Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ » Из переписки отца Петра Мысловского.


Из переписки отца Петра Мысловского.

Сообщений 1 страница 10 из 45

1

Из переписки отца Петра Мысловского.

Протоиерей Петербургского Казанского собора Петр Николаевич Мысловский (1778—1846) получил в исторической литературе довольно широкую известность как официальный духовник, приставленный в январе 1826 г. к заключенным в Петропавловскую крепость декабристам для их религиозного утешения и “увещевания”. Среди отзывов современников о Мысловском (прежде всего, самих декабристов: С. П. Трубецкого, Е. П. Оболенского, А. Н. и А. М. Муравьевых, А. Е. Розена, Н. И. Лорера, М. М. Нарышкина и др.) преобладают теплые, доброжелательные, нередко полные благодарности; в некоторых (Д. И. Завалишин, Н. В. Басаргин) священник оставил недоброе чувство и подозрение в шпионстве (впрочем, Н. В. Басаргин оговаривался: “слышав впоследствии очень много в его (Мысловского) пользу от некоторых из моих товарищей, я боюсь быть несправедливым и оставляю вопрос, чисто ли, прямо ли действовал он в отношении нас или лицемерно, нерешенным” (Басаргин Н. В. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск. 1988. С. 88). Попытка Е. Е. Якушкина (внука декабриста И. Д. Якушкина) издать в середине 20-х гг. XX в. эпистолярные материалы Мысловского из семейного архива, сопроводив их своим комментарием, успехом не увенчалась. Родившийся из этой попытки доклад Е. Е. Якушкина “Священник Мысловский и декабристы”, прочитанный им в декабре 1925 г. на заседании Московской секции по изучению декабристов и их времени и в Государственном Историческом музее, сохранился лишь фрагментарно, в виде черновых набросков и нескольких отрывков окончательного текста выступления (ГЛМ. Ф. 218. Оп. 2. Д. 59; ГАРФ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 1282, 1283).

Когда Е. Е. Якушкин готовил письма к публикации, с них были сделаны машинописные копии, которые позднее осели в различных архивах (ГАРФ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 86, 128; ОРРГБ. Ф. 261. К. 21. № 14; РГАЛИ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 3, оп. 2. Д. 16, 17 и др.). В копиях имеется ряд текстологических расхождений с оригиналами, пропусков и рукописных вставок.

Публикуемые ниже письма отца Петра, — как официальные, так и личные — достаточно выпукло освещают его личность и способны до известной степени прояснить вопрос о его нравственной физиономии.

Помимо публикуемых, существовали, очевидно, и другие письма Мысловского членам семьи Якушкиных-Шереметевых: фрагменты двух из них (Н. Н. Шереметевой) были напечатаны в 1900 г. в сборнике “Старина и Новизна” (Кн. III. СПб. 1900), но настоящее их местонахождение установить не удалось.

Отец Петр родился 11 июля 1778 г. в городе Валдае в семье валдайского протоиерея Н. П. Мысловского. Учился сначала дома, а в 1789—1796 гг. в Александро-Невской семинарии. Затем служил дьяконом в Валдайской Введенской церкви; дважды (1797, 1800) ненадолго переводился в Новгород. В 1802 г. был определен вторым дьяконом в Казанский собор, где служил уже до самой своей смерти. В 1808 г. он стал протодьяконом, в 1810 г. — иереем.

Поднесенная Мысловским Александру I ода собственного сочинения на годовщину воцарения государя обратила на священника “высочайшее внимание” и с 1804 г. он, параллельно со службой в Казанском соборе, исполнял обязанности придворного священнослужителя. В позднейшие годы отцу Петру приходилось много служить и в домовых храмах Петербурга. С каждым годом обязанности Мысловского становились все многообразнее: в 1812 г. он был назначен депутатом от столичного духовенства “по всем присутственным губернским местам”; в 1818—1822 гг. служил законоучителем кантонистов при Военно-типографском депо Генерального штаба; примерно тогда же начал использоваться властями в качестве тюремного исповедника для “приведения в раскаяние” наиболее опасных и закоренелых “злодеев”, что часто с успехом и исполнял.

В “Комиссии для изыскания о злоумышленных обществах” отец Петр “был употреблен” после того, как были признаны неудачными действия его предшественника — священника Петропавловского собора отца Стахия Колосова.

По свидетельству князя С. П. Трубецкого, “отец Петр был, видимо, неприязненно настроен против арестованных, но когда в течение Великого поста он от большей части из них принял исповедь, расположение его совершенно изменилось, он сделался их другом и вел себя в отношении всех, которые принимали его с благорасположением, как истинный служитель алтаря, исполненный христианского милосердия” (Трубецкой С. П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 1. Иркутск. 1983. С. 304).

Мысловскому удалось привести к исповеди и причастию И. Д. Якушкина, который до этого несколько лет сам себя считал безбожником и человеком нецерковным, — событие, которым сам Петр Николаевич очень гордился и до конца дней считал одним из вершинных в своей духовной карьере. Мысловскому же был обязан жизнью М. И. Муравьев-Апостол: священник сумел отговорить его от намерения покончить с собой и вывел из глубочайшей депрессии, в которой декабрист пребывал с начала заключения (см.: ВД. Т. IX. С. 273—274).

Из пятерых приговоренных к смерти трое — К. Ф. Рылеев, М. П. Бестужев-Рюмин и С. И. Муравьев-Апостол — добром помянули отца Петра в своих предсмертных письмах и завещаниях, а П. И. Пестель, лютеранин по вероисповеданию, отказавшийся в крепости от исповеди и причастия, непосредственно на эшафоте попросил от отца Петра предсмертного благословения.

Во время повторного повешения троих сорвавшихся с виселицы Мысловский, по некоторым свидетельствам, упал в глубокий обморок; другие современники, впрочем, сообщали, что он безуспешно пытался воспрепятствовать повторной казни. На другой день после экзекуции, когда на Петровской площади в Петербурге происходил благодарственный молебен “на ниспровержение крамолы”, Мысловский остался в Казанском соборе и в одиночестве отслужил панихиду по казненным.

Как во время следствия, так и позднее, отец Петр оказывал постоянную поддержку семьям заключенных и как духовник, и как доверенное лицо: тайно передавал письма и устные известия, предупреждал родню об очередности отправления в Сибирь, лично провожал некоторых из высылаемых (в частности, И. Д. Якушкина и М. И. Муравьева-Апостола).

В Следственной комиссии миссия Мысловского была сочтена успешной: “трудами своими, терпением и отличными способностями действовал с успехом на сердца преступников, многих из них склонил к раскаянию и обратил к вере” (ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 288. Л. 57 об.), и отец Петр был представлен к ордену св. Анны, а в конце 1826 г. произведен в протоиереи.

В том же, 1826 г. Мысловский был намечен одним из возможных кандидатов в законоучители к наследнику престола, великому князю Александру Николаевичу, но в конце концов воспитатель наследника, В. А. Жуковский, решился предпочесть кандидатуру о. Герасима Павского. О Мысловском Жуковский писал: “Он человек достойный по твердому характеру, по уму и по сердцу. Но этого мало: нужно иметь при характере и большие сведения по богословию” (“Жизнь”. 1898. № 9. С. 325).

В последующие годы отец Петр занимал должность старшего законоучителя в женском Патриотическом институте (где, кстати, в 1828—1832 гг. училась дочь казненного К. Ф. Рылеева Анастасия); был избран как знаток церковнославянского языка и проповедник в члены Российской академии. Умер 6 марта 1846 г.

На протяжении последних двадцати лет жизни отец Петр многократно порывался написать воспоминания, прежде всего о своих отношениях с декабристами, но, судя по всему, работа эта так и не была начата. Сохранились лишь небольшие наброски автобиографического характера, сделанные Мысловским в записной книжке, хранящейся в Щукинском собрании (ОПИ ГИМ). Эти записи в значительной и наиболее содержательной своей части были опубликованы в “Сборнике старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина” (Вып. 4. М. 1905. С. 29—40); единственный фрагмент, имеющий отношение к декабристам, с характеристикой П. И. Пестеля, неоднократно затем перепечатывался и цитировался (см., например: “Декабристы в воспоминаниях современников”. М. Изд-во МГУ. 1988. С. 308—310).

В публикуемых письмах сохранены основные языковые и стилистические особенности оригиналов, орфография по возможности приближена к современной, подчеркнутые в тексте слова печатаются курсивом.

