Страничка из жизни Пушкина

Василий Петрович Зубков, родившийся 14 мая 1800 года, воспитывался дома и обучался затем в основанной и руководимой генералом Н. Н. Муравьевым "школе для колонновожатых". Это замечательное заведение, содержимое на частные средства своего учредителя, с чрезвычайно разумною и целесообразно-практическою программой, готовило молодых людей главным образом к деятельности, ныне свойственной офицерам генерального штаба. Но из него вышло несколько выдающихся деятелей не на одном военном поприще, сохранивших о Муравьеве самые благодарные воспоминания. По словам одного из них (А. Ф. Вельтмана), учение в школе шло "свободно, легко и весело", увлекая "молодые чувства, полные стремлений к жизни, к деятельности, к участию в общественной пользе". Здесь "наука воплощалась в опыт - мысль и слово в дело, - а голова не была в разлуке с мышцами, требующими движения". Тяжелое нездоровье заставило, однако, Зубкова оставить службу в колонновожатых, которые считались состоящими в свите государя, и перейти в коллегию иностранных дел, откуда в 1823 году он поступил на службу по судебному ведомству советником Московской палаты гражданского суда.
В 1825 году на него пало подозрение в участии в одном из тайных обществ, подготовивших заговор, выразившийся в событиях 14 декабря. Существуют записки Зубкова на французском языке, с рисунками пером и карандашом, к сожалению, до сих пор не напечатанные. Они исполнены исторического и бытового интереса. Приемы допроса декабристов, условия содержания подследственных, личности членов следственной комиссии охарактеризованы в них очень метко, переплетаясь с чертами из общественной жизни того времени. Зубков подробно описывает в них свой арест в Москве 3 января 1826 г., вызванный, по его догадкам, его близостью к Пущину, Калошину и в особенности к Кашкину, - и настроение разных слоев московского общества, выразившееся, с одной стороны, в сочувствии к арестованным и недопущении мысли, чтобы их могли везти в крепость, а с другой стороны, резкими проявлениями малодушия и трусости, доходившими до написания на портретах Орлова и Никиты Муравьева их бывшими подчиненными слова "traitre" [предатель (фр.)] и выкинутием их из гостиной в подвал. Он пробыл в Петропавловской крепости около шести недель и после тяжелых нравственных страданий - у него была семья в Москве - был отпущен на свободу как никем не оговоренный... В 1843 году он был уже обер-прокурором общего собрания московских департаментов, в 1851 году - обер-прокурором первого департамента, а в 1855 году сделан сенатором, но в том же году, по болезни, уволен в отставку.
Человек всесторонне образованный, продолжавший интересоваться наукою в обширном смысле слова, до конца дней, приветливый и добрый, он вносил в разрешение дел в сенате строгое, беспристрастное и нелицемерное стремление к правосудию, умея пользоваться трудом и практическим знанием канцелярских дельцов старого покроя, не давая им в то же время возможности злоупотреблять своим положением. Под его влиянием в восьмом департаменте сената создалась плодотворная школа для молодых юристов, между которыми были такие замечательные цивилисты, как К. П. Победоносцев, и немало будущих деятелей судебной реформы. По выходе в отставку Зубков переселился в Москву, где и скончался в 1862 году. В молодые годы он вращался в светском обществе Москвы и был близок с Пушкиным, князем В. ф. Одоевским и князем Вяземским. О нем вспоминает в своих записках И. И. Пущин, рассказывая, как князь Юсупов, увидя в 1824 году на балу у московского генералгубернатора неизвестного "штатского", танцующего с дочерью хозяина, спросил Зубкова о том, кто это такой? - и узнав, что это судья надворного суда Пущин ("освятивший собою избранный сан", по выражению Пушкина), воскликнул: "Как! Надворный судья и танцует с дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется чтонибудь необыкновенное"...
Василий Петрович Зубков был женат на воспитаннице Екатерины Владимировны Апраксиной, Анне Федоровне Пушкиной, очень дальней родственнице поэта. Зубкова была, по воспоминаниям Елизаветы Петровны Яньковой, изящна, как фарфоровая саксонская куколка. Ее сестра, Софья Федоровна, тоже воспитанница Апраксиной, была настоящею красавицею. Стройная, высокая ростом, с прекрасным греческим профилем и черными, "как смоль", глазами, эта умная и милая в обращении девушка произвела сильное впечатление на Пушкина во время его пребывания в Москве осенью 1826 года. К ней относятся в письме его к князю Вяземскому слова: "она велела", и можно не без основания предположить, что именно о ней говорит поэт в стихотворении, написанном 1 ноября 1826 года в Москве и относимом Анненковым то к Кюхельбекеру, то к Плещееву.

Зачем безвременную скуку
Зловещей думою питать
И неизбежную разлуку
В уныньи робком ожидать?
И так уж близок день страданья!
Один, в тиши пустых полей,
Ты будешь звать воспоминанья
Потерянных тобою дней!
Тогда изгнаньем и могилой,
Несчастный! будешь ты готов
Купить хоть слово девы милой,
Хоть легкий шум ее шагов.

Пушкин останавливался, по предположению П. О. Морозова, в один из своих приездов в Москву в 1826 году у Зубкова. У него же написал он свои "Стансы", вызвавшие несправедливые нарекания "друзей", и чудесный его ответ им в 1828 году: "Нет, я не льстец...", который он заключает полными глубокого смысла словами:

Нет, братья, льстец лукав.
Он горе на царя накличет...
Он из его державных прав -
Одну лишь милость ограничит.

Вот письмо Пушкина, написанное на листе плотной почтовой сероватой бумаги большого формата, без водяных знаков, с золотым обрезом.

"Дорогой Зубков, вы не получили письма от меня, и вот этому объяснение: я сам хотел 1 декабря, т. е. сегодня, прилететь к Вам, как бомба, так что выехал тому пять-шесть дней из моей проклятой деревни на перекладной, ввиду отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня. У меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать. Взбешенный - я играю и проигрываю. Но довольно: как только мне немного станет лучше, буду продолжать мой путь почтой.
Ваши два письма прелестны. Мой приезд был бы лучшим ответом на размышления, возражения и т. д. Но так как я, вместо того, чтобы быть у ног Софи, нахожусь на постоялом дворе во Пскове, то поболтаем, т. е. станем рассуждать.
Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, т. е. познать счастье. Вы мне говорите, что оно не может быть вечным: прекрасная новость! Не мое личное счастье меня тревожит, - могу ли я не быть самым счастливым человеком с нею, - я трепещу, лишь думая о судьбе, быть может ее ожидающей, - я трепещу перед невозможностью сделать ее столь счастливою, как это мне желательно. Моя жизнь, такая доселе кочующая, такая бурная, мой нрав - неровный, ревнивый, обидчивый, раздражительный и, вместе с тем, слабый - вот что внушает мне тягостное раздумье.
Следует ли мне связать судьбу столь нежного, столь прекрасного существа с судьбою до такой степени печальною, с характером до такой степени несчастным? - Боже мой, до чего она хороша! И как смешно было мое поведение по отношению к ней. Дорогой друг, постарайтесь изгладить дурное впечатление, которое оно могло на нее произвести.
Скажите ей, что я разумнее, чем имею вид, и доказательство тому - что тебе в голову придет. Мерзкий этот Панин:
два года влюблен, а свататься собирается на Фоминой неделе, - а я вижу ее раз в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь! Если она полагает, что Панин прав, она должна думать, что я сошел с ума, не правда ли? Объясните же ей, что прав я, что увидев ее - нельзя колебаться, что, не претендуя увлечь ее собою, я прекрасно сделал, прямо придя к развязке, - что, полюбив ее, нет возможности полюбить ее сильнее [моего], как невозможно впоследствии найти ее еще прекраснее, ибо прекраснее быть невозможно... Ангел мой, уговори ее, настращай ее Паниным скверным и жени меня!"

Кто бы мог подумать: возвращение в родную Москву после пятнадцатилетнего отсутствия, после южной и псковской ссылок – и мысль о женитьбе. Немедленной. Без рассуждений. Без проблеска, по собственному признанию, здравого смысла. Позади такое множество увлечений, ответных и безответных. Вспыхнувших и все еще не остывших чувств. А тут письмо новому приятелю Василию Петровичу Зубкову о его свояченице: «Я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, в третий сватаюсь». Софья Федоровна Пушкина, дальняя родственница поэта, действительно была одной из первых красавиц старой столицы, отличалась живым умом, образованностью и знала истинную цену таланта поэта, так что пушкиноведы вряд ли обоснованно стараются не обращать внимания на это первое московское «увлечение».

8 сентября 1826 года фельдъегерь привозит, согласно воле императора, Пушкина в Москву, в Кремль, в канцелярию дежурного генерала. Разговор с императором, а он происходил в Николаевском дворце, должен был предшествовать встрече поэта с знакомыми и родными. Только после разговора с монархом и отныне венценосным цензором всего его творчества поэт получает возможность заехать в гостиницу на Тверской, которая располагалась в бывшем дворце князя Гагарина, оставить вещи и направиться к дядюшке Василию Львовичу на Старую Басманную. Слух о приезде ссыльного поэта мгновенно распространяется по Москве, о ней узнает на балу С.А. Соболевский и успевает застать друга за ужином у Василия Львовича. Именно к нему и предпочтет переехать поэт – в холостяцкую квартиру на Собачьей площадке.

Объяснение с Софьей Федоровной, скорее всего, происходит у Василия Петровича Зубкова, снимавшего квартиру в доме Соковниных у Никитских ворот (Малая Никитская, 12). Воспитанник Муравьевского училища колонновожатых, Зубков еще в 1819 году вышел в отставку и перешел на гражданскую службу. К приезду Пушкина он советник и товарищ председателя Московской палаты уголовного суда, но главное для поэта – Зубков до 1825 года принадлежал к кружку, близкому к декабристам, за что поплатился, хотя и недолгим, заключением в Петропавловской крепости, и был близок с И.И. Пущиным, устроителем объединившего их «Практического союза», иначе – «Общества Семисторонней, или Семиугольной, звезды». В него входили, помимо И.И. Пущина, А.П. Бакунин, Б.К. Данзас, Б.П. Оболенский и др.)

Предложение не было принято, но и не было отвергнуто. Софья Федоровна ставит Пушкину условие – явиться перед ней в начале зимы. И этот приказ заставляет Пушкина пуститься в путь на Псковщину, который оказывается для него неудачным. Его возок опрокинулся в пути, и поэту пришлось какое-то время приходить в себя в Пскове. 1 декабря он пишет с дороги Зубкову: «Не личное мое счастье заботит меня, могу ли я возле нее не быть счастливейшим из людей, – но я содрогаюсь при мысли о судьбе, которая, быть может, ее ожидает, содрогаюсь при мысли, что не смогу сделать ее столь счастливой, как мне хотелось бы, жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно, – вот что наводит иногда на меня тягостные раздумья. Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа такого нежного, такого прекрасного». К этому можно было бы прибавить и полную материальную неустроенность поэта, но о ней Пушкин просто не думал.

