2. Заговор декабристов.

К началу 19-го столетия устои самодержавно-крепостного порядка в России стали постепенно подтачиваться развитием промышленного и земледельческого капитализма. Огромный рост вывоза хлеба из России в Англию вызывал потребность в усилении производительности помещичьего хозяйства. Но последнее держалось на крепостном труде, который по природе своей не мог быть достаточно производительным и выгодным для землевладельца. В помещичьей среде стала бродить мысль о необходимости отмены крепостного права, об освобождении крестьян и об использовании их труда на договорных началах, когда, вынужденные экономической необходимостью, они должны были бы стараться сделать свой труд более производительным. Об освобождении крестьян заговорили в средине царствования Александра I и самые отсталые помещичьи круги, самые реакционные государственные деятели и самые передовые молодые дворяне, самые свободомыслящие слои русского общества.

Конечно, такие же в общем соображения о большей производительности вольнонаемного труда вызывали стремление тогдашних русских фабрикантов заменить труд оброчных крестьян трудом свободного пролетария, оторвавшегося от земли и вынужденного продавать свою мускульную силувладельцам фабрик и заводов. Фабричная промышленности также сильно развивалась в то время в России, как запоздалое, но неизбежное следствие великого промышленного переворота в конце 18-го века на Западе.

Но соображения экономического свойства, которыми исключительно руководились в своем намерении освободить крестьян помещики из правящих кругов, в умах молодого поколения дворян сталкивались с идеями свободы и равенства, зародившимися в России еще при Екатерине Второй и широко распространившимися после Отечественной войны.

Стихийное стремление крестьянских масс избавиться от экономической эксплуатации и личного рабства находило идеологическое обоснование в передовых кругах служилого дворянства, преимущественно офицерства. Эпоха наполеоновских войн и пребывание русской армии за границей особенно содействовали развитию всех этих настроений и стремлений, углублявшихся в среде гвардейского и армейского офицерства и расширявшихся через солдатские массы в крестьянстве.

В среде преимущественно гвардейского офицерства возникли тогда тайные общества, от которых, собственно, и пошло освободительное движение в русском обществе. Будущие декабристы начали свою деятельность задолго до восстания 14-го декабря 1825 года, от которого они получили свое название. Самым же крупным проявлением роста освободительных идей в России до событий 1825 года было восстание Семеновского гвардейского полка в октябре 1820 года. Не только по времени, но также идейно и, что особенно важно, по составу действующих лиц — восстание в 1820 году является, так сказать, [предисловием, ксерокс неразборчив]к декабрьскому восстанию 1825 года. Разгромив Семеновский полк, правительство разослало всех его офицерови солдат в разные провинциальные полки, где они сеяли дух недовольства существующим порядком и распространяли в войсках свободолюбивые идеи. Дальше мы встретим бывших семеновских солдат и в оренбургском деле.

4. Славная семейка.

Был у Завалишина младший брат — Ипполит. Он, как и Дмитрий, дожил до глубокой старости, также был очень плодовитым писателем-обличителем с уклоном в доносительство. Книги его преимущественно исторические, печатались в 60-х годах, в годы наибольшей свободы русской печати при царизме, но тон их — угоднический, лакейский, исполнены они неумеренной похвалы великому милосердию царя и его жандармских генералов. Однако, не этими книгами началась писательская и общественная деятельность Ипполита Завалишина.

Еще за два года до восстания декабристов, 16-летним юнкером петербургского артиллерийского училища, Ипполит Завалишин совершил, по словам своего родного брата, такой гадкий проступок относительно одного из своих товарищей, что его чуть было не выгнали из училища с позором. Поступок этот был связан с какой-то грязной денежной историей, которую Дмитрию Завалишину удалось замять только внесением крупной суммы в возмещение убытков потерпевшего. Юноша, как видно, был многообещающий. Дальнейшая деятельность молодого юнкера развертывалась в том же направлении.

Арестованный по делу о заговоре декабристов, Дмитрий Завалишин был вскоре отпущен домой за отсутствием важных улик, и в это самое время воспаленное честолюбие Ипполита подсказало ему мысль сделать быструю карьеру. Но тогда как Дмитрий Завалишин в своем непомерном честолюбии морочил юных товарищей мировым значением якобы основанного им Вселенского Ордена Восстановления единого свободного человечества, а министров Александра I он изводил своими бессмысленными проектами захвата Золотоносных земель в Америке - Ипполит Завалишин избрал другой путь.