2

Мысловский П. Н. Письмо Рылеевой Н. М., 11 сентября 1826 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 97—98. — [Т. XII].

1

Усердное, хотя малое приношение несчастной вдове Рылеевой.

С. Петербург. Сентябрь, 11 Число. (1826)

Милостивая Государыня Наталья Михайловна

С прошедшею почтою, как видите, получил я из Москвы от неизвестного Благотворителя 500 ассигнациями в пользу вашу. С душевным удовольствием препровождая оные к Вам, прошу Бога о неоставлении Вас и на будущее время. Верьте, друг мой, что слова, как бы Пророческие, супруга вашего, слова — уже последние для него и для вас в мире, сбываются в точности1. Он сам весь погружался в милосердие Божие и Вас просил положиться на Него. Вот и доказательство сей уверенности. Господь Вас не оставляет и не оставит. Не гнушайтесь, друг мой, усердием сердец Благородных, приемлющих чужое горе за свое собственное. Молите Бога за тайных Ваших благодетелей. Их видит наш Создатель и без сумнения готовит явные некогда воздаяния.

Между тем справедливость требует, чтоб возвестить и о руке таящейся и благотворной. Не угодно ли будет Вам попросить или г. Греча или г. Булгарина, чтоб кто-либо из них припечатал в журнале своем2 статью, которую Вы прочтете на обороте? И для меня будет это оправданием пред особою, которая, к совершенной моей радости, поставила меня между собой и Вами.

Призывая на Вас Утешителя духа, о нем же мои и движения, и слезы, и поручая вас с сиротою Вашей сей Небесной опеке, имею честь пребывать навсегда покорнейшим и благожелательным слугою

Петр Мысловский

Вдова Н. М. Рылеева сего 1826 года сентября 11 числа получила из Москвы от неизвестного Благотворителя пять сот руб. государственными ассигнациями, адресованных с последнею почтою на имя одной духовной особы. Благодарные слезы вдовицы и сироты ее, молитвенный вопль сердец их Богу, суть единственная дань Благодеющему втайне. Да не оскорбится благородное сердце его сим достодолжным благодарением. Прямое же воздаяние за дела милосердия предоставил себе одному Премилосердому!*

3

Мысловский П. Н. Письмо Фонвизиной Н. Д., 15 февраля 1827 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 108—109. — [Т. XII].

1

С. Петербург. 1827 года, февраля 15 дня.

Верный Ваш Комиссионер подал мне письмо Ваше, любезнейшая дочь моя, от 4 числа сего месяца писанное. Я сто крат благодарил Бога, что Вы, при Его же благословении, в добром здоровье достигли Москвы. Я радовался бы, как младенец, вести сей, естли бы не имел причины вкупе и не скорбеть. Что делать? На каждом шагу в жизни сей уверяешься более и более, что нет здесь ни спокойствия и ни блаженства прочного. Всё, и доброе, и худое, что говорит сердцу нашему: Вы рождены не для Земли. Здесь Вы изгнанники. Ваше назначение за пределами гроба. В нем только заснете спокойно, дабы снова пробудиться к вечному и неизменному покою. Бедные пришельцы! не выпускайте из виду ни на минуту вечной отчизны Вашей. Потрудитесь здесь, да там навсегда успокойтесь. Потерпите здесь, дабы ничего не осталось для Вас терпеть в будущности. Понесите земное вечное бремя, да легко и сладостно будет Вам там, там — за последнею видимою звездою в небе.

Так! Должно сознаться, что нечего нам ждать от сынов мира сего. К нещастию мы имеем горестную причину нередко жаловаться с Давидом: аще поносих ми враг, претерпех бых от него. Но и ближние мои далече сташа от мене! Знаю, друг мой, что это чувствие тягчайшее всех чувствий преогорчения. Очень верно, что запинание присних или близких к нашему сердцу суть зрелища неправды, неудобоносимые. Но да не смущает Вас сия новая школа искушения. Жив еще Бог Авраамов и наш Бог! Положитесь на Него во всем. Он никогда не изменит отеческим своим чувствам в болезнях, в душевных скорбях и страданиях, в нещастиях и вообще в крестах, от Него ниспосылаемых, Он благоволит только искушать веру нашу, и даже тогда, когда об ней верен. Лучше сказать: Он хочет нас уверить в нашей к Нему вере и любви. Почитайте, друг мой сердечный, что Милосердый, вводя Вас в новое узилище тесноты, готовит Вас, может быть, к неожиданным явлениям Благодати. Притом, Вы так много уже потеряли, что все остальное едва ли должно иметь в глазах Ваших какую-либо цену. Не смотрите ни на что. Не трогайтесь безделицами, хотя и весьма важными. Прибегайте втайне к Богу — Помощнику в молитве Вашей, и Он наверно поспешит Вам на помощь. Не позволяйте себе раздражаться и умствовать: иначе попортите все дело Божие. Дайте Ему в покорности духа Вашего докончить начатое. Ах! Почто я не с Вами? Мое бы было щастие пособить Вам понести крест Ваш. Я перелил бы душу мою в Вашу добродетельную душу, смешал бы искреннейшие слезы мои с Вашими. Но Провидение подписало нашу разлуку. Она, по всей правде, горестна; по меньшей мере никто не разлучит меня с Вами духом. Мое сердце последует за Вами повсюду с наилучшими пожеланиями. И в храме Заступницы Небесной не редко будет слышан глас его. Господь Вас благословит на всякое дело благое, и во-первых, да даст Вам благодушное смирение и терпеливость. Да не искушает Вас выше сил Ваших. Да обратит слезы огорчения Вашего в слезы умиления и тихой радости. Да будет Он Вам в Отца везде и во всякое время.

Коль скоро получу письмо — будьте уверены: в тот же час пошлю к Вам с вернейшим случаем. Прошу поклониться Ивану Александровичу13. Малюток Ваших лобызаю и благословляю стократно. Прощайте, друг мой сердечный! Ради самого Бога, обо всем пишите ко мне. Мне сладко будет отвечать Вам.

Весь Ваш П. М.

От Над(ежды) Николаевны14 я имею несколько писем. Они здоровы.

4

Мысловский П. Н. Письмо Якушкиной А. В., 15 марта 1827 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 123—126. — [Т. XII].

П. Н. МЫСЛОВСКИЙ — А. В. ЯКУШКИНОЙ

Якушкина (урожд. Шереметева) Анастасия Васильевна (1807—1846), с 1822 г. жена декабриста И. Д. Якушкина. С момента осуждения мужа намеревалась ехать за ним в Сибирь, но поездка не осуществилась, несмотря на усиленные хлопоты (в том числе и П. Н. Мысловского). В 1827 г. это произошло по решению самого И. Д. Якушкина, который счел, что только жена “могла дать истинное направление воспитанию сыновей, как он понимал его” (Якушкин И. Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск. 1993. С. 165) и запретил ей уезжать от детей. Он по дороге в Сибирь из роченсальмского форта “Слава”, виделся с женой и тещей в октябре 1827 г. в Ярославле. Повторная попытка воссоединиться с мужем в 1832 г. закончилась неудачей, как можно предположить, вследствие неудачного стечения ряда обстоятельств, где сыграли свою роль и репутация Н. Н. Шереметевой, как властной и деспотичной матери, и замкнутый и пассивный характер самой А. В. Якушкиной. В ответ на прошение о поездке А. В. Якушкиной в Сибирь, А. Х. Бенкендорф предложил генералу Н. Н. Муравьеву (1768—1840) (его сын Михаил был женат на другой дочери Шереметевой — Пелагее) выведать “частным образом” у Якушкиной, насколько она на самом деле хочет ехать к мужу. Вскоре Муравьев сообщил: “Об отъезде Настасьи Васильевны я старался узнать от нее, действительно ли она хочет, или нет, и более ничего от нее узнать не мог, как то, что она дала слово матери ехать и потому не переменит своего намерения, хоть ничего утешительного в сей поездке не предвидит” (Дневник А. В. Якушкиной // Новый мир. 1964. № 12. С. 158; ГАРФ. Ф. 109 1 эксп. 1826 г. Д. 61. Ч. 56. Л. 4—5). Бенкендорф в своем докладе Николаю I подробно пересказал сообщенное Муравьевым и добавил, что, по его сведениям (такой слух действительно ходил) Якушкина выходила замуж по принуждению матери и мужа своего не любит. В результате на рапорте появилась резолюция Николая I: “Отклонить под благовидным предлогом”.

