Всего полгода назад М.И. Муравьев-Апостол полагал: «Мы еще весьма далеки от того момента, когда благоразумно рисковать... не следует творить ребячества, не следует принимать армейских офицеров, в данный момент ни к чему не годных» (Муравьев-Апостол 1950: 211) — и вот в мае 1825 г. ему за 3 недели удалось убедить С.П.Трубецкого «вербовать членов в 4-м корпусе» (Муравьев-Апостол 1950: 189-190, 201-202, 235). Н.И. Лорер, видевший письмо М.И.Муравьева к Пестелю об этом, даже решил, что Трубецкой обещал принять князя Щербатова (Лорер 1969: 47)6.

Интересно, что, только приехав в Киев, С.П.Трубецкой, видимо, полагал, что затея «революции наподобие Испанской» исходит от М.Ф.Орлова — недаром с самого начала он интересовался у С.Г.Волконского (первого, кого он встретил в Киеве) именно о настроениях бывшего командующего 16-й дивизией — «которого образ мыслей был столь гласен прежде» (Трубецкой 1925: 15-16, 41). От Волконского ему стало известно о переговорах с Польским обществом и о существовании тайной организации в Грузинском корпусе: некий Якубович уверял недавно генерал-майора Волконского, что, «когда придет пора приступить к явному взрыву, мы тогда соединимся... на Кавказе и более сил, и человек даровитый, известный всей России» (Волконский 1953: 118, 120; Корнилович 1969: 331, 333). Весь юг страны скоро мог охватить «пожар» революции.

Приближался летний смотр. Настал июнь — бурный и насыщенный событиями. В это время в городе держал караул 1-й батальон Полтавского пехотного полка, которым командовал В.К. Тизенгаузен и в котором служил М.П. Бестужев-Рюмин. Кн. А.Г.Щербатов вспоминал: «В Киеве было довольно скучно до июня месяца, когда... собралось блестящее общество местных жителей и проезжающих, по воскресеньям бывали балы» (Щербатов 1847: 65 об.) С.П.Трубецкого посетили в это время А.С.Грибоедов, А.З.Муравьев, И.С. Повало-Швейковский, часто встречался он с С.И. Муравьевым-Апостолом, М.Ф.Орловым. В.К. Тизенгаузен описывает горячий спор в гостиной Трубецкого между Муравьевыми-Апостолами и М.Ф.Орловым о возможности ввести в России конституцию. О позиции Трубецкого в этих дискуссиях практически ничего не известно: документы, синхронные по времени создания исследуемым событиям, не сохранились, мы ограничены лишь следственными материалами; но еще до начала допросов «южан» было известно (из слухов и газет), что главное обвинение выдвигается против С.П.Трубецкого — «затеявшего» восстание в столице (что подтвердилось результатами обыска: именно у него нашли политическую программу 14 декабря — Манифест к русскому народу): любые контакты с ним компрометировали подследственных. М.Ф.Орлов, опровергавший свою близость с заговорщиками, утверждал: «Трубецкой был очень осторожен со мною, я был даже удивлен» (Орлов 1925: 162), Тизенгаузен заметил лишь, что Трубецкой «человек добрый, честный, кроткий», но он «все время молчал» (Тизенгаузен 1954: 257).

«После месяца своего пребывания, — писал С.И. Муравьев-Апостол брату 4 июля 1825 года, — Бестужев так хорошо взялся за него, что не только сам Сергей (Трубецкой. — Н.П.) искренне присоединился к Югу, но и обещает присоединить к нему весь Север, — дело, которое он действительно исполнит и на которое можно рассчитывать, если он обещает, потому что он человек, заслуживающий доверия. Я полагаю, дорогой Матвей, что это было не легкой вещью и услуга значительна для нашего дела» (цит. по: Порох 1954: 148). Впоследствии С.И. Муравьев-Апостол показывал: «Трубецкой за несколько месяцев своего пребывания в Киеве сблизил два тайных общества больше, чем когда-либо» (Муравьев-Апостол 1927: 284), — видимо, это определяет не столько взаимоотношения и настроения двух тайных обществ, сколько самого Трубецкого и его южных товарищей: на следствии С.Муравьев-Апостол уже исходил из факта происшествия 14 декабря, связывавшегося с инициативой Трубецкого. На языке следственных показаний это означало: через несколько месяцев, проведенных в Киеве, Трубецкой сделал, казалось, невозможное — поднял восстание в Петербурге.

