Мысловский П. Н. Письмо Рылеевой Н. М., 30 апреля 1828 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 104—105. — [Т. XII].

6

С. Петербург. 1828. Апреля 30.

Письмо Ваше, друг мой Наталья Михайловна, писанное в 25 день марта, т. е. в день торжества всех торжеств Церкви Христианской, я имел честь получить чрез почтеннейшего Федора Ивановича. Послезавтра у нас еще отдание сему великому Празднику, а потому на Ваше усердное Христос Воскресе, я могу еще ответить Вам с подобным же чувством: воистину воскресе Христос! При сих словах я Вас объемлю, как дочь, и молю Воскресшего Спасителя, да воскреснет и Ваше сердце как для живейшей веры в Него, так и для радостей, коим Вы, может быть, умерли. Да возьмет Он Вас под сень крыл своих и да носит Вас на руках Своих, яко дитя, дабы Вы не могли преткнуться о камень бурь или соблазнов житейских. Да сподобит Вас отчасти вкусить от плодов Воскресения Своего здесь, в юдоли плача, и потом вполне, вполне насладиться оным в невечерние дни Царствия Своего. Вот мои желания Вам, и не в одни только праздники, но и в будни! Они живы будут и тогда, когда Господу угодно будет воззвать меня ко отцам моим. Тогда к ним присоединится еще просьба моя — молиться за меня, грешного, к Владыке живота и смерти.

Вы, как я вижу из письма Вашего, в совершенной нерешимости на счет Вашей Настиньки. Это очень естественно, если матерьнее чувство Ваше, до возможности на сей раз возбужденное, борется с долгом, по-видимому, тягостным. Вы хотите знать мое мнение: извините, если оно не будет, может быть, согласно с Вашим. Я привык всегда иметь один язык, и одно только у меня сердце.

Я Вам советовал бы, друг мой, непременно привести сюда Настиньку и отдать в училище, которое здесь ныне из самых лучших9. Вот Вам и резоны, по коим я советую: 1-е. На это, очевидно, есть уже воля Божия, совершившаяся в соизволении Высокой покровительницы сирот10. Следовательно, это устроилось бы и без Вашего желания. 2-е. Вы ведь сами просили о том двукратно. А потому грубо и неблагоразумно было бы отринуть милость, которой Вы алкали и которой многие поискали бы, и — не обретут. Из этого могут возродиться последствия, для Вас и для дитяти самые неприятнейшие. 3. Почему знать? Может статься, Промысел Божий готовит Вам отраду в малютке именно там, где начались душевные Ваши скорби и сиротство? Пути Господни не доведомы. У Бога часто сеемоесте на земли горестию, прозябает в неописанном восторге и радости. Ему легче преложить плач на радость, чем воззвать из мрака свет. 4. Без сумнения, Вы думаете, и должно подумать хорошенько, о сбережении каких-либо крох в пользу малютки. И так, отдавши ее на казенное содержание, Вы чрез то не будете иметь нужды тратить то, к чему не хотя надлежало бы Вам коснуться в противном случае. 5. Наконец, если дело пойдет хорошо, и так, как оно ныне есть, то, без сумнения, Государыня, по окончании воспитания дочери Вашей, особенное возьмет участие в Питомице своей и — может быть — сама будет устроять будущий жребий ее. Вот мой совет и резоны, внушенные мне моею к Вам любовию и вашею ко мне доверенностию! Я не достоин был бы ее, если бы стал говорить иначе. Впрочем, Вы мать, да будет убо воля Ваша!

Благодарю Вас душевно за писание. Простите, что я долго не писал к Вам. Вообще времени у меня мало, но любви к Вам мерою в большой океан. Прощайте, любезнейшая Наталья Михайловна. Жена моя и дочь Вам свидетельствуют истинное свое почтение.

Ваш Петр

Мысловский П. Н. Письмо Фонвизиной Н. Д., 6 августа 1828 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 117—119. — [Т. XII].

5

С. Петербург. 1828. Августа 6 дня.