Дочь Воронежского губернатора Федора Алексеевича Пушкина, Софья Федоровна вместе с сестрой Анной Федоровной сразу после ранней смерти матери перешли под опеку Екатерины Владимировны Апраксиной. Покровительница заботилась об их замужестве. Старшая Анна уже в 1823 году была выдана за Зубкова, младшая Софья еще ждала своей судьбы. Современница, всегда и всем интересовавшаяся Елизавета Петровна Янькова, в своих «Рассказах бабушки» писала: «Я знавала… двух молодых девушек – Софью Федоровну и Анну Федоровну (Пушкиных); обе они воспитывались у Екатерины Владимировны Апраксиной, и она выдавала их замуж. Первая была стройна и высока ростом, с прекрасным греческим профилем и черными, как смоль, глазами, и была очень умная и милая девушка; она вышла потом за Валериана Александровича Панина и имела трех сыновей и дочь. Меньшая, Анна Федоровна, маленькая и субтильная блондинка, точно саксонская куколка, была прехорошенькая, преживая и превеселая, и хотя не имела ни той поступи, ни такой осанки, как ее сестра Софья, но личиком была, кажется, еще милее. Она была за Василием Петровичем Зубковым; у них было две или три дочери и сын».

Впечатление, произведенное на Пушкина, было очень сильным.

Свидетельствами постоянных посещений Пушкиным Зубковых становятся несколько рукописей и зарисовки поэта. Здесь два пушкинских автопортрета, портрет четы Вяземских, Пестеля, Рылеева, Юшневского, Давыдова, шаржи на Веневитинова и бывшего царскосельского лицеиста В.П. Пальчикова. Поэта явно задевает посвященное Софье Федоровне стихотворение его одесского знакомца поэта Федора Туманского:

Она черкешенка собою,

Горит агат в ее очах,

И кудри черные волною

На белых лоснятся плечах.

Любезна в ласковых приветах,

Она пленяет простотой,

И живостью в своих ответах.

И милой резвой остротой.

В чертах лица ее восточных

Нет красоты – видна душа

Сквозь пламень взоров непорочных.

Она, как радость, хороша.

Современники утверждали, что между поэтами возникал иногда род поэтического соревнования. Во всяком случае, подобные примеры сохранились. Ответ Пушкина в альбоме Зубкова допускает подобную возможность. Пушкин пишет о «своей» Софье Федоровне:

Нет, не черкешенка она;

Но в долы Грузии от века

Такая дева не сошла

С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней,

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Ее полуденного ока.

Пушкин даже не заметил, как осторожно, но упрямо противостояли близкие его чувству. 1 ноября все того же 1826 года он оставляет у Зубкова строки, которые тот должен передать Софье Федоровне. Самому это сделать по условиям света не представлялось возможным:

Зачем безвременную скуку

Зловещей думою питать

И неизбежную разлуку

В уныньи рабском ожидать?

И так уж близок день страданья!

Один, в тиши пустых полей,

Ты будешь звать воспоминанья

Потерянных тобою дней:

Тогда изгнаньем и могилой,

Несчастный, будешь ты готов

Купить хоть слово девы милой,

Хоть легкий шум ее шагов.

Да, строки были написаны много раньше, но все равно Зубков не счел возможным передать их адресату: Софье Федоровне не пришлось их прочесть. А между тем имя Софьи Федоровны мелькает во многих письмах этих месяцев. С княгиней Верой Федоровной поэт поделится, что «С.П. – мой добрый ангел». Князю Вяземскому сообщает, что решил не ездить в Петербург, тем более не задерживаться в Михайловском: «Она велела!» Соболевского поэт просит переслать письмо Зубкову «без задержания малейшего. Твои догадки – гадки, виды мои гладки».

Но назначенный срок его возвращения в старую столицу оказался всего лишь пустой шуткой. По возвращении поэт узнает, что Софья Федоровна не изменила своему более давнему поклоннику и дала слово Валерьяну Александровичу Панину. Поездки к Зубковым прекратились. Оставалось пережить шутки Москвы над незадачливым женихом.

Пушкинская литература давно уже не обогащалась столь цѣннымъ открытіемъ, какъ письмо поэта къ Василію Петровичу Зубкову (отъ 1-го декабря 1826 г.), найденное въ бумагахъ Б. Н. Чичерина и обнародованное А. Ѳ. Кони сперва въ „Журналѣ для всѣхъ“ (1905 г., № 1), а затѣмъ — въ „Извѣстіяхъ Отдѣленія Русскаго языка и словесности Императорской Академіи Наукъ“ (1905 г., т. X, кн. 1 и отд. отт.). Письмо это, заключающее въ себѣ любопытныя подробности біографіи поэта, яснѣе рисующее мало извѣстный эпизодъ его увлеченія Софьей Ѳедоровной Пушкиной и содержащее драгоцѣнную автохарактеристику, — уже знакомо, такимъ образомъ, всѣмъ почитателямъ великаго поэта. Публикуя это замѣчательное письмо и говоря о Зубковѣ и его привлеченіи къ дѣлу декабристовъ, А. Ѳ. Кони писалъ: „Существуютъ записки Зубкова на французскомъ языкѣ, съ рисунками перомъ и карандашомъ, къ сожалѣнію, до сихъ поръ не напечатанныя. Онѣ исполнены историческаго и бытового интереса. Пріемы допроса декабристовъ, условія ихъ содержанія, личности членовъ Слѣдственной Коммиссіи охарактеризованы въ нихъ очень мѣтко, переплетаясь съ чертами изъ общественной жизни того времени“.... Печатая ниже эти записки, мы предпосылаемъ имъ очеркъ жизни ихъ автора, насколько удалось обрисовать его по печатнымъ и другимъ источникамъ. Возможностью обнародовать записки мы обязаны просвѣщенному вниманію члена

91

Коммиссіи по изданію сочиненій Пушкина и Секретаря Пушкинскаго Лицейскаго Общества — Павла Евгеньевича Рейнбота, который получилъ ихъ отъ камергера В. В. Евреинова, родного внука В. П. Зубкова (по матери своей — Ольгѣ Васильевнѣ); считаемъ своимъ долгомъ выразить здѣсь нашу искреннюю признательность В. В. Евреинову и П. Е. Рейнботу за разрѣшеніе опубликовать эти любопытныя Записки.

Отецъ Василія Петровича Зубкова — Петръ Абрамовичъ1) — родился 14-го іюня 1762 года; 17-ти лѣтъ онъ поступилъ въ военную службу, находился адъютантомъ въ штабѣ генералъ-поручика А. Ѳ. Уварова и въ 1790 г., 8-го марта, вышелъ въ отставку секундъ-маіоромъ; 20-ти лѣтъ отъ роду онъ женился, въ 1782 г., на 13-ти лѣтней дѣвушкѣ — Марьѣ Михайловнѣ Шапошниковой, отъ которой имѣлъ двухъ сыновей: Петра, бывшаго впослѣдствіи въ военной службѣ, и Абрама, также сперва военнаго (до 1816 г.), а затѣмъ служившаго (1834) по выборамъ дворянства депутатомъ Дмитровскаго уѣзда2). Потерявъ жену, скончавшуюся 14-го мая 1796 года, Петръ Абрамовичъ женился вторично — на Натальѣ Петровнѣ Евреиновой (род. 16-го апрѣля 1775 † 5-го іюня 1845), внучкѣ того Якова Матвѣевича Евреинова, который при Петрѣ Великомъ былъ Русскимъ консуломъ въ Кадиксѣ, а затѣмъ — Президентомъ Коммерцъ-Коллегіи и умеръ 24-го октября 1772 года. Отъ этого брака и родился въ Москвѣ 14-го мая 1799 года Василій Петровичъ Зубковъ3). Отца своего онъ лишился въ раннемъ дѣтствѣ (Петръ Абрамовичъ умеръ въ Москвѣ 4-го января 1804 г.) и остался, вмѣстѣ съ братомъ, подъ опекой своей матери, ея брата — Дмитрія Петровича Евреинова и дяди своего — бригадира Ивана Алексѣевича Булгакова, который былъ женатъ на сестрѣ его отца — Аннѣ Абрамовнѣ Зубковой (ум. 2-го декабря 1846 г.).

92

Восьмилѣтнимъ мальчикомъ Василій Петровичъ уже записанъ былъ въ службу — ученикомъ въ Архитектурную школу Экспедиціи Московскаго Кремлевскаго строенія (27-го мая 1807 г.) и хотя, вѣроятно, обязанностей никакихъ не несъ, а учился дома, тѣмъ не менѣе, получилъ, 22-го марта 1809 г., тоесть, на десятомъ году, званіе канцеляриста, а 20-го февраля 1811 года — чинъ коллежскаго регистратора, послѣ чего, къ новому 1815 году произведенъ былъ въ губернскіе секретари. Несмотря на такое „блестящее“ начало служебной карьеры, о которой, конечно, заботились его опекуны, Зубковъ 22-го декабря 1815 г. уволился отъ службы въ Экспедиціи и 29-го декабря поступилъ въ только что открытое, но уже извѣстное и модное Московское Учебное заведеніе для колонновожатыхъ, основанное Н. Н. Муравьевымъ. Василій Петровичъ вошелъ въ число слушателей второго курса этого Училища. 26-го ноября 1817 г. онъ былъ произведенъ, по экзамену, въ прапорщики свиты Его Величества по квартирмейстерской части, при чемъ вмѣстѣ съ нимъ были выпущены, между прочимъ: извѣстный писатель и археологъ А. Ѳ. Вельтманъ, П. А. Тучковъ — впослѣдствіи Московскій генералъ-губернаторъ — и другія лица, съ которыми Зубковъ и впослѣдствіи поддерживалъ дружескія отношенія1). Сохранилось показаніе Зубкова, данное имъ въ 1826 г., что въ 1817 (или 1818) году ему было предлагаемо (кн. Ѳед. Петр. Шаховскимъ) вступить въ тайное литературное общество, коего названіе ему неизвѣстно, но у коего былъ писанный уставъ. „Цѣль его, говоритъ онъ, кажется, заключалась единственно въ распространеніи общеполезныхъ познаній между членами и въ денежныхъ пособіяхъ бѣднымъ членамъ, а средство состояло въ переводахъ на Русскій языкъ лучшихъ иностранныхъ книгъ и нѣкоторыхъ денежныхъ пожертвованіяхъ“; но Зубковъ, какъ показалъ онъ на допросѣ, въ это общество не вступилъ2).

Получивъ, въ сентябрѣ 1819 г., чинъ подпоручика, Василій Петровичъ 11-го декабря того-же года вышелъ изъ службы

93

по квартирмейстерской части1) и около двухъ лѣтъ провелъ въ отставкѣ, воспользовавшись этимъ временемъ, между прочимъ, для поѣздки за-границу. О путешествіи этомъ намъ ничего неизвѣстно, кромѣ того, что въ январѣ 1821 года онъ былъ въ Парижѣ2) и что вернулся оттуда, „прельщенный французскимъ судопроизводствомъ и краснорѣчивыми выраженіями нѣкоторыхъ депутатовъ“3), которыхъ онъ слушалъ въ Камерѣ; что онъ ознакомился съ судомъ присяжныхъ, о которомъ тогда въ Россіи еще и говорить запрещалось, и что за границей и по возвращеніи оттуда онъ увлекался изученіемъ сочиненій Делольма, Сея, Сисмонди и другихъ политическихъ писателей. Въ 1820 или 1821 г. онъ въ Петербургѣ вступилъ членомъ въ масонскую ложу „Соединенныхъ Славянъ“, „цѣль ея, по словамъ Зубкова, была благотворительность и усовершеніе нравственности, а средства къ достиженію сей цѣли — произвольныя денежныя пожертвованія и чтеніе въ ложѣ поучительныхъ нравственныхъ рѣчей“; изъ ложи этой, въ которой онъ, по собственнымъ словамъ, дошелъ до высокихъ степеней, онъ вышелъ въ 1822 году, когда всѣ масонскія братства были закрыты по распоряженію правительства.

