в сказанное им. В "Собрании насекомых" Пушкин назвал Свиньина "российским жуком". Лживость Свиньина увековечил в басне "Лгун" А. Е. Измайлов:

     
          Павлушка медный лоб - приличное прозванье! -
          Имел ко лжи большое дарованье;
          Мне кажется, еще он в колыбели лгал!
          ...
          "...За олухов, что ль, нас считаешь?
          Прямой ты медный лоб. Ни крошки нет стыда!"
          - "Э! полно, миленькой, неужели не знаешь,
          Что надобно прикрасить иногда".
           
     

              А у Пушкина есть коротенькая сказка "Маленький лжец": "Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок: он не мог сказать трех слов, чтоб не солгать. Папенька его в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сражения. Павлуша уверял, что в доме его родителей находится поваренок-астроном, форейтор-историк и что птичник Прошка сочиняет стихи лучше Ломоносова. Сначала все товарищи ему верили, но скоро догадались, и никто не хотел ему верить даже тогда, когда случалось ему сказать и правду".

              В петербургских салонах с иронией обсуждали пребывание Свиньина в Бессарабии. По рассказам, там Павла Петровича приняли за какого-то важного столичного чиновника. Его хвастливыми речами заслушивались, ему начали подносить прошения и подарки. Как вспоминал О. М. Бодянский, "и только зашедши уж далеко... был остановлен": Свиньина отозвали в Петербург. У Пушкина сохранился навеянный этими событиями набросок: "Криспин приезжает в губернию NB на ярмонку - его принимают за ambassadeur. Губернатор честный дурак. - Губернаторша с ним кокетничает - Криспин сватается за дочь". Пушкин свой замысел в жизнь не воплотил. Но в 1835 г. Н. В. Гоголь в одном из своих писем просил Александра Сергеевича дать ему сюжет ("русский чисто анекдот") для комедии. Пушкин подарил Гоголю сюжет о Свиньине-Криспине, который и лег в основу "Ревизора".

              Однако гулявший в петербургских салонах анекдот о Свиньине оброс многими выдумками. Реальная ситуация, как показал А. И. Сапожников на основе документов, была несколько иной. На гоголевского Хлестакова, появившегося в уездном городе инкогнито, Павел Петрович был похож лишь отчасти. О его приезде в Бессарабию были извещены все присутственные места и должностные лица Кишинева и других городов, получившие в октябре 1815 г. приказ и. о. военного наместника генерал-майора И. М. Гартинга оказывать Свиньину всяческое содействие. Князь Салтыков, к тому же, поручил Свиньину собирать жалобы, рассматривать их на месте и докладывать об этом в Комитет министров. Свиньин возглавил борьбу молдавского дворянства и духовенства против притеснявшего их Гартинга и добился его отставки, за что местное дворянство было чрезмерно благодарно Павлу Петровичу, одаривая его подношениями. В память о пребывании Свиньина в Бессарабии молдавский поэт Константин Стамати поставил в саду перед своим кишиневским домом колонну с бюстом древнегреческого поэта Анакреонта и надписью: "В память П. П. Свиньину". Обиженный Гартинг попытался очернить Свиньина [30]. Возможно, именно он и стал распускать в Петербурге слухи о Свиньине, в которых правда перемежалась с ложью.

              В 1824 году Свиньин в чине статского советника вышел в отставку по болезни и посвятил себя литературным, историческим и издательским занятиям. Он еще с 1818 года стал издавать журнал "Отечественные записки" (сначала как непериодический сборник, а с 1820 года как ежемесячное издание), в котором впервые были опубликованы десятки исторических документов. Свиньина называли "дедушкой" русских исторических журналов. В 1819 году выпустил первую биографию об Иване Кулибине "Жизнь русского механика Кулибина и его изобретения". В это же время приступил к подготовке "Достопамятностей Санкт-Петербурга и его окрестностей" и "Указателя главнейших достопримечательностей, сохраняющихся в Мастерской Оружейной палаты", которые специалисты высоко оценивают и сегодня. В конце 1820-х годов на квартире Свиньина часто проходили литературные вечера, на которых бывали И. Крылов, А. Грибоедов, Ф. Булгарин, И. Греч и др. На одном из таких вечеров в 1827 г. Пушкин читал две новые главы "Евгения Онегина".

