М.В. Вершевская
«ПРЕД КОНЦОМ МОИМ»
В С.-Петербурге, в Петропавловской гранитной крепости, — Кронверкской куртине предстоит очень важная роль в истории. Там содержались наши пять Мучеников.
Н.Р. Цебриков.
«Бог и государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною», — писал, прощаясь с женой, Рылеев. Где-то рядом Муравьев-Апостол уговаривал не предаваться отчаянию Бестужева-Рюмина. В разговоре Пестеля с Каховским сквозило равнодушие к смерти. Несколько часов назад в парадном зале Комендантского дома Петропавловской крепости им огласили приговор, на рассвете предстояло взойти на эшафот. А пока — одиночные камеры в Кронверкской куртине, где суждено было провести ночь перед казнью.
Возможно ли установить, какие казематы стали свидетелями последних часов жизни осужденных декабристов?
Прошло полгода, как цитадель в центре столицы была превращена в настоящий тюремный комплекс, став после подавления восстания на Сенатской площади в Петербурге и выступления Черниговского полка на Украине основным местом заключения участников этих событий и привлеченных к следствию деятелей декабристских обществ. Для содержания узников не хватило двух десятков одиночек в Секретном доме Алексеевского равелина и примерно такого же количества камер на других крепостных объектах. Около 150 новых арестантских помещений оборудовали в казематах практически всех бастионов и куртин1. Одной из наиболее «населенных» стала тогда Кронверкская куртина. Основываясь на изучении документальных, графических и Мемуарных источников, попробуем реконструировать обстановку того времени в куртине2.
Первые арестантские камеры в Кронверкской куртине появились уже через несколько дней после того, как 31 декабря 1825 года были выведены квартировавшие здесь прежде солдаты Сводного пехотного батальона (РГИА. Ф. 1280. Оп. 2. Д. 209. Л. 214). Работы велись спешно, не только днем, но и ночью, при свечах (Там же. Оп. 1. Д. б. Л. 177). Когда 4 января 1826 года М.И. Пущина привели в одну из только что устроенных камер, «то еще кельи достраивались, и несносный шум топоров наводил какую-то грусть» (Пущин 1988: 398). По завершении работ 13 января командир Санкт-Петербургского инженерного округа И.Х. Трузсон рапортовал коменданту крепости А.Я.Сукину, что в Кронверкской куртине «отделено бревенчатыми перегородками для содержания арестантов 35 мест» (РГИА. Там же. Л. 37).
Исполнительский чертеж, «сочиненный при Санкт-Петербургской инженерной команде» 31 января 1826 года, дает представление о расположении 33 камер (РГАВМФ. Ф. Зл. Оп. 34. Д. 3334). Арестантские номера занимали второй ярус казематов от Кронверкских ворот до Меншикова бастиона. Первый, восьмой и четырнадцатый казематы, считая от ворот, служили сенями. В тринадцатом каземате оборудовали две камеры: одну у наружной, эскарповой стены, другую у внутренней, валганговой. В сенях (восьмой каземат) была одна камера у эскарпа, в остальных десяти казематах по три камеры, распределение которых соответствовало количеству и ориентации окон: одна у эскарпа с окнами на Кронверк и две у валганга с окнами на крепостной двор.
Помимо показанных на чертеже, в куртине имелись еще две камеры. Документы свидетельствуют, что одна из них находилась на углу с Меншиковым бастионом, а другая — слева от Кронверкских ворот (РГИА. Там же. Оп. 2 доп. Д. 6. Л. 117 об.-119).
На чертеже нумерация камер отсутствует. Установить ее позволило сопоставление ряда документальных и графических материалов. В результате удалось соотнести известные по спискам узников номера арестантских камер с определенными помещениями внутри куртины, выяснив, где же именно был заключен тот или иной декабрист в период следствия3.
Многие декабристы, содержавшиеся в Кронверкской куртине, оставили об этом свои воспоминания. В большинстве повествований мемуаристы живо рисуют картины тюремного заточения. Их рассказы не противоречат документам и имеют высокую степень достоверности в том, что касается крепостной топографии.
Прежде чем попасть в камеру, узник вступал «в грязный, темный коридор, едва освещенный ночником, который коптил и чадил невыносимо» (Лорер 1984: 93). Вероятно, по этой причине затруднительно было рассмотреть номер на двери арестантского помещения. Например, А.Е Розен узнал об этом, когда услышал приказание плац-майора отпереть «13-й нумер» (Розен 1984: 148).