Возвратившись на родину съ запасомъ новыхъ и живыхъ впечатлѣній, Зубковъ не могъ равнодушно, какъ прежде, смотрѣть на окружающую его дѣйствительность: сравненіе видѣннаго имъ на Западѣ съ отечественными порядками производилось невольно и волновало молодого человѣка. Необходимость найти себѣ единомышленниковъ заставляла его искать подходящихъ знакомствъ и пріобрѣтать друзей среди представителей мыслящей молодежи. Еще въ 1820 году онъ познакомился съ Сергѣемъ Николаевичемъ Кашкинымъ, толъко-что бросившимъ службу въ л.-гв. Павловскомъ полку, гдѣ онъ служилъ и жилъ со своимъ двоюроднымъ братомъ — кн. Е. П. Оболенскимъ (декабристомъ); знакомство это вскорѣ перешло въ тѣсное дружество на почвѣ общихъ умственныхъ интересовъ. По возвращеніи изъ-за границы, Зубковъ въ 1822 году

94

познакомился и сдружился съ Павломъ Ивановичемъ Колошинымъ, который, какъ и старшій братъ его Петръ Ивановичъ (съ августа 1817 года бывшій преподавателемъ въ Муравьевской Школѣ колонновожатыхъ), былъ членомъ Союза Благоденствія; сошелся онъ съ Борисомъ Карловичемъ Данзасомъ, незадолго передъ тѣмъ (26-го апрѣля 1821 г.) назначеннымъ чиновникомъ особыхъ порученій къ Московскому Военному Генералъ-Губернатору князю Д. В. Голицыну, а въ ноябрѣ 1822 г. опредѣлившимся въ совѣтники Московскаго Губернскаго Правленія; наконецъ, съ Иваномъ Ивановичемъ Пущинымъ, другомъ Пушкина, недавно лишь промѣнявшимъ мундиръ гвардейскаго артиллериста на скромную должность жреца Ѳемиды сперва въ роли члена С.-Петербургской Уголовной Палаты, а затѣмъ — судьи 1-го Департамента Московскаго Надворнаго Суда, въ который вскорѣ (3-го ноября 1824 г.) поступилъ засѣдателемъ С. Н. Кашкинъ. Зубкову рекомендовали Пущина, „какъ веселаго, благороднаго, добраго и честнаго человѣка“, — и онъ не замедлилъ съ нимъ сойтись, ведя съ нимъ бесѣды на общественныя темы. „Отъ Пущина я слыхалъ,“ говорилъ Зубковъ въ своемъ показаніи Коммиссіи, много жалобъ на уголовное судопроизводство; онъ говаривалъ о томъ, что хорошо-бы, еслибъ крестьяне были свободны“1). Къ этому кружку друзей вскорѣ присоединились: Александръ Павловичъ Бакунинъ, Владиміръ Петровичъ Пальчиковъ, — оба состоявшіе при Московскомъ Генералъ-Губернаторѣ, Иванъ Николаевичъ Горсткинъ, совѣтникъ Московскаго Губернскаго Правленія, и князь Петръ Дмитріевичъ Черкасскій, служившій также при князѣ Д. В. Голицынѣ.

Самъ Зубковъ, по возвращеніи изъ-за границы причислившійся къ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ (27-го сентября 1821 г.), а затѣмъ (28-го іюля 1822 г.) — къ Московскому ея Архиву, 22-го марта 1823 г. былъ „отряженъ“ къ Московскому Генералъ-Губернатору кн. Д. В. Голицыну, при которомъ, какъ мы видѣли, служила большая часть его пріятелей. Выборъ послѣдней службы нельзя приписать простому случаю; извѣстно, какими побужденіями руководствовался Пущинъ, переходя на невидныя должности члена Уголовной Палаты и судьи Надворнаго Суда, и какъ удивлялись его поступку представители и представительницы

95

Петербургскаго и Московскаго большого „свѣта“, къ которому принадлежалъ Пущинъ: въ дѣйстіяхъ кружка друзей замѣтна общая идея, общее желаніе своимъ личнымъ примѣромъ и образомъ дѣйствій споспѣшествовать, съ одной стороны, торжеству правосудія, а съ другой — препятствовать проявленію мрачныхъ сторонъ современнаго имъ чиновничества, въ этомъ состояла ихъ программа (входившая въ программу активной борьбы декабристовъ) и, само собою разумѣется, она могла казаться подозрительною представителямъ старыхъ порядковъ. Вскорѣ Зубковъ получилъ еще большую возможность проводить въ жизнь идеи, одушевлявшія его и его друзей: 6-го августа 1824 г. онъ былъ назначенъ совѣтникомъ во 2-й Департаментъ Московской Палаты Гражданскаго Суда, когда мѣсто это очистилось за уходомъ съ него Павла Ивановича Колошина.

Въ 1825 году, по предложенію Зубкова, кружокъ друзей заказалъ художнику общую группу, которую они и налитографировали въ небольшомъ числѣ экземпляровъ. На ней были, сдѣланные Д. М. Соболевскимъ, портреты: самого Зубкова, И. И. Пущина, П. И. Колошина, А. П. Бакунина, Б. К. Данзаса, И. Н. Горсткина и князя П. Д. Черкасскаго1). Когда нѣкоторые изъ членовъ этого дружескаго общества были арестованы и увезены въ Петербургъ, въ Москвѣ вспомнили про эту группу и, припомнивъ „подозрительное“ поведеніе пріятелей въ служебныхъ дѣйствіяхъ, стали разсказывать о нихъ разныя небылицы2). Такъ, типичный представитель сплетницы-Москвы, А. Я. Булгаковъ, въ письмѣ къ брату Констанину отъ 22-го декабря 1825 г., сообщалъ по поводу событій 14-го декабря: „Отсюда попался тоже къ негодяямъ Петербургскимъ

96

молодой Пущинъ, служащій при князѣ [Д. В. Голицынѣ], коего увѣрили, что отецъ его боленъ при смерти, а потому князь и не могъ ему отказать ѣхать въ Петербургъ. За дѣломъ поѣхалъ! У этого Пущина есть здѣсь пріятели. Они составили такъ называемое братство Семиугольной Звѣзды, — глупости, кои теперь всѣхъ ихъ могутъ компрометтировать. Тутъ Данзасъ, Колошинъ, князь Черкасскій, Кашкинъ, Зубковъ, Пущинъ, — не помню седьмого. Эти молодцы всѣ занимаютъ здѣсь мѣста при князѣ, коего могутъ компрометтировать“1).

Несмотря, однако, на тѣсную связь между собою названныхъ лицъ, въ числѣ коихъ былъ такой убѣжденный и ревностный членъ тайнаго общества, какъ И. И. Пущинъ, союзъ ихъ не имѣлъ никакой узко-политической подкладки и цѣлей. Быть можетъ Пущинъ и попытался бы впослѣдствіи привлечь своихъ сослуживцевъ и друзей въ составъ тайнаго общества, но, въ моментъ своего ареста, ни Зубковъ, ни другіе его пріятели не были посвящены въ ближайшія намѣренія и задачи декабристовъ. Тѣмъ не менѣе, 9-го января 1826 г. Зубковъ былъ арестованъ, былъ отправленъ, на фельдъегерскихъ лошадяхъ, въ Петербургъ и посаженъ въ Петропавловскую крѣпость, гдѣ провелъ 12 дней въ томительномъ одиночномъ заключеніи, о которомъ такъ подробно разсказываетъ въ печатаемыхъ ниже Запискахъ.

Изъ дѣлъ Слѣдственной о декабристахъ Коммиссіи, хранящихся въ Государственномъ Архивѣ, видно, что поводомъ къ арестованію Зубкова послужили слова барона В. И. Штейнгеля, который въ первомъ показаніи своемъ написалъ, что зналъ о близкихъ сношеніяхъ въ Москвѣ Пущина съ Зубковымъ, Данзасомъ и Пав. И. Колошинымъ (у коего жилъ тогда Пущинъ). Кромѣ того, уже послѣ ареста Зубкова, въ пользу его прикосновенности къ дѣлу, могли служить, въ глазахъ Коммиссіи, указанія С. Н. Кашкина, Петра А. Муханова и князя Е. П. Оболенскаго, — указанія столь-же неопредѣленныя, какъ и слова барона Штейнгеля. Кашкинъ, отвѣчая на запросъ Коммиссіи по поводу письма И. И. Пущина къ С. М. Семенову, полученнаго послѣднимъ въ Москвѣ, писалъ 24-го января: „Г. Семеновъ не показывалъ мнѣ письма г. Пущина, но

97

говорилъ о содержаніи 16-го декабря, по вечеру, между тѣмъ какъ я по утру, бывъ на Дворянскихъ выборахъ, слышалъ объ ужасномъ происшествіи [бунтѣ]. Онъ говорилъ въ домѣ Совѣтника Гражданской Палаты г. Зубкова, въ присутствіи хозяина. Осмѣлюсь просить покорнѣйше, чтобы мои слова не навлекли непріятности г. Зубкову, о которомъ, зная его весьма коротко, я совершенно убѣжденъ, что онъ никогда къ обществу не принадлежалъ. Притомъ же, онъ одержимъ болѣзнію“1). П. А. Мухановъ сказалъ еще менѣе, выразившись, что о принадлежности Зубкова къ Обществу онъ заключилъ лишь изъ факта его арестованія въ Москвѣ.2) Кн. Е. П. Оболенскій, приводя весьма длинный списокъ лицъ, прикосновенныхъ, въ большей или меньшей степени, къ Обществу, писалъ противъ именъ Пав. Ив. Колошина, Ив. Ник. Горсткина и Зубкова: „Всѣ сіи члены женаты, а потому принадлежатъ къ Обществу единственно по прежнимъ связямъ. Кругъ ихъ дѣйствій вообще былъ: распространеніе просвѣщенія введеніемъ школъ въ деревняхъ, улучшеніе состоянія крестьянъ, частное освобожденіе оныхъ по возможности, постепенное взиманіе доходовъ не съ лицъ, но съ земли и уменьшеніе дворовыхъ людей.“3)

Подобныя первымъ тремъ неопредѣленныя указанія, конечно, не могли дать Коммиссіи достаточныхъ поводовъ къ осужденію Зубкова, и она уже 14-го января постановила просить о его освобожденіи, но Императоръ написалъ на докладѣ „повременить“ и только послѣ вторичнаго доклада, 20-го января постановилъ: „выпустить съ аттестатомъ“. Послѣдній, однако, окончательно былъ врученъ Зубкову лишь послѣ того, какъ было заслушано и обсуждено въ Коммиссіи приведенное выше показаніе князя Оболенскаго, изъ-за котораго Зубковъ, наканунѣ выпущенный изъ крѣпости, едва не былъ посаженъ въ нее вторично. Снабженный аттестатомъ, онъ, однако, попалъ въ находившійся всегда подъ руками императора Николая I, составленный въ 1827 году, „Алфавитъ членамъ бывшихъ злоумышленныхъ тайныхъ Обществъ и лицамъ, прикосновеннымъ къ дѣлу, произведенному Высоч. учрежденною 17-го декабря

98

1825 г. Слѣдственною Коммиссіею“1). Въ Алфавитѣ этомъ Императоръ Николай наводилъ справки всякій разъ, какъ ему попадалась по какому-нибудь случаю знакомая по дѣлу о декабристахъ ненавистная фамилія. О Зубковѣ здѣсь, на страницахъ 257—258-й, читается слѣдующее: „Былъ взятъ по показанію Штейнгеля, что имѣлъ частыя сношенія съ Пущинымъ и другими членами. Но по изслѣдованію Коммиссіи оказался не принадлежавшимъ къ Обществу и не знавшимъ о существованіи онаго. — Содержался въ крѣпости съ 12-го января. По Высочайшему повелѣнію въ слѣдствіе доклада Коммиссіи 20-го января освобожденъ съ аттестатомъ.“

Показанія Зубкова, приведенныя имъ въ своихъ „Запискахъ“, почти дословно сходятся съ подлинными документами, находящимися въ дѣлѣ его въ Государственномъ Архивѣ. Въ нихъ онъ даетъ тѣ-же указанія на предложеніе, сдѣланное кн. Ѳедоромъ Шаховскимъ въ 1817 или 1818 г., — вступить въ литературно-благотворительное общество, на участіе въ Масонскихъ ложахъ, на знакомства съ инкриминированными лицами. Въ первомъ письменномъ показаніи онъ говоритъ, однако, еще, что „слыхалъ о какомъ-то обществѣ Зеленой Лампы“, но не помнитъ, отъ кого2). Это, несомнѣнно, было именно то общество, которое извѣстно по участію въ немъ Пушкина3).

