Было около 11 часов 30 минут, когда Николай двинул преображенцев с середины Дворцовой (позднее, в 1834 г., здесь будет воздвигнута Александровская колонна) к углу дома Главного штаба, где сделал остановку ближе к Адмиралтейской площади, почти против Невского проспекта. В это время уже было послано за лейб-гвардии Саперным батальоном, командир которого, полковник А.К.Геруа, ожидал на Дворцовой площади. Именно на него Николай Павлович, генерал-инспектор по инженерной части, знавший в лицо и по фамилии почти всех солдат, особенно надеялся.
Пока было тихо. Выпавший снег заглушал полозья саней и звук шагов. Бывший преображенец Пармен Деменков держался неподалеку от Николая Павловича: «Государь сидел на коне, шагах в двадцати впереди батальона, а в некотором отдалении от него три или четыре генерала. Он был бледен, на лице его замечалось какое-то грустное выражение; но вместе с тем он, казалось, был величаво спокоен» (Деменков 1877: 260). Бледность, о которой упоминают и другие мемуаристы, вероятно, объяснялась и бессонной ночью, и тем, что Николай Павлович страдал от неравномерного кровообращения (Татищев 1899: 30). По воспоминаниям П.А.Каратыгина, когда он со своим знаменитым братом — трагиком В.А.Каратыгиным появился на Дворцовой площади (встретив по пути восставших московцев), то «увидели нового императора в полной парадной форме перед батальоном Преображенского полка» (Каратыгин 1970: 138). «Он был бледен, — продолжает мемуарист, — но на лице его не было заметно ни малейшей робости; он распоряжался молодцом, и с этой торжественной минуты он вселил во мне искреннее к себе уважение» (Каратыгин 1970: 138). Одному из подъехавших генералов было резким тоном сказано передать П.П. Мартынову, что если он уверен и своих измайловцах, пусть спешит с ними сюда; иначе может оставаться дома: «Я без него обойдусь» (Деменков 1877: 260).
Вероятно, не дожидаясь Саперного батальона, Николай занял с преображенцами следующую позицию на Адмиралтейском бульваре, напротив Вознесенского проспекта, то есть фактически фланкируя перспективы Вознесенского проспекта, Гороховой улицы, а отчасти сохраняя контроль и за Невским проспектом. Дворцовая площадь также оставалась в поле видимости (Адмиралтейская площадь еще не была засажена деревьями). При Николае Павловиче среди генералов, упомянутых П.Деменковым, неотлучно находился А.Х. Бенкендорф (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 231).
В какой-то момент вновь появился М.А.Милорадович, по одним данным — верхом, по другим — пешком, и затем подошел к Николаю Павловичу. Адьютант Милорадовича, подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка А.П. Башуцкий (сын коменданта П.Я. Башуцкого) оставил яркое описание сцены, когда военный губернатор Петербурга в растрепанном костюме, «подойдя к государю сзади, вдруг резко взял его за локоть и почти оборотил его к себе лицом» (Башуцкий 1908: 142). На сбивчивую речь Милорадовича Николай ответил строгим замечанием: «Не забудьте, граф, что вы ответствуете за спокойствие столицы» (цит. по: Гордин 1989: 257). М.А.Милорадович уже успел побывать в казармах Конногвардейского полка, который явно медлил с появлением. По дороге из казарм он был оскорблен и избит двумя солдатами (Борщак 1925). По воспоминаниям А.П. Башуцкого, Николай Павлович приказал ему, взяв Конную гвардию, занять позицию на Исаакиевской площади около манежа и ждать приказаний. «При первом слове государя, — пишет А.П. Башуцкий, — Милорадович вдруг, так сказать, очнулся, пришел в себя, взглянув быстро на беспорядок своей одежды, он вытянулся, как солдат, приложил руку к шляпе, потом выслушав повеление, молча повернулся и торопливо пошел назад по той же дороге» (Борщак 1925). Николай Павлович позднее остался недоволен воспоминаниями А.П. Башуцкого. О своем же приказании Милорадовичу сам он в своих «записках» не упоминает, отмечая, что послал в казармы Конной гвардии В.А.Перовского (Николай I 1926: 23). По данным М.А.Корфа, Милорадович отбыл на санях обер-полицмейстера А.С.Шульгина (Корф 1857: 142).