Два письма имел я честь и радость получить от Вас, любезнейшая дочь моя! Одно с дороги, другое уже с места. Не буду говорить Вам, что письма Ваши поздненько дошли до меня: удовольствие, которое я вкушал, читая их — можете поверить, сильно было заставить меня забыть и времени, и места пространство великое. Читая письма Ваши, я видел только Вас самих, и видел как бы в лицо. За всем тем невозможно не заметить с некоторым прискорбием: вот наконец до чего дожили мы! Не днями, а многими месяцами должно изчитывать переписку нашу. Где Москва и где Чита? — Но так благоугодно судьбам Праведного Судии! Приговор неба всегда верен и безошибочен. Всемогущий перст Божий указал Вам путь, да идете по нему: и Вы не могли уже миновать его. Должно сознаться, что путь сей скорбен для чувственности и мира, но в отношении благодати — иго сие благо и бремя легко есть. Ибо тот, кто по внушению Веры старается победить несчастие свое, не есть еще жалок: участь его во многом будет завидна. Тот, кто исполняет прямой и существенный долг свой и приносит тяжкую жертву добродетели, не может с тем вместе не чувствовать и сладкой награды совести. Она-то есть единственный наш примиритель и посредник между Богом. Она всегда разливает миро многоценное на сердце правое. Пусть оно пригорюнится на час, пусть ему стоскуется, но мир, коим дарит чад своих совесть мирная, далеко, очень далеко превышает и превосходит все вообще земные радости и надежды. Отчего? — От того, что этот мир несть от мира сего: начало и конец его в небе. Хотите ли поверить истину сию: посмотрите — порочный человек на самой высоте щастия не может чувствовать ниже тени истинного наслаждения, сколько добродетельный в бедствиях и нещастиях. Вообще — щастлив тот, кто во дни благополучия прибегает к Богу, но тот еще щастливее, кто во дни злополучия обращается к тому же Отцу небесному! — Живите, друг мой, и Вы по сим благородным чувствам. Живите всегда в ладах с Вашею совестию, и Вас ничто не укорит на пути жизни. Следуйте внушениям хранительницы сей: и Вам не в чем будет раскаиваться. Живите Верою, подкрепляйтесь духом Евангельским, сообразуйте с ним все Ваши поступки, слова и намерения: тогда станете жить с Богом, или всё равно — в Боге. Но с Богом где нехорошо жить? А Он есть везде: и у Вас, и у нас! Близ есть Господь призывающим Его. На всяком месте Владычество Его. Дело в том только, чтоб мы Его искали повсюду: а Он неизменно явится ищущим.

Судя по моему молчанию, Вы доселе вправе были мыслить, что я или умер, или перестал любить Вас, незабвенную для отеческого сердца моего. Ни то, ни другое. Что я еще жив, по благости Божией, долготерпящей грешникам, в этом уверит Вас письмо мое. А что не переставал Вас любить, разве только умножая любовь мою, естли бы возможно было умножать далее невозможности: это видит Господь, у которого отдается в небе каждый наималейший вздох человеческий. Просто — не писал, или лучше — не отвечал Вам, не зная, как и куда писать, выжидая для того самый вернейший и надежнейший случай, который однако ж не состоялся. Без сумнения, Вы догадаетесь, что я открытым, как и теперь, образом хотел к Вам писать об одной из жен21, Вам подобных по участи, и которая намеревалась было нынешним летом ехать в Ваше сообщество, но остановилась до зимы. Следовательно, письмо, написанное в начале лета, слишком могло зачерстветь до будущего года. Вот причина моему молчанию! Не ищите иных. Мне больно бы было, естли бы Вы хотя на минуту усумнились в моих чувствах. Знайте, и взор престарения моего, взор потухающий в мире обращен будет, подобно стрелке магнитной, к жилищу незабвенной. Очень чувствую, что Вы пожелаете узнать от меня о мне самом и моем семействе. Благодарение Господу! До сих пор все идет по прежнему, т. е. очень хорошо. Естли кто, то наверно я должен, сколь возможно чаще, повторять Давидовы слова: не по грехам моим твориши со мною! Мои домашние все Вам свдетельствуют нарочитое свое почитание, а наипаче пожелание возможных Вам благ. Не знаю, слышит ли доброе сердце Ваше, а мы часто, очень часто вспоминаем об Вас. Княгине Екатерине Ивановне Трубецкой и Александре Григорьевне Муравьевой изъявите недостойное мое благословение. Уверьте их, что я не забуду их до гроба моего — уверьте всех и каждого, кто только меня знает, что и во храме Божием, и за храмом — присно вспоминаются имена их. Что я о всех молюсь усердно, желая им Преспеяния Веры и постепенного обновления — ветхого человека в нового. О! Естли бы возможно было, я молил бы Небо, подобно Павлу, искупить спасение брата моего ценою собственной моей погибели!

Прощайте, друг мой бесценный! Прощайте, милая дочь моя! Пишите ко мне и любите меня по-прежнему. Обнимите за меня друга Вашего. Покровительству Божию всех Вас поручаю. Господь не оставит Вас, когда Вы Его не забудете.