Изъ друзей Зубкова только одинъ Пущинъ, какъ настоящій членъ Общества, пострадалъ тяжко; другіе отдѣлались значительно легче: Кашкинъ поплатился высылкою въ Архангельскъ, Горсткинъ — въ Вятку, Колошинъ — въ деревню

99

съ запрещеніемъ вступать въ службу, Данзасъ высидѣлъ мѣсяцъ на гауптвахтѣ; остальные не попали даже въ „Алфавитъ“, т. е. даже вовсе не привлекались къ слѣдствію.

Тягость заключенія въ крѣпости усугублялась для Зубкова еще тѣмъ обстоятельствомъ, что въ это время онъ имѣлъ уже свою семью: въ 1823 г. онъ женился на Аннѣ Ѳедоровнѣ Пушкиной.

Анна Ѳедоровна была третьею изъ четырехъ дочерей Ѳедора Алексѣевича Пушкина отъ брака его съ княжною Марьей Ивановной Оболенской и родилась 25-го іюля 1803 г. Она лишилась отца въ раннемъ дѣтствѣ; Ѳедоръ Алексѣевичъ (родной дядя извѣстнаго остряка и театрала Алексѣя Михайловича Пушкина) служилъ въ молодости въ военной службѣ, въ 1800 г. былъ Калужскимъ вице-губернаторомъ, затѣмъ въ 1801—1803 г., въ чинѣ д. с. совѣтника, былъ губернаторомъ въ Воронежѣ и, выйдя въ отставку, скончался 22-го ноября 1810 г., оставивъ женѣ очень скромное состояніе и пятерыхъ дѣтей, изъ коихъ сынъ Иванъ въ 1812 г. былъ принятъ въ Пажескій Корпусъ. Семья поселилась въ Москвѣ, около которой у нея было, въ Дмитровскомъ уѣздѣ, небольшое имѣніе — с. Семеновское. Жить съ подроставшими дочерьми Марьѣ Ивановнѣ было трудно: ей приходилось, что называется, „тянуться“, поддерживая тонъ высшаго общества, къ которому она съ семьей принадлежала; въ 1814 году она уже вывозила двухъ старшихъ дочерей — Екатерину и Елизавету. Такъ, 12-го января 1814 г. Марья Аполлоновна Волкова сообщала своей пріятельницѣ В. И. Ланской: „Нынѣшній годъ очень много начинающихъ выѣзжать въ свѣтъ: двѣ дѣвицы Алмазовы1), прелесть какія хорошенькія, Пушкина [Елизавета], младшая сестра нашей красавицы [Екатерины], княжна Оболенская, дочь князя Андрея“2)... Старшую дочь Марьѣ Ивановнѣ удалось скоро пристроить: Екатерина Ѳедоровна въ іюлѣ того-же года вышла за-мужъ за Петра Дмитріевича Евреинова, двоюроднаго, по матери, брата В. П. Зубкова. Объ этомъ бракѣ находятся любопытныя подробности въ письмахъ той-же М. А. Волковой. „Вчера“, пишетъ она 1-го августа

100

1814 г., „я ужинала у вдовы Авраама1) и вернулась домой въ ужасномъ негодованіи, до сихъ поръ не могу успокоиться. Тебѣ извѣстно, что маленькая Пушкина вышла за Евреинова. Пріѣхавъ сюда, я узнала, что этотъ провинціалъ никогда не бывалъ въ Москвѣ и явился сюда лишь три мѣсяца тому назадъ, по смерти стараго отца; слѣдовательно, человѣкъ онъ не свѣтскій, но, повидимому, порядочный. У него тридцать тысячъ годового дохода. Онъ два раза сватался за Пушкину, сперва она отказала, потомъ, вѣроятно, подумавъ о грустномъ своемъ положеніи, рѣшилась выдти за него съ цѣлью обезпечить всю свою семью, начиная со старухи-матери. Кажется, въ этомъ поступкѣ ничего не должно быть смѣшного, особенно, для близкихъ ея родственниковъ. Имъ извѣстно, въ какихъ она была тонкихъ обстоятельствахъ, значитъ, скорѣе слѣдуетъ пожалѣть о ней, а не поднимать ее на смѣхъ. Она пожертвовала собой, выйдя за человѣка менѣе ея образованнаго и который не можетъ быть ей парой. Между тѣмъ, представь себѣ, что жена Авраама и ея прекрасный сынокъ весь вечеръ трунили надъ бѣдной женщиной, осмѣивая ея мужа и всю его родню, пріѣзжавшую на свадьбу. Насмѣшкамъ конца не было. Ѳедоръ Голицынъ, который не прочь посмѣяться надъ ближнимъ, принялъ участіе въ шуткахъ, и они хохотали на всю гостинную надъ жалкимъ замужествомъ племянницы хозяйки дома, съ которой обращались, какъ съ дочерью, три мѣсяца тому назадъ. Одна Гагарина молчала. Меня все это возмущало. Старушка, вдова Авраама, настоящая ехидна. Вяземскій2) называетъ ее „Сицилійской отравительницей,“ потому, что находитъ у нея сходство съ восковой куклой, изображавшей эту женщину. Вяземскій отчасти правъ: если старуха физически не отравляетъ людей, за то рѣчи ея пропитаны такимъ ядомъ, который никого не щадитъ.“3) Черезъ нѣсколько писемъ она снова возвращается къ этому же эпизоду: „Мнѣ помнится,“ говоритъ она 29-го августа, что я писала тебѣ о свадьбѣ маленькой Пушкиной,

101

которая выходитъ за молодого Евреинова, пріѣхавшаго сюда въ маѣ. Въ Москвѣ его никто не знаетъ, потому что онъ живетъ въ провинціи. Онъ увидалъ Пушкину у обѣдни, черезъ нѣсколько дней по пріѣздѣ, влюбился въ нее сразу, нашелъ способъ познакомиться съ ея матерью, сдѣлалъ предложеніе и женился. Все это устроилось очень быстро: когда я ѣхала въ деревню1), еще не слышно было объ этой свадьбѣ, а черезъ мѣсяцъ объявили, что Пушкина выходитъ за-мужъ. Бѣдной дѣвочкѣ нельзя было быть слишкомъ разборчивой: семья ея была рада-радехонька, что нашелся богатый женихъ, который можетъ обезпечить ее и сестеръ. Этотъ молодой человѣкъ имѣетъ хорошее состояніе; но, какъ говорятъ, провинціалъ въ полномъ смыслѣ слова, что такъ потѣшаетъ вдову Пушкину и ея сынка, а по моему, слѣдуетъ пожалѣтъ о бѣдной дѣвочкѣ“2).

Со второй дочерью М. И. Пушкиной, Елизаветой, не обошлось такъ благополучно. Когда матери ея уже, кажется, не было въ живыхъ3), Елизавета Ѳедоровна, жившая у своей тетки, Маріи Сергѣевны Каръ, рожд. княжны Хованской, влюбилась въ крѣпостного ея человѣка Алексѣя Александровича Штурманова, который, обладая музыкальными способностями, нерѣдко аккомпанировалъ на клавесинахъ Елизаветѣ Ѳедоровнѣ; она бѣжала съ нимъ изъ дома тетки въ сентябрѣ 1816 г., обвѣнчалась и въ 1817 г. жила въ Калугѣ. Кн. П. А. Вяземскій принялъ участіе въ судьбѣ этой четы и, между прочимъ, черезъ А. И. Тургенева, продалъ для Петербургской сцены сдѣланный Алексѣемъ Михайловичемъ Пушкинымъ переводъ комедіи Реньяра „Игрокъ“4). Романическая исторія Штурмановыхъ надѣлала въ Москвѣ большого шума; Е. Ѳ. Евреинова звала къ себѣ сестру, обѣщая „забыть ея поступокъ, если она согласится оставить мужа, но она не поддается обѣщаніямъ лестнымъ, терпитъ нужду и клятвѣ сердца не измѣняетъ“5).

102

По смерти М. И. Пушкиной, двухъ младшихъ ея дочерей — Анну Ѳедоровну (р. 1803) и Софью Ѳедоровну (р. 1806) взяла къ себѣ на воспитаніе Екатерина Владиміровна Апраксина, жена извѣстнаго въ Москвѣ своимъ широкимъ и открытымъ образомъ жизни Степана Степановича Апраксина и родная сестра князя Д. В. Голицына, Московскаго военнаго генералъ-губернатора. Апраксина, у которой было двѣ дочери,1) и раньше брала къ себѣ въ домъ бѣдныхъ дѣвушекъ, которыхъ воспитывала и выдавала за-мужъ; сироты-Пушкины „были послѣднія изъ молодыхъ дѣвицъ, воспитывавшихся у Апраксиной.“2) Анна Ѳедоровна Пушкина, по словамъ Е. П. Яньковой, „была стройна и высока ростомъ, съ прекраснымъ греческимъ профилемъ и черными, какъ смоль, глазами и была очень умная и милая дѣвушка.“3) Съ будущей женой своей Зубковъ, безъ сомнѣнія, познакомился въ домѣ своего двоюроднаго брата Петра Дмитріевича Евреинова (ум. въ іюнѣ 1824 г.), за которымъ, какъ мы говорили, была старшая сестра ея — Екатерина Ѳедоровна. Въ концѣ 1822 года Василій Петровичъ былъ уже женихомъ Анны Ѳедоровны, которой къ этому времени только что исполнилось 19 лѣтъ. Сообщая о Московскихъ новостяхъ, А. Я. Булгаковъ писалъ

103

своему брату 18-го декабря 1822 г., что онъ былъ у Сонцова (дяди поэта Пушкина) и „видѣлъ тутъ двухъ невѣстъ: княжну Голицыну1) и Пушкину; обѣ живутъ у Катерины Владиміровны Апраксиной. Первая выходитъ за Ухтомскаго, а вторая, бѣдная очень дѣвушка, имѣла счастье понравиться молодому пригожему Зубкову, имѣющему 1500 душъ2); видно, было написано на небѣ; а Варенька Пушкина и многія другія сидятъ въ дѣвкахъ, оттого что слишкомъ разборчивы, и кончаютъ все старыми сенаторами“3).