Публикуется по автографу: ГАРФ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 126.

***

С. Петербург. Марта 15, 1827 г.

Дурно выразился бы я, сказавши, что мне очень приятно было получить письмо Ваше, милостивая государыня Настасья Васильевна. Слово это сухо, не достаточно: поищите лучшего выражения, не в лексиконе, однако, а где-нибудь. Душевно благодарю Вас за искреннейшие чувства Ваши, коих я истинно не заслужил, и кон служат токмо свидетельством собственного Вашего благодушия. Не полагайте, чтоб я заблуждался много в молчании Вашем. Я знал всегда, что это не туалетное жеманство. Я успел несколько заглянуть в изгибы сердца Вашего и видел в нем все благородное, умел в подобном же молчании питать к Вам и беспредельную любовь отца, и признательность человека слишком обязанного. Но что мне хотелось — непременно возбудить Вас писать ко мне. Это была слабость нежного друга, которой привык с некоторого времени считать жребий Ваш собственным своим. Правда, какая-то клятвенная печать молчания, как бы на устах Захарии, лежала на чувствах Ваших, по-видимому хладных, зато как дружески, как обязательно разговорились Вы в любезном Вашем письмеце. Простите, ежели в письме моем к достойной Вашей маменьке осмелился пошутить над Вами, что слишком расхорохорилось смирение молчавшей. Бог видит, как бы я желал почаще получать такие письма.

Не знаю, за что угодно Вам обязываться мне столь много, тогда как все, что не касалось Вас доселе, относиться должно к единому токмо милосердию Божью. Неужели Вы хотите оставаться у меня в долгу за то именно, что Вы уже сами почтили меня столь лестною честью знакомства и приязни. По всей истине — не нам, не нам, а имени Твоему. Насчет твердости Вашей решимости, чтобы ехать в край Вам чуждый и отдаленный, я ничего не могу сказать Вам нового. Вы знаете мои на сей раз чувства. Дело сие единожды решено и не должно подвергаться ни исследованиям, ни сумнениям. Обеими руками надлежит держаться обета, изреченного сердцем и основанного на долге религии. Вам скажут: будущность Ваша ужасна, и я это совершенно знаю, и Вам известен жребий, Вас ожидающий. Но что же была бы за жертва, ежели бы мы приносили ее без содрогания сердца? Не мысль очаровательности, не чувственность плоти, — существенная обязанность да окрыляет полет Ваш в чужбину. Человеколюбие, дружба, любовь, постоянство — вот Ваши спутники. Почему знать, у здешних ли или тамошних пределов лежит истинное благо Ваше. Мы видим, что люди нередко делаются счастливыми с той минуты, когда сделаются несчастными. Но пусть и не так: то достоверно, что стезя к благополучию, на коей Небо ведет любимых чад своих, всегда усеяна тернием. Следовательно, коль скоро в праведных судьбах Божиих определено, чтобы Вы непременно соделались жертвой благих искушений Его, то и гибель сию надлежит Вам почитать единственным блаженством Вашим. Излишним почитаю обращать внимание Ваше на те взаимные клятвы, которые Вы произнесли некогда у подножия алтаря, как Вы думаете о них? Ведь они залогом Вашим лежат в хранилище небесном. Тот, Кто принял их, непременно потребует у Вас отчет в день праведного суда. Не слушайте, ежели Вам станут внушать, что клятвы сии потеряли свою силу. Нет: Бог единожды сочета, человек да не разлучает. До тех пор, пока будут биться в Вас сердца Ваши друг для друга, союз Ваш свят и не разрушим. И можно ли шутить условием, в коем Всевышний был свидетелем? Разве Вы вверились друг другу для одних только красных дней? О, какой это стыд человечеству, религии, Небесам! Охотно соглашаюсь — опустело место друга Вашего в обществе, среди кровных и знаемых Ваших, однако не в Вашем сердце. Он один и занимать должен его до гроба. — Заранее угадываю, что слова мои покажутся соблазном для многих, даже безумием для тех, которые хотят быть и чувствительны, и добродетельны токмо по моде. Такие люди обыкновенно никогда не чувствуют, что надлежит чувствовать: они только нежничают и применяются к виду добродетели, которой вовсе не имеют. Хотите ли Вы сделать поверку прямым добродетелям, дабы отделить их от ложных? Вот она: добродетели, рождаемые рассудительностью и размышлением, кольми паче подчиненные разборчивости вкуса, всегда изменяются и стареют, но добродетели истинно христианские не могут изменяться, а всегда остаются одинаковыми, потому что и Господь наш всегда есть един, той же и вовеки. Но какая добродетель может ближе подойти к качествам Бога любви, как не человеколюбие и сострадательность? И где же их жилище, как не жилище бедствий и гибели? Там их озарение и свет неприступный. Человек никогда не может столь далеко простирать жестокости своей к ближнему, как тогда, когда сердце его не только отказывается от помощи и услуг, но еще исполняется ненависти. Ужасно помыслить, когда вдруг преследуют и порок, и человека порочного, который во всяком случае не перестает еще быть братом нашим. Это ли чувства кроткого Бога-человека, который к себе только был строг, но ко всем снисходителен и милостив? Это ли признаки истинной веры? По ее гласу мы обязаны не только прощать, но и любить жестоких врагов наших, то можно ли, чтобы мы сделались нечувствительны к гласу страдальца, нам кровного? Мы просто даже недостойны будем счастья, ежели не станем чужого горя почитать собственным нашим. Не спрашивайте, почему тот, а не другой кто низринулся в бездну глубокую: это известно одному Богу. Ваш долг благоговеть только перед святыми Его изволениями и, лобзая руку карающую и легко могущую обратить в благословение и самые клятвы, уметь и самые бедствия включить в число великих милостей Божиих. Что же, ужели коснеть еще в выборе и гаданиях? Жребий выпал из урн судеб, и Вам остается, украсив сердце свое новыми добродетелями, посвятить их страдальцу. Возьмитесь рука в руку и пройдите с ним в терпении духа предлежащее поприще скорбной и тесной жизни.

Быть может, поблекнет скоро лицо Ваше, зато в сердце прозябнет цветник райский. Оно ни в чем не станет упрекать Вас. Вам снова скажут мудрые земли: а край безвестный, а смертный час? Отвечайте им: все равно, под елью ли в холодном климате, под пышным ли мавзолеем в странах теплых, созревать семени для будущего восстания. Напротив — явится, может быть, некогда новый сетующий пришелец и подивится знамению завета и любви супружеской, протяженному над безвестной могилою неразлучных. Но, решаясь на шаг столь трудный и великий, Вы всеми мерами должны блюстись от всякой мечты и воображения: это было бы одно только воздушное созидание. Напротив, исполняйте долг свой из послушания к вере и здравому рассудку. Выкиньте из головы, что похождения Ваши украсятся в отдаленной истории многими прибавлениями: это вздор, недостойный истинного христианина. Дело не в письменах о нас, имеющих дойти до позднего потомства, а в прямом долге, заключающем в себе единую добродетель. Всячески старайтесь походить на тех людей, которые до тех пор, пока благоприятствует им земное счастье, не щадят никаких услуг и благодеяний своих к ближнему. Когда же оно оставляет их, они обогащаются новыми добродетелями. Таковые всегда и несчастьем своим столько же успеют воспользоваться, сколько и счастьем.

Наконец, нельзя еще раз не сознаться, что будущий жребий Ваш довольно незавиден, но разве он улучшится, когда один из Вас будет жить по ту, другой по сю сторону полюса? Мне кажется, печаль менее двум, чем радости одному. Так, я издалека вижу приют страданий, окруженный дикостью природы. Вижу в нем молодую жену, покрытую рубищем на месте нынешних многоценных тканей. Но как пристал к ней наряд сей, как он почтен и величествен! Но что там копошится под мраком нощи глубокой? Бедный страдалец, утомленный от дневных работ, падает на ложе сонное, и какой-то ангел-хранитель с умилением на устах закрывает ему вежды, не могущие сами по себе закрыться, живит и греет кровь его, холодеющую от воспоминаний горестных, сдвигает рукою своею гору, гнетущую грудь любезного, и тем вливает несколько капель отрадных в горький сосуд страдания.