В августе 1825 года Трубецкой, С.Муравьев-Апостол и П.Пестель уже обменивались «идеями» (в письмах и через Бестужева-Рюмина): «Скоро настанет время, когда нужно не говорить, а действовать», — убеждал в это время П.И.Пестель Майбороду (Пестель 1927: 20). В.Л.Давыдов тогда же слышал отзывы о Трубецком как о человеке «отличного ума и способностей» (Давыдов 1953: 202).

Лещинский лагерь стал переломным моментом в истории подготовки армейского заговора. С.И. Муравьев-Апостол сумел «подать» настроение семеновских солдат своим товарищам по тайному обществу так, что сомнений в возможности поднять 60-70 тысяч вооруженных солдат (Оболенский 1925: 270; Корнилович 1969: 327) не оставалось. На С.П.Трубецкого это должно было произвести особое впечатление: прапорщиком он бок о бок прошел с семеновцами все тяготы войны. Решено было осуществить переворот во время ближайшего смотра. С.П.Трубецкой считал, что это удобно сделать весной 1826 года — ему как дежурному штаб-офицеру 4-го пехотного корпуса и знакомому А.Г. Щербатова стали известны планы Александра I провести приблизительно в это время смотр трех южных корпусов (Щербатов 1847: Л., 66).

Тогда же внезапно дало о себе знать петербургское общество — К.Ф.Рылеев (плохо знавший С.П.Трубецкого) просил старого члена тайного общества А.Ф. Бригена передать ему важные новости: в Петербург приехал знаменитый Якубович, он «признался», что целью его было совершить цареубийство; от имени тайного общества Рылеев уговорил его «отложить», но не отказаться от замысла. Иными словами, на юге стало известно, что Кавказское общество, о котором практически ничего не знали, казалось, собиралось начать действия. Между тем — как вспоминал на следствии Бриген — к моменту его отъезда в июне 1825 г. в Петербурге от тайного общества осталось «5-6 человек, живущих вместе в доме Американской компании»7. Рылеев уверял через Бригена, что «общество можно усилить за счет морских офицеров, среди которых есть много либералов», а может быть, даже существует целая организация с центром в Калифорнии — «Les chevaliers de la reunion» (ее устав Рылеев переслал Трубецкому) (Бриген 1976:431,434,441; Рылеев 1925: 176,191)8. Но все же было очевидно, что в Петербурге нет ни сил, ни средств (Рылеев интересовался «суммой» прежнего общества).

С.П.Трубецкой, и без того собиравшийся в отпуск, обещал переговорить с Рылеевым. Через несколько дней, вслед за А.Ф.Бригеном, у Трубецкого побывал проездом из Москвы М.М.Нарышкин — к ним Трубецкой тоже обещал заехать — и тут же объявил о намерении южан начать действия (Нарышкин 1976: 406, 413, 415). М.П. Бестужев-Рюмин, присутствовавший при этом разговоре, показывал: «Нарышкин говорил, что Северное общество малочисленно и не в состоянии восприятъ действия. Я ему возразил, что восприятъ действия можем мы, что это даже у нас положено, от Северного же общества ожидаем только того, чтоб... подало бы нам руку, когда мы двинемся из лагеря» (Нарышкин 1976: 416). С конца сентября по начало ноября 1825 года Трубецкой, Пестель и С.Муравьев-Апостол через Бестужева-Рюмина, оценивая результаты Лещина и новости из обеих столиц, вновь обсуждали и пересматривали (в письмах и на словах) старый план военной революции. На следствии первым (и подробнее всех) его сформулировал П.И.Пестель: «Предположение было следующее: Начать Революцию во время ожиданного Высочайшего смотра Войск... в 1826 г. Первое действие долженствовало состоять в насильственной смерти Государя... Потом — издание двух прокламаций: одну войску, другую народу. Затем следование 3-го корпуса на Киев и Москву, с надеждою, что к нему присоединятся прочие на пути его расположенные войска без предварительных даже с ними сношений, полагаясь на общий дух неудовольствия. В Москве требовать от Сената преобразования государства. Между всеми сими действиями 3-го корпуса надлежало всем остальным членам Союза содействовать Революции. Остальной части Южного округа занять Киев и в оном оставаться. Северному округу поднять гвардию и флот... и тоже сделать требование Сенату, как и 3-му корпусу. Потом ожидать от обстоятельств, что окажется нужным» (Пестель 1927: 103-104). М.И. Муравьев-Апостол на следствии пояснял: «Южное общество предполагало, что надобно времянное правление для введения нового порядка вещей и что сему правлению нужна сила, чтобы успешно действовать, вот что подало... мысль о основании трех лагерей» (Муравьев-Апостол 1950: 235). «Пред отъездом... Трубецкого в Петербург было положено в случае успеха в действиях вверить временное правление Северному обществу», — показывал С.Муравьев (Муравьев- Апостол 1927: 284; Бестужев-Рюмин 1950: 77; Пестель 1927: 169)9.