              Ежегодно Свиньин путешествовал, изъездив почти всю Российскую империю до Зауралья. В путешествиях собирал экспонаты для своего музея, писал акварели, итогом этих поездок стали его многочисленные очерки и вышедшая уже после смерти Павла Петровича этнографическая книга "Картины России и быт разноплеменных ее народов" с иллюстрациями автора.

              В 1830 году Свиньин, оказавшись в трудном материальном положении, прекратил выпуск "Отечественных записок" и отправился в свое родовое имение. Там написал два исторических романа "Шемякин суд" и "Ермак" и повесть "Торжество воспитания", продолжал работу над многотомной, но так и не изданной "Историей Петра Великого" и "Живописными путешествиями по России". Свиньин пытался создать и одно из первых национальных музейных собраний "Русский Музеум", пополняя его картинами, скульптурами, рукописями, редкими и старинными книгами, монетами, медалями и т. п. Но в 1834 году финансовые проблемы побудили его выставить свои коллекции для продажи на аукцион (часть ценных рукописей приобрела Академия наук).

              В 1833 году заслуги Свиньина перед исторической и этнографической наукой отмечены Российской Академией наук, которая избрала его своим действительным членом.

              Пушкин часто подтрунивал над Павлом Петровичем, хотя и относился к нему добродушно-снисходительно, в своей работе пользовался книгами и рукописями из собрания Свиньина. Но в 1830-е годы между ними возникли трения. Оба работали над историей Петра I. Свиньина съедала зависть к Александру Сергеевичу, он пытался принизить талант Пушкина. Это хорошо видно из писем Свиньина к Михайловскому-Данилевскому.

              Павел Петрович Свиньин занимал заметное место в истории культуры Российской империи первой половины XIX века, однако, по словам К. А. Полевого, он "был плохой литератор, но бесценный человек, ловкостью, находчивостью, услужливостью готовый обязывать во всех мелочах. Он не мог быть, да и не почитал себя меценатом; но, имея обширные связи и бесчисленные знакомства, мог быть полезен для тех, кто нуждался в средствах для деятельности артистической или литературной... часто впадал в смешные ошибки, поощряя бездарность, наживал себе врагов в людях неблагодарных и, впоследствии, сделался предметом злых насмешек..." [31].
               
              Андрей Терентьевич Ильин (1788-1853) - чиновник Министерства финансов Российской империи, сын статского советника Т. И. Ильина. Об Андрее Терентьевиче сохранилось мало сведений. По чиновничьим справочникам того времени можно лишь восстановить его послужной список. Почти вся деятельность А. Т. Ильина связана с Департаментом внешней торговли Министерства финансов (в Министерстве финансов служил и его брат Василий). По-видимому, в начале своей карьеры именно в финансовом ведомстве Андрей Терентьевич и познакомился с братьями Тургеневыми и Михайловским-Данилевским, а через них потом и с Бригеном.