Какая поразительная картина торжествующей добродетели! Это прекрасная пальма, растущая в пустыне бесплодной, это добродетельная невеста, воспетая в песнях Соломоновых. Вижу все сие, и перо валится из рук, трепещущих от чувствий радости и удивления.

Оканчиваю письмо мое поручением Вас Богу премилосердному. Он да управит Вашим сердцем и участью. Что же подлежит до меня, то я, право, изнурился в благих желаниях моих к чадам скорби и бедствий. Небо безмолвствует на вопль мой. Так угодно Создателю. Покоримся Ему во всем. Прощайте. Не забывайте меня, а я вовеки не забуду спутницы друга моего, готовой искать его даже на дне тартара. Ваш покорный и препокорный

М. П.

5

Мысловский П. Н. Письмо Фонвизиной Н. Д., 28 марта 1827 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 109—115. — [Т. XII].

2

С. Петербург, 1827 года, марта 28 дня.

Письмо Ваше, друг мой сердечный, от 14 числа сего месяца я имел честь получить. Дожидал и других, обещанных вслед за первым, но не дождался. Напрасно Вы извиняетесь в долговременном Вашем молчании. Естли бы не было тому достаточной причины, и тогда не умел бы я на Вас рассердиться. Я очень знаю Ваши обстоятельства, а и того больше, Ваше сердце: можно обойтись без всякого огорчения и претензии.

Вы говели? Слава Богу! Благодарение Спасителю, который призвал вас в таинственное с собою обручение. Впрочем, хорошо поститься по две недели и более даже и без говения, но поститься надлежит более духом, нежели телом; умерять надо не столько кушанья на столе, сколько мысли в сердце, препятствующие истинному говению и которые несут на себе нередко печать новых соблазнов. Внешний пост, который, по-видимому, должен изнурить, напротив, много помогает испорченному желудку. Точнехонько и дух наш, обремененный пищею земною, чувственною, имеет равномерно нужду в посте. Он тогда бывает гораздо сильнее и лучше варит.

Вы не нашли в живых Духовника Вашего. Вот поучительный урок, что человек должен делать беспрерывные потери! Вот наставление, что ничего нет твердого и прочного под солнцем! Молитесь, друг мой, за прежнего пастыря вашего. Он за Вас некогда молился и не раз примирял Вас с Богом. Не знаю, от чего, но мне пришло в голову в сию минуту: будет время, что Вы еще должны будете потерять не одного Духовника Вашего. Быть может, возвратитесь некогда в край родимый, поищете взорами и сердцем Вашим того, кто более всех Духовников Ваших любил Вас — и какой-нибудь незнакомец в молчании укажет Вам на скромный теремок, покрывающий прах истинного друга и отца Вашего. Тяжкая для сердца мысль! Но что мы противоположим законам природы, всегда послушной велениям Создателя! — простите, и за себя, и за Вас навернулись у меня две слезы, крупные, как перло Востока.

Вы называете меня другом своим: добре и воистину рекла сеи: есмь бо. Но зачем Ваша оговорка? Не хотите ли научить меня сумневаться в Вас? Никогда не научите. Так, любезнейшая дочь моя! До гроба сохраню я к Вам священнейшие чувствования дружбы моей, освященные нежными чувствиями отца. Вы слишком дороги сердцу моему и один раз подаривши Вас полной доверенностию моею, как залогом любви беспредельной; никогда уже не потребую оной назад я ни по капризам, ни по другим каким-либо расчетам. Я буду возвышаться сими чувствованиями. Однакож прошу Вас не забывать, что как у Вас, так равно и у меня есть наилучший и единственный друг, Бог, который несказанно любит всех нас и во грехах наших. Этот друг не из числа мирских друзей, которых чем более у нас, тем они менее любят нас, но Он любит нас от вечности и гораздо прежде, нежели мы Его полюбили. Старайтесь всячески соделаться достойными сего содружества. Какое было щастие для Апостолов слышать из уст Учителя: Вы друзи мои есте! Какое и наше блаженство быть удостоверенными, что друг сей, Небесный жених, беспрестанно призывает к себе невесту свою — душу Благородную Христианскую: Прииде голубице моя! прииди ближняя моя! Вся добра сеи и несть порока в Тебе.

Новый и неожиданный опыт искушения Вашего выводит Вас, как я вижу, из самих себя. Должно сознаться, что нет более и тягчае для нас креста, как сами мы. Но не страшитесь сего. Видно, Бог очень любит Вас, когда начал поражать Вас Вами же самими. Он хочет, может быть, унизить и вовсе истребить самолюбие Ваше: не мешайте же сему. Бог знает, что мы нередко ненавидим самолюбие наше и любим даже унижение и ничтожество только на словах. А потому Он истребляет в нас зло сие решительным образом. И следовательно, какой бы не потребовал он от нас жертвы, мы обязаны приносить оную без всякого размышления. Если Ему угодно, мы должны лишать себя самых невинных радостей. Вспомните о Аврааме. Пусть трепещет сердце наше, пусть оно скорбит со Иисусом, но мы, подобно Ему, потея водою и кровию, обязаны только вопить на небо: не наша, а Твоя воля да будет! Без сей покорности, без сего самоотвержения, всякая другая преданность наша была бы токмо мечтательная. Уму свойственная рассеянность, но не слыхано, чтоб воля, во всем преданная Богу, могла рассеиваться.

Я очень вижу, что Вы, мучась новыми беспокойствиями сердца Вашего, желали бы перейти в состояние тишины, в которой могли бы заниматься Вашим положением. Это очень натурально, но знаете ли? Господу то неугодно, он именно хочет, чтоб то, что могло бы занимать Вас, даже с некоторым довольством, непременно обратилось Вам в скуку и послужило к вящему сокрушению от Вас, Он хочет, чтоб Вы душевные беспокойства Ваши принимали в духе покаяния о грехах Ваших. Он непременно желает, чтоб Вы совершенно приучились к терпению, столь необходимому под крестом или на кресте, и в котором Вы будете иметь нарочитую нужду. Так не пугайтесь же нынешнего Вашего положения, не бойтесь новых крестов и освобождения от них дожидайте только от Великого Крестоносца Иисуса. Он все исправит в свое время. Он, любя Вас, не попустит, чтоб кресты Ваши превысили Ваши силы. И нужно ли говорить Вам о последствиях? Вот оне: претерпевый до конца, той спасен будет.

Вы боитесь своих мыслей, своего сердца, самих себя; правда, есть чего и бояться. Это такие вещи, которые одна другой ужаснее. К нещастию, не сокроешься от них в недрах земли, ни на дне моря. Они преследуют нас и в сладких мечтаниях ночи. Что ж! Ужели придти от того в отчаяние? Боже сохрани! Да разве мы позабыли, что у нас, при нас, с нами всегда Тот, Который не дремлет, ниже успнет, храня возлюбленного своего Израиля? О нем сокрушим ковы врагов наших. О Нем и в Нем не постыдимся вовеки. Дело в том, чтоб мы крепко на Него уповали и не желая ничего разбирать, слепо шли за Ним даже во мрак и гибель. И там будет спасение наше от Него, и свет соделается мраком не с Ним. Притом должны знать еще что добродетель не в том состоит, чтоб не иметь многих бесполезных, даже вредных мыслей, но чтобы не следовать им самовольно, а обнаруживать востание плоти и духа пред Спасителем, и просить у Него оружие на прогнание и побеждение. Когда разбойники отнять хотят жизнь у проходящего, ужели не должен он прибегнуть к всевозможным средствам защиты, а паче к помощи Божией в молитве? Когда бесстыдный сластолюбец кидается на беззащитную девственность, ужели дева или жена благородная не употребит всех своих усилий, дабы отвратить насилие? Так-то должно и нам поступать, когда или помыслы убиственные, или другие шатания вражии станут поборать бедное сердце наше, и без того всегда слабое и готовое нам изменить. В таком случае, говорит Апостол, хватайтесь скорее за оружие, еже есть глагол Божий, препоясуйтесь мечом духовным и в надежде на помощь Вышнюю исходите в сретение ему, т. е. врагу, и — сила знамения Креста рассеет сонмище чуждых. Ах! всегда спасительна для нас хоругвь сия! Пред нею и Ад не устоял, и смерть выронила от страха оружие из рук своих. Но я замечаю, друг мой, что Вы любите и мечты, особенно много занимает Вас будущее. На что ломать нам голову, а часто и сердце, над тем, что еще не наше? Ибо будущее неизвестно, будет ли нашим. Довольно размышлять и о настоящем, и то как бы в присутствии Божии. Например: почувствуете ли Вы сладость благодати, не запа(са)йтесь оною на завтра, так, как Израиль делал в пустыне с манною; не желайте ни продолжения, ни сокращения оной, но пользуйтесь сими минутами тихо и более для укрепления Ваших немощей. В такой ощутительной горячности Вы не приметите, как будет проходить время, а лучше сказать: Вы не почувствуете, есть ли это время на свете: во время же сухости и даже отвращения опять беседуйте с Христом, говорите Ему о Вашем ничтожестве и о исправлении себя, соделавшись пред Ним сущим дитятею. Не говорите, даже не позволяйте себе этой мысли, чтоб небо и земля от Вас отступились. Это столь же ужасно, как и несправедливо. Когда солнце за облаками, не значит, чтоб оно перестало светить, а тем менее существовать. Следовательно, всякой подобной излишек происходит или от воображения, желающего все знать, представлять и измеривать в прошедшем и будущем, или от самолюбия, увеличивающего как страдания, так и самые восторги. Вообще, сила воображения не подкрепляемого молитвою и преданностию Богу, всегда в состоянии угасить свет внутренний, подобно как ветр задувает свечку.