Ваш, ваш отец и друг
Протоиерей Петр

Мысловский П. Н. Письмо в Читинский острог, 27 сентября 1828 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 126—131. — [Т. XII].

ПИСЬМО П. Н. МЫСЛОВСКОГО В ЧИТИНСКИЙ ОСТРОГ

Публикуется по автографу: ОР РГБ. Ф. 319. К. 2. № 63.

***

С. Петербург. Сентября 27 дня. 1828.

Третий уже год, время довольно значительное для человека, и столь ничтожное для Бога, не знающего никакого времени! Третий уже год, как я расстался с Вами, дети и друзья мои! С тех пор не вижу ни единого из Вас лицом к лицу, не беседую усты ко устом, и не могу прижать злополучных к сердцу отеческому. Так определили Праведные Судьбы Божии и кто посмеет противурещи им или противопоставить что-либо? Для сердца однакож любящего трудно определить черту, далее которой оно не могло бы простираться. Для него нет никакого препятствия, ни расстояния, ни пределов. А потому, не смотря на мою разлуку с Вами, не смотря на время, особенно на место, столь отдаленное, мне приятно самому мыслить, а еще приятнее уверить Вас, что поднесь не было почти ни одного дня, в который бы я не соединялся с Вами в духе теплой молитвы и неумирающей любви моей к Вам. И могу ли забыть незабвенных о Христе чад моих? О! Да забудет меня Господь, естли сердце мое когда-либо закроется для сих отеческих и священных чувствований. “Свидетель ми суть Бог, — приведу здесь слова Ап. Павла, — яко люблю всех Вас по милости Иисус-Христове, и о сем молюся, да любовь Ваша еще паче и паче избыточествует в разуме и во всяком чувстве, во еже искушает Вам лучшая, да будете чисти и не преткновении в день Христов”. Вот язык любви моей к Вам, яже несть от мира сего, и которая, по выражению Писания, крепка, аки смерть. Она, а не что другое, управляет и пером моим. Следовательно, не ищите здесь узоров красноречия; смотрите на дело. Я не имею нужды пребирать слова мои, как жемчужные перла, одно к одному; не восхожду к древу родословному и не ищу у корени его Вашего происхождения: мне нужно только человечество, и человечество страждущее. Не язык, дети мои, а сердце грустное возжелало побеседовать с Вами. И надобно ли сказывать Вам, сколь много буду я награжден, естли письмо мое принесет Вам хотя каплю отрады, а тем более — естли какую-либо пользу?

Говорят, что несщастие к чему-нибудь пригодится. Пусть кто хочет возражает на сию истину, но меня убедил в ней опыт горький и тяжкий. Я еще более скажу: тот никогда не наслаждался щастием, кто не испытал нещастия. Но с чем сравнить Ваше злополучие, стоившее мне многих слез, смешанных некогда вместе с Вашими слезами? Кто измерит глубину сего нещастия? — Так! Я не слышал слышанное, я был горестным очевидцем, когда волны превратностей земных, возбужденные бурею до возможной высоты, с шумом яростным ударились об Ваш житейский челн и увлекли его в бездну глубочайшую! Мне суждено было видеть пред собою гробы живых и оплакать политическое погребение братий моих. Припомните слова мои во дни оны: “Вам не осталось места, где бы упасть ниже”. Непреложная, хотя и горестная правда! Никакие убеждения рассудка не в силах разуверить в ней.