Камеры, показанные на чертеже у валганга, имели около двух с половиной метров длины и столько же ширины. Не случайно узники называли их «стойлами». Камеры у эскарпа были немного больше: четыре с половиной метра длины и около четырех ширины. Вот как описывают декабристы те и другие тюремные помещения.
Одни из наиболее подробных воспоминаний принадлежат Розену. Камера № 13, где он содержался во время следствия (ГАРФ. Ф. 48. С п. 1. Д. 28. Л. 95 об.; РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 11495. Л. 11), по установленной нумерации находилась у эскарповой стены. Это же подтверждается сообщением мемуариста о том, что в окно «днем виднелась только узкая полоска горизонта и часть крепостного гласиса» (Розен 1984: 149). Розен писал: «В конурке моей было темно... Окно было забито плотною и частою железною решеткою... К одной стенке была приставлена кровать с тюфяком и серо-сизым одеялом, а у другой стоял столик... В дверях было небольшое окошечко, завешенное снаружи холстом, дабы часовые, стоявшие в коридоре, могли во всякое время заглядывать за арестантами» (Там же). Аналогичные впечатления встречаются в воспоминаниях Н.И. Лорера (камера № 3) и Н.В. Басаргина (камера № 12).
Рассказ Басаргина также дает представление об арестантских помещениях, устроенных у валганговой стены. Камера № 35 (ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 30. Л. 263), где он находился в первое врем; заточения, была «маленькой, в четыре шага длины и ширины... у которой окошко было вымазано целом и где находилась лазаретная кровать, столик и небольшая железная печь» (Басаргин 1988: 84) Такие печи, установленные специально для обогрева этих камер, показаны и на упомянутом чертеже 1826 года. Однако камеры у эскарпа, отапливаемые русскими печами, все же были менее сырыми. Когда Басаргин «занемог грудной болью и кровохарканьем, крепостной лекарь... объявил плац-майору, что... [его] надобно перевести туда, где не так сыро и где бы можно было делать движения» (Басаргин 1988: 91). Следствием этого явилось перемещение узника в № 12 (ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 303. Л. 92в) у эскарповой стены, который был «более просторный, но зато столь темный, что, пришедши туда... [заключенный] долго не мог различить предметы, в нем находящиеся» (Там же).
Итак, обстановка в камерах Кронверкской куртины была приблизительно одинаковой, все они отличались сыростью и недостатком света. Подобно М.С.Лунину, многие декабристы испытывали страдания «от тяжелого воздуха в каземате, от насекомых и удушливой копоти ночника» (Лунин 1987: 27)4.
Положение узников в «стационарных» тюремных помещениях Секретного дома по сравнению с поспешно устроенными камерами в бастионах и куртинах отличалось более строгим соблюдением режима одиночного заключения и полной изоляцией арестантов друг от друга. В Алексеевской равелине специально подобранная охрана неукоснительно исполняла предписания тюремных инструкций. Да и само расположение камер, находившихся по одну сторону коридора и разделенных толстыми каменными стенами, практически не давало возможности заключенным наладить кон¬такты между собой5.
Иная ситуация сложилась в Кронверкской куртине, где по словам Цебрикова, «заточение... смягчалось нашим обществом в казематах» (Цебриков 1931: 257). Дощатые перегородки или, как называет их мемуарист, «внутренние деревянные стены», выстроенные из сырого материала, «от железных печей высохли и дали огромные трещины, тотчас заросшие претолстою паутиною. Мы не могли видеть соседа своего, разговаривали хотя тихо, но все было нам слышно»,— писал он (Там же). Контраст по сравнению с Секретным домом был разительным. С.П.Трубецкой, переведенный оттуда в Кронверкскую куртину накануне исполнения приговора, «услышал... вокруг себя человеческие голоса, и некоторые знакомые, потом из-за перегородки... вопросы соседа» (Трубецкой 1983: 280). Все это чрезвычайно его взволновало, и много лет спустя он вспоминал о своих тогдашних переживаниях: «Я не могу выразить, какое чувство радости овладело мною от того, что я, наконец, могу разговаривать с подобными себе» (Там же: 280-281). Оказавшийся в аналогичных условиях Е.П.Оболенский «удивился близкому соседству, от которого отвык в продолжение шести месяцев» (Оболенский 1981: 94).