Вот что правда Ваша, то истинная правда только то, что лишение мира относите Вы к грехам нашим. И Давид, под бременем тяжких преступлений, жаловался на сие. Несть мира в костях моих от лица грех моих: вот умиленный глас сердца его к Сердцеведцу! Подлинно, где нет мира в сердце, там и Бог отсутствует. Однако отсутствие сие не предполагает невозвратной погибели. Оно бывает отнюдь не для того, чтоб никогда уже не заменилось новым, благодатным явлением. Нежная мать часто прячется от детей своих, дабы привесть их в некоторое смущение и даже в страх. Как бедные малютки мучатся и потеют, ища свою родную! Но зато, какая неописанная бывает в них радость, когда сию найдут! Верьте, это слабо еще изображают разочтенное удаление от нас Небесного Отца. Милосерднейший явится ищущим Его, явится из-за облака, в котором был сокрыт на минуту, и — вселенная исполняется радости. В этом именно смысле я и просил Вас быть совершенным дитятею пред Богом. Не пытуйте благодати. Она может надолго сокрыться. Я не знаю, какого рода новые смущения тяготят душу Вашу; но в том совершенно уверен, что вообще для всех и от всех подобных беспокойств существенное и самое вернейшее врачевание: пост и молитва. Каждый род душевной болезни имеет свой рецепт, но сей спасителен во всех вообще, и в каждом порознь. От чего? — Именно оттого, что он прописан небесным врачом душ и телес. Откройте на время Евангелие, — Вы там увидите злополучную мать, хотя не израильского колена, но в духе чистой веры вопиющую во след Иисуса: Помилуй мя, сыне Давидов! Дочь моя зле, т. е. ужасно беснуется. Ученики и прочие иудеи желали знать от Христа, чем можно избавиться от сего мучительного состояния? — Ничем, сказал Богочеловек, как токмо постом и молитвою. — Так говорите же и Вы Христу, вопите к нему подобно жене Хананейской: помилуй мя, Спасителю мой! Не дщерь и не плоть, а дух мой зле беснуется. Помози Господи моему слабоверию. Отврати от мене внушения плоти и духов злобы поднебесных. Исторгни из сердца моего корень греха, глубоко утверждаемый рукою Едемского обольстителя. Обнови дух мой и посели в ней страх твой. Врази мои восташа на мя, но у меня единая помощь и избавление мосты сие. Побори борющия моя. Не дай врагу моему радоваться о мне и да не речет в буйной твердости своей: укрепихся на ню. Защити и спаси мя от всех, гонящих мя, да не рекут: где есть Бог ея, на него же упова? Не привлецы мене со грешники и не даждь видеши истления рабы твоей. Еда вовеки отринешь мя и не приложиши благоволити паки? Еда удержи ми во гневе твоем щедроты своя? Боже мой! Не удались от мене, Боже мой! В помощь мою вонми и яви мне милость твою и спасение Твое даждь. Боже! очисти грех мой: мног бо есть! Господи! Скорби сердца моего умножашах: сохрани убо душу мою и избавь мя, да не постыжусь яко на Тя упова.

Сим и подобным образом молитесь Вы Премилосердому, и в молитвах прогоняйте всякое суетное помышление или ищите таких которые не приходят. Дайте только разговориться сердцу Вашему пред Богом в смирении и Вам трудно будет остановиться. Святые гораздо более Вас имели крестов, однако и среди оных умели сохранить и мир с Богом, и правду в сердце. Ибо беспрестанно молились. Молитесь же и Вы. Молитва то же для духа нашего, что пища для тела. Но естли не удовлетворит или даже наскучит молитва, оставьте ее без всякого оскорбления на себя и взявши книгу, читайте с желанием назидания себе. Когда говорю я, что для назидания себе, то конечно разумею не такие книги, какие видывал я у Вас в доме Варварина15. Надобно читать в Вашем положении такого роду сочинения, которые не дают много разума; напротив, отнимают желание иметь его. Блажени нищие Духом. Блажени поучающиеся в законе Господни день и нощь. После такового чтения, на место отдыха, углубитесь в прочитанное Вами, но более сердцем, нежели умом. Например: прочитавши из Иоанна Евангелиста главу о страданиях Иисуса Христа, коих творим мы ныне память, размыслите хорошенько: за что страдал неповинный Сын Божий? Что сделала для нас, бедных грешников, вечная и беспредельная любовь Отца Небесного? Какою неслыханною жертвою искуплен человек-грешник, дерзкий ослушник Адонаи16? Вникните в чувства Иисуса Христа на кресте и спросите себя беспристрастно: заслуживаете ли Вы такие не оцененные заслуги? Не распинаете ли вы снова Великого Крестоносца вашими грехами, Вашим нетерпением, малодушием и даже пылкостию своего сердца? Никакого нет сумнения, что после сих Благочестивых размышлений воспрянет дух Ваш, как бы от усыпления некоего смягчится сердце окаменелое, и следовательно холодность и упорство уступят живым впечатлениям Благодати, сухость сладости, недостаток избытку, лишение приобретениям, и в довершение торжества веры, утешительницы страждущих, Вы зарыдаете как ребенок слезами умиления и благодарности к Спасителю. Вы невольно увлечетесь в недро Его и скажите Ему: Так! Твое есть дело любить праведника, но и миловать грешника. Ты многомилостив и во гневе своем: что ж будешь в милосердии и любви? Боже! Снова оживил и воскресил Ты душу мою почти дерзнувшую неположиться на судьбы Твоя. Пробави убо Господи милость Твою ведущей Тя.

Писал бы Вам, друг моего сердца, еще более, но право, и рука устала, и говеющие мои напомнили мне о вечерних молитвах. Во многих домах я служу, вдобавок каждый день обедня в домовой церкви. Прощайте. Не смею однакож обманывать Вас, чтоб сам я подчас не скорбел Вашею скорбию. Тужу иногда об Вас в уединении моем и сердечно желаю Вам того спокойствия, которое доставляет нам чистая преданность изволениям Божиим. Еще раз прощайте. Не скучайте, естли, может быть, нескоро получите от меня письмо. Гора дел предстоит немощам моим. Знайте, наконец, что любовь моя к Вам еще более умножается в Ваших немощах и в беспокойствах сердечных. На этот раз как бы хотелось мне быть вместе в Вами!

Вам во Христе усердный и преданный друг П. М.

P. S. Рассчитывая дни получений писем, я думаю, Вы это письмо получите в начале Пасхи. Итак, издалека поздравляю Вас с праздником праздников, душевно обнимаю Вас и велегласно восклицаю: Христос Воскресе!