Не помню хорошенько, кто?.. кажется, Франциск I-й, венценосец Галлии, потеряв сражение при Павии, сказал: “все потеряно, кроме чести”. Слова сии некоторым образом можно применить к Вашему нынешнему состоянию, с переменою однакож смысла: и для Вас потеряно всё, кроме духовных приобретений, кроме надежды на милосердие Божие. И так надгробными ли песньми должен я творить память о Вас? Слезою ли кровною, отеческою орошу гроб Ваш, не раскопанный, ни сокрытый еще в недрах Земли? Не лучше ли обратиться к Богу и при помощи Его поискать еще хотя некоторой искры щастия в бездне Ваших нещастий? Не загорелась ли благодатная искра сия естли не в жилищах Ваших, естли не в образе жизни Вашей, по меньшей мере — в Ваших сердцах, примиренных с совестию помощию чистого раскаяния. Нельзя ли нам и Вам хоть на минуту опочить на сей утешительной мысли, что нещастие Ваше к чему-нибудь пригодилось для Вас. Не отделится ли внезапно от неба ясный милующий луч и — так сказать, окатясь оттоле струею золотой, не прикоснется ли к обители скорбных? Не знакомый ни с какими дарами щастия, конечно, не может ничего терять. Грозы небесные и ураганы громовые, страшные только для мест возвышенных, едва замечают хижину безвестную и преклоненную долу. А что сказать о Вас? Мимо идох и се — не беша! Опустимте скорее завесу на время, для Вас минувшее, и от которого осталось Вам одно только горестное воспоминание. Так мореплавателю, потерпевшему кораблекрушение, остается только одна доска, на которой спасен он Провидением; он смотрит на нее и вспоминает, как бы видит пред собою стихии разъяренные и ужасные. Не будем озираться вспять, дабы оживлять в памяти разнообразия тех благих и красных мира сего, ими же упитано было сердце Ваше, как бы ко дне заколения. Вот что остается для Вас и в настоящем, и в будущем: милосердие Преблагого и вопль сердца Вашего к нему: грехи юности нашея не помяни Всещедрый Владыко! Прежде, даже до конца не погибнем, спаси нас! Вообще должно смотреть на Вас не по тому, что Вы были прежде, а по тому, что Вы теперь.

Без сумнения, хладные сердца, которые не успели, может быть, заплатить еще тяжкой дани слабостям человеческим, даже чрезмерной и всеми видимой, никогда не согреются для зрелища заблуждения и неразлучных последствий оного — страданий и бед. Егоисты и чуждые сострадательности пожмут плечами при виде стен, разделяющих Вас от мира и от общества людей. Они готовы взять по камню, дабы бросить в бедного грешника. Они при виде Вас покивают главами своими и рекут: уа! — мир, которому Вы принесли, извините мое выражение, — столь безрассудные жертвы неопытной молодости и который за то как ужасно успел заплатить Вам! Сей лукавнующий мир не будет к Вам снисходительнее сынов своих. Я как бы слышу изрекаемое им осуждение на Вас: “Се — сыны погибельные! Се плевелы утучненные! Презрение и клятва всеобщая да тяготит остаток ничтожного их существования. Да бежим далече от них, как от язвы тлетворной и губительной. Самое нещастие их заразительно”. — Скажите, с чем сравнится злополучная доля сия? Где искать большего нещастия? Разве только в одном аде! Но да не смутится сердце Ваше, чада мои возлюбленные о Христе! Веруйте в Бога и уповайте на милосердие Его, ничем непобедимое. Не пугайтесь самих себя. Так обыкновенно судит мир, который по какой-то странности своей равно преследует и добродетель, и порок, но не так судит Евангелие, не то внушает нам Вера утешительная и божественная, сей агнец мира и кротости, который един в силах научить Вас и победить, и полюбить Ваше нещастие. Вера вообще открыла нам истину сию, что Господь не престает любить грешника и во грехах его, что нет у Него приятнейшей мысли, желания и намерения, как только спасать заблуждавшихся от пути правого; что возлюбивший человека до того, что не пощадил для него и Сына Своего, дал бы нам лучшее и большее, естли бы имел, и наконец, что Господь спас по милосердию Своему и весь мир не иным чем, как только крестом: им спасает и каждого из нас. Заметьте, как нужен крест для человека-христианина! По внушению Веры мы равномерно знаем, что всякий человек, кто бы он ни был, раб или свободь, Скиф или Варвар, дикий ли Американец или с испещренным лицом Индеец, праведник или грешник, мужеский пол или женский, всякий человек есть кровный наш, есть брат наш и одно с нами создание Божие. Но это еще не все: сии тесные отношения нам тем пространнейшим и беспредельным соделывают и самый круг наших действований, наших безусловных и взаимных обязанностей. Вера повелевает нам любить не только любящих нас, но и самых врагов. Она сопровождает нас в темницы и заточения, к одру болезненному и в хижину нищеты и убожества. Она научает нас, что кто чем нещастнее, тем больше имеет тот право на наше снисхождение, на нашу сострадательность и любовь. И не здесь однакож полагаются пределы велениям веры: чистейшие небесные чувствования свои она простирает гораздо далее. Как бы олицетворенная посланница Небес, невидимый и вместе ощущаемый образ Божества, она повергается долу и умоляет Царя тварей: Спаси брата погибающего на счет собственной своей погибели. Какая это молитва! Какие высокие чувства! Какое глубокое самоотвержение! И по сим токмо признакам можно узнать нашу Веру божественную, Веру святую. Первое благословенное утро на земли — нежная улыбка матери-природы — ничто в сравнении с ее ощущениями сладкими, с ее светом, изливающимся в сердце страдальца, погруженного в думу мрачную. Ей одной определено торжествовать повсюду, и в пропастях земных, и во узах, в заточении и в горьких работах, на троне и в лачуге пастуха. Ей дано милосердовать и чудотворить. В ней одной заключается и Ваш единственный ковчег спасения. Под ее благотворным кровом нет неблагополучных и пришелец на земле чуждой засыпает под ним сном безмятежным. О Вера, Вера! сколь сладостен глас твой! Как радостен лик твой паче, чем лик исполина небесного, исходящего осветить мир! Озаряй, подруга небес, озаряй сидящих во тьме. Будь Гением-хранителем и моих страдальцев!