Свадьба Зубковыхъ состоялась въ 1823 году; жизнь молодыхъ потекла спокойно;4) мужъ занятъ былъ службой, а досуги дѣлилъ между занятіями естественной исторіей, къ которой уже въ это время питалъ большую склонность, свѣтскими развлеченіями и бесѣдами въ кругу друзей на темы общественнаго характера, и только арестъ и послѣдовавшее за нимъ время томительнаго заключенія въ крѣпости выбили супруговъ изъ обыденной колеи. Вернувшись въ Москву оправданнымъ и чистымъ отъ подозрѣний въ неблагонамѣренности, Зубковъ, однако, скоро (14-го октября 1826 г.) вышелъ въ отставку изъ Гражданской Палаты, гдѣ прослужилъ два съ лишнимъ года.

Къ сентябрю — октябрю 1826 г. относится знакомство Зубкова съ Пушкинымъ, пріѣхавшимъ въ Москву изъ Михайловскаго по вызову императора Николая. Знакомство ихъ могло состояться у Веневитиновыхъ, у С. А. Соболевскаго, Погодина, Мухановыхъ, князя П. А. Вяземскаго, съ которыми былъ знакомъ Зубковъ, или, наконецъ, въ одной изъ великосвѣтскихъ гостиныхъ, куда въ это время такъ старались заманивать Пушкина, и гдѣ онъ охотно бывалъ, вырвавшись

104

изъ своего заточенія. Въ это же время и Пушкинъ сталъ бывать у Зубкова, къ которому его заранѣе располагала ихъ общая дружба съ Пущинымъ; здѣсь, по свидѣтельству, П. И. Бартенева, Пушкинъ „проводилъ безпрестанно время“1); онъ близко сошелся съ Зубковымъ, вскорѣ былъ съ нимъ уже „на ты“2) и въ домѣ его познакомился съ его свояченицей Софьей Ѳедоровной Пушкиной3). Знакомство Пушкина съ Софьей Ѳедоровной, произведшей на него такое сильное впечатлѣніе, состоялось между 8-мъ сентября и началомъ ноября: уже 9-го ноября, сообщая о своемъ скоромъ возвращеніи въ Москву, онъ писалъ князю Вяземскому: „Долго здѣсь не останусь. Въ Петербургъ не поѣду; буду у Васъ къ 1-му: она велѣла.“ Судя по письму Пушкина къ Зубкову, въ которомъ онъ пишетъ, говоря о Софьѣ Ѳедоровнѣ: „Я вижу разъ ее въ ложѣ, въ другой на балѣ, а въ третій сватаюсь“, можно судить о неимовѣрной быстротѣ, съ которою возрастало его чувство къ красавицѣ; эпизодъ со сватовствомъ Пушкина произошелъ, вѣроятно, незадолго до отъѣзда его изъ Москвы. Ко времени второго пріѣзда туда, во второй половинѣ декабря (есть указаніе, что 22-го декабря онъ, въ квартирѣ Зубкова, написалъ свои стансы: „Въ надеждѣ славы и добра“), нужно отнести окончательную неудачу Пушкина въ его сватовствѣ, на возможность которой Зубковъ, повидимому, указывалъ поэту въ недошедшихъ до насъ письмахъ своихъ (о нихъ упоминаетъ въ своемъ письмѣ Пушкинъ) и которую самъ поэтъ предчувствовалъ, говоря, въ письмѣ къ Соболевскому: „Твои догадки гадки, виды мои гладки“; и дѣйствительно, уже 8-го декабря,

105

какъ увидимъ ниже, по Москвѣ говорили объ имѣющей состояться свадьбѣ С. Ѳ. Пушкиной съ В. А. Панинымъ.

Весьма вѣроятно предположеніе А. Ѳ. Кони, что именно о С. Ѳ. Пушкиной говоритъ Пушкинъ въ стихотвореніи своемъ:

Зачѣмъ безвременную скуку
Зловѣщей (грустію) думою питать....

Тѣмъ болѣе вѣроятно это предположеніе, — вопреки утвержденію Анненкова, будто оно обращено къ Плещееву или Кюхельбекеру (который въ это время былъ уже въ ссылкѣ), — что листокъ съ этимъ стихотвореніемъ, помѣченный 1-мъ ноября 1826 года (передъ отъѣздомъ поэта изъ Москвы), сохранился именно въ бумагахъ В. П. Зубкова, которому принадлежалъ, и отъ котораго, черезъ С. П. Колошина (сына его пріятеля — П. И. Колошина), въ 1866 году перешелъ въ Чертковскую Библіотеку1).

Въ стихотвореніи этомъ поэтъ упрекаетъ себя въ малодушіи передъ „здовѣщею думой,“ которою онъ „питаетъ безвременную (т. е. преждевременную) скуку,“ ожидая „въ уныньѣ робкомъ“ „неизбѣжную разлуку,“ т. е. отъѣзда своего изъ Москвы. Очевидно, въ это время онъ еще имѣлъ надежды на благосклонность и взаимность покорившей его сердце дѣвушки.

Позволяемъ себѣ высказать предположеніе, что и въ стихотвореніи „Зимняя дорога,“ написанномъ, вѣроятно, по пути изъ Михайловскаго въ Москву въ серединѣ декабря 1826 г., поэтъ, подъ именемъ Нины, разумѣетъ С. Ѳ. Пушкину, о свиданіи съ которой не переставалъ мечтать въ Михайловскомъ:

Скучно, грустно... Завтра, Нина,
Завтра, къ милой возвратясь,
Я забудусь у камина,
Загляжусь, не наглядясь.
Звучно стрѣлка часовая
Мѣрно кругъ свой совершитъ
И, докучныхъ удаляя,
Полночь насъ не разлучитъ.
                          —

106

Грустно, Нина; путь мой скученъ,
Дремля, смолкнулъ мой ямщикъ,
Колокольчикъ однозвученъ,
Отуманенъ лунный ликъ...

Здѣсь, подъ поэтической дымкой, ясно проглядываетъ субъективное чувство поэта; настроеніе его, какъ нельзя больше, подходитъ къ обстоятельствамъ мѣста и времени, въ которыхъ онъ тогда находился. Онъ мечтаетъ о свиданіи съ любимой дѣвушкой, къ которой ѣдетъ и которую „завтра“ увидитъ въ кругу „докучныхъ“ (для него) поклонниковъ (среди нихъ, вѣроятно, и Панина); онъ надѣется поговорить съ ней наединѣ, когда разъѣдутся гости, а до тѣхъ поръ будетъ, „забывшись у камина,“ смотрѣть на нее, „не наглядясь.“

Кто-же такая была С. Ѳ. Пушкина, внушившая поэту такое живое, горячее чувство? Къ сожалѣнію, мы знаемъ о ней очень немного. Она родилась 21-го апрѣля 1806 года и рано потеряла отца. По смерти матери, т. е., приблизительно, въ 1816—1817 г., ее, какъ и старшую сестру Анну (Зубкову), пріютила у себя Е. В. Апраксина, и въ ея великосвѣтскомъ домѣ она получила свое воспитаніе, также великосвѣтское. Про наружность ея мы знаемъ1), что она „была маленькая и субтильная блондинка, точно саксонская куколка, была прехорошенькая, преживая и превеселая, и хоть не имѣла ни той поступи, ни осанки, какъ ея сестра....., но личикомъ была кажется, еще милѣе“.

Въ „Сынѣ Отечества“ за 1825 годъ (ч. 104, № 22, стр. 197— 207) мы нашли описаніе „Праздника въ селѣ Городнѣ,“ бывшаго 26-го августа въ имѣніи матери Московскаго Генералъ-Губернатора, статсъ-дамы княгини Нат. Петр. Голицыной (извѣстной „Princesse Moustache“), въ 7-ми верстахъ отъ Калуги. Здѣсь, въ числѣ прочихъ свѣтскихъ барышень и кавалеровъ, принимала активное участіе и Софья Ѳедоровна, привезенная на праздникъ своею воспитательницею, Е. В. Апраксиной, дочерью „Princesse Moustache,“ и исполнившая передъ многочисленнымъ обществомъ гостей нѣсколько французскихъ и русскихъ куплетовъ, написанныхъ ad hoc Ѳ. Ѳ. Кокошкинымъ,

107

А. И. Писаревымъ и М. М. Карніолинымъ-Пинскимъ. Этотъ праздникъ живо рисуетъ намъ ту среду, въ которой вращалась въ это время С. Ѳ. Пушкина: это былъ высшій кругъ Московскаго свѣтскаго общества, въ которомъ Пушкина блистала своей красотой; такъ, Е. А. Сабанѣева въ своихъ „Воспоминаніяхъ“1) называетъ „Софи Пушкину“ въ числѣ первыхъ Московскихъ красавицъ середины 1820-хъ годовъ.

Къ предложенію поэта и его восторженному поклоненію Софья Ѳедоровна отнеслась, повидимому, равнодушно, да, по свойству своего „преживого и превеселаго нрава“, она врядъ-ли и могла серьезно отнестись къ чувству Пушкина, и въ ея къ нему отношеніи было простое кокетство (ср. фразу Пушкина: „Она велѣла“). Поэтому она и отдала предпочтеніе Валеріану Александровичу Панину. 8-го декабря 1826 г. Наталья Александровна Муханова писала сыну своему Александру Алексѣевичу: „Новости здѣшнія — интересныя свадьбы Офросимова Андрея на Катеринѣ Корсаковой2) и малютки Панина на крошкѣ Пушкиной“3), — слѣдовательно, свадьба ихъ состоялась въ самомъ началѣ 1827 года.

Такъ окончился эпизодъ сватовства поэта, доселѣ мало извѣстный и освѣтившійся такъ ярко благодаря найденному А. Ѳ. Кони письму Пушкина къ Зубкову. Впрочемъ, это увлеченіе его было сильно, но не глубоко: извѣстно, что, почти одновременно, онъ увлекался, въ Москвѣ же, сперва Е. А. Тимашевой, а затѣмъ сестрами Ек. Ник. и Ел. Ник. Киселевыми. Между тѣмъ, слухъ о сватовствѣ Пушкина разнесся и дошелъ до его друзей: такъ, напр., Дельвигъ, писалъ ему въ серединѣ января 1827 г.: „Ты, слышу, хочешь жениться; благословляю, только привози сюда жену познакомиться съ моею.“

Что касается четы Паниныхъ, то намъ ничего почти неизвѣстно о дальнѣйшей ихъ жизни, кромѣ того, что въ 1847 г. Валеріанъ Александровичъ былъ.... смотрителемъ Московскаго Вдовьяго Дома; затѣмъ онъ состоялъ казначеемъ Россійскаго

108

Общества Любителей Садоводства и скончался въ Москвѣ 8-го декабря 1880 г., на 78 году жизни (род. 27-го мая 1803 г.); Софья Ѳедоровна скончалась раньше его — 27-го января 1862 г.; погребены они оба въ Московскомъ Новодѣвичьемъ монастырѣ.