Ба! Только что хотел печатать письмо, как подают мне Ваше письмо от 21 числа сего м-ца. Оно совсем не таково, как предшествовашее ему. Благодарю Бога, что вижу Вас паки в некотором спокойствии. Не видите ли Вы на самом опыте, что дела веры весьма пособляют нам нести крест наш? Ну, тем чаще прибегайте к сим спасительным пособиям. Сверх сочинений Святителя Димитрия, достаньте полное собрание сочинений Преосвященого Тихона, епископа Воронежского17. Ах! И он писал чистым золотом, на всякий случай, на всякую потребу найдете там достаточные советы и врачевства. Слог его разговорной, чистой, отеческий. Читая его, кажется, видим и слышим сего Богодухновенного Иерарха. Пожалуйста, познакомьтесь с духом письмен его. Скажете спасибо, разумеется, не мне, а покойному сочинителю.

Дурно Вы сделали, что хотели обойти москов(ского) Вашего Духовника, но весьма хорошо, что чистосердечно мне признались. И всегда поступайте так, друг мой. Ошибки не будет. Заметьте же — надобно, чтоб сельский Ваш Духовник отошел ко отцам своим. Не есть ли это урок? Не наставление ли, чтоб мы не шутили, не коварствовали в делах религии. Я уверен, что Вы Духовнику своему непременно сказали о Вашей увертке. Иначе быть не могло.

Несказанно подарили Вы меня, уведомивши, что Ваш и мой друг18 здоров, а что всего больше — так и спокоен душевно. Паче меда и сота для меня словеса сии. Да подкрепит Небо страдальца в юдоли плачевной. Но что я сказал? И вся земля есть юдоль плача и страдания. Мы все изгнанники, окованные грехами, только что идем ежеминутно в отчизну свою.

Непостоянству мира и разнородным явлениям его нечего и удивляться. Мир всегда будет мир. Чада его никогда не будут чада света, истины. Просите Отца щедрот, да избавит Вас от мира сего и от неприязни. Вспомните, и Сын Божий молился некогда о сем.

Как же мне не благословлять всем сердцем моим Ваше доброе сердце? Многажды благослових и паки благословлю тя. Господь с тобою, дитя мое милое. Ангелы да хранят тебя.

6

Мысловский П. Н. Письмо Рылеевой Н. М., 19/20 апреля 1827 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 98—100. — [Т. XII].

2

С. Петербург. Апреля 19, 1827 года.

Письмо Ваше, Милостивая Государыня Наталья Михайловна, я имел утешение получить. Что не отвечал Вам на оное, прошу извинить. Не все хлопоты и занятия, иногда удерживало от намерения отвечать что-то похожее на лень и даже на рассеянность. Что делать? Ведь и мы тоже люди, и у нас то же облачение плоти и костей.

Из письма Вашего я, к истинной радости моей, видел, что Господь донес Вас до отчизны Вашей в добром здоровье и без всяких неприятных приключений, и за это благодарите Того, у кого всегда готовы миллионы ангелов для служения человекам. Что надлежит до первых движений сердца Вашего с Вашею родительницею, с кровными и знаемыми, я могу только вообразить — сколь они должны быть сильны и мучительны! Вот время, в которое человек невольно весь погружается в чашу горести, вместо того, чтобы вкусить из чаши радости и блаженства! Все, что составляло предмет веселия и милой беспечности во дни юности Вашей, все, без сумнения, призывало Вас к чувству скорбному. В полной мере, более нежели кто-либо, чувствую разность между отъездом Вашим из родины и между возвращением в оную. Было время, когда самые мелочные вещи доставляли полное удовольствие забавам и невинным радостям нежных лет Ваших, когда Вы, не зная ни скорби, ни забот, подобно птичке, летающей по верхам гор, видели только счастливое тещение дней Ваших: а ныне? Сознаться должно, что положение Ваше, особенно в первых днях жизни Вашей на родине, довольно прискорбное. Самые приятности сельского уединения, всегда имеющие преимущества пред шумною городскою жизнию, едва ли будут иметь цену в Ваших глазах. Знаю, и как бы вижу, что Вы у каждого предмета, у каждого кусточка, Вам не чуждого, вопрошаете, куда сокрылось спокойствие сердца Вашего? Вы в состоянии, и некоторым образом вправе требовать потери Вашей у всей Природы. Так, друг мой, Наталья Михайловна! Скорбь ваша справедлива: так ужели и остается для Вас питаться сею во всю остальную жизнь Вашу? Ужели слезы единственное будет питие Ваше? Я выше сего хотел угадать состояние сердца Вашего, и если оно точно таково, отнюдь не утверждаю, что оно долженствует быть таковым. Напротив, я хочу сказать Вам, что если в Праведных Судьбах Божиих непременно положено, чтоб Вы соделались жертвою благих искушений, то Ваш долг — и гибель Вашу почитать единственным блаженством Вашим. Следовательно, как Вы будете грешить, когда вместо терпения и преданности станете только плакать и малодушествовать! Гнев Божий, во исправление ли наше, в знамение ли любви или прощения, поражает нас нередко, подобно молнии, вырвавшейся из облаков. Мы не знаем, как начнется явление сие, но уверены, что кончится решительно нашею выгодою. Бог никому не отдает отчета в действиях Своих, но то достоверно, что Он все наклоняет к таинственным и благим путям Своим. Он часто, и по большей части, всегда одним и тем же ударом, которым нас поражает, тем же ударом и спасает; одною рукою, по-видимому, казнит нас, другою же и в то же самое время, дарует нам мир и благословение свое. Я еще больше скажу Вам, что человек нередко делается счастливым именно с этой минуты, когда начнется его несчастие. Вы, без сумнения, догадались уже, куда и к чему клонятся слова мои, слова, истинно сердцем отеческим Вам произносимые. Я слишком уважаю скорбь Вашу, но лично Вас самих, Ваше спокойствие еще более того. Притом я связан контрактом священным и плачевным3. А потому моя единственная к Вам и просьба, и проповедь всегда будет та: ради Бога старайтесь умерить тоску Вашу, которая, рано ли, поздно ли, непременно соделается причиною гибельных Ваших последствий. Не думайте, что в уединенной жизни Вашей для Вас всего приличнее будет заниматься скорбию и сетованием. Нет: уединение тогда только приятно, когда оно есть отдых от забот или страданий душевных, но беспрерывное уединение, соединенное с беспрерывною мрачностию души, неминуемо поведет Вас к разрушению и ничтожеству. Что тут будет доброго? Разве приятно не мысля и не желая нисколько, сделаться медленным и постепенным самоубийцею? Боже сохрани от сего и величайшего изверга в мире! Посудите, когда Господь, по премудрым и отеческим рачениям Своим, решится дать грозные уроки свои не только в частности одному человеку или немногим, но в совокупности вдруг всем Царям и Царствам: какая сила отвратить дерзнет мание Божественное? Что все миры противоположить могут уставам сим твердым и воле, всегда Всемогущей? Не лучше ли смолкнуть в смирении пред сею десницею, творящею дивное и славное? Не лучше ли лобызать сию в благоговении и просить токмо сил подкрепления и помощи? Не лучше ли, вняв совершенно чувствам страдальца любезного, последний раз беседовавшего к Вам пером и сердцем из жилища мрака и гибели, говорить всегда и единожды уверить себя в сей благотворной и спасительной мысли: да будет воля Твоя Святая! Так! Друг Ваш в глазах моих погас, как тихая заря на западе. Я лил мои слезы умиления и соединял их с его слезами сокрушения к сердцеведцу в нощь роковую и ужасную. Я был торжествующим свидетелем, когда он торжественнно примирился с совестию своею и с Всеблагим Отцом Небесным. Мне виделось, чтобы Ангел-хранитель заботливо собирал слезы его, бережно влагал их в сосуд и уносил в небо, дабы посеянное слезами взрастить единою и бесконечною радостию. Я на пути ужасном приложил руку мою к сердцу покорного Небу сына, и — чувствовал, что оно тихо билось для единого Бога4.