Одним из главных информаторов С.П.Трубецкого стал его старый знакомый И.М. Бибиков, директор Канцелярии начальника Главного штаба, зять С. и М.Муравьевых-Апостолов. Помимо получения сведений о происходящем в стране, он использовал служебное положение и для того, чтобы регулярно писать на юг — Муравьевым-Апостолам (Тизенгаузен 1954: 248) — это было особенно важно для Трубецкого: в дни междуцарствия он ежедневно встречался с Бибиковым, а днем 14 декабря несколько часов безуспешно пытался его увидеть. 22 ноября И.М. Бибиков одним из первых узнал о болезни Александра I (в дневнике Николая читаем: «Принимал Лопухина и Бибикова, об Ангеле... он болен» — Николай 1926: 65); характер ее в это время еще не казался опасным. Лишь два дня спустя было получено письмо И.И.Дибича от 14 ноября об обострении (Дибич 1882: 153). В этот вечер, 24 ноября, у княгини Е.И.Трубецкой были именины: «у меня было вечером довольно гостей», — вспоминал С.П.Трубецкой, в том числе и И.М. Бибиков: его жена была подругой Екатерины Ивановны. Едва ли Трубецкой узнал о болезни раньше. «25 (ноября. — Н.П.) я должен был выехать из Петербурга и остался единственно для того, чтобы знать, чем разрешится» дело (Трубецкой 1983: 296). В это время в Петербурге пошли «тревожные слухи о тяжелой болезни, постигшей императора Александра I в Таганроге» (Фелькнер 1870: 231). Нужно обратить внимание, что, оставшись в столице, С.П.Трубецкой не пытался встретиться с членами тайного общества. В это время его интересовали представители иного круга. 26 ноября в городе стало известно: император умирает (Дибич 1882: 157). В Мраморном дворце у Ф.П.Опочинина13 Трубецкой узнал, что политическое напряжение достигло критической точки: вечером прошлого дня на одном из закрытых совещаний военный генерал-губернатор М.А.Милорадович не позволил великому князю Николаю Павловичу объявить себя наследником престола. Милорадович явно превышал свои полномочия, вот-вот мог разразиться политический кризис. С.П.Трубецкой узнал, что военного генерал-губернатора поддерживает председатель Государственного совета П.В.Лопухин. А.Б.Куракин, через которого это стало известно, своим визитом к Опочинину (впервые за три года) также дал понять, что готов вмешаться — против Николая Павловича (Трубецкой 1983: 233, 294-295, 313-314). Воспоминания А.Н.Оленина, который утром 26 ноября был введен П.В.Лопухиным в курс дела, подтверждают: председатель Государственного совета отдавал себе отчет, что подобное вмешательство в дела престолонаследия грозит Сибирью (Оленин 1877: 500).

Сын председателя Государственного совета, генерал-майор П.П.Лопухин, вероятно, хорошо знал обстоятельства (слишком уж акцентирует внимание А.Н.Оленин в своей записке-воспоминаниях на том, что, встретив его этим утром, ничего не сказал ему, несмотря на расспросы), так же как и сын самого Оленина, Петр Алексеевич. Оба они были близкими друзьями С.П.Трубецкого, а П.П.Лопухин — активным членом тайного общества. Сын А.Б.Куракина был женат на двоюродной сестре С.П.Трубецкого Е.Б.Голицыной. Одним словом, у Трубецкого были все возможности для хорошего осведомления о настроениях оппозиции в верхах.