Вскоре со стороны Сенатской площади, где продолжали стоять в каре около 700 московцев и слышались крики в защиту Константина, раздались первые выстрелы. Николай Павлович повернул голову в сторону Сенатской площади. Когда же, как пишет П.Деменков, «какой-то генерал подъехал к нему и доложил о полученной графом Милорадовичем смертельной ране, то на лице государя выразилось глубокое сострадание. Однако к славе его должно прибавить, что он не смутился» (Деменков 1877: 262). «Генералом», сообщившим о ранении Милорадовича, на самом деле был флигель-адъютант полковник А.М.Голицын. По различным данным, ранение М.А.Милорадовича произошло между 12 часами и половиной второго (Борщак 1925), скорее всего — в первом часу. В книге Я.А. Гордина это отнесено к 20-30 минутам первого (Гордин 1989: 277).
Тем временем народ все плотнее обступал Николая, который несколько раз обращался к толпе с просьбой разойтись: «Прошу вас не толпиться здесь; ступайте все по домам; я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас пострадал за меня» (Деменков 1877: 262). Вероятно, в это время Николай Павлович несколько продвинулся вперед, заняв позицию на углу Адмиралтейского бульвара. К этому же времени относится и «челночная дипломатия» А.И.Якубовича, который подошел к Николаю Павловичу с предложением посредничества: «Ваше Величество, я был против Вас, теперь же я хочу умереть за Вас!» Государь поцеловал его и сказал: «В таком случае поди к возмутителям и уговори их сдаться» (Голенищев-Кутузов-Толстой 1982: 231). По данным М.А.Корфа, Якубович подходил до ранения Милорадовича у Невского проспекта. Позднее и Николай 1, и И.И. Велио отметят, что он им сразу показался подозрительным и неприятным человеком (Николай I 1926: 24; Велио 1913: 547). Николаю действительно угрожала смертельная опасность. Правда, А.И.Якубович и П.Г.Каховский накануне заявили, что отказываются от плана цареубийства, но полковник А.М.Булатов собирался это сделать и, как писал позднее Николаю I, более двух часов провел рядом, шагах в двадцати, с заряженным пистолетом (Декабристы 1988: 262, 344; Принцева 1973: 216). Однако, несмотря на опасность, Николай Павлович, подозревая чуть ли не всех, предпочитал сам лично исполнять обязанности батальонного командира, пока части, принявшие присягу, не заблокировали восставших.
Вскоре после выстрелов на Сенатской площади первые два эскадрона Конной гвардии вынеслись на рысях из-за временных заборов, окружавших строящийся Исаакиевский собор, и А.Ф.Орлов доложил, что другие будут «сейчас» (Деменков 1877: 261). Они действительно прибыли и стали выстраиваться спиной к дому князя А.Я. Лобанова-Ростовского (Адмиралтейский пр., 12), известному как «дом со львами». Прибытие конногвардейцев было принципиально важно, шефом этого полка был Константин Павлович. Николай подъехал к конногвардейцам и обратился, как обычно, «Здорово, ребята». Им также был задан вопрос: «Признаете ли вы меня за вашего царя?». Конногвардейцы, по свидетельству И.И. Велио, раненого затем в кавалерийской атаке, ответили «Ура!» (Велио 1913: 540).
Первая из нескольких атак конногвардейцев производилась еще до прибытия к московцам подкреплений, но была отбита. Когда Николай Павлович, чтобы оценить ситуацию, перед этим вместе с А.Х. Бенкендорфом выехал на Сенатскую площадь, его также встретили выстрелами (Николай I 1926: 24).