_______

Возвратимся теперь къ В. П. Зубкову. Выйдя въ отставку, какъ мы сказали, въ 1826 году, онъ провелъ не у дѣлъ 2½ года и только 6-го мая 1829 г. снова началъ служить, будучи назначенъ, по представленію князя Д. В. Голицына, совѣтникомъ во временную экспедицію 2-го Департамента Московской Палаты Уголовнаго Суда, учрежденную для производства дѣла о преданныхъ, по Высочайшему повелѣнію, суду Палаты разныхъ чиновникахъ Удѣльнаго и другихъ вѣдомствъ за злоупотребленія по удѣльнымъ имѣніямъ. Дѣло это заключало въ себѣ до 12000 листовъ и состояло изъ двухъ слѣдствій, при чемъ подсудимыхъ и прикосновенныхъ къ дѣлу о злоупотребленіяхъ было болѣе тысячи человѣкъ. Выборъ Зубкова совѣтникомъ во временную экспедицію, учрежденную Комитетомъ Министровъ спеціально для разсмотрѣнія этого гигантскаго дѣла, по ходатайству князя Голицына, показываетъ, что послѣдній, зная Зубкова по прежней службѣ его въ качествѣ чиновника особыхъ порученій, цѣнилъ его способности и служебную опытность1) и вообще продолжалъ относиться къ нему доброжелательно и съ довѣріемъ; Зубковъ бывалъ въ домѣ своего начальника, гдѣ въ 1830 г., 2-го января, на балѣ-маскарадѣ игралъ duc’a D’Elmar’a2); къ тому же году относятся нѣсколько упоминаній имени Зубкова: такъ, въ мартѣ, въ письмѣ изъ Москвы къ князю Вяземскому, Пушкинъ писалъ: „Наше житье-бытье сносно. Дядя живъ, Дмитріевъ очень милъ. Зубковъ — членъ Клуба“3); въ августѣ говоритъ о свиданіи

109

съ нимъ М. П. Погодинъ, которому Зубковъ сообщалъ о пребываніи за-границей княгини З. А. Волконской1), а въ сентябрѣ князь П. А. Вяземскій отмѣтилъ въ своей Записной книжкѣ, что, въ пріѣздъ свой въ Москву, онъ встрѣтилъ у Яра А. В. Веневитинова и Зубкова2); все это даетъ указанія на образъ жизни и кругъ знакомствъ Василія Петровича въ это время.

Появленіе въ 1830 году въ Москвѣ холеры открыло Зубкову новое поприще дѣятельности: съ 24-го сентября по 2-е ноября 1830 г. онъ былъ помощникомъ начальствовавшаго надъ Якиманскою частью сенатора Брозина и завѣдывалъ 2-мъ и 3-мъ ея кварталами, а 2-го ноября былъ назначенъ начальствующимъ надъ Ордынскою холерною больницей и энергично велъ борьбу противъ болѣзни до 19-го ноября 1831 г. По словамъ Погодина, принимавшаго горячее участіе въ дѣятельности холернаго комитета и находившаго, что другія, призванные на борьбу съ болѣзнью лица мало и плохо работали, „Зубковъ отличался въ Якиманской Больницѣ,“ онъ даже „завелъ особливую больницу въ части Якиманской“3). Не довольствуясь практическою дѣятельностью, Зубковъ написалъ и издалъ книжку, касающуюся болѣзни, съ которой онъ боролся, а именно — „О незаразительности холеры. Наблюденія, сдѣланныя въ Москвѣ Васильемъ Зубковымъ“ (М., въ тип. А. Семена, 1831, 8°), съ гравированнымъ планомъ Якиманской части, бывшей въ его завѣдываніи. Въ книжкѣ этой, имѣющей 52 страницы и помѣченной, въ концѣ, 6-мъ января 1831 г., Зубковъ говоритъ о своихъ трудахъ по уходѣ за больными: онъ ежедневно посѣщалъ, одинъ или со своими сотрудниками —

110

своякомъ В. А. Панинымъ и Пассекомъ1) — Якиманскую больницу и частныя квартиры обывателей этого бѣднаго и грязнаго квартала Москвы, не жалѣя себя и не боясь заразить себя и свою семью. Наблюденія надъ больными вскорѣ укрѣпили въ Зубковѣ убѣжденіе, шедшее въ разрѣзъ съ господствовавшимъ въ то время мнѣніемъ, что холера не прилипчива и что она не есть болѣзнь „міазматическая.“ Онъ, на основаніи своего личнаго опыта, пришелъ къ заключенію, что заболѣваніе холерой не является результатомъ одного повѣтрія, что она не передается по воздуху; полемизируя съ штабъ-лѣкаремъ Соломономъ, по поводу изданной имъ книги „Замѣчанія о холерѣ, поразившей Астрахань въ іюлѣ 1830 г.“ онъ старается доказать, что болѣзнь эта принадлежитъ къ числу происходящихъ отъ особеннаго состоянія атмосферы, — „отъ измѣненія медицинскихъ свойствъ ея.“ Въ заключеніе онъ совѣтуетъ, въ видѣ предохранительныхъ во время эпидеміи мѣръ, „вести образъ жизни здоровый, остерегаться отъ всякаго излишества и сохранять нравственное спокойствіе, которое во всякое время способствуетъ къ поддержанію тѣлесныхъ силъ.“ Съ другой стороны, причины заболѣванія онъ видитъ въ негигіенической обстановкѣ, излишествахъ въ пищѣ и въ ея недоброкачественности, въ отсутствіи теплой и сухой одежды, пьянствѣ, простудѣ и т. под. Какъ видимъ, Зубковъ въ этомъ отношеніи пришелъ къ выводамъ, очень близкимъ къ тѣмъ, къ которымъ пришла и современная намъ наука на основаніи неизвѣстной еще въ тѣ времена бактеріологіи.

Въ 1831—1832 гг. Зубковъ выполнилъ нѣсколько служебныхъ коммандировокъ, въ 1834 г. былъ назначенъ и. д. совѣтника во 2-мъ Департаментѣ Московской Палаты Уголовнаго

111

Суда, въ концѣ октября 1835 г. былъ переведенъ, совѣтникомъ-же, въ 1-й Департаментъ, а съ 16-го декабря 1837 по 26-е мая 1838 г. состоялъ товарищемъ предсѣдателя той-же Палаты. Живя все время въ Москвѣ, Зубковъ продолжалъ вращаться въ томъ-же кружкѣ, что̀ и раньше. Онъ бывалъ у Погодина, князя П. А. Вяземскаго1), М. А. Дмитріева2); изъ прежнихъ своихъ друзей поддерживалъ отношенія съ Б. К. Данзасомъ3), А. П. Бакунинымъ и др., внимательно слѣдилъ за изящной и научной литературой4), а досуги свои, по-прежнему, посвящалъ естественнымъ наукамъ, которыми особенно сталъ увлекаться съ 1823 г. Еще въ 1824 году онъ вступилъ въ недавно передъ тѣмъ открытое Московское Общество Сельскаго хозяйства5), весьма дѣятельное въ ту пору, а затѣмъ былъ избранъ въ дѣйствительные члены состоявшаго при Университетѣ Императорскаго Московскаго Общества испытателей природы и принималъ участіе въ его трудахъ. Такъ, напр., въ отчетѣ о публичномъ ординарномъ засѣданіи этого Общества, происходившемъ 22-го декабря 1828 г., В. П. Зубковъ читалъ на французскомъ языкѣ описаніе новооткрытыхъ имъ Сибирскихъ насѣкомыхъ: новаго рода — Odontocnemia Ficheri и новыхъ видовъ — Blethisa Eschscholtzii, Cetonia Karelini и Saperda Quadripunctata6). Въ журналѣ этого Общества — „Bulletin de la Société Impériale des naturalistes de Moscou“ — Зубковъ напечаталъ четыре статьи по энтомологіи: въ 1829 г. — „Notice sur un nouveau genre et quelques nouvelles espèces de Coléoptères“ (о 17 видахъ)7) и „Catalogue des Coléoptères pris par Mr. Karélin dans les Steppes des Kirguises,

112

entre le Volga et l’Oural“1), въ 1833 г. — „Nouveaux Coléoptères récueillis en Turcménie“ (55 видовъ)2) и въ 1837 г. — „Description de quelques Coléoptères nouveaux“3). По словамъ П. И. Бартенева (который, кстати, называетъ Зубкова „замѣтнымъ лицомъ въ тогдашнемъ, т.-е. конца 1820-хъ гг., Московскомъ обществѣ“ и „человѣкомъ образованнымъ“), въ энтомологіи извѣстенъ даже жукъ его имени — „Carabus Zubkoffii“4).

Въ 1838 г. Зубковъ задумалъ перемѣнить родъ службы: онъ опредѣлился директоромъ Ярославскаго Демидовскаго Лицея и директоромъ училищъ всей Ярославской губерніи, но въ должности этой пробылъ всего полъ-года — съ 7-го іюля по 15-е декабря5), послѣ чего, 27-го іюня 1839 г., назначенъ былъ за оберъ-прокурорскій столъ во 2-е отдѣленіе 6-го (уголовнаго) Департамента Сената, въ Москвѣ, а 28-го апрѣля 1842 г. перешелъ, въ томъ же званіи, въ 8-й Департаментъ, при чемъ нѣсколько разъ, въ 1841—1844 гг., исправлялъ должность оберъ-прокурора въ 6-мъ и 7-мъ (гражданскихъ) Департаментахъ Сената. Произведенный въ д. с. совѣтники (3-го іюля 1843 г.), Зубковъ 8-го іюля 1845 г. былъ опредѣленъ оберъ-прокуроромъ 8-го Департамента, а 1-го марта 1850 г. — назначенъ на то-же мѣсто въ Общее Собраніе Московскихъ Департаментовъ Сената, гдѣ уже раньше работалъ за болѣзнью оберъ-прокурора М. А. Дмитріева — литератора и стараго своего знакомца. Ко времени службы Зубкова въ Московскомъ Сенатѣ относятся любопытныя воспоминанія о немъ К. П. Побѣдоносцева, прослужившаго въ 8-мъ Департаментѣ около двухъ лѣтъ (въ 1846—1848 гг.) подъ начальствомъ

113

Василія Петровича; послѣдній тогда задался цѣлью освѣжить составъ своей Канцеляріи привлеченіемъ къ работѣ молодыхъ юристовъ, воспитавшихся „въ новомъ духѣ служебной правды“. „Главною мыслью В. П. Зубкова“, пишетъ г. Побѣдоносцевъ, „было обновленіе застарѣвшей въ приказномъ обычаѣ канцеляріи Департамента. Главную силу ея составляли старые оберъ-секретари, умные и опытные знатоки старыхъ указовъ и дѣлъ; но трудно было полагаться на честность пріемовъ ихъ практики. Однако, въ ихъ рукахъ находилась участь каждаго дѣла. Присутствіе состояло изъ сенаторовъ, заслуженныхъ генераловъ военной и гражданской службы, людей мало искусныхъ въ юридическихъ тонкостяхъ, и потому докладомъ канцеляріи почти всегда рѣшалось дѣло. Эту крѣпость В. П. Зубковъ задумалъ разбивать съ помощью новыхъ элементовъ.... Затѣмъ явились новобранцы изъ правовѣдовъ, и ими-то оберъ-прокуроръ началъ орудовать, не трогая съ мѣста никого изъ старыхъ опытныхъ дѣльцовъ. Выбирая способнѣйшихъ молодыхъ людей и подготовляя ихъ мало-по-малу къ секретарской должности, онъ обставлялъ ими старыхъ оберъ-секретарей, подъ своимъ руководствомъ; такъ что на докладѣ, за которымъ внимательно слѣдилъ оберъ-прокуроръ, молодой докладчикъ могъ всегда уравновѣшивать невѣрное внушеніе своего оберъ-секретаря. По той же системѣ, когда вызрѣвали подъ руководствомъ Зубкова оберъ-секретари изъ молодыхъ, онъ присоединилъ къ нимъ секретарей изъ старыхъ дѣльцовъ. Такъ, мало-по-малу перерабатывался составъ канцеляріи, безъ обидъ и потрясеній: старые дѣльцы доживали вѣкъ на мѣстахъ своихъ и нерѣдко служили своими совѣтами молодымъ, обращавшимся къ ихъ опытности въ дѣлахъ прежняго времени.... Служба Зубкова въ Москвѣ въ постоянномъ общеніи съ Московскимъ обществомъ и съ товариществомъ компаніи архивныхъ юношей (Пушкинымъ, Вяземскимъ, Одоевскимъ и пр.) дала ему способъ расширить и усовершить свое образованіе, такъ что въ 1840-хъ годахъ онъ считался въ Москвѣ однимъ изъ самыхъ просвѣщенныхъ людей между начальниками отдѣльныхъ вѣдомствъ. Общеніе съ такимъ человѣкомъ по службѣ не могло не быть благодѣтельно для развитія молодыхъ людей, начинавшихъ въ Сенатѣ свою служебную дѣятельность. Зная прекрасно французскій и нѣмецкій языки, Зубковъ слѣдилъ постоянно за литературой, много читалъ, и бесѣда его была всегда