Вопрос об отношении С.П.Трубецкого к оппозиции в верхах в данное время не может быть решен: реальные цели, которые преследовали представители высшего эшелона государственных служащих, отстраняя от престола находившегося в Петербурге наследника, пока в достаточной степени не выявлены. По своей сути кризис носил не только династический (Сафонов 1995: 166)
характер: от претендентов на престол в этой борьбе мало что зависело — они были лишены инициативы, «права первого хода» и чуть было не стали марионетками или шахматными фигурами в руках окружения. Политические симпатии основных действующих лиц междуцарствия еще предстоит прояснить. Для нас важно выявить преломление этой политической борьбы в восприятии Трубецкого.

Много лет спустя он вычеркнет из оригинала рукописи своих «Записок» слова: «Лица, принадлежавшие к сословию государственных сановников, смотрели на вещи с высшей точки, но должно сказать, что мало было таких, которые бы искренно были озабочены мыслью об истинной пользе государства» (Трубецкой 1983: 237) — это проскользнувшее признание, что о таких государственных сановниках С.П.Трубецкой все же знал, важно для нас.

Характерно отношение Трубецкого к петербургскому тайному обществу: вечером 26 ноября к нему впервые за много дней зашел К.Ф.Рылеев — проститься (ранее Трубецкой собирался уезжать). Трубецкой согласился, что, учитывая внезапное изменение обстоятельств, нужно снова встретиться с «северянами» (Рылеев 1925: 183; Трубецкой 1925: 96). К.Ф.Рылеев ждал инициативы от Трубецкого: с зашедшими к нему в этот вечер Е.П.Оболенским, А.А.Бестужевым, а на следующее утро — В.И. Штейнгейлем он лишь «потолковал» о смертельном характере болезни Александра I, «не совсем этому доверяя» (Оболенский 1925: 245; Бестужев 1925: 435; Штейнгель 1976: 151).

27 ноября критический момент наступил. Во время утреннего молебна о здравии Александра I в Зимнем дворце были получены письма из Таганрога, извещавшие о кончине императора. Великого князя Николая Павловича вызвали из Большой церкви Зимнего дворца, М.А.Милорадович сообщил ему о полученном известии (Гордин 1989: 34). Устраняемый наследник пытался сопротивляться — он «потребовал, чтобы ему представлено было подлинное извещение» (Вилламов 1899: 95), но в конце концов в окружении генералов — М.А.Милорадовича, А.Н.Потапова, А.И.Татищева, П.В. Голенищева-Кутузова, В.С.Трубецкого
— в Малой церкви Зимнего дворца спешно принес присягу Константину. В Большой церкви началась присяга статских служащих и придворных чинов
— здесь присяжный лист подписали в числе прочих члены Государственного совета А.И. Морков и Д.И. Лобанов-Ростовский. Было около 12 утра. Граф Милорадович в комнате между церковью и внутренним пехотным караулом тихо отдавал приказ коменданту П.Я. Башуцкому разослать немедленно плац-адъютантов по караулам для приведения их к присяге. — Эти слова случайно услышал С.П.Трубецкой, только что приехавший в Зимний дворец и поднявшийся по Комендантской лестнице. По собственным словам, Трубецкой был очень удивлен: следовательно, исходя из полученной от Ф.П.Опочинина информации, скорой присяги он не ожидал. От давних знакомых по Союзу Благоденствия А.А. Кавелина и Н.П. Годеина Трубецкой узнает, что произошло. На глазах у него начинается присяга караула — но солдаты неожиданно подняли ропот, головной одной из рот 1-го батальона Преображенского полка заявил, что они не верят, что Александр мог умереть; Башуцкий и Потапов «делали напрасные усилия уговорить их» — это удалось только Николаю Павловичу, объявившему, что он сам только что присягнул (Трубецкой 1983: 235, 296, 314). Затем на дворе присягнули кавалергарды. Видевший это А.Н.Оленин, тоже только что приехавший во дворец, был удивлен не менее Трубецкого; отыскав первым делом Милорадовича, он изумленно спросил: «Кажется, все кончено?» — он также не ожидал присяги, хотя и был осведомлен о замыслах оппозиции (Оленин 1877: 502).