Пробравшись 22 июня 1826 года наЕлагин остров, где жил тогда Николай I, Ипполит Завалишин лично подал ему донос на своего родного брата Дмитрия. Стараясь доказать, что последний является одним из самых гнусных злоумышленников против государства, Ипполит Завалишин пишет в своем «всеподданнейшем донесении»: Движимый усердием к особе и престолу вашего императорского величества и ныне имея случай открыть уже тайну, долго [скрытую под]скопищем различных непредвиденных обстоятельств, спешу очистить сердце, горящее любовью к отечеству и царю справедливому, от ига, его доселе угнетавшего». И обвиняет брата своего Дмитрия в государственной измене, в шпионаже, в предательстве на сторону иностранных держав. Попутно он обвинял в неблагонадежности еще четырех друзейбрата и родственников и просил царя «позволить ему съездить на время в Казань и в Симбирск, дабы по связям родства, между ними существующими, узнать их намерения и тем доказать его величеству преданность и усердие».

Николай принял донос, передал его своим генералам для расследования, а юнкера велел содержать под самым строгим и секретным караулом. Через несколько дней Завалишин подал на имя царя второй донос, подтверждая прежние обвинения против брата и называя ряд других злоумышленников против государя, в том числе несколько своих родственников, многих офицеров гвардии, одного казанского профессора и двух испанских граждан, проживавших в Петербурге. За свои доносы, доказывающие его преданность и любовь к отечеству, Ипполит Завалишинпросил приблизить его к императору и дать ему флигель-адъютантское звание, обещая еще послужить престолу в том же направлении.

Дмитрий Завалишин был снова арестован и, конечно, отрицал свою вину, когда же он приведен был на очную ставку с братом-доносчиком, то Ипполит подтвердил все свои обвинения, добавив, что видел у брата мешки с английскими золотыми и немецкими серебряными монетами, на сумму около 10 тысяч рублей, очевидно, полученными Дмитрием за шпионство в пользу иностранных держав.

Дмитрий Завалишин снова опровергал обвинения брата, доказав, что большую часть крамольных разговоров Ипполит приписывает ему либо в тех местах, где он в то время вовсе не был, либо с теми лицами, коих он от роду не видывал. О деньгах же, упоминаемых братом, объяснил, что в числе их не было вовсе английских монет, а находилось около 150 червонцев, 50 или 60 испанских пиастров и несколько голландских ефимков, коими все на фрегате получали жалованье, в том числе и он, до 7-ми тыс, из которых и осталась у него означенная сумма".

Очная ставка братьям Завалишиным была дана 29 июля, когда дело о заговоре декабристов было уже закончено и Дмитрий был осужден на вечную каторгу.

Производившие следствие по доносам Ипполита Завалишина генералы признали изветы его несостоятельными. Царь велел разжаловать доносчика в рядовые, и в сентябре 1826 года он был отправлен на службу в Оренбург.

Любопытную характеристику сосланного доносчика дал генерал Козен, под специальным наблюдением которого он находился во время следствия.

«Артиллерийского училища юнкер Ипполит Завалишин,— говорил старый генерал, принадлежавший к особенно чтущей нравственность религиозной секте гернгутеров,- нравственности дурной; имеет горячую голову, склонную ко всему дурному. Он ветрен, самонадеян, вольнодумец, думает всякого разговорами своими обмануть. Bо время нахождения его под арестом, замечено в разговорах его, что, когда он подавал государю императору бумагу, то он, говоря о том, сказал: «Если бы государь император, читая мои бумаги, мог читать, что у меня в сердце, то он послал бы меня к черту». Он читал более, нежели по летам его ожидать можно, имея память хорошую, он много стихов знает наизусть. Он показывал радость, что брат его отсылается в каторжную работу и он через то наследует часть его имения. Он поведения дурного, ибо будучи уже под арестом он мне признался, что ему до вступления в училище все трактиры и кабаки в Петербурге бы известны. Он считает, что донесением своим сделал как государю, таки отечеству большую услугу, за что и ожидает быть флигель-адъютантом.»

6. На ловца и зверь бежит.