Итак, не более ли еще радости для Вас здесь, чем слез, малодушия, и тем паче ропота, которые во всяком случае будут преступлением Вашим? О друг мой! Страшитесь прогневать Бога Милосердого Вашею тоскою и бездейственною мрачностию. Не слушайтесь ни мира, ни собственного Вашего сердца. Повинитесь Воле, не знающей никаких препятствий и преград. Будьте кротки, смиренны и послушны сердцем, как дитя. Просите у Господа сил для несения креста Вашего. Молите Его, чтобы Он сам научил Вас не роптать на Святую волю Его. Сим в точности Вы исполните последнюю волю друга Вашего. Не мечтайте много, ибо сила воображения будет только усугублять страдание Ваше, так, что и самые сновидения будут заключать в себе одни только для Вас ужасы. Молитесь Богу за себя, за все близкое сердцу Вашему и за отшедшего. Молитва станет Вас нечувствительно облегчать. Не сердитесь ни на кого и никого не считайте причиною вашего несчастия. Всего более старайтесь не иметь врагов Ваших, опричь только грехов Ваших и заблуждений. Жив еще Бог Авраамов, и Ваш, и общий наш Бог! Не отчаивайтесь. Возсылайте к Нему сердце Ваше: Он всегда услышит Вас и будет Вам во отца. Вовеки не забывайте, что друг Ваш, сходя в гроб, понес туда чистую веру и надежду на милосердие Божие. Наконец, прошу оглянуться вокруг себя: у Вас есть залог любви супружеской, следовательно, жизнь Ваша не Вам одной принадлежит.

Простите, друг мой! Писал бы более, но более уже часа, как ждут этого письма. Простите. Небо да будет Вашим покровом! А я никогда не позабуду Вас и — разлученного с Вами только по телу — в грешных воздеяниях рук моих пред Богом.

20 апреля 1827. Утро.

Протоиерей Петр

7


Мысловский П. Н. Письмо Рылеевой Н. М.,
13 июня 1827 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 100—101. — [Т. XII].

3

С. Петербург. 1827 года, июня 13 числа.

Письмо Ваше, друг мой сердечный Наталья Михайловна, от 17 числа прошлого месяца, доставил мне на сих днях почтеннейший Федор Иванович5. Так! Нет у меня для него другого титла. Его христианское участие в Вас дает ему полное право на сие наименование. Благодарю Вас за изложенные мне чувствования Ваши. Я их не заслужил. Богу, как источнику совершенств, все доброе надлежит относить. Ему Единому во всяком случае да высказует сердце наше благодарственное. Мне одного только жаль в письме Вашем, что Вы ничего не сказали мне насчет душевного Вашего состояния. Я знаю, что радость минувшая уже не отзовется более в сиротеющем сердце Вашем, но более того несравненно уверен, что силен Господь всячески восставить душевное Ваше спокойствие. Да обращается к Нему сердце Ваше во умилении, как подсолнечник склоняется к солнцу. Старайтесь пред Ним Единым предлагать Ваши надежды и скорбь. Укрепляйтесь упованием, что Он не забудет Вас и не оставит Вас даже там, где бы кроме Вас самих никого не было с Вами. Ищите его повсюду и на всяк час, и Он Вам явится на всяком месте. В покорности духа смолкните пред Божественны Промыслом, коего путей сокровенных ни Вы, ни я, никто другой постигнуть не в силах. Господь крестом спас мир весь; им же спасает и каждого из нас: из сего познайте необходимость Креста; тогда он будет Вам в знамение, коим Великий Крестоносец запечатлевает избранных своих. Молитесь чаще и присматривайте за сердцем своим, дабы всегда иметь его в чистоте. От чистоты сердца зависит и чистота поведения. Держитесь Веры Евангельской: она будет для Вас в жизни Вашей то же, что столп пустынный для Израиля на пути его в землю обетованную. Как сокровище небесное любите и прилепляйтесь к добродетели, и Вы пребудете превыше всех бедствий. Ибо один только добродетельный человек, даже в низкой и безвестной доле, может наслаждаться истинным счастием. Порочному на самой высоте земного блаженства чужды и неведомы чувствования истинных наслаждений. Старайтесь, друг мой, в общежитии Вашем бегать даже наималейших дурных привычек, которые всегда и нечувствительно влекут нас, как жертв заколания, к самым великим грехопадениям. Но когда, яко человек, яко скудель немощная, или что-либо помыслите, или, чего не дай Боже, будете решаться на что-нибудь дурное, то вот Вам рецепт от сего недуга: живо представляйте себе, что в те минуты, когда мы только еще советуемся с сердцем своим на какое-либо преступление, каждая черепица, каждый кустик имеет глаза! А что уже сказать об очах Божиих, которые равно видят и на дне моря, и во глубине нашего сердца. О друг мой! и самый сокровенный вздох ваш, чистый и нечистый, всегда слышен на небе.

Не ищите себе многих друзей: ибо их трудно найти, но ищите окружиться весьма немногими, но добродетельными и Богобоящимися. Быть в таком кругу значит то же, что быть в раю среди ангелов. Оживляйте в сердце Вашем память несчастного друга, но только для того, чтобы молиться о нем в тихих слезах к Богу. Не опускайте обращать всего матерьнего Вашего внимания на залоге любви вашей супружеской. Ваши о ней попечения пособят Вам рассеять мрачное состояние души Вашей и постепенно станут привязывать и Вас самих к жизни. В часы невольной скуки, которой прихода ни знать, ни предупредить мы не в состоянии, спешите к теплому еще недру родимой Вашей, и Вы отдохнете в объятиях не чуждых. Эта мысль, это желание всегда занимало и покойного. Наконец — просите Бога, чтоб сам Он научил Вас не только не роптать на святую волю Его, но во всяком случае принимать ее в виде отеческого благоволения. — Простите. Писать более не успеваю, хотя и хотелось. С сегодняшней почтою пишу много в Москву и еще кой-куда. Вас и Настиньку6 благословляю всем сердцем моим. Особенно возлагаю умственно грешные руки мои на главу малютки милой, вопия на небо: Господи! Благоволи приосенить Небесным Промыслом Твоим отроча сие. У сей невинной нет иного отца, кроме тебя! Но подкрепи и немощи родившей сю. Жив Ты, наш Бог и Бог Авраамов, да будет же жива и душа их. И так, прощайте, друг мой сердечный. В часы досуга пишите, ради Бога, ко мне. Мне сладко будет всегда отвечать Вам, почтеннейшей родительнице Вашей Мир Божий и мое нелестное почитание.

Вам душою преданный
Петр, грешник из грешников

На обороте: Ее благородию Милостивой Государыне Наталье Михайловне Рылеевой.

8

Мысловский П. Н. Письмо Рылеевой Н. М., 31 июля 1827 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 102. — [Т. XII].

4

С. Петербург. 1827. Июля 31 дня.

Письмо Ваше, друг мой Наталья Михайловна, от 5 числа сего месяца, я имел утешение получить чрез почтеннейшего комиссионера Вашего7. Благодарю Бога, что он держит над Вами свою крепкую отеческую десницу. Сладко слышать для меня, что если Вам не лучше, то и не хуже. Это все от единого источника, из коего проистекает к нам всякое даяние благо и всяк дар совершен. Да не оскудевают для Вас небесные дары сии. Да будете и вы их достойны. Никто, друг мой, как Господь. Он и живит, и мертвит, убожит и богатит, возводит и низводит. К Нему адресуйтесь во всех нуждах Ваших. Пред Ним открывайте сердце Ваше и усердно просите Его помощи. Обратитесь к тени, для Вас любезной: она более, нежели кто-либо, желает Вам спокойствия и просит Бога осушить Ваши слезы о нем, которых она сама уже не проливает. Мне кажется, что незабвенный друг Ваш и в сию минуту повторяет Вам слова сии, написанные некогда им в месте мрака и гибели — Бог Вас не оставит! Точно, Бог Вас не оставит, ибо он благоволил лишить Вас того, что составляло для Вас в жизни Вашей единственное и первейшее благо. Следовательно, Господь будет уметь, как и в чем примириться с Вами. Только положитесь на Него. Будьте пред Ним просты и послушны, как доброе дитя. Ничего Господь столько не любит, как нашего смирения и послушания, и нам ли, земным пылинкам, восставать против святых Его изволений?

Вы боитесь отнять у меня время, и не только, а потому и желаете, чтоб я не так часто писал к Вам. Не беспокойтесь, друг мой, о том. Я очень уверен, что у всякого из нас всегда найдется много времени для подобных дел, буде только найдется столько доброй воли. Будьте уверены, что я своею с Вами перепискою нисколько не расстрою хода занятий моих. Притом, ужели Вы думаете, чтоб я переписку эту ставил ниже обыкновенных моих должностей? Нет, мой друг, и по личной моей к Вам привязанности, и по обету священному я никогда и ни в каком случае Вас не покину. Разве только тогда я позабуду Вас, когда позабуду Бога. Чтож надлежит до Вас самих, я не только не обязываю Вас слишком аккуратно отвечать мне, но и прошу отнюдь не вести сего расчета. Как Господь велит и сколько Вы успеете писать, я тем буду и доволен. Впрочем, буде повстречаются с Вами, чего не дай Боже, какие-либо особенные скорби и огорчения, Вы, не делая себе ни малейшего принуждения, тотчас пишите ко мне: во всякую минуту, при помощи Божией, поспешу Вам на помощь. Ради Бога, не скрывайте от меня ничего, и верьте, что после Вашей маменьки иметь больше меня невозможно в Вас живейшего участия. По крайней мере, половину Вашего бремени отдавайте мне: с радостию понесу его.