Замечено, что когда постигнет человека какое-либо нещастие, то он и думает уже, что нет нещастнее его на земли. Ему даже представляется, что гибель его невозвратна! Отчего же сие? Оттого, что мы вообще на все происшествия мира сего смотрим одними только глазами простого рассудка, который, по мере того, как он есть плохой судия в делах религии и ненадежный спутник в жизни, всегда почти бессилен поддержать падающих, а тем более восставить падших. Мы сильно чувствуем то, что отнимает у нас Вера, а о вознаграждениях, какие она сделать может, и думать не хотим. Отчего низлагаемии не гибнут? Отчего радуются и в скорбях? Кто облекает бессилия и немощи человеческие в силу крепкую? Это разрешит Павел мудрый, который ясно говорит о себе самом: поколику немощен есть, потолику силен, о укрепляющем мя. И так где прекращаются действия рассудка, там только начинаются действия Веры. Рассудок, поставленный, чтобы освещать наши стези, большею частию разливает вокруг мрак и тьму. Вера разливает свет благодатный, ибо она ниспослана нам от Бога в лице единородного Сына Его, единственного света, о котором молился и Давид: “Господи! Посли свет Твой и истину Твою! Та мя настависта и введоста в гору Твою святую”. Правда, дела Веры всегда прикрыты завесою тайны. Руководимый ею обязан идти путем, которым Авраам изыде, неведый, камо чувствует. Не наше дело снимать покров таинственный: для нас довольно повиноваться всему сказанному от Спасителя и того, что Бог благоволил открыть нам волю Свою, иначе мы не имели бы и Веры, сего неоцененного дара Небес. И потому продолжаются ли еще нещастия наши, наш долг смотреть на них, как на одно испытание нашей веры. Грозит ли мир нападением новым? Мы должны, подобно Петру, как бы видя пред собою Иисуса, вопить к Нему: Господи! Спаси ны; погибаем. Колеблется ли питомец Веры среди трудного пути креста? В сем случае надлежит крепко ятися за Бога силою Веры и не отпущати дондеже паки благословит Словом: там и сям, здесь и повсюду мы должны только просить у Бога подкрепления Веры нашей: “Господи! Приложи нам Веру!” Недаром Иисус Христос сказал Петру: “Мне много надобно молиться за тебя, да не оскудеет Вера твоя”.