              В 1828 году Ильин был отмечен знаком за 20 лет беспорочной службы. В справочном списке лиц, удостоенных знаков отличия в том году, указано, что Ильин имеет выслугу в 21 год 4 месяца, следовательно, службу в классном чине Андрей Терентьевич начал в конце 1806 или начале 1807 года. По данным за 1812-1814 годы был младшим бухгалтером в 3-м счетном столе Департамента внешней торговли Министерства финансов в чине губернского секретаря. В 1815 году он, оставаясь в той же должности, уже коллежский секретарь. В следующем году - бухгалтер, спустя два года - старший бухгалтер, титулярный советник и кавалер ордена Св. Владимира 4-й степени. В 1825 году служил бухгалтером по бухгалтерии и текущим счетам в Департаменте внешней торговли в чине коллежского асессора. По сведениям за 1828-1829 г.г. надворный советник Ильин возглавлял архив Департамента внешней торговли; кроме ордена Св. Владимира 4-й степени, имел еще и орден Св. Анны 2-й степени с алмазами. С 1831 года Андрей Терентьевич - начальник 4-го счетного отделения департамента, в следующем году ему присвоен чин коллежского советника, он также был удостоен знака за 25 лет беспорочной службы. В конце 1836 года Ильин стал статским советником. По данным за 1840 год, к его наградам добавился орден Св. Станислава 2-й степени со звездой, а в 1842 году он уже действительный статский советник (этот чин соответствовал воинскому званию генерал-майора) и обладатель знака за 30 лет беспорочной службы. В 1851 году Андрей Терентьевич пошел на повышение: его назначили членом Общего присутствия при директоре Департамента внешней торговли, а с конца 1852 года и до своей смерти Ильин был чиновником по особым поручениям этого же департамента [32. Орфография в названиях сохранена].

               
              Федор Николаевич Глинка (1786-1880) - русский поэт, прозаик, публицист, военный историк, герой войн с наполеоновской Францией, друг А. Пушкина.

Родился в небогатой дворянской семье на Смоленщине 8 июня 1786 г. В детстве часто и тяжело болел. Двенадцати лет от роду был определен в 1-й кадетский корпус в Санкт-Петербурге. Учился там прилежно, пристрастился к чтению, в кадетские годы сформировалось и его религиозное мировоззрение под влиянием уроков Закона Божьего, которые вел отец Михаил - будущий Митрополит Санкт-Петербургский.

              Выпускником кадетского корпуса был и старший брат Федора Сергей. "Проезжая в 1780 году по Смоленщине, Екатерина II посетила дом Глинок и собственноручно записала их старшего сына Сергея в Сухопутный кадетский корпус" [33]. Дослужившись до чина майора, С. Н. Глинка вышел в отставку и посвятил себя литературной деятельности - писал рассказы, эссе, рецензии, общественно-политические статьи, с 1808 по 1824 г.г. был редактором и издателем журнала "Русский вестник". Александр I во время посещения Москвы в июле 1812 г. пожаловал Сергею Николаевичу Владимирский крест со словами: "За любовь вашу к Отечеству, доказанную сочинениями и делами вашими". Сергей Николаевич самым первым записался в Московское ополчение. По этому случаю была выпущена золотая медаль с выбитой на ней надписью: "Первый ратник Московского ополчения". Перед оставлением Москвы он, по воспоминаниям его брата Федора Николаевича, "2 сентября 1812 г. жег и рвал... все французские книги из прекрасной своей библиотеки, в богатых переплетах, истребляя у себя все предметы роскоши и моды. Тому, кто семь лет пишет в пользу Отечества, против зараз французского воспитания, простительно до такой степени огорчение в те минуты, когда злодеи уже приближаются к самому сердцу России..." Как тут не вспомнить Пушкина, который в "Рославлеве" так описывал патриотическое сверхвозбуждение того времени: "Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну..." [34].

              В июне 1802 г. Федор Глинка поступил на военную службу в Апшеронский полк. Неказистого роста, слабый здоровьем, вертлявый и слегка картавый, он порой вызывал насмешки у сослуживцев. Но на рвение к службе семнадцатилетнего Федора обратил внимание шеф полка генерал М. Милорадович и вскоре взял его к себе адъютантом. В 1805-1806 годах Глинка принимал участие в битве под Аустерлицем и в других сражениях с наполеоновской Францией. Однако в сентябре 1806 года из-за болезни вышел в отставку и поселился в родовом имении. Поправив здоровье, путешествовал по Смоленской, Тверской, Московской губерниям и Волге, посетил также Киевскую и Черниговскую губернии, где собирал материалы для повести о Богдане Хмельницком. В 1808 году он издал "Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях и Венгрии с подробным описанием похода россиян против французов в 1805 и 1806 годах".