Не дожидаясь окончания, Трубецкой поехал к К.Ф.Рылееву, где рассказал, «с какой готовностью присягнули все... цесаревичу, что, впрочем, это не беда, что надобно приготовиться, сколько возможно, дабы содействовать Южному обществу, если они подымутся, — что очень может быть, ибо они готовы воспользоваться каждым случаем, что теперь обстоятельства чрезвычайные и для видов наших решительные» (Рылеев 1925: 183). Присяга Константину I, как бы она ни была неожиданна (очевидно, Трубецкой ждал большего от оппозиции в верхах), казалось, не могла повлиять на ход военной революции. Все теперь зависело от инициативы Южного и Польского обществ.

Затем С.П.Трубецкой отправился к Ф.П.Опочинину, но не застал его — жена сказала, что он вызван во дворец. Трубецкой остался — и несколько часов ждал его возвращения. Трудно сказать, от Опочинина или от кого другого узнал он о заседании Государственного совета, но своими глазами он это, вопреки воспоминаниям, не видел (Трубецкой 1983: 235, 296, 314). Трубецкой знал о напряженном молчании большинства, о позиции А.Н.Голицына, который возглавлял небольшую «партию великого князя Николая Павловича» — видевшую в наследнике, по мысли современников, будущую марионетку (Дивов 1897: 462-463). Опочинин ждал писем императрицы Марии Федоровны, чтобы отправиться в Варшаву (Павлова 1983:386).

Из Мраморного дворца Трубецкой поехал в Сенат, но тот уже опустел, «сенаторы все разъехались... оберпрокуроры А.В.Кочубей и С.Г. Краснокутский... с негодованием мне рассказывали, —вспоминал С.П.Трубецкой, — что сенаторы присягнули по словесному приказанию министра юстиции», завещание же министр приказал прислать к нему на дом (Трубецкой 1983: 298, 316).

Вывод, сделанный С.П.Трубецким из наблюдений дня, может быть сведен к следующим словам его воспоминаний: в Государственном совете «скорее можно было ожидать как-то людей, способных взвесить всю важность настоящих обстоятельств... не должно было ожидать никакого начинания от высших государственных мест или лиц» (Трубецкой 1983: 240-241).

В эти дни было решено: «стараться приготовить новых членов в общество, поспешить принятием тех, которые были уже у нас на виду, и вообще сообразовать действия наши с обстоятельствами» (Оболенский 1925: 245) — чтобы, как только С.Муравьев-Апостол выступит, заставить здешние высшие государственные учреждения поддержать революцию: инертность, за редким исключением, государственных сановников 27 ноября — в «день, каковых едва ли во сто лет бывает один», ничего не сделавших, чтобы «Россия присягнула бы государю и законам» (Штейнгель 1976: 70; Бестужев 1926: 75), а также очевидная растерянность генералов и даже великого князя Николая перед сопротивлением солдат караула — показали: начать должны были гвардейские войска, на которые внезапно появилась надежда. Вечером 27 ноября у Рылеева собрались члены тайного общества: Н. и А. Бестужевы, В.И. Штейнгель, Г.С. Батеньков, А.П.Арбузов. Рылеев, по собственному признанию, «предложил распустить слух, что в Сенате хранится духовное завещание покойного государя, где срок службы солдатам сокращен на 10 лет», и уговаривать солдат идти на Сенатскую площадь требовать завещание (Рылеев 1925: 185). Между тем никто из них (за исключением А.П.Арбузова) не служил вместе с солдатами, не знал их настроений, не знал, как на солдат повлиять. Е.П.Оболенский буквально на следующий день, 28 ноября, встретился с корнетом-кавалергардом А.М.Муравьевым, братом Никиты, и поручил ему передать офицерам своего полка, принадлежавшим к тайному обществу, что через 3-4 дня нужно будет поднять восстание (как предлагал К.Ф.Рылеев), а также хорошо бы, чтобы имевший подорожную корнет П.Н.Свистунов обо всем уведомил С.И. Муравьева-Апостола (Муравьев 1976: 390). В тот же день П.Г.Каховский привез К.Ф.Рылеева на квартиру поручика А.Н. Сутгофа, где они встретились с офицерами Гренадерского полка — те ручались за своих солдат (Каховский 1925: 375).