Охрану заключенных в куртинах и бастионах крепости несли нижние чины инвалидной команды. По преимуществу они сочувственно относились к декабристам, иногда помогали устанавливать контакты между узниками. Не только в воспоминаниях Цебрикова, но и Лорера, Розена, Басаргина, Лунина, М. Пущина, Олизара рассказывается о составившемся в Кронверкской куртине «обществе». Разговоры велись в основном теми, кто находился под одним сводом, то есть в камерах одного каземата. Правда, «говор... отраженный отзывчивостью свода и деревянных переборок... внятно доходил» и до тех, кто содержался в соседних казематах (Лунин 1987: 26-27). Насколько позволяют судить воспоминания, это происходило в том случае, когда камеры были расположены по разные стороны коридора, «наискось» друг от друга, как писал Розен. Так, М.И. Пущин, не указывая номеров камер своих товарищей, рассказывал, что общался с находившимися напротив него С.И.Кривцовым и сидевшим в другом каземате Е.Е.Франком (Пущин 1988: 398). Документально установлено, что все трое действительно содержались поблизости — в камерах №№ 6, 27 и 29 соответственно (ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 28. Л. 94; Там же. Д. 30. Л. 274; Там же. Д. 31. Л. 380). Декабрист Басаргин вспоминал, что после перевода в новую камеру (по документам она значится под № 12: ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 303. Л. 92в) он познакомился со своими ближайшими соседями М.П. Бестужевым-Рюминым (№ 17: Там же. Д. 30. Л. 208) и А.Н.Андреевым (№ 18: Там же. Д. 28. Л. 95 об.). «Как только... кончался вечерний обход офицеров... [они] начинали беседовать между собою и разговаривали часто за полночь» (Басаргин 1988: 91). В 17-й камере Бестужев-Рюмин провел весь период следствия6. О его переживаниях и душевном состоянии, помимо Басаргина, поведал Олизар, занимавший ранее камеру № 127, а также Розен.
Сообщения декабристов о соседях по заключению и о расположении их камер полностью подтверждаются документами. Это очень важно, так как в дальнейшем при отсутствии документальных данных исследование будет основываться исключительно на источниках мемуарного характера.
Когда после оглашения приговора заключенных развели по камерам, то большинство из них оказалось в других местах заточения. По-видимому, ведомость о размещении узников в тот день не составлялась, и ни в одном из известных документов сведения об этом не встречаются.
Все без исключения мемуаристы называют Кронверкскую куртину последним местом заключения пятерых приговоренных к смертной казни декабристов. Из них только Бестужев-Рюмин, как упоминалось выше, находился здесь прежде. Пестель, Муравьев-Апостол и Рылеев8, пока шло следствие и суд, пребывали в Секретном доме Алексеевского равелина (ГАРФ. Там же. Д. 28. Л. 93; РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 11499. Л. 22). Каховский сначала был в Головкином бастионе (ГАРФ. Там же. Д, 30. Л. 57), а затем его перевели в Никольскую куртину (Декабристы 1988: 78). Имея достаточно полное представление о Кронверкской куртине, естественно задать вопрос о том, почему для осужденных к смертной казни выбрали это крепостное сооружение. Была возможность поместить их в Секретный дом или в изолированные друг от друга арестантские казематы Зотова, Головкина и Меншикова бастионов, где под каждым сводом находилась только одна камера, или отправить в Петровскую куртину и тем самым удалить от осужденных по другим разрядам. Чем руководствовался комендант крепости Сукин, ведь именно он даже при наличии монарших указаний определял, где содержать того или иного узника? Николай I, детально разрабатывая обряд совершения казни, не придавал значения тому, где будут находиться приговоренные в ожидании этого события, и по этому поводу никаких приказаний свыше коменданту крепости не последовало. Особой логики в распоряжении самого Сукина искать не приходится, и очевидным является только то, что он стремился поместить осужденных вне разрядов поблизости друг от друга в одном крепостном сооружении. То, что они оказались не в Секретном доме, а в куртине, сделало ожидание предстоявшего менее тягостным, и от тех, кто находился рядом, стало известно о последних часах их жизни. О своем пребывании в Кронверкской куртине после оглашения приговора вспоминали И.И.Горбачевский, Е.П.Оболенский, А.В. Поджио, М.И. Пущин, С.П.Трубецкой, Н.Р. Цебриков. Отсутствие материалов официального делопроизводства не позволяет подтвердить это документально. Однако приводимые мемуаристами факты вполне соответствуют реальной обстановке в куртине и убеждают в истинности повествований. Из упомянутых декабристов только Оболенский и Цебриков знали о своем соседстве с Пестелем, Рылеевым, Муравьевым-Апостолом, Бестужевым-Рюминым и Каховским, слышали голоса некоторых из них. Особый интерес представляет свидетельство Цебрикова. Другие мемуаристы не подозревали о нахождении рядом с ними пятерых товарищей. Так, Горбачевский лишь упомянул, что их «вели из крепости на казнь... мимо» его окна (Горбачевский 1963: 166).