114

пріятна и поучительна для молодежи. Домъ его, въ одномъ изъ переулковъ Смоленскаго рынка1), близко былъ знако̀мъ догдашнему обществу: здѣсь, на танцовальныхъ вечерахъ, можно было видѣть всѣхъ Московскихъ красавицъ того времени (двѣ дочери самого Зубкова, А. Бѣгичева, Юлія Давыдова, Лидія и Александра Ховрины, Лужина, Акинѳова, двѣ Поливановы)“. У Зубкова, пишетъ далѣе г. Побѣдоносцевъ, въ 1848—1849 гг. читали они газету „La Presse“ съ интересовавшими всѣхъ статьями Э. Жирардена; „у него-же.... увидѣли мы прославленныя сочиненія того времени, считавшіяся запрещенными, но возбуждавшія общій интересъ (Луи-Блана, Прудона, Фуррье, Ламартина, Исторію Жирондистовъ и пр.). Немногіе изъ этой молодой компаніи товарищей-правовѣдовъ остались въ живыхъ, но оставшіеся не могутъ не вспомнить съ благодарностью о В. П. Зубковѣ. Пишущій эти строки проводилъ немало пріятныхъ вечеровъ въ его кабинетѣ, гдѣ онъ разсказывалъ намъ много о дѣлахъ и людяхъ прежняго и новаго времени, показывалъ новыя полученныя имъ книги, объяснялъ чудеса микроскопа, стоявшаго всегда на рабочемъ столѣ его. Тутъ случалось встрѣчать у него нѣкоторыхъ его пріятелей, большею частью интересныхъ и умныхъ людей“2).

Въ 1851 году (2-го октября) В. П. Зубковъ былъ переведенъ оберъ-прокуроромъ въ 1-й Департаментъ Сената (на мѣсто своего пріятеля Б. К. Данзаса), въ Петербургъ, при чемъ ему поручены были въ завѣдываніе Сенатскіе: Архивъ, Типографія, Казначейство, Школа писарей Министерства Юстиціи, Канцелярія первыхъ трехъ Департаментовъ и Департамента Герольдіи и предсѣдательство въ Хозяйственномъ Комитетѣ при Сенатѣ; съ 1853 г. онъ завѣдывалъ дѣлами Общаго Собранія 4-го, 5-го и Межевого Департаментовъ и, награжденный въ 1854 г. орденомъ Владиміра 2-й степени, 8-го января 1855 г. былъ пожалованъ въ званіе сенатора, съ производствомъ въ тайные совѣтники и съ назначеніемъ къ присутствованію въ Департаментъ Герольдіи; однако, тяжкая болѣзнь заставила его просить объ отставкѣ, которую онъ и получилъ 19-го мая того-же 1855 года.

115

12-го апрѣля 1862 г. В. П. Зубковъ скончался въ Москвѣ, въ своемъ старомъ домѣ; погребенъ онъ въ Донскомъ Монастырѣ, рядомъ съ своими родителями и родственниками.

Т. Б. Сѣмечкина, дочь неоднократно упоминавшагося выше товарища Зубкова, Б. К. Данзаса, часто видѣвшая Василія Петровича въ послѣдніе годы его жизни у своего отца въ Петербургѣ, свидѣтельствуетъ, что онъ былъ вообще человѣкъ веселаго нрава; въ разговорѣ его было много юмора, онъ шутилъ съ дѣтьми, которые его очень любили, и всегда, являлся желаннымъ гостемъ. Говоря о женѣ Зубкова, Аннѣ Ѳедоровнѣ, Татьяна Борисовна высказываетъ предположеніе, что „она, должно быть, была красавицей въ молодости, такъ какъ черты ея это ясно выказывали, и, кажется, она сама не могла примириться съ наступившею старостью; насколько я ее помню, это была молодящаяся старушка, нарумянненая, всегда нарядная и любившая гулять пѣшкомъ по Невскому со своей собачкой-моськой.“ Анна Ѳедоровна на много пережила своего мужа: она скончалась въ Петербургѣ 16-го марта 1889 г. и погребена на Никольскомъ кладбищѣ Александро-Невской Лавры.

У Зубковыхъ было нѣсколько дѣтей, изъ коихъ достигли зрѣлаго возраста двѣ дочери (о нихъ упоминаетъ въ указанныхъ воспоминаніяхъ своихъ г. Побѣдоносцевъ, какъ объ извѣстныхъ Московскихъ красавицахъ): Ольга (род. 25-го марта 1825 г.), бывшая за-мужемъ за генералъ-маіоромъ Вячеславомъ Дмитріевичемъ Евреиновымъ, и Пелагея (род. 5-го іюля 1827 г.), также бывшая въ замужествѣ, и сынъ Владиміръ (род. 17-го іюля 1828 г.), служившій сперва въ Сенатской Типографіи, затѣмъ — въ Департаментѣ Герольдіи и (1860 г.) въ Азіатскомъ Департаментѣ Министерства Иностранныхъ Дѣлъ.

Свои Записки В. П. Зубковъ написалъ въ Петербургѣ, вскорѣ послѣ освобожденія изъ крѣпости, — еще до окончанія процесса декабристовъ, завершившагося казнью пятерыхъ изъ нихъ 13-го іюля 1826 года. Къ нимъ онъ приложилъ пять рисунковъ: 1) планъ части Петропавловской крѣпости, въ которой находился его казематъ, 2) планъ и внутренній видъ самаго каземата, 3) планъ Адмиралтейства и Зимняго Дворца съ указаніемъ комнаты, въ которую онъ былъ помѣщенъ до перевода въ крѣпость, 4) видъ комнаты, въ которой засѣдалъ Комитетъ, и 5) планъ квартиры коменданта, въ которой происходили

116

засѣданія Комитета; прилагаемъ воспроизведеніе 2-го, 4-го и 5-го рисунковъ.

Приложенный при семъ портретъ Зубкова воспроизведенъ по фотографіи съ оригинала, хранящагося у Т. Б. Сѣмечкиной1), которой приносимъ нашу искреннюю благодарность за его доставленіе.

Б. Модзалевскій.

 

Павловскъ, 30-го марта 1906.
Сноски

Сноски к стр. 91

1) Сынъ прапорщика Абрама Васильевича отъ брака его съ Авдотьей Андреевной Бабушкиной (род. 1749 † 1797).

2) Онъ род. 4-го ноября 1791 † 8-го апрѣля 1856 г.; былъ женатъ, съ 6-го февраля 1821 г., въ Москвѣ, на Надеждѣ Петровнѣ Демидовой.

3) По надгробной надписи Василій Петровичъ родился 14-го мая 1800 г.; но мы беремъ 1799 годъ, указанный въ метрикѣ его рожденія, находящейся въ дѣлѣ Архива Департамента Герольдіи, откуда заимствованы и другія свѣдѣнія о семьѣ Зубковыхъ; см. также Записки М. М. Евреинова въ „Русск. Архивѣ“ 1891 г., кн. II, стр. 405—412.

Сноски к стр. 92

1) Формулярный списокъ; Н. В. Путята, Ген.-м. Н. Н. Муравьевъ, С-Пб. 1852, стр. 13-14, 33, 34; Д. Кропотовъ, Жизнь графа Н. Н. Муравьева, С-Пб. 1874, стр. 407.

2) См. ниже, въ Запискахъ, и показаніе Зубкова въ дѣлѣ о немъ въ Государственномъ Архивѣ, л. 1.

Сноски к стр. 93

1) Формуляръ и „Сборн. Имп. Русск. Историч. Общ.“, т. 73, стр 151.

2) Объ этомъ свидѣтельствуетъ письмо къ Зубкову его матери, писанное въ Парижъ изъ Москвы 10-го января 1821 г., подвергшееся перлюстраціи; оно напечатано въ отрывкѣ въ „Русск. Стар.“ 1882 г., т. 33, стр. 275.

3) Госуд. Архивъ, дѣло Зубкова, л. 4 об.

Сноски к стр. 94

1) Госуд. Арх., дѣло Зубкова, л. 4 об.Сноски к стр. 95

1) У Т. Б. Сѣмечкиной сохранилась акварельная группа, на которой, между прочимъ, находятся портреты ея отца — Б. К. Данзаса и В. П. Зубкова; группа эта была на Пушкинской Юбилейной выставкѣ въ Академіи Наукъ въ 1899 г. (см. Альбомъ Пушкинской юбилейной выставки, подъ ред. Л. Н. Майкова и Б. Д. Модзалевскаго, М. 1899, каталогъ, № 309), при чемъ, со словъ Т. Б. Сѣмечкиной, была неправильно названа группой Лицеистовъ II выпуска (В. П. Зубковъ, напр., въ Лицеѣ не воспитывался). Предполагая, что эта группа именно та, о которой говоритъ Зубковъ, прилагаемъ ее къ настоящему изданію по фотографіи, любезно доставленной намъ Т. Б. Сѣмечкиной.

2) См. ниже, въ запискахъ Зубкова.

Сноски к стр. 96

1) „Русск. Арх.“ 1901, кн. II, стр. 233.

Сноски к стр. 97

1) Госуд. Арх., разр. I В, д. № 64.

2) ib., д. № 356.

3) ib., дѣло № 335.

Сноски к стр. 98

1) Госуд. Арх., дѣла о декабристахъ, отд. I В. Въ Алфавитъ этотъ занесено 572 лица.

2) Гос. Арх., I В, д. Зубкова, № 197, л. 4.

3) Оно обратило на себя вниманіе Слѣдственной Коммиссіи, какъ видно изъ слѣдующей записи въ „Алфавитѣ“ противъ имени камеръ юнкера Никиты Всеволодовича Всеволожскаго, „основателя“ Зеленой Лампы: „По указанію князя Трубецкаго, Бурцова, Пестеля, Всеволожскій былъ учредителемъ Общества Зеленой Лампы, которому названіе сіе дано отъ лампы, висѣвшей въ залѣ его дома, гдѣ собирались члены, коими (по словамъ Трубецкаго) были: Толстой, Дельвигъ, Родзянка, Барковъ и Улыбашевъ. По изысканію Коммиссіи, оказалось, что предметомъ сего Общества было единственно чтеніе вновь выходящихъ литературныхъ произведеній, и что оно уничтожено еще до 1821 года. Коммиссія, видя, что общество сіе не имѣло никакой политической цѣли, оставила оное безъ вниманія“.

Сноски к стр. 99

1) За старшимъ братомъ ихъ, Николаемъ Петровичемъ, была за-мужемъ Авдотья Петровна Зубкова, мать поэта Б. Н. Алмазова, которому П. В. Зубковъ, такимъ образомъ, приходился роднымъ дядей.

2) „Вѣстн. Европы“ 1874 г., № 10, стр. 546.