Ипполит Завалишин был отправлен в Оренбург под наблюдением жандармов с непременной явкой в попутных губернских городах к местному начальству. Во время этого путешествия молодой человек сумел проявить свои таланты. В Москве втерся в доверие к начальнику внутренней стражи, полковнику Штемпелю, и тот, под своей личной ответственностью, разрешил ему свободно разъезжать по городу. По выезде из Москвы, Завалишин поспешил послать донос на Штемпеля, рассказав о небрежном отношении полковника к своим обязанностям и о плохом надзоре за порученными ему государственными преступниками.

Выехав из Москвы, Завалишин умудрился отделаться и от своих провожатых, и от своих бумаг ссыльного. Во Владимир он прибыл под именем комиссионера Иванова и сумел понравиться губернатору, которого уверил в пропаже своих документов. Губернатор, граф Апраксин, выдал ему открытый лист на свободный проезд по делам службы и отпустил из казенных средств 130 рублей прогонных. Завалишин отблагодарил губернатора по-своему. Уже в Оренбурге он заявил начальству, что граф Апраксин - один из тех членов тайных обществ, которые сумели уцелеть при разгроме декабристов, и что граф является руководителем Владимирского тайного общества, продолжающего деятельность заговорщиков 1825 года.

Много еще других подвигов подобного рода совершил Ипполит Завалишин по пути в Оренбург, обирая простодушных представителей власти в провинции, пользуясь для переездов обывательскими подводами и не платя прогонов.

Прибыв в Оренбург в середине декабря и явившись по начальству под своим именем, Завалишин, конечно, не мог изменить своему характеру и врал напропалую. Начальству он объявил, что пострадал за любовь «к истине, которой не перестанет руководствоваться до конца дней своих, что он старался быть полезным престолу, но, видя высокие чувства преданности и любви к отечеству отверженными, жертву доселе неслыханную (здесь Ипполит разумел свои доносы на брата) за ничто поставленную, в жару негодования и различных чувств, потребовал от государя императора добровольной ссылки».

Оренбургское начальство назначило Завалишина в артиллерийскую часть, а так как из Петербурга было предписано сообщать в столицу каждую неделю о поведении сосланного, то за ним было установлено специальное наблюдение. При своем характере Завалишин, конечно, очень скоро попался в нарушении порядка службы и дисциплины и был посажен под арест. Сидя на гауптвахте, Завалишин стал заводить с солдатами и молодыми офицерами разговоры на тему о тягости службы, о несправедливости начальства, о необходимости положить этому предел, о способах, какими можно достигнуть улучшения своего положения. При этом Завалишин заявлял солдатам:

— Я из Петербурга доставлен по известному бунту. За сие разослано подобных мне довольное количество. Но это для нас ничего не значит, ибо, может быть, разослана сотая часть, а девяносто после нас осталось. Что нами засеяно, то и вырастет, хотя бы и дождя не было.

А молодым офицерам он говорил, что является представителем Владимирского тайного общества и имеет поручение вербовать членов в Оренбурге, что скоро будет дан сигнал к новому выступлению против царя, и тогда все пострадавшие по делу о восстаниях 1825 года будут награждены.

«Весьма естественно, - говорит об этой деятельности Завалишина декабрист В. И. Штейнгель, - что провинциальные молодые либералы им заинтересовались и начали с ним нескромно либеральничать. Прапорщик Колесников, один из этих молодых людей, тотчас рассказал обо всем Кудряшеву, который, подумав, советовал быть крайне осторожным в откровенности с ним; но, чтобы выведать у него, что это такое, он разрешил Колесникову, с двумя или тремя товарищами, войти с ним в тайное сношение, примолвив: « А там увидим». Так и сделали. Колесников уговорил прапорщика Таптикова, и оба они дали себя принять в мнимое общество, которого Завалишин выдал себя агентом. Потом Колесников принял еще товарища и друга своего прапорщика Дружинина, а за ним прапорщика Старкова, юнкера Шестакова и служившего в ратуше, коллежского регистратора Дынькова. Таптиков же со своей стороны принял казачьего сотника Ветошникова". Все это происходило в марте и в начале апреля 1827 года.

8. Маска сброшена.