              В 1812 году с приближением французских войск к Смоленщине Федор Николаевич стал волонтером в российской армии, с которой дошел до Бородина и Тарутина, после чего был зачислен в регулярные войска и снова поступил адъютантом к Милорадовичу. Участвовал в сражениях при Малоярославце, Вязьме, Дорогобуже, Красном, в заграничных битвах российской армии - под Люценом, Бауценом, Дрезденом, Лейпцигом и при взятии Парижа, награжден многими орденами и золотой шпагой "За храбрость". Впечатления от военной службы и путешествий по России послужили материалом для второй книги "Письма русского офицера...", в которой заметки о военной кампании 1812-1814 г.г. чередуются с политическими и нравственными рассуждениями и рассказами об исторических событиях. Эта книга имела огромный успех, слава о Глинке быстро распространилась в российском обществе. Продолжением "Писем русского офицера" стали вышедшие уже позже "Письма к другу..." А за "Очерки Бородинского сражения", которые изданы в 1839 г., Жуковский назвал Глинку "Ксенофонтом Бородина".
   
               
              В 1815 году Федор Николаевич был переведён в лейб-гвардии Измайловский полк. В 1818 г. он получил звание полковника, а в следующем году поступил на должность правителя канцелярии при санкт-петербургском генерал-губернаторе М. Милорадовиче, адъютантом которого был еще в начале своей военной карьеры. В это время Федор Николаевич развил кипучую общественную и литературную деятельность: при штабе создал библиотеку, где офицеры организовали "Общество военных людей...", редактировал "Военный журнал", издававшийся этим обществом в 1817-1819 г.г. (вышло 28 номеров); возглавлял "Вольное общество любителей русской словесности" (в заседаниях этого общества под председательством Глинки участвовали В. Жуковский, И. Крылов, А. Грибоедов, А. Пушкин, А. Дельвиг, В. Кюхельбекер, Е. Баратынский, Н. Греч, Н. Гнедич, братья А. и Н. Бестужевы, К. Рылеев и многие другие известные литераторы); в 1816 г. избран действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете; посещал литературно-политический кружок "Зеленая лампа"; вступил в тайные масонские и декабристские общества, в которых играл руководящую роль; энергично взялся за учреждение училищ "по методе взаимного обучения"; написал несколько повестей, издал "Краткое обозрение жизни и подвигов графа Милорадовича" и "Несколько мыслей о пользе политических наук", а в "Русском вестнике", который редактировал его брат Сергей, и в других журналах печатал публицистические статьи, патриотические и религиозно-философские стихотворения, самое известное из которых - "Плач пленных иудеев" со знаменитыми строчками: "Рабы, влачащие оковы, высоких песней не поют".

              Кроме выполнения обязанностей по канцелярии, Глинка одно время работал в особой следственной комиссии, занимался составлением свода уголовных законов, ему было поручено наблюдение за столичными богоугодными заведениями и тюрьмами. Последнее поручение для него, человека очень впечатлительного, принимавшего близко к сердцу страдания других людей, было особенно тягостным. М. М. Сперанскому даже пришлось успокаивать Глинку, говоря: "На погосте всех не оплачешь!" Свою должность при Милорадовиче Федор Николаевич использовал для пересмотра приговоров невинно осужденным, оказания помощи тем, кто попадал в опалу. Глинка организовал выкуп крепостного поэта И. Сибирякова, хотя смоленское имение самого Федора Николаевича в 1812 г. было разорено французами, и он жил на одно жалованье. Защитил Глинка и некоторых декабристов, на которых поступили доносы на их участие в тайных обществах. В 1820 г. способствовал облегчению участи высылаемого из Петербурга А. Пушкина.

              В ссылке благодарный Пушкин посвятил одно из своих стихотворений Глинке:

     
           Когда средь оргий жизни шумной
           Меня постигнул остракизм,
           Увидел я толпы безумной
           Презренный, робкий эгоизм.
           Без слез оставил я с досадой
           Венки пиров и блеск Афин,
           Но голос твой мне был отрадой,
           Великодушный гражданин!
           Пускай судьба определила
           Гоненья грозные мне вновь,
           Пускай мне дружба изменила,
           Как изменяла мне любовь,
           В моем изгнанье позабуду
           Несправедливость их обид:
           Они ничтожны - если буду
           Тобой оправдан, Аристид
           [35].
     