29 ноября С.П.Трубецкой, навестив Опочинина, узнал, что кто-то из противников Константина вернул его с дороги — «двор старается удалить цесаревича» (Батеньков 1976: 102), может быть, будет вторая присяга. Опочинин, уезжая в ночь с новыми письмами — теперь уже от Николая Павловича, — сказал Трубецкому, что употребит все усилия, чтобы уговорить Константина приехать в Петербург (Трубецкой 1983: 299, 318). Сомнения в том, что Константин примет престол, появились сразу: вспоминали, что он был внешне похож на Павла I и боялся судьбы отца (Штейнгейль 1985: 150), «в городе стали говорить, что если сам Константин Павлович не приедет, то трудно будет уговорить солдат в отречении, что это дело у нас небывалое и народ не в состоянии сего понять» (Трубецкой 1925: 18).

В это время К.Ф.Рылеев пришел к Трубецкому и сказал, что есть воинские части, за которые можно отвечать, чтобы Трубецкой подумал, как можно осуществить переворот (Трубецкой 1925: 18). После этого Трубецкой встретился с Г.С. Батеньковым, рассказал, что есть несколько частей в Петербурге, на юге же — целые корпуса собирались подняться с целью провозглашения республики, «по обстоятельствам можно бы и ожидать успеха». Трубецкой был совершенно спокоен — он ждал начала военной революции на юге. Батеньков согласился: пример 27 ноября подтверждал, что в России «легко сделать революцию — стоит объявить Сенату и послать печатные указы, то присягнут без затруднения» (Батеньков 1976: 85). В это время С.П.Трубецкой, Г.С. Батеньков, К.Ф.Рылеев и Н.А.Бестужев обсуждали, какого характера преобразования стоит диктовать Сенату.

«Манифест к русскому народу» мог и должен был появиться в это время: «ниспровержение существующего правления» — учитывая петербургскую атмосферу — мыслилось только в контексте военной революции.

С.П.Трубецкой был очень близок к семье Муравьевых-Апостолов. 57-летний сенатор И.М.Муравьев, отец декабристов Сергея и Матвея, знал о «преступных» увлечениях своих сыновей и их товарищей (Муравьев-Апостол 1950: 210). В дни междуцарствия С.П.Трубецкой очень часто бывал у него в доме. «Через несколько дней после (присяги. — Н.П.), — вспоминал С.П.Трубецкой, — разговаривая со мною, сенатор Иван Матвеевич Муравьев-Апостол рассказал мне, что он в этот день, сидя в присутствии возле товарища своего Митусова, начал было говорить об этом конверте (с копией завещания Александра I. — Н.П.), на что Митусов отвечал: «Это Сибирью пахнет»« (Трубецкой 1983: 298). Н.А.Бестужев на первом же допросе так отразил эту информацию: «По слухам, дошедшим до нас, некоторые из сенаторов, между прочим Баранов и Муравьев, подавали надежду, что оный трибунал нас поддержит... Все же уверяли, что действовать не могут, доколе не будут поддержаны силою»; «господа Муравьев и Баранов суть одни из тех, которые примут нашу сторону, но им необходимо нужна подпора силы, без чего никто не осмелится говорить в пользу каких-либо перемену) (Бестужев 1926: 61, 68).

3 декабря Ф.П.Опочинин, выехавший в Нарву навстречу Константину (Павлова 1983: 386), вернулся вместе с великим князем Михаилом Павловичем. От него Трубецкой одним из первых узнал: Константин не присягнул Николаю, узнав о смерти Александра I. Надежда, что будет новая присяга (Николаю), едва появившись, исчезла — в Петербурге вероятность поднять солдат осложнялась. В ночь на 4 декабря Опочинин был в третий раз отправлен в Варшаву с протоколами, написанными под диктовку Николая Павловича (от Константина требовали прислать торжественный акт от лица императора о своем отречении). Опочинин же намеревался уговорить его приехать и даже принять трон: «Константин, конечно, изъявлял прежде, что он отказывается от наследства, и теперь, что он не хочет власти, но все это было, когда власть не была в его руках, а теперь, когда вся обширная империя присягнула ему в верности, можно ли было ручаться, что он останется столь же равнодушен к власти? Он имел бы достаточно извинений для принятия престола, на который был возведен без предварительного своего согласия и в исполнение государственных законов о производстве», — так воспроизводил С.П.Трубецкой логику тех дней (Трубецкой 1983: 238-239). Ф.П.Опочинин, уезжая, знал о настроении войск и народа в Петербурге. Константина ждали к 15-16 декабря — вместе с Опочининым.