В середине апреля 1827 года Завалишин, сидя под арестом, заявил начальству, что имеет объявить высшему местному представителю правительственной власти важный государственный секрет. Генерал Эссен велел доставить заявителя к нему, и Завалишин подал ему донос, в котором между прочим писал: «Сообразно с волею его императорского величества о дальнейшем разыскании тайных обществ, будучи на гауптвахте, я открыл, по разговорам офицеров, приходивших туда для отправления должности, умыслы, клонящиеся к разрушению порядка и общественного счастия. Желая по мере сил быть полезным отечеству и царствующему дому, скрывал я приверженность свою к престолу, старался под личиною ненависти и честолюбия выведать их намерения. Многих из них уверял, что принадлежу к сильному тайному обществу, коего будто бы являюсь агентом, и, вкрадываясь мало-по-малу в их доверенность, узнал, что недовольные намереваются составить общество или присоединиться к оному, и хотя многие по должностям, ими занимаемым, кажутся неопасными, но обстоятельства, примененные к духу времени, могут сделать их в Оренбурге гораздо опаснее людей, составляющих сперва тайные общества".

Запугивая начальство возможным возмущением оренбургского гарнизона и вовлечением в бунт других воинских частей, особенно уральского казачества, а также восстанием крестьян, «утесняемых некоторыми помещиками», рисуя картину похода бунтовщиков в сердце России— на Москву,—Завалишин обосновывает возможность этого «духом времени, особливо духом народным», разумея под последним постоянную готовность крестьян свергнуть помещичье иго. «Какому бы безначалию повергли Россию!— в ужасе восклицает провокатор — ибо в оной народное возмущение в людях, исполненных варварства, фанатизма и закоренелости, было бы ознаменовано лютостями, превышающими все видимое в революциях, доселе потрясавших мир сей».

К доносу своему Завалишин приложил якобы списанные им копии устава и инструкции Оренбургского тайного общества, которые в подлинниках имеют будто бы подписи председателя Таптикова и секретаря Колесникова. При этом провокатор пометил оба документа 15 сентября 1826 года, т. е. временем, когда он еще не был в Оренбурге. Кроме этих двух документов, Завалишин представил генералу Эссену клятвенные расписки членов общества, также проставив в них разные числа: от 6-го мая 1826 года до 29-го апреля 1827 года. В числе расписок ловкий малый не забыл представить и свою собственную, которую он якобы подписал после «некоторого умышленного сопротивления».

После первого последовали еще два доноса, поданные Завалишиным лично генералу Эссену, которому он при этом сделал и такое «предложение»:

«Почитая счастьем до последней минуты жизни своей служить его императорскому величеству и отечеству, предлагаю удобные средства, для узнания совершенно тех людей беспокойного ума п предполагаемой цеди. Чтобы иметь мне полную свободу, силы и средства, снабдите меня на счет казны деньгами для разыскания посредством оных того, что сделается убеждением или разговорами; наблюдайте вместе со мною ход происшествий и уполномочьте некоторых чиновников так, чтобы они могли, видев, не видеть и, слышав, не слышать и после служить как бы свидетелями при дальнейших делаемых мною розысках. Сими средствами надеюсь в три недели открыть, узнать и соединить всех их, довести до желаемого при свидетелях, невидимо предполагаемых. Заключил Завалишин свое «предложение» просьбой, чтобы со всеми этими его доносами и вообще со всеми бумагами по делу генерал Эссен послал в Петербург именно его, Завалишина, для личного объяснения всего дела государю.

Генерал Эссен нарядил военный суд, которому были преданы прапорщики Колесников, Дружинин,Таптиков, Старков, унтер-офицер Шестаков, хорунжий Ветошников и Ипполит Завалишин - по обвинению в составлении тайного злоумышленного общества. Хотя на суде в полном объеме обнаружилась провокация Завалишина, но эссеновские полковники приговорили всех названных подсудимых к смертной казни. Сам Эссен, в порядке конфирмации, осудил Завалишина на вечную каторгу, а остальных в каторгу на разные сроки и к разжалованию в рядовые.

Были еще Завалишиным названы 25 офицеров и солдат, как враги царского строя, причем, например, относительно капитана Алексеева он подкрепил свой извет «образом мыслей» этого офицера и его «кротким обращением с рядовыми». Но суд освободил их от наказания, а Эссен нескольких из них для острастки посадил на краткие сроки под арест. Высшая военно-судная инстанция подтвердила в общем приговор Эссена, а Николай I сбавил всем срок каторги наполовину, кроме Завалишина.

Таким образом, все судебные места государства вплоть до самого царя признали оренбургскую историю делом провокации Завалишина и тем не менее жертвы этой провокации были подвергнуты жестокому наказанию.