              Правда, Пушкин был невысокого мнения о литературных дарованиях Глинки, порой подтрунивал над ним, называя того то "дьячком", то "довольно плоским певцом", то "божьей коровкой", то "Кутейкиным в эполетах" (семинарист Кутейкин - персонаж из комедии Фонвизина "Недоросль", речь которого изобиловала славянскими выражениями, что вызывало комическое впечатление; это был намек на стиль произведений Глинки). Но Пушкин очень ценил человеческие качества Федора Николаевича. И не только Пушкин. По словам Михайловского-Данилевского, Глинка был "истинным другом человечества", настоящим "энтузиастом ко всему доброму". Яков Толстой называл Глинку "витязем добра и чести".

              В 1817 году Федор Глинка стал одним из учредителей первой тайной организации декабристов "Союз спасения или истинных и верных сынов Отечества". В следующем году принял участие в организации "Союза благоденствия", в котором играл руководящую роль. Многие заседания членов союза проходили на квартире Глинки. Федором Николаевичем были составлены и правила, которых он придерживался в своей деятельности руководителя тайной организации. Глинка считал своей обязанностью: "Порицать: 1) А-ва [Аракчеева] и Долгорукова; 2) военные поселения; 3) рабство и палки; 4) личность вельмож; 5) слепую доверенность к правителям канцелярий...; 6) жестокость и неосмотрительность уголовной палаты; 7) крайнюю небрежность полиции при первоначальных следствиях. Желать: открытых судов и вольной цензуры. Хвалить: ланкастерские школы и заведение для бедных..." [36].

              Монархист по убеждениям, Глинка не одобрял радикальной эволюции тайных обществ. Поэтому в 1821 г. прекратил участие в декабристских и масонских организациях. На это решение повлияло и то, что в мае того же года Милорадович подверг жесткому разносу Глинку, имя которого упоминалось в доносе Грибовского. В этой записке Федору Николаевичу дана такая характеристика: "Слабый человек сей, которому некоторые успехи в словесности и еще более лесть совершенно вскружили голову, который помешался на том, чтоб быть членом всех видимых и невидимых обществ, втирается во все знатные дома, рыскает по всем видным людям, заводит связи, где только можно; для придания себе важности рассказывает каждому за тайну, что узнал по должности или по слабости начальника; посещает все открываемые курсы; посылает во все журналы статьи, из коих многие не весьма внимательно рассмотрены цензурой; и как в разговорах, так и на письме, кстати и не кстати, прилепляет политику, которой вовсе не постигает, но блеском выражений и заимствованными мыслями слепит неопытных" [37]. После разговора с Милорадовичем Федор Николаевич впал в депрессию, близкую к психическому расстройству. Его дневниковые записи с тех пор заполняют "пророческие видения", а творчество еще больше наполняется религиозно-мистическим смыслом.

              В 1822 году Глинка, оставаясь под подозрением, был переведен в армию. Хотя он и отошел от тайных обществ, но продолжал поддерживать отношения со своими друзьями-декабристами, а зная о подготовке вооруженного восстания, пытался предостеречь их от насилия (накануне 14 декабря 1825 года Глинка пришел к Рылееву в тот самый момент, когда руководители Северного общества обсуждали план восстания. При появлении Глинки участники совещания прервали разговор, но Рылеев сказал: "Будем, господа, продолжать, при Федоре Николаевиче, кажется, можно"). Александр Бестужев свидетельствовал, что на его слова: "Ну, вот приспевает время" - Глинка ответил: "Смотрите вы, не делайте никаких насилий" [38].