Тем временем В.Ф. Адлерберг был послан к шталмейстеру Долгорукову, чтобы «приготовить загородные экипажи для матушки и жены», чтобы «в крайности выпроводить их под прикрытием кавалергардов в Царское Село» (Николай I 1926: 25). Если до этого Николай неоднократно посылал А.Ф.Орлова в Зимний дворец, уведомляя семью о развитии событий, то теперь, распорядившись насчет подвоза артиллерии, он поскакал в Зимний лично, чтобы убедиться в подходе Саперного батальона.
Именно тогда около здания Главного штаба произошла знаменательная встреча с лейб-гренадерами, которых вел поручик Н.А.Панов. Оказывается, около 900 гренадеров, вероятно, не случайно оказались у Зимнего дворца, перейдя Неву по льду. Однако сюда уже успели прибыть на защиту Зимнего и саперы. Вот что писал один из офицеров этого батальона: «Едва успел он (батальон. — Л.В.) выстроиться на большом дворе, как в главных воротах послышался шум и громкий говор, от которого доходили до саперов только слова: «раздайтесь! пропустите!» Вслед за тем, с криками «ура!» показалась у входа во двор нестройная толпа солдат лейб-гвардии Гренадерского полка в шинелях и фуражках, державших ружья на перевес» (Фелькнер 1870: 140). Присутствие Саперного батальона во дворе оказалось неожиданностью: «Поручик Панов остановился перед ним в недоумении и нерешимости. По прошествии нескольких минут, махнув опять шпагою, он закричал: «Ребята! Да это не наши, правое плечо вперед, за мною марш»« (Фелькнер 1870: 140). Гренадеры выбежали со двора, «оставив саперов в раздумье... Саперы поняли только, что их хотя пассивное сопротивление во дворе Зимнего дворца спасло царственные лица... от величайшей опасности» (Фелькнер 1870: 139-140).
Впрочем, находившийся в этот момент внутри Зимнего дворца В.Р.Марченко, наблюдавший за сценой из окна, отметил, что и лестницы во дворце «были набиты солдатами с ружьями» (Марченко 1896: 130). Гренадеры во главе с Н.А.Пановым бросились к Сенатской площади, но у здания Главного штаба им преградили путь кавалергарды. Находившийся здесь Николай Павлович приказал дать им проход к площади. Это было уже где-то в третьем часу дня.
Вот что писал адъютант А.Х. Бенкендорфа: «Начало смеркаться. В это время бегут роты лейб-гренадерского полка по площади от дворца и кричат: «Конституцию!» На вопрос, что они разумеют под этим, они отвечали: «Жену Константина Павловича!» Государь приказал пропустить этих несчастных к мятежникам и вслед за тем по приказанию его 4 орудия были выстроены против стоящих у Сената мятежников на весьма близком расстоянии» (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 232).
Когда Николай Павлович вернулся к Сенатской площади, там уже находилось и около 200 гренадер, которых примерно без четверти час привел другой дорогой поручик А.Н. Сутгоф (Гордин 1989: 297), и около 1100 моряков гвардейского морского экипажа, которых сразу же за ротой Сутгофа вывел на площадь Н.А.Бестужев. Всего восставших было около 3 тысяч человек.
Вялые атаки конногвардейцев не принесли успеха. Николай Павлович тем временем продолжал сосредоточение принявших присягу войск, добившись 3-4-х кратного превосходства. Однако в стойкости многих частей приходилось сомневаться. Безрезультатными оказались и переговоры с мятежниками, в том числе петербургского митрополита Серафима и киевского — Евгения (после половины третьего), а также обращение великого князя Михаила Павловича, прибывшего на площадь с остатками Московского полка, шефом которого он был (между 2 и 3 часами). Правда, московцы уже были предусмотрительно поставлены внутри каре лейб-гренадеров. Матросов гвардейского экипажа пытался уговорить командующий гвардейским корпусом генерал от кавалерии А.Л.Воинов.
