13

В ночь с 20 на 21 июля 1826 года осужденных по пер​вому разряду мятежников начали отправлять в Сибирь.

Князь Оболенский, закованный в кандалы, сидел в те​лежке у подъезда комендантского дома Петропавловской крепости. Еще три упряжки стояли возле. Но они были пусты.

Оболенский сидел потупившись, глядя на свои канда​лы. Вдруг тележка качнулась — кто-то сел на ее край. Оболенский поднял голову и увидел поручика Козлова — адъютанта военного министра Татищева, председателя Следственного комитета.

Козлов, с которым Оболенский едва был знаком по службе в гвардии, смотрел на него — и плакал.

Потом он пожал Оболенскому руку, погладил по пле​чу и спрыгнул с тележки. Уже выводили остальных осуж​денных.

Утро застало их далеко от Петербурга.

12 августа генерал-адъютант Бенкендорф получил до​несение от статского советника Грибовского. Грибовский еще в 1821 году первый послал императору Александру обширный донос на участников тайных обществ. Алек​сандр тогда сказал: «Не мне их карать», — имея в виду не то свой былой либерализм, не то участие в убийстве отца. Однако Грибовскому было поручено организовать тайную политическую полицию в армии. За что он со рве​нием и взялся.

Летом 1826 года он был уже статским советником и человеком, сыскная опытность которого была для началь​ства несомненной. Потому он был перед отъездом первой партии осужденных направлен в Нижний Новгород с не​сколькими агентами, чтобы следить, не нарушаются ли правила, кои предписаны были фельдъегерям в Петер​бурге.

Правила эти предусматривали тщательную охрану, следование по строго намеченному пути, изоляцию аре​стантов. ..

И еще одно задание было дано Грибовскому и его агентам — выяснить отношение людей всех сословий к провозимым преступникам. Это было своего рода иссле​дование общественного мнения.

Выполнить свою задачу Грибовскому было тем более нетрудно, что незадолго до этого он занимал пост ниже​городского гражданского губернатора и знал, на кого там можно опереться.

Легко себе представить, с каким чувством удовлетво​рения наблюдал статский советник Грибовский, когда-то член Коренной управы Союза Благоденствия, как его со​товарищей по тайному обществу везут теперь в Сибирь. Наконец-то...

Он писал Бенкендорфу: «Через Нижний Новгород провезены в три раза 10 человек государственных преступников. В первой были Якубович, Артамон Муравьев, Оболенский и Давыдов. Фельдъегерь с ними весьма мо​лодой человек. Против почтовой конторы находится трак​тир купца - Деулина, в котором они обедали и пили вино, заплатив за все 40 рублей. Оболенский плакал, видя, как толпа черни рассматривала их с презрительным лю​бопытством; Муравьев несколько раз намекал, чтоб пере​стал плакать».

Статский советник Грибовский трудился без устали, и 25 августа Бенкендорф получил от него второе донесение. «По сведениям, собранным от приезжающих в Нижний Новгород по Ярославской дороге, государственные пре​ступники останавливались в трактирах и по другим го​родам».

Тот факт, что эти господа, которых ему не удалось от​править на каторгу пять лет назад, имели наглость, гремя кандалами, обедать в трактире и пить вино, совершенно выводил статского советника Грибовского из себя.

Но, слава богу, предупрежденное им правительство не дремало.

«В Ярославле после провоза первой партии распоря​жением губернатора прекращено сие.

В Костроме останавливались почти все. Давыдов имел здесь родственников, снабжен был сам и товарищи его шлафроками и другим платьем. Здесь они также пили шампанское: Якубович, не удовольствовавшись 4 рюмка​ми, требовал еще, но ему отказали. Оболенский сказал: «Счастье, что с нами Якубович: он утеха нам». Он отве​чал: «Вам хорошо, а я за что терплю. Вы знаете, что я ничего не знал и не виноват».