Вы вправе, дети мои, сказать мне: “щастливцы слишком бывают разборчивы в нещастиях других”. Им хорошо судить и рядить, когда еще не подвергались испытаниям тяжким. И какое отношение благополучного к неблагополучным? У них все розное!” — Согласен. Но положим, что суждение мое было бы самое холодное, разве Вы сделаетесь от того еще нещастнее? Разве искреннейшее участие, даже, если хотите, поддельное и прикрытое одною благовидностию, не есть врачество для душ страждущих? Вы меня знаете всего, следовательно, всего и поймете. Когда разделяется бремя, тогда легче бывает человеку под бременем. Господь видит, как бы я желал разделить его с Вами! Чем же могу быть для Вас полезным издали? Моими желаниями, моими советами, моим отеческим наставлением. Как человек, удобно могу и я заблуждаться умом, но сердцем никогда. Оно, вы это выше видели, беседует с Вами, и как же не дать ему свободы? У меня нет в виду ничего такого, что бы противно было Вашим выгодам, Вашему спокойствию, а наиболее — Вашему спасению. И так, позвольте мне опять начать прерванный разговор. Достоинство и сила Веры наипаче ознаменовывается в нещастиях. Она любит начинать все от противного, так, как и сам Бог из ничего сделал все, из мрака воззвал свет, из порока человеческого извлек его спасение. В самом деле, когда сердце наше сокрушается о камень соблазнов и падает в блато греховное, когда нещастия, подобно потокам водным, хлынут со всех сторон на главу страдальца и внидут даже до души его, когда вообще изнеможет природа наша, падая под крестом, подобно Великому Крестоносцу, тогда, сознайтесь по совести, кто спорее и прежде всех поспешит на помощь к нам? Не плоть ли и мир? Но они станут от нас на неимоверное, ужасное расстояние! Притом они сильны только увлечь нас в бездну, но извлечь оттуда не в состоянии. И так, не Вера ли предстанет пред нас в виде Ангела Спасающего и в виде друга, не изменяемого в щастии и злополучии? Не она ли шепнет слово сладкое к сердцу убитому и сраженному страстьми или бедствиями? Не одна ли она во всякое время и творит словом своим, и глаголет делом? Не она ли проповедует чадам скорби и сетования, что в Боге, как в источнике единого бесконечного добра, нет и быть не может ни малейшего зла, что нет в Нем, в прямом смысле, никакого гнева к бедным грешникам, что Он естли и посылает на нас нещастия или попускает нам, по непостижимым судьбам Своим, исполнить меру пресыщения нашего в страстях, в том и другом случае хочет только в точности исполнить отеческие о нас намерения, что искушения и бедствия суть те спасительные средства, которые приближают нас к первобытной чистоте и святости, ослабляют в нас прилежащее нам от юности помышление на злое, расторгает узы законопреступных страстей, так, как бедность преграждает путь к роскоши, болезни изгоняют плотские вожделения, враги извлекают нас из беспечности и небрежения, и что, наконец, ничто не дает нам столь чистого удовольствия, как опытность, чрез страдания приобретенная? Покажется ли для Вас все сие невероятным или неудобь-носимым? Вспомните, что действиями Веры располагает Сам Совершитель Веры Господь Иисус, что естли есть возможность развратить брата нашего умом нашим, то несравненно легче для вечной премудрости вывести нас из заблуждения и пороков. Вообще я хотел бы, дабы Высмотрели на нещастия свои, как на школу, в которой нет иного наставника, опричь Духа Божия, и в которой от века не бывало еще примера, чтоб ученики недоучивались. Послушайте, как усовершается это духовное образование.

Св. Павел, верховный из проповедников Веры, находясь в тюрьме в Риме, нашел там подобного себе узника, именем Онисима. По некоему внутреннему чувству, Апостол обратил особенное внимание на молодого человека; узнав, что Онисим обокрал господина своего, сбежал от него, и потом попал в темницу, учитель истины подкрепил дух его надеждою на милосердие Божие, с тем вместе преподав ему спасительное учение Веры, окрестил его. Потом раба Христова посылает к бывшему его господину и пишет так: “Молю тя о чаде моем, его же родих во узах моих Онисима. Он был доселе неверен тебе, ныне же сделался верным Христу. И так, прими его, не как раба, тебе неверного, но как брата возлюбленного о Христе. О Филимоне! Упокой утробу мою, или все равно — мое отрождение о Господе”. — Самое вернейшее, когда он Сам уже предупредил Вас в том. Ежели мы любим обыкновенные мирские добродетели, то для чего ж нам не полюбить в Боге беспредельных и неисчислимых доброт? Естли мы поверяем себя известному врагу, другу, даже стряпчему по делам, то для чего же не отдать себя совершенно Богу? Естли страсти пылкие и молодость увлекали Вас доселе от пути Евангельского, то постарайтесь стать на сию стезю теперь. Никогда не поздно начать жизнь духовную, возрожденную. Естли Вы доселе искали просвещения своего в пустых кладезях суемудрия человеческого, то черпайте и насыщайтесь обильно от воды живой из кладезя мудрости Христианской, не понятной для сынов мира. Попробуйте хоть раз твердо последовать влечению духовному, как Вы доселе следовали влечению мирскому, воспротивьтесь злу, сколько Вы, может быть, сопротивлялись некогда добру. Что ж Вы стали, друзья мои? Чего боитесь? Боитесь сделаться смиренными, послушными, рассудительными, верными и признательными в рассуждении Отца Небесного? Лучше бойтесь своего рассудка, колеблющегося между Богом и миром, между добродетелию и пороком. Его наиболее не слушайтесь. Он Вас вторично проведет и обманет. Всего же более страшитесь и остерегайтесь Бога! Иисус Христос говорит: “не бойтесь от убивающих тело и не могущих что-либо лишнее сотворити, но убойтесь от имущего власть ввергнуть Вас в дебрь огненную, того токмо убойтеся”.