Тем временем, посланные за артиллерией дежурный генерал Главного штаба А.Н.Потапов и вдогонку ему командующий артиллерией гвардейского корпуса генерал-майор И.О. Сухозанет прибыли с упомянутыми 4 легкими орудиями 1-й батареи лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады с командиром батареи полковником Статковским и командирами взводов поручиками И.М.Бакуниным и A.M. фон Фоком. Когда артиллерия еще стояла против Гороховой улицы, в окружении Николая стали говорить о необходимости ее использования. Николай Павлович ответил (по-французски, хотя предпочитал в общении русский язык): «Да, но я еще не совсем уверен в артиллерии» (Деменков 1877: 263). Интересно, что даже французский посланник Лаферронэ, находящийся в гуще событий рядом с Николаем Павловичем, сказал: «Становится темно и мне кажется, Государь, что без пушек обойтись нельзя, потому что кабаки дадут случай развернуться бунту в городе» (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 232). Кстати, именно это предлагал до восстания А.И.Якубович, но это предложение было отвергнуто К.Ф.Рылеевым (Декабристы 1988: 314). О необходимости применения «последнего довода королей» говорили также К.Ф.Толь и И.В.Васильчиков (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 232; Толь: 1910: 24).
К половине третьего орудия были выдвинуты на угол Адмиралтейского бульвара с дулами, направленными к Сенату (Деменков 1877: 264). Николай Павлович продолжал колебаться. Он не любил кровопролития, что было отмечено наблюдателями позднее, во время русско-турецкой войны. Однако уже стало темно. Николай Павлович записал: «Погода из довольно свежей становилась холодной, снегу было весьма мало и оттого весьма скользко; начинало смеркаться, ибо было уже 3 пополудни» (Николай I 1926: 26). Николай был точен. Расчеты Института теоретической астрономии показали, что солнце зашло в тот день без двух минут 3 часа (Нечкина 1985: 205). Темнота была на руку восставшим. Нельзя было допустить ошибки, учитывая недружелюбие толпы и неустойчивое настроение части войск. Орудия, которых в темноте не было видно и со стороны каре восставших, выдвинулись на расстояние не более 100 метров (Эрл 1901: 262). Они были сняты с передков и подготовлены к стрельбе. Николай находился на левом фланге взвода поручика Бакунина.
Распространенная легенда, что орудия прибыли без снарядов, не подтверждается показанием одного из артиллерийских офицеров — подпоручика Н.В.Бахтина, специально обратившего на это внимание. Тогда, пишет он, «было положение иметь в батарее боевых снарядов, кажется, 10, а поэтому оных хватило для усмирения мятежа» (Бахтин 1880: 135). Но за дополнительными картечными зарядами, действительно, посылали. Полковник А.В. Нестеровский приказал тому же Н.В.Бахтину отправиться с зарядным ящиком в лабораторию на Выборгской стороне. Взяв первого попавшегося извозчика, Н.В.Бахтин отправился в путь, но в лаборатории без письменного приказания ему зарядов не выдали, и он с пустым зарядным ящиком вернулся на Сенатскую площадь. Когда он отправлялся на Выборгскую сторону, орудия уже сделали 4 выстрела картечью. Когда же он возвратился, то застал «дело оконченным: бунтовщики бежали по направлению от Сената через Неву, где собирались в группы, по которым было сделано еще три выстрела» (Бахтин 1880: 135).
Начало артиллерийского огня зафиксировано во многих мемуарах. Последним парламентером, посланным Николаем Павловичем, был артиллерийский генерал И.О. Сухозанет, что было прозрачным намеком. Когда ему прокричали «подлеца», он поскакал назад, на скаку выдернув из шляпы белый султан, что было условным знаком. Был конец четвертого — начало пятого часа пополудни. Николай дважды отдавал команду и дважды отменял. Наконец команда «пли» была отдана.
По приказу Николая I первый выстрел был сделан поверх каре. Стрельба продолжалась не более четверти часа. Позднее М.А.Корф, собиравший материалы к истории 14 декабря и царствования Николая I, пометил на рукописи И.О. Сухозанета: «Сделаны из трех орудий картечи две очереди. Потом забили дробь — первые два орудия стрельбу прекратили, а третье, ставшее по направлению Галерной, пустило два, а может быть, и три ядра...» (цит.: Гордин 1989: 375). Таким образом, было две очереди картечью и несколько выстрелов ядрами, по другим данным, картечью, в том числе и по льду Невы с наплавного Исаакиевского моста (Бахтин 1880: 135; Нечкина 1985: 208; Семенов 1976: 59; Марголис 1995: 49). В целом уложились в табельное число зарядов (не более десяти).