              После восстания, хотя Глинка в нем участия и не принимал, он был задержан и сразу же освобожден, но в марте 1826 г. вновь арестован и до июня находился под следствием в Петропавловской крепости. Был оправдан, но уволен с военной службы, разжалован в коллежские советники и отправлен в Петрозаводск советником в Олонецкое губернское правление ("во уважение же прежней его службы и недостаточного состояния дозволено употребить его там по гражданской части с чином коллежского советника") [39]. Почему же Глинку, в отличие от его друзей, миновала суровая кара? И Н. Шильдер, и А. Милюков, и А. Ельницкий предполагали, что своим спасением Николай Федорович обязан Милорадовичу. "Говорят, что граф, умирая от пули, поразившей его на Сенатской площади, в последние минуты своей жизни просил императора Николая Павловича, в виде особой милости к умирающему, пощадить Глинку как человека увлеченного, но не преступного и душевно преданного престолу" [40].

              В 20-е годы Федор Николаевич сочинил самые известные свои стихотворения - "Песнь узника" ("Не слышно шуму городского...") и "Тройка" ("Вот мчится тройка удалая..."). "Тройка" родилась из написанного в 1825 году стихотворения "Сон русского на чужбине". Композитор А. Н. Верстовский положил на музыку фрагмент из этого произведения. Так и родилась песня "Вот мчится тройка удалая...", которую часто называют народной. А в каземате Петропавловской крепости Федор Николаевич сложил первый вариант знаменитой тюремной песни "Узник", ставшей со временем очень популярной.

              В олонецкой ссылке Глинка собирал фольклорные материалы, на основе которых создал две поэмы: "Дева карельских лесов" (1828) и "Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой" (1830). Пушкин напечатал рецензию на "Карелию: "Изо всех наших поэтов Ф. Н. Глинка, может быть, самый оригинальный. Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму; слог его не напоминает ни величавой плавности Ломоносова, ни яркой и неровной живописи Державина, ни гармонической точности, отличительной черты школы, основанной Жуковским и Батюшковым. Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, как узнаете князя Вяземского в станцах метафизических или Крылова в сатирической притче. Небрежность рифм и слога, обороты то смелые, то прозаические, простота, соединенная с изысканностию, какая-то вялость и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, - все дает особенную печать его произведениям. Поэма "Карелия" служит подкреплением сего мнения. В ней, как в зеркале, видны достоинства и недостатки нашего поэта" [41].

              В 30-е годы Глинка написал "Воспоминания о пиитической жизни Пушкина", "Очерки Бородинского сражения", которые В. Белинский назвал книгой "вполне достойной названия народной" и начал работать над "Свободным подражанием Священной книге Иова", напечатанной позже, в 1859 г.

              В начале 1829 г. Федор Николаевич обратился к начальнику Ш отделения графу Бенкендорфу о переводе его в другую губернию, при этом он ссылался на суровый климат, пошатнувшееся здоровье и крайнюю дороговизну в Петрозаводске. Благодаря хлопотам Жуковского, а также заступничеству Гнедича и Пушкина высочайшим разрешением в 1830 г. Ф. Глинка был переведен советником губернского правления в Тверь с продолжением секретного надзора за ним.

              В 1830 г. в Твери Глинка познакомился с дочерью покойного сенатора и попечителя Московского университета Авдотьей Павловной Голенищевой-Кутузовой. (О ней уже упоминалось в этой главе, когда излагалась биография Михайловского-Данилевского. Авдотья Павловна была как раз той невестой, с которой Михайловский-Данилевский расстался перед самой свадьбой, предпочтя ей богатую сироту Анну Павловну Чемоданову). К моменту своего знакомства Авдотья Павловна и Федор Николаевич уже были в летах: ей - 35, ему - за 40. Он был известным, но опальным и бедным литератором, жившим на скромное жалованье, она к тому времени расплатилась с долгами, которыми обзавелся ее покойный отец, и сделалась состоятельной помещицей.