Но главное, что резко изменило настроения петербургских заговорщиков: в этот же день, 3 декабря, стало известно, что Москва тихо присягнула императору, завещание там вскрыто не было. Затем стали поступать донесения с юга: армия постепенно приносила присягу — несмотря на явный повод, возмущения не последовало. 5 декабря Г.И.Вилламов записал в своем дневнике: «Чем больше будет тянуться таким образом, тем труднее будет Константину отказаться от престола» (Вилламов 1899: 102). С.П.Трубецкой также не хотел верить жене Опочинина, что Константин испугается судьбы отца (Трубецкой 1983: 318). Военная революция, которую ждал С.П.Трубецкой, так и не вспыхнула, хотя некоторые сомнения еще оставались. Е.П.Оболенский показывал: «В один из близких сему вечеров Трубецкой, я и Рылеев, находясь одни в комнате (сколько я помню) и разговорясь о предмете, столь близком наш, князь Трубецкой утверждал, что император будет из Варшавы непременно и примет престол, и в то время предложил нам в сем последнем случае совершенно разрушить общество, объявить всем членам, что оно уже не существует; а самим, оставшись между собой друзьями, действовать каждому отдельно, сообразно правил наших и чувствований сердца» (Оболенский 1925: 246). Братья Бестужевы, Батеньков, Каховский были извещены об этом (Рылеев 1925: 186; Бестужев 1925: 436; Бестужев 1926: 67; Батеньков 1976: 99). С.П.Трубецкой собирался в свой корпус. Между тем на всякий случай написал С.Муравьеву-Апостолу, что в Петербурге все ждут Константина, он же сам выезжает на юг (недаром 13 декабря там ждали его приезда — Тизенгаузен 1954: 247)

Внезапно это обреченное настроение меняется. 7 декабря от своего троюродного дяди генерал-адъютанта В.С.Трубецкого Сергей Петрович узнал, что Николай лично отдал приказ ехать в Таганрог всем свободным от должности флигель-адъютантам. 8 декабря в доме Т.Б.Потемкиной сенатор П.П. Шулепов говорил тетке Трубецкого А.А.Голицыной, что Николай Павлович получил от Константина письмо с надписью «его императорскому величеству» и что вернулись, наконец, курьеры, посланные к Константину с донесениями о петербургской присяге. То есть стал распространяться слух, что Константин все же присяги не принял. Зять Трубецкого Л. Лебцельтерн уверял, что давно об этом знает (Трубецкой 1925: 60).

Вероятность новой присяги становилась очевидной. «Когда разнеслись слухи об отречении его императорского высочества, — показывал С.П.Трубецкой, — тогда ж вместе с тем стали говорить, что если сам Константин... не приедет, то трудно будет уверить солдат в отречении его от престола, что это дело у нас небывалое... Рассуждая о сих слухах с Рылеевым, он мне говорил, что из сего может выйти что-нибудь важное и что для того, чтобы не было пустых беспорядков, надобно подумать, нельзя ли сим воспользоваться... что такового случая уже не может более быть никогда» (Трубецкой 1925: 18). Уникальность ситуации заставляла искать новые формы переворота. Переприсяга со временем должна была последовать по всей России — в том числе в Москве и на юге в армии, а члены тайного общества, находившиеся там, — столкнуться с той же возможностью или необходимостью (в зависимости от настроения) революционной импровизации. Времени для того, чтобы скоординировать свои действия, не оставалось — письма из Петербурга в Киев в среднем шли около 10 дней. Присяга же могла последовать очень скоро, фактически в любой момент, в обществе говорили, что ждут лишь формального отречения Константина (Пущин 1926: 217). Но, обратившись к революционной инициативе (и в значительной степени импровизации), С.П.Трубецкой ощущал себя зависимым от информации с юга, которой так и не дождался 14 декабря. Тайному обществу не удалось осуществить задачу координации действий заговорщиков в различных регионах. Мечты о военной революции в общероссийском масштабе рассеяла картечь на Сенатской площади.