Ножей им не давали, а приносили пищу разрезанной. Давыдов по болезни был раскован. Когда провозили че​рез Кострому Волконского, Трубецкого и еще двух бра​тьев Борисовых, первые два были грустны, последние же шутили между собой. Трубецкой писал к жене письмо, одет был в нанковый тулуп; Волконский — в плисовые куртку и шаровары. Последний, сходя по лестнице в трак​тире, запутался в кандалах; крестьянин сказал ему при этом: «Учись, барин»; он возражал: «Для вас...» Садясь в повозку, жандарм помогал ему. С балкона соседнего дома купец закричал: «Прокламаторы, законодатели!» Чей-то отпущенник отвечал ему: «За что бранишь? Они несчастные, наказанные». При сих словах окружающие закричали: «Да ты что, заодно с ними», — и он едва мог спастись от побоев. Вообще из рассказов по всей дороге заметить можно, что даже чувство сострадания, столь свойственное народу русскому к жесточайшим преступ​никам после наказания, в отношении к сим людям нигде не обнаружено, а всеобщая везде ненависть показывает сно, как масса народа привержена правительству и уста​новленному порядку».

Тогда, в августе 1826 года, толпа не знала, за что этих людей гонят через всю Россию.

Пройдет еще пять лет, и страшный мятеж военных по​селений, поднявший десятки тысяч поселенных солдат и крестьян, покажет, «как масса народа привержена прави​тельству».

2

1 августа 1826 года на площади города Острога, где квартировал теперь переформированный Черниговский полк, над головами Сухинова и его товарищей сло​мали шпаги и сорвали с них перед строем полка мун​диры.

27 августа их привезли в город Васильков. Они про​ехали то место, где восемь месяцев назад он, Сухинов, со взводом своих гренадер остановил майора Трухина, бесновавшегося и угрожавшего, отобрал у него шпагу, сорвал эполеты и толкнул в ряды взвода... Уже восемь месяцев прошло с тех пор, как вели они полк по снежным дорогам, ждали с часу на час присоединения других пол​ков, вели полк к свободе...

Свободы не получилось. И что, быть может, еще гор​ше— смерти в бою бог им тоже не послал.

28 августа их вывели на площадь.

Один из троих, барон Соловьи, писал потом: «На площади были построены Тамбовский пехотный полк и прибывшие из разных полков 9-й дивизии по сто человек рядовых с несколькими штаб- и обер-офицерами; возле самой виселицы помещен был отряд внутренней стражи. Сухинов, Соловьев и Мозалевский приведены закованны​ми и поставлены впереди войска на большом друг от дру​га расстоянии».

Когда Сухинову предстала виселица на площади, ему сделалось трудно дышать. Он снова увидел, как Муравьев спрыгивает с коня возле колонны черниговцев и, ука​зывая шпагой, отдает неслышные команды. ..

«Незабвенный мой Сергей Иванович, — подумал Суди​мое,— они удавили тебя, подлецы... Вот на такой же. ...»

Виселица стояла перед ним.

«Когда приговор прочли войску, палач, подойдя к Сухинову, взял его за руку, повел через площадь к виселице и, обойдя вокруг оной три раза, передал в команду вну​тренней стражи. Так поступлено по очереди с другими... Зрители были не только в тесных толпах на площади, но занимали крыши домов».

Тысячи глаз смотрели на бывшего поручика Сухинова, обесчещенного, закованного в кандалы.

Тут он впервые подумал о том, кто до сих пор терялся где-то за спинами дивизионного командира, генерал-аудиторов, следователей, тюремщиков. Кто был этот его высший судия, император всея Руси? Молодой человек двадцати восьми лет, всю жизнь проживший в доволь​стве и безопасности, к двадцати восьми своим годам, дивизионный генерал в гвардии, ни разу не понюхавший пороху. Он не был до сих пор прикосновенен к государ​ственным делам, и пользы от него Россия еще. не видела. А что он был за человек и фрунтовик— это Сухинов знал от Сергея Ивановича Муравьева-Апостола, которому ве​рил свято.

А кто был он, Иван Сухинов, стоявший сейчас подле виселицы?

Сын нищего дворянина, который и детей своих про​кормить толком не мог, Сухинов пятнадцати лет от ро​ду в 1809 году завербовался в Лубенский гусарский полк. Восемнадцати лет встретился с неприятелем — в 1812 го​ду— «против австрийских и саксонских войск - в пере​стрелках при селении Тришиле и при деревне Теребуне 26 и 27 октября». 3 ноября полк пересек русскую границу и вступил в герцогство Варшавское. Начался загранич​ный поход. 20 ноября Сухинов сражается при Шелятине. Французы были отброшены, и десять дней лубенские гу​сары преследовали отступающие части. 30 ноября фран​цузы остановились, и Сухинов дерется в сражении при Горностаевке. 2 и 4 декабря он — в бою под Волоковыском.