              Здесь необходимо сказать несколько слов и о самой Авдотьей Павловне, сыгравшей большую роль в жизни Федора Глинки. Родилась она 19 июля 1795 г. в Петербурге в знатной семье. При крещении ее восприемниками были родной дед президент Адмиралтейств-коллегии, адмирал Иван Логинович Голенищев-Кутузов и супруга будущего фельдмаршала, князя Смоленского Михаила Илларионовича Кутузова Евдокия Ильинична (Авдотья была внучатой родственницей Михаила Илларионовича). Отец Авдотьи Павловны - сенатор и тайный советник Павел Иванович Голенищев-Кутузов (1767-1829) - дважды был попечителем Московского университета, отличался обширными познаниями, писал на пяти языках, переводил греческих и римских классиков; мать Елена Ивановна - урожденная княжна Долгорукова. Любимица деда Авдотья детство свое провела в его смоленском имении, в котором часто гостили известные ученые, литераторы и художники. После смерти деда девочку забрали в московский родительский дом, там она обучалась игре на арфе и фортепиано, изучала немецкий, итальянский и французский языки, много читала, увлекалась поэзией, сама писала стихи, переводила произведения немецких писателей. Но первые свои литературные опыты не издавала - в те времена это могло подорвать репутацию невесты из знатной семьи. После смерти отца, привыкшего жить роскошно, "нараспашку, мало заботясь о будущности", оказалось, что наследство его в огромных долгах. Авдотья и ее мать вынуждены были покинуть Москву и поселиться в своем тверском имении.

              В 1830 году Голенищевы-Кутузовы, вырываясь из сельской глубинки, часто посещали Тверь, куда был переведен и Федор Глинка. Там и встретились: она - "в своем траурном костюме", он - "с трауром в душе". Как писала сама Авдотья Павловна, она "решила подать руку человеку, обставленному также неблагоприятными для него обстоятельствами". Встретились, по словам современников, две противоположности: своенравная и властная Авдотья Павловна и добрый, несколько застенчивый и совсем непрактичный Федор Николаевич. Но их объединяли глубокая, даже фанатичная религиозность, любовь к литературе и страсть к знаниям. В следующем году они повенчались, а в 1832 г. семья переехала в Орел, куда Ф. Глинку перевели старшим советником в губернское правление. Спустя два года Федор Николаевич вышел в отставку в чине действительного статского советника - и Глинки перебрались в Москву.

              Там они купили небольшой домик, где каждый понедельник по вечерам собирались известные писатели, ученые, художники, артисты. Нередко на "понедельники" к Глинкам, несмотря на тесноту помещения, съезжалось до сорока человек, творческие вечера продолжались до двух-трех часов ночи. Авдотья Павловна играла на фортепиано и арфе, пела романсы, читала стихи, гости знакомили друг друга со своими произведениями, обсуждали новости в мире литературы и искусства, спорили.

              Только теперь, в замужестве, Авдотья Павловна решилась на публикацию переводов, преимущественно религиозной лирики немецких романтиков, и своих собственных сочинений. Ее перевод "Песни о колоколе" Шиллера похвалили Василий Жуковский и Николай Полевой. "Я несколько раз принимался за колокол, - поделился с Авдотьей Павловной Жуковский, - но никогда не был доволен собою, и оставлял; ваш же перевод так отчетлив и красив, что сам Шиллер полюбовался бы им". Вслед за первым переводом из Шиллера появились и другие. В 1859 г. все журнальные переводы Авдотья Павловна издала в сборнике "Стихотворения Шиллера", за что была удостоена почетного членства в Обществе любителей российской словесности при Московском университете. Успехом пользовалась и ее книга "Жизнь Пресвятой Богородицы", до революции выдержавшая более 10 изданий. Написала А. П. Глинка также несколько повестей и романов.

              В 40-е годы Глинки проводили лето в тверском имении престарелой и больной матери Авдотьи Павловны. Там они оба в сельской тиши были погружены в творчество. Федор Николаевич даже одну поэму написал вместе с женой - двухтомную "Таинственную каплю" на сюжет о разбойнике, распятом вместе с Христом (издана в 1861 г. сначала в Берлине и лишь спустя 10 лет в России).
                         