Сноски к стр. 100

1) Такъ называетъ она Нат. Абр. Пушкину, вдову сосланнаго въ Сибирь Мих. Алексѣев. Пушкина и мать остряка и театрала Алексѣя Михайловича.

2) Кн. Петръ Андреевичъ, постоянный посѣтитель этой семьи Пушкиныхъ.

3) „Вѣстн. Европы“ 1874, № 12, стр. 640—641.

Сноски к стр. 101

1) Въ концѣ мая.

2) „Вѣстн. Европы“ 1874 г., № 12 стр. 643—644.

3) Въ ноябрѣ 1815 г. она, однако, еще была воспріемницей своей внучки Софьи Петр. Евреиновой.

4) „Остафьевскій Архивъ“, т. I, стр. 55, 73—74.

5) Письмо Вяземскаго къ Тургеневу 29-го іюля 1817 г. — „Ост. Арх.“, т. I, стр. 76—77. Нѣкоторыя подробности объ этомъ происшествіи даетъ Ф. Кристинъ въ письмѣ къ княжнѣ В. Н. Туркестановой изъ Москвы, отъ 30-го сентября 1816 г. („Русск. Арх.“ 1882, кн. III, прил., стр. 412—413). Кристинъ ошибочно называетъ здѣсь Елизавету Ѳед. Пушкину Екатериной.

Сноски к стр. 102

1) Одна изъ нихъ была уже за-мужемъ (за кн. А. Л. Щербатовымъ), а другая, Наталья, только въ 1821 г. вышла за кн. С. С. Голицына.

2) Д. Благово, Разсказы Бабушки, С.-Пб. 1885, стр. 462.

3) Въ „Разсказахъ Бабушки“ (С-Пб. 1885, стр. 461—462) эти слова отнесены къ Софьѣ Ѳедоровнѣ. Мы рѣшаемся переставить сдѣланныя Яньковой характеристики сестеръ по слѣдующемъ соображеніемъ: 1) Софья Ѳедоровна была младшая сестра Анны Ѳедоровны, а не старшая, какъ говоритъ Е. П. Янькова, которой память легко могла измѣнить, 2) Н. А. Муханова въ современномъ событіямъ письмѣ (см. ниже) называетъ именно Софью Ѳедоровну „крошкой Пушкиной“, а это слово, никакъ не подходя къ понятію „стройной и высокой ростомъ“, прекрасно соотвѣтствуетъ словамъ, опредѣляющимъ Софью Ѳедоровну, какъ „маленькую и субтильную блондинку, точно саксонская куколка“. Память, сохранивъ въ Яньковой воспоминаніе о внѣшности обѣихъ сестеръ, повидимому весьма различныхъ по наружности и характерамъ, легко могла измѣнить старушкѣ, когда она припоминала, которая изъ сестеръ за кѣмъ именно была за мужемъ.

Сноски к стр. 103

1) Марія Дмитріевна, дальняя родственница Е. В. Апраксиной, рожд. кн. Голицыной; она вышла за-мужъ за княза Александра Ивановича Ухтомскаго.

2) У Зубкова были имѣнія въ Любимскомъ и Даниловскомъ уѣздахъ Ярославской губ. и въ Коломенскомъ уѣздѣ Московской губ.

3) „Русск. Арх.“ 1901, кн. I, стр. 46.

4) Е. П. Янькова говоритъ, что В. П. Зубковъ купилъ около этого-же времени „домъ у гр. Агр. Степ. Толстой, въ Большомъ Толстовскомъ переулкѣ, между Смоленскимъ Рынкомъ и Спасо-Песковскою площадью, домъ деревянный, одноэтажный, предлинный по улицѣ“ („Разсказы Бабушки“, С.-Пб. 1885). Не здѣсь-ли и бывалъ у Зубкова Пушкинъ въ ноябрѣ и декабрѣ 1826 года?

Сноски к стр. 104

1) „Русск. Арх.“ 1878 г., кн. III, стр. 393.

2) Въ замѣткахъ В. Ѳ. Щербакова о пребываніи Пушкина въ Москвѣ находится слѣдующая запись, относящаяся къ марту 1827 г.: „Въ субботу на Тверскомъ я въ первый разъ увидѣлъ Пушкина; онъ туда пришелъ съ Корсаковымъ, сѣлъ съ нѣсколькими знакомыми на скамейку и, когда мимо проходили совѣтники Гражданской Палаты Зубковъ и Данзасъ, онъ подбѣжалъ къ первому и сказавъ: „Что ты на меня не глядишь? Жить безъ тебя не могу“. Зубковъ поцѣловалъ его“. (Соч. Пушкина, подъ ред. П. А. Ефремова, т. VIII, С.-Пб. 1905, стр. 111).

3) Въ январѣ 1826 г. Софья Ѳедоровна съ Е. В. Апраксиной, какъ видно изъ Записокъ Зубкова, была въ Петербургѣ, гдѣ у нея былъ Василій Петровичъ (см. ниже).

Сноски к стр. 105

1) „Русск. Арх.“ 1866, ст. 1172—1173 и 1867 г., стр. 317.

Сноски к стр. 106

1) Со словъ Е. П. Яньковой, которыми мы пользуемся mutatis mutandis (см. выше, стр. 102).

Сноски к стр. 107

1) „Истор. Вѣстн.“ 1900 г., т. LXXXII, № 12, стр. 810.

2) Екатерина Александровна, рожд. Римская-Корсакова, овдовѣвъ послѣ брака съ Офросимовымъ, она вышла за-мужъ за Александра Александровича Алябьева (Т. П. Пассекъ, Изъ дальнихъ лѣтъ, т. I, стр. 362).

3) Щукинскій Сборникъ, в. IV, М. 1905, стр. 161.

Сноски к стр. 108

1) Еще въ 1823 г. Зубковъ, по порученію князя Голицына, производилъ, между прочимъ, слѣдствіе о ссорѣ между городничимъ и городскимъ головою г. Вереи.

2) „Русск. Арх.“ 1901 г., кн. III, стр. 478.

3) Вѣроятно Англійскаго. Это послѣднее упоминаніе имени Зубкова въ перепискѣ Пушкина. Въ 1828 г. онъ поручалъ Соболевскому передать Василію Петровичу 250 р. (В. Я. Брюсовъ, Письма Пушкина и къ Пушкину, М. 1903, стр. 18). Результатомъ посѣщеній поэтомъ Зубкова было то, что у послѣдняго остались, кромѣ упомянутаго выше автографа стихотворенія „Зачѣмъ безвременную скуку“, еще автографы написаннаго въ это время „Отвѣта x+y“ („Нѣтъ, не черкешенка она“), шестистишія князю П. П. Вяземскому и нѣсколько рисунковъ поэта („Русск. Арх.“ 1866, ст. 317).

Сноски к стр. 109

1) „Русск. Арх.“ 1882, кн. III, стр. 167.

2) Собр. Соч. кн. Вяземскаго, т. IX, С.-Пб. 1884, стр. 141.

3) „Русск. Арх.“ 1882 г.. кн. III, стр. 174. Эта больница была открыта 24-го октября, на Ордынкѣ, въ домѣ Шереметевой (В. П. Зубковъ, „О незаразительности холеры“, стр. 14).

Сноски к стр. 110

1) Это былъ извѣстный Вадимъ Васильевичъ Пассекъ, который „одинъ изъ первыхъ предложилъ себя въ распоряженіе холернаго комитета и съ рѣдкимъ самоотверженіемъ дѣйствовалъ во все время эпидеміи. Онъ завѣдывалъ въ больницѣ канцеляріей, хозяйственной частью, ухаживалъ за больными; мало того, съ нѣкоторыми изъ медиковъ на себѣ дѣлалъ опыты прилипчивости холеры. Опытъ показалъ, что она не прилипчива. Послѣ этого стали смѣлѣе относиться къ болѣзни, и явилось больше желающихъ помогать въ общественномъ бѣдствіи“ (Т. П. Пассекъ. Изъ дальнихъ лѣтъ, т. I, С.-Пб. 1878, стр. 357—358). За свои труды Пассекъ получилъ чинъ титул. совѣтника, а Зубковъ — Высочайшее благоволеніе и орденъ Владиміра 4-й степени.

Сноски к стр. 111

1) „Остафьевскій Архивъ“, т. III, стр. 273.

2) Барсуковъ, Жизнь и труды Погодина, т. IV, стр. 18.

3) Тамъ-же.

4) „Изъ Москвы Павловъ и Зубковъ извѣщали моего отца обо всемъ, что появлялось въ литературѣ Русской и иностранной, пересылали ему выходящія книги“; такъ говоритъ Б. Н. Чичеринъ (въ бумагахъ котораго найдено письмо Зубкова къ Пушкину) въ своихъ Воспоминаніяхъ („Русск. Арх.“ 1890, кн. I, стр. 517).

5) С. А. Масловъ, Историч. обозрѣніе Импер. Моск. Общ. Сельскаго хозяйства, М. 1846, прилож., стр. 262.

6) „Моск. Вѣдом.“ 2-го февраля 1829 г., № 10, стр. 443.

7) „Bulletin“ 1829, t. I, p. 147—168, съ двумя табл.; перепечатано въ Парижскомъ изданіи „Bulletin“, сдѣланномъ Lequien, t. I, p. 29—44 и въ „Bulletin“ Férussac’a 1830, t. I, p. 152—154.

Сноски к стр. 112

1) тамъ-же 1829, t. I, p. 169—170.

2) тамъ-же 1833, t. VI, p. 310—340, перепечатано въ взданіи Lequien, t. I, p. 297—332.

3) тамъ-же 1837; t. X, № 5, p. 59—72, съ 2 табл.; перепечатано въ „Revue Zoologique“, Paris, 1840, t. III, p. 149. Указаніемъ на эти работы Зубкова мы обязаны зоологу Зоологическаго Музея Академіи Наукъ Г. Г. Якобсону, по словамъ котораго имя Зубкова до сихъ поръ не забыто русскими энтомологами.

4) „Русск. Арх.“ 1878 г., кн. III, стр. 393 и 1904 г., кн. I, стр. 305. Названіе это дано было Georg’омъ Dahl († 1832). Теперь этотъ жукъ называется Carabus Alyssidotus (сообщ. Г. Г. Якобсонъ).

5) Формуляръ; И. М. Звонниковъ, Историч. Записка о Яросл. Гимназіи, Яросл. 1881, стр. 14 и 42 и брошюра Головщикова: Черты жизни и дѣят. Ярослав. Демид. Училища, Яросл. 1869, стр. 43.

Сноски к стр. 114

1) см. выше, стр. 103.

2) „Русск. Арх.“ 1904 г., № 2, стр. 301—305.

Сноски к стр. 116

1) Онъ былъ уже воспроизведенъ, но въ уменьшенномъ видѣ, въ „Альбомѣ Пушкинской юбилейной выставки въ Импер. Академіи Наукъ“ изд. въ 1889 г. (табл. 33). На Московской Пушкинской выставкѣ былъ другой портретъ Зубкова, литографированный въ Москвѣ у Роппольта, по рисунку Пелегрини („Каталогъ“ выставки, № 23). Въ „Подробномъ словарѣ русск. гравир. портретовъ“ Д. А. Ровинскаго (т. I, С.-Пб. 1889, ст. 831) указанъ гравированный физіонатрасомъ у Бушарди въ Парижѣ портретъ Дмитрія Петровича Зубкова. Не есть-ли это также портретъ Василія Петровича, сдѣланный въ 1820—1821 г., когда онъ былъ въ Парижѣ?