Простите ль Вы мне, что я, желая только написать Вам просто грамотку, кажется, впал в многоглаголание? От избытка сердца уста глаголют! Я не следую за Тассом26 в его Иерусалиме в лагерь христиан, в замок Армиды и в страшный очарованный лес: вся душа моя в сии минуты — летит в Читу. Обнимаю мысленно всех Вас. Низвожу на Вас благословение Божие в пламенных мольбах моих: да научитесь воспользоваться падением своим гораздо более, чем возвышением, и самым бесславием, чем славою всего мира. Среди блистательных отличий света имя победителя есть имя знаменитейшее, но я желаю Вам лучшей победы — победы над нещастиями, над Вами самими.

Прощайте, дети мои! Не нужно мне подписывать здесь имя свое: сердце Ваше отгадает пишущего и отличит его среди тысящей.

Ваш некогда духовник, друг и отец —
Протоиерей Петр Мысловский

Корнилович А. О. Письмо Мысловскому П. Н., б. д. («Хотя не имею счастия знать Вас лично...») // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 132—134. — [Т. XII].

А. О. КОРНИЛОВИЧ — П. Н. МЫСЛОВСКОМУ

Корнилович Александр Осипович (1800—1834), декабрист, историк, сотрудник журналов “Северный архив”, “Сын Отечества”, “Соревнователь просвещения и благотворения”, альманаха “Полярная звезда”. Издатель (совместно с В. Д. Сухоруковым) альманаха “Русская старина”. В 1828 г., вследствие доноса Ф. В. Булгарина (см.: Декабристы. Биографический справочник. М. 1988. С. 86), был привезен из Читинского острога в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость для нового следствия. Письмо П. Н. Мысловскому было написано А. О. Корниловичем по дороге в Петербург. Как и рассчитывал автор, его текст был сообщен Мысловским родственникам осужденных. По свидетельству А. Е. Розена, “когда священник Казанского собора Мысловский узнал эти подробности нашей жизни от А. О. Корниловича, то поспешил сообщить их жене моей и заметил ей, что в Чите, в остроге, ведут жизнь истинно апостольскую” (Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск. 1984. С. 232).

Публикуется по списку, сделанному рукой Н. Н. Шереметевой: ГАРФ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 339. Несколько фрагментов письма были напечатаны (с ошибочными прочтениями) в сборнике “Забайкалье”. Кн. 5. Чита. 1952.

***

Хотя не имею счастия знать Вас лично28, но смело обращаюсь к Вам, имея в душе моей искреннее уважение и признательность, оказанные Вами товарищам моим во время нашего заключения. От них ныне узнал, с какою деятельною заботливостию вы старались облегчить их участь, как, присоединяя к духовному утешению снисходительность к слабостям, свойственным людям молодым и несчастным, Вы умели отличить добрые их качества и не взирая на опасность, услаждали их одиночество известиями о их родственниках и всегда были для них тем, что можно ожидать от служителя Божия. Все без исключения поручили мне изъявить Вам душевную их благодарность. В нашем положении с Верою в промысл Божий и с надеждою на Его милосердие, мы совершенно были бы спокойны, если бы не тревожила нас участь родных. Мы судим по себе, сколь мучительна должна быть для них неизвестность о нашем положении. Расставаясь с товарищами, дал себе обет пользоваться всеми случаями, чтобы дать родным знать, каково мы жили и живем. Если бы можно было предвидеть будущее, что по прибытии в Пе(тербург) позволят мне сколько-нибудь пользоваться свободою, не утруждал бы Вас письмом, а первым бы делом почел объяснить все лично, но Богу одному известно, что со мною последует. Почему я принял смелость обратиться к Вам, как к достойному Пастырю душ, не раз уже подававшему утешение несчастным: не откажитесь и в сем случае усладить их сиротство, известя их. Ваше сердце должно быть лучшим истолкователем Ваших добродетелей о чрезмерной благодарности несчастных.