              К тому времени Авдотья Павловна получила большое наследство. Теперь у нее были имения в Тамбовской, Орловской и Тверской губерниях, тверское имение после смерти своей матери она передала в собственность Федору Николаевичу. В 1853 г. Глинки переехали в Петербург, где обзавелись добротным жильем. В северной столице они продолжили свои литературные "понедельники". Да и сами были частыми гостями в петербургских литературных салонах. Вот как о них в то время вспоминала актриса А. И. Шуберт: "Ф. Н. Глинка, маленький, сухонький старичок, очень скромный, неразговорчивый; зато супруга его, Авдотья Павловна, была очень авторитетна, говорила громко, азартно, ругала Герцена:
              - Какое ему дело до России, ее направления? Святая Русь сама собой исправится. Да я напишу ему!" [42].

              В те годы Федор Николаевич, во многом под влиянием жены, все больше тяготел к славянофильству, осуждал западников, его взгляды и творчество окончательно обросли религиозным мистицизмом и монархическим патриотизмом, а юношеские вольнолюбивые настроения были бесповоротно отброшены. В письме к Я. П. Полонскому Глинка ворчал на "новых людей", которые "с новыми мыслями, воззрениями, порядками и т. п., как будто спустясь с луны, засели на землю" [43].

              Во время Крымской войны 1853-1856 гг. Федор Николаевич написал принесшие ему небывалую известность патриотические стихотворения "Ура!.. На трех ударим разом!" и "Голос Кронштадту". "Ура!.." было переведено на многие европейские и даже китайский и маньчжурский языки. В 1853 году он выпустил отдельным изданием аллегорическую повесть "История серебряного рубля" и продал ее в пользу бедных. Это были последние творения Федора Николаевича, замеченные в литературной среде. Постепенно он сходил с писательской сцены, а талант его угасал. За свою жизнь Глинка написал около 800 поэтических и почти 200 прозаических произведений. Лучшие из них вошли в трехтомное собрание его сочинений, изданное М. П. Погодиным в 1869-1872 гг. (первый том - духовные стихотворения, второй - "Таинственная капля", третий - "Иов" и "Карелия").

              Собственных детей Глинки не имели, поэтому много времени уделяли благотворительности. Авдотья Павловна основала благотворительное движение "Доброхотная копейка", ее помощником был Федор Николаевич, привлекла к этому проекту она и П. Чаадаева. Глинки призвали состоятельных людей жертвовать в пользу бедных один процент от средств, которые те тратили на покупку дорогих вещей и украшений. В "Доброхотную копейку" Глинки вложили много личных средств, сама Авдотья Павловна обходила ночлежки, подвалы и чердаки, где ютились бедняки, и помогала нуждающимся. Живя в тверском имении, Глинки заботились о местных крестьянах, Авдотья Павловна шила для их детей одежду, ее избрали и попечительницей Кашинского женского училища, которому она пожертвовала свою библиотеку и небольшой капитал.

              В 1862 г. Глинки вернулись в Тверь, там 26 июня следующего года и скончалась Авдотья Павловна, похоронили ее в Желтиковом монастыре. Тяжело переживал эту утрату Федор Николаевич. От безысходного горя он пытался уйти в общественную деятельность, продолжил благотворительное дело своей покойной жены, возглавляя тверское общество "Доброхотная копейка" на протяжении 17 лет. В Твери на средства этого общества открыты ремесленная школа и бесплатная столовая для бедных. Состояние Федора Николаевича позволяло вносить немалые средства в благотворительность, ведь, получив в наследство от покойной жены более 12 тысяч десятин земли, он стал крупным помещиком.

              В последние годы жизни Глинка был почетным попечителем местной гимназии, действительным членом губернского статистического комитета, способствовал созданию городского музея, состоял действительным членом Московского археологического общества. В 1875 г. избран гласным (депутатом) Тверской городской думы.

              Скончался Федор Николаевич на 94-м году жизни 11 февраля 1880 года в Твери. Его похоронили рядом с покойной супругой в Желтиковом монастыре с воинскими почестями - как участника Отечественной войны 1812 года, награжденного золотым оружием [44].