По оценкам современников, число погибших определялось от 70-80 человек до тысячи, но последняя цифра так же, как и «точная» цифра записки Н.А.Корсакова (1271 человек) вызывает сомнение (Марголис 1995: 47-52). Исходя из 4 картечных выстрелов, военный историк Г.С. Габаев считал официальную цифру 70-80 человек правдоподобной (Габаев 1926: 191). При 6, как минимум, выстрелах картечью и нескольких ядрами потери должны были быть больше. Известно, что картечный заряд ближнего действия (200 сажен) представлял картонный цилиндр с латунным поддоном, причем в цилиндре находилось 100 круглых чугунных пуль (картечин). Впрочем, были погибшие также от оружейного огня и умершие позднее от ран (Попов 1907; Попов 1909). Кто-то мог погибнуть во время преследования кавалерией или в полыньях, образовавшихся при стрельбе ядрами по льду Невы. Потери со стороны правительственных войск были небольшие. Обер-полицмейстеру А.С.Шульгину было приказано к утру очистить улицы от трупов. По существующим свидетельствам трупы заталкивали в полыньи ночью, чем потом «государь был очень недоволен» (Попов 1909: 199; Эрл 1901: 262).
Но вернемся к Николаю Павловичу. Не дожидаясь результатов выстрелов картечью, он повернул коня к Зимнему дворцу. Много позже императрица Александра Федоровна запишет в своем дневнике: «Когда я обняла Николая 14 декабря на маленькой лестнице, я чувствовала, что он вернулся ко мне другим человеком» (Александра Федоровна 1926: 91).
Не прошли бесследно эти события и для самой императрицы, у которой во многом вся драма разыгралась на глазах, так как Адмиралтейская площадь далеко просматривалась из окна. Когда Николай I в сопровождении А.Х. Бенкендорфа, А.Ф.Орлова и И.В.Васильчикова проследовал во внутренние покои, то, по позднейшему свидетельству маркиза де Кюстина, нашел жену, пораженную нервными конвульсиями головы (Кюстин 1990: 129-130). Отныне они будут преследовать ее. Она, по мнению вдовствующей императрицы Марии Федоровны, была в тот день достойной поддержкой Николаю: «Эти страшные события здесь под окнами! Жизнь обоих сыновей моих в опасности... несчастные, обольщенные солдаты, сбитые с толку избытком верноподданничества!.. Утешением мне служит то, как выказал себя мой сын Николай; и лучшею поддержкою ему служила его жена, держала себя превосходно...» (Герлах 1892: 367).
Что касается оценки качеств самого Николая Павловича, мнения современников, в зависимости от принадлежности их к тому или иному лагерю, противоречивы. Николай, действительно, был на пределе физических возможностей. Он опасался не только за себя, но и за семью. «Я не трушу», — сказал он в тот день Е.Ф. Комаровскому (Комаровский 1990: 140). А княгине Сайн-Витгенштейн потом признается, что 14 декабря был далеко не храбр, «но долг заставлял меня побороть себя» (Сайн-Витгенштейн 1908: 739). Все его помыслы были в первую очередь о семье. К ней он спешил с Сенатской площади. Перед применением артиллерии он посылал предупредить, что придется стрелять.
В это время в Зимнем дворце с часа дня (уже около пяти часов) томились неизвестностью и ожиданием государственные сановники, высшее духовенство, военные и гражданские чины, дамы, съехавшиеся на торжественный молебен по случаю воцарения, назначенный еще на час дня. По данным В.И. Фелькнера, он был совершен в 6 часов вечера «с обыкновенною в таких случаях торжественностью» (Фелькнер 1870: 158). Императрица Александра Федоровна в своем дневнике отнесла его к 7 часам вечера (Александра Федоровна 1926: 90). М.А.Корф пишет о молебне в половине седьмого, что, вероятно, более точно.