Я оставил Читу в Генваре. Все были до дня моего отправления здоровы. Чита, место нашего заключения, находится на границе Нерчинского и Верхнеудинского завода уезда. Это небольшое селение, находящееся в ведомстве Нерчинских горных заводов, лежит как бы в котле и со всех сторон окружено горами. Кроме 50 сибирских казаков находятся тут и в окрестных деревнях до 150 человек солдат, кои содержат при нас караул. Климат весьма сносный. Весною сильные ветры, лето жаркое, зато осень прекрасна. В прошлом году не было ни одного дождика. Зима весьма холодна: с 16 ноя(бря) не было менее 25 гра(дусов), доходило до 45, но холода сносны, потому что без ветру и без всякой сырости. Я никогда не видал чище и яснее читинского неба. Мы живем теперь в двух острогах: в большом 55, в меньшем 14, трое отправлены на поселение: Матвей Му(равьев-Апостол) и Александр Бесту(жев) в Якутск, не в одно место, Толстой в Тунке между Селегинском и Кяхтою29. Положение наше, как оно ни ужасно, но привычка ли, или потому что сам Господь нас поддерживает, сноснее, нежели можно вообразить. Мы ходим в цепях день и ночь. Сперва они были довольно тяжелы, но генерал30 приказал их сделать в 21/4 фунта. Он человек доброй, но опасаясь, чтобы минутною снисходительностию не потерять плодов 40-летней службы, строго держится своей инструкции. Мы спим на нарах. Недавно позволили иметь кровати. Между двумя находятся столики, на которых занимаемся в часы досуга. Работы наши не весьма отяготительны. Трудимся по 5 часов в день, летом копаем землю, равняем дороги, засыпаем овраги, зимою в теплой комнате занимаемся мукомольством. Восемь ручных жерновов, при каждом два человека, так что вдруг работает 16 человек. В Сентябре 8, которые были в рудниках, переведены к нам. Мы живем между собою как братья. Все общее, ничего нет своего. Довольно покойны, кто ослабеет, товарищи развлекают его. Здание ограждено частоколом. За ограду только выходим для работы и в баню. Особенный дом для госпиталя и еще два домика для свидания женатых. В нашем доме довольно большой двор, в котором мы развели сад, лучший в Чите, и где прогуливаемся в часы отдохновения. К щастию, нам позволили иметь книги. В зимние вечера они составляют большое утешение. Мы завели взаимное у себя обучение. Никита Мур(авьев)31 читает курс военных наук, я сообщал сколько мог сведения свои в Англий(ском) и Итал(ьянском) языках и готовился начать русскую историю. В Церковь нам ходить не позволено, кроме того дня, когда приобщаемся. Иногда священник приходит и к нам. Мы у себя составили хор, который поет обедню, псалмы, обыкновенно же в воскресные дни или в другие праздники мы собираемся по утрам для духовных бесед. Пушкин32 читает нам из Евангелия, Ник. Крюков33 из Evangelischakts*, я из проповедей Блера и так далее. На содержание наше идет по шести копеек в день, позволено издерживать и из своих денег, а потому стол наш хорош, умеренный, но сытный — особенно попечением Дам. Есть ли можно сказать про кого-нибудь, что Ангелы сходят с небес и принимают нашу плоть для утешения нещастных смертных, то конечно про них. Трудно выразить заботливость самую деятельную и неусыпную, какую они имеют об нас. Все мы для них братья. Для нас они отказываются от всего, от самого необходимого. Вот Вам пример: они живут в крестьянских домах, которые внутри построены там очень дурно, в холода дуют с полу. Они, т. е. Волкон(ская), Труб(ецкая), Муравьева и Нарышкина34, не хотят обить полу войлоками, говоря, что это дорого — не более 15 р., а между тем почти всех нас одевают, кормят. Они через каждые два дня имеют по 4 часа свидания с мужьями. Мы разъехались с Фон-Ви(зиной) и Давы(довой)35. Обходятся с нами довольно хорошо и вежливо. Например, унтер-офицер, приходя по утрам и объявляя работу, говорит: “Гоните господ, кому угодно, на работу”.

Я писал к Вам много. Не знаю, разберете ли — без связи, без порядка. Хотелось бы сказать боле, но, право, некогда. Может быть удастся мне иметь счастье видеть Вас в Петер(бурге). Остается мне просить только Вас, чтобы дали знать родственникам, кого увидите, чтобы они писали. Есть многие — Кюхельбекер, Репин, Глебов, Якубович, Борисовы, Крюковы, Иванов, Шимков, Барятинский, Вольф, Беляевы36 и многие другие, которые совсем не получали письма, но из всех нас более убит несчастный Артамон Заха(рович) Мура(вьев). Если можно было Вере Алек(сеевне)37 приехать к нему, все устроилось бы как нельзя лучше. Я думаю, нельзя ли ей поручить кому детей и приехать в Читу.