1813 год не менее богат битвами. 23 апреля лубенские гусары атакуют французов под Волчанском. 24 апреля — бой под Гольсдорфом. Армия шла вглубь Европы. 26 ап​реля лубенцы форсируют Эльбу под Дрезденом. 30 апреля Сухинов дерется при Бышиверде, 3 мая — первый бой под Бауценом, 8 и 9 мая — генеральное сражение под этим городом. Лубенский полк в самом пекле. Под Бау​ценом Наполеон отбросил русских. Армия отступает. 10 мая — контратака под Рейхенбахом. Сухинов в первый раз ранен в кавалерийской схватке — саблей в правую руку.

Он остается в строю.

Уже 14 мая он участвует в сражении под Кенигштерном, которое длилось три дня. 18 мая он участвует в ата​ке на корпус Вандома. Снова ранен под Лейпцигом 2 сен​тября. — в левую руку ниже локтя, в плечо и голову.

Он остается в строго.

И с 4 октября сражается снова под Лейпцигом в че​тырехдневной «битве народов».

Потом был ранен еще трижды.

В январе 1814 года Иван Сухинов воевал уже во Франции.

Всю кампанию 1812—1814 годов проделал он рядо​вым гусаром.

В 1814 году было ему двадцать лет.

Мало кто мог назвать себя солдатом с таким правом, как поручик Сухинов, стоявший 28 августа 1826 года под виселицей на площади города Василькова.

Там, под виселицей, вспоминая прошлую жизнь свою, вспоминая загубленного друга своего Сергея Ивановича Муравьева-Апостола, видя рядом товарищей своих, уни​женных, ошельмованных, он решил отомстить или по​гибнуть.

А уж когда он принимал решение, то шел до конца.

4

Жарким августовским днем 1826 года генерал-адъю​тант Бенкендорф читал и перечитывал донесения своих агентов о следовании в Сибирь государственных преступ​ников, о толках в публике на их счет, о поступках и наме​рениях их родственников... «Жена Трубецкого проехала третьего дня через Нижний...» С ней был этот француз. Зачем он ехал? Разве нельзя было послать вместо него для охраны здорового парня из дворовых людей? Почему француз? Об этом стоило подумать.

Бенкендорф был уверен, что ни сами преступники, ни родственники их не успокоятся, что они будут придумывать различные извороты для облегчения судьбы, преступниками заслуженной. Что это могли быть за изво​роты? Подкуп местных чиновников и охраны. Запугивание местных властей громкими именами преступников и их родни. Использование родства с кем-либо из местного начальства... Это все — для послаблений.

А ведь есть и еще одна опасность. Страшно сказать — побег... Пусть не всех — это невозможно. Но даже если нескольких... Имея деньги и многочисленных пособников, можно затеряться в России или перейти в чужие края... Николай Тургенев, приговоренный к каторге, гуляет же себе по Лондону. Отчего бы ему не гулять вместе со сво​им другом Трубецким, скажем? «Жена Трубецкого про​ехала третьего дня через Нижний...» Что у них на уме? И этот француз...

Нужно предупредить Грибовского, чтобы тщательно исследовал обстоятельства. Чтоб узнал о замыслах — сколько возможно. О чем говорила княгиня с князем Гру​зинским? Только ли отдыхала у него в доме?

Нужно особо предупредить генерал-губернатора Бах​метьева.

В то время Бенкендорф еще не знал, что генерал-от-инфантерии Бахметьев был дядей государственного пре​ступника Трубецкого, ибо сестра его была женой князя Грузинского.

В двадцатых числах проехала Казань и Екатерининбург.

9 сентября она была уже в Красноярске. Воше вел дневник.

Генерал-губернатор Восточной Сибири Александр Степанович Лавинский оказался в большом затруднении, узнав, что государственные преступники, осужденные по делу 14 декабря, будут сосланы в подведомственные ему области.

Эти сто с лишним человек, многие из которых прояви​ли себя людьми деятельными и решительными, могли стать для генерал-губернатора источником неисчислимых бедствий.