Милую Настиньку Вашу и Благословляю всем сердцем, и целую стократ. Маменьке Вашей прошу засвидетельствовать мое душевное почтение. Жена моя и благодарит Вас чувствительно за добрую память Вашу, и посылает Вам все наилучшие пожелания свои. Впрочем, я здоров по телу, но душа моя страдает от грехов. Молитесь, друг мой, молитесь усердно и за меня, а паче, дабы Господь извел меня из глубины греховныя. О, как страшно, когда Вы или кто другой скажет или напишет мне: батюшка! Отец мой! — тяжки слова сии и сей совершенный упрек для таких отцов, как я.

Будьте, друг мой, здоровы. Да не сетует душа Ваша по особе, Вами потерянной. Веруйте, что Вы сию обрящите некогда в лоне Божии. Прощайте. Сам я пребуду до гроба преданный Вам в Боге грешник Петр.

9

Мысловский П. Н. Письмо Рылеевой Н. М., 26 декабря 1827 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 103—104. — [Т. XII].

5

С. Петербург. 1827. Декабря 26.

Давно, слишком давно не беседовал я с доброю моею, пустынелюбивою горлицей. Давно, как бы нечувствительный, не откликался я на томный и вместе сладкий для меня голос ее. Так, мой друг Наталья Михайловна, я и сам соскучил, не писавши к Вам столь долгое время. Мне больно будет, если чрез то подам Вам возможность делать невыгодные заключения. Бог видит, что если не увеличилась паче и паче любовь моя к Вам, то наверно и не могла умалиться. Множество хлопот разнообразных как по прямой моей должности, так и по другим внешним и вовсе до нее не касающимся, удерживали поднесь мое перо. И потому, нашед несколько минут свободных, я пишу к Вам с несказанным порывом радости и с чистейшим удовольствием. Как Вы себя чувствуете? Разумеется, это первый мой вопрос к Вам. Благодарить ли мне Бога, милующего Вас во днях скорби и сетования? Притупляется ли мало-помалу по Его же соизволению жало туги8 сердечной? О! У меня одна только мысль на счет Ваш, чтоб Вы всеми мерами старались примириться с небом, чтоб Вы не шли вопреки неизбежным определениям Судеб и чрез то приучались бы преуспевать в школе искушения и креста, во всяком случае спасительной. Притом не бесполезны ли, и если позволите сказать, не безрассудны ли были бы слезы, даром проливаемые? Подумайте, друг мой, что сверх греха, нет в них ни малейшей еще и выгоды; напротив, очевидный вред. А потому, рано ли, поздно ли, все-таки поневоле, так сказать, надобно же будет перестать и плакать и скорбеть. Ах, милая моя горлица! Уже не возбудят Ваши вздохи и стенания к жизни того, кто давно у Бога. Не оживят Ваши слезы семени, посеянного для будущности. Покоритесь Господу и не раздражайте Его напрасными жалобами, по меньшей мере — тяжелыми сердечными воздыханиями. Берегите себя для залога взаимной некогда супружеской любви Вашей. Вспомните, и покойник хотел, чтоб Вы и за себя, и за него жили для сироты-малютки, велит Ваш долг к ней. Вам должно ни на минуту выпускать из виду существа невинного. Скорее забудьте себя, нежели кровь Вашу, чистейшую и пламенную, еще на заре дней своих в бедном ребенке. Правосуднейший и вместе премилосердный не может далеко простирать испытания своего, так, чтобы сии испытания превысили меры слабых сил наших. Он поддержит Вас в случае бессилия. Он утешит Вас в том, в чем Вы не чаете, и там, где Вы отчаиваетесь. Почему знать? Может быть, младенцу Вашему суждено соделаться некогда ангелом-утешителем последующих дней Ваших. Но если бы и сего не случилось: Вы все-таки обязаны до последней капли испить чашу, свыше уготованную. Вы, и вместе с Вами я, должны быть всегда столь справедливы, чтоб, принимая благодеяния Божии, умели принимать в благодушии и раны, приближающиеся к телеси нашему, особенно, когда размыслим, что это так угодно Всемогущему. О милая моя! Пусть Господь и всегда говорит с нами по-своему, а не по-нашему. Иначе, буде бы все текло по собственной воле нашей, тогда, поверьте мне, <не> было бы нас несчастнее на земли. Убо благодарение Отцу Небесному, который не перестает промышлять об нас, который часто защищает нас — от нас самих! С каким чувством веры и упования произнес последние слова сии на земли незабвенный друг Ваш: да будет воля Его святая! Напоминаю Вам о сем, отнюдь не имея желания раздирать и без того сильно израненное сердце Ваше, но хочу только, чтоб благородные, христианнейшие чувства сии перешли и к Вам, как бы в наследственный удел. Покоритесь так, как он успел покориться, уверьте и Вы меня, как он уверил меня в час роковой, что сердце его, живущее Богом, не билось уже более ни для страха, ни для надежд земных. Подлинно — как мне забыть эти ужасные, и вместе драгоценные минуты! Но почто Вас не было тогда с нами? — Вы бы чувствовали теперь со мной одинаково, Вы бы проливали втайне к Богу слезы умиления и самой благодарности.

Простите, друг мой, если я невольно увлекся за пределы позволенные. Для меня нет лучшей памяти об отшедших ко отцам своим, как память последних их чувств, принадлежащих Богу, последних их вздохов, Ему же посвященных. Простите. Душевно желаю Вам спокойствия, зависящего от простого повиновения Господу. Позвольте мне всегда возвышаться именем нежного Вашего отца.

Ваш П. М.

10

Мысловский П. Н. Письмо Фонвизиной Н. Д., 1828 г. С. Петербург // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2003. — С. 117. — [Т. XII].

4

С. Петербург. 3-е число, 1828 года.

Вдруг три письма получил я от Вас, мой милый, бесценный и оплакиваемый друг! — Постойте: дайте утишить чувства и отереть горячие слезы, во множестве лиющиеся из глаз. Так, моя дочь! ударил час роковой и жребий Ваш не остается более ни безвестным, ни сумнительным19. Ударил этот горестный час — и Вы можете сказать: вмале бы с Вами и к тому не узрите мя. Зачем нет никакой возможности отвратить эту минуту? Зачем невозможно искупить сие никакими жертвами? Но пытать ли дерзнем мы небо своими вопрошениями? Бог так судил; в Его великой книге от века подписан приговор сей, и — нам остается лишь с покорностию последовать непостижимым назначениям. Соберите, друг мой, остаток сил Ваших, лучше сказать — бессилия, и дайте освятить их Господу. От Его благословения теките в путь, не обещающий Вам ни роз, ни ясных дней мира, и который однако же осветится чистотою совести Вашей и благим изволением. Жертва, благоприятная Богу, достойно оценится и людьми. Но естлибы люди и не так смотрели на Ваш подвиг: найдется один, два, а может быть, и более благодарнейших Вам и понимающих Вас человека. Крепко положитесь на Провидение. Мысль послужить скорбящему да сопутствует Вам и днем, и ночью. Она сильна будет защищать Вас — от Вас самих и от всего неприятного. Присоединяйте к ней и молитву беспрерывную. И в повозке, и там, где будете останавливаться, начинайте и оканчивайте все тою же молитвою.

Писать более некогда, да и сил нет. Вашу добрую Юлию20 я полюбил уже потому только, что она Вам принадлежит дружбою и сердцем. Пока она будет здесь, мы вместе станем вспоминать об Вас и желать Вам всех от Бога благ. Прощайте, дочь моя! Буди мое грешное благословение на Вас от ныне и до века.

До гроба и за пределами оного Вам преданный друг П. М.


Вы здесь » Декабристы » ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ » Из переписки отца Петра Мысловского.