Он знал свой край, населенный в значительной мере людьми буйными и готовыми на возмущение. Многие ты​сячи каторжников, сосланных за страшные преступления против закона — за убийства, грабежи, разбой. Многие тысячи солдат, сосланных за непокорность из армии и гвардии, множество поляков, бунтовщиков и детей бун​товщиков. .. Все время то здесь, то там возникали раз​личные происшествия — мелкие бунты, побеги. Но этой постоянно волнующейся опасной стихии не хватало голо​вы, центра, умелой руки, которая бы это волнение напра​вила.

Теперь — с водворением в пределы края всех этих быв​ших генералов, полковников, поручиков, соединенных об​щими замыслами, общим несчастьем, — положение ста​новилось во сто крат опаснее.

Призрак великого сибирского междоусобья встал пе​ред генерал-губернатором...

Эти мысли томили Лавинского еще в Москве, куда он был вызван в июле на коронацию молодого императора.

Здесь, встречаясь постоянно с родными сосланных, по​нял он и еще одну для себя опасность — вызвать неудо​вольствие и ненависть этих лиц слишком строгим надзо​ром за ссыльными. А ведь среди них были и весьма влия​тельные. ..

Куда ни кинь — все плохо и ненадежно. Ненадеж​ность, неопределенность тревожили его сейчас не меньше, чем возможные беды в будущем. А тут еще он узнал об отъезде княгини Трубецкой... И он решил добиться положительных, ясных инструкций — только в них было спасение.

25 августа он составил свои соображения, касающиеся вопроса частного — жен государственных преступников, едущих в Сибирь. И отправил их — эти соображения — начальнику Главного штаба барону Дибичу, чтоб посмо​треть, как отнесутся там — наверху — к его беспокой​ству …

«Генерал-губернатор Восточной Сибири, не имея до​ныне никакого предписания насчет отправленных в Си​бирь преступников, не знает, имелись ли в виду следую​щие соображения, если, впрочем, слухи о следовании за ними жен их в существе своем справедливы.

1) Будет ли сделано предписание местным властям об образе обхождения их с сими женами, т. е. считать ли их в прежнем быту или женами ссыльных?

2) Следуя за своими мужьями и продолжая супруже​скую с ними связь, они, естественно, делаются причастны​ми их судьбе и теряют прежнее звание, а прижитые в Сибири дети поступают уже в казенные крестьяне. Неизве​стно, имеют ли они о сем понятие, и ежели нет, то не должно ли оное быть им внушено, ибо многие, может быть, решаются ехать в Сибирь не из любви и привязан​ности к своим мужьям, но из пустого тщеславия, чтоб быть предметами разговоров и показать публике, что по​жертвовали для мужей собственным благополучием сво​им, но коль скоро мечтания их рассеются вразумлением об ожидающей их там участи, то, может быть, исчезнет и охота к выполнению необдуманного намерения.

3) Судя по состоянию, жены сии могут иметь боль​шие деньги. Могущественная сила оных в краю бедном, населенном людьми буйными и развратными, может иметь вредное влияние и потому не должно ли ограничить их в привозе с собою наличных сумм? ..

P. S. Не должно ли предоставить свободу крепостным людям, за сими женами едущим, возвратиться восвояси, ибо по строгой справедливости они не могут быть причастны участи как самих преступников, так и жен их, добровольно отрицающихся от прав своих, и сие послужить может к вящему их вразумлению».

Утром 31 августа 1826 года бумага Лавинского была передана Дибичем царю.

В 3 часа пополудни того же дня Лавинский получил от Дибича письмо:

«Секретно

Милостивый государь Александр Степанович!

Государь император высочайше повелеть соизволил для совещания об образе присмотра в местах ссылки за осужденными по решению Верховного Уголовного Суда и; о других обстоятельствах, до них относящихся, составить особый комитет, в котором присутствовать тайному совет​нику Сперанскому, Вашему Превосходительству, гене​рал-адъютанту Бенкендорфу, генерал-майору Лепарскому и мне.

Сообщая Вашему Превосходительству сию высочай​шую волю, я прошу покорнейше Вас пожаловать ко мне для открытия сего комитета во вторник в 7 часов вечера. 31 августа 1826 года. № 1428.

С совершеннейшим почтением

имею быть и проч.

Барон Дибич».

Стало быть, не один Лавинский предвидел возможные последствия ссылки государственных преступников в Восточную Сибирь, раз был создан особый комитет.