8

[66] Выписка из письма сына моего Павла Андреевича ко мне от 13 января 1826 г.

После обыкновенного приветствия и благодарения за получение от меня письма от 3 января* писал он следующее:

Я читал с любопытством и неоднократно письмо ваше и с суждением вашим о происшедшем в Петербурге бунте, и присовокуплю от себя, что, конечно, всякому, любящему мир, тишину и спокойствие, должно порадоваться, что это возмущение буйных голов так успешно и благополучно кончено и не соединено было с множайшими плачевными последствиями; и ежели покровительство Божие продолжится еще над Россиею, то, конечно, все вражеские козни злоумышленных рассеются, как дым ветром, и любезное отечество наше при всех внутренних расстройствах, может, еще поправится и возвысится на действительную степень благоденствия народного. Но что-то неуповательно, чтобы мы заслуживали сего счастия, ибо куда ни поглядишь и откуда ни послышишь, только и слуху, что о новых доказательствах усиливающегося разврата в народе, особливо в так называемом образованном классе оного, где вольнодумство и самое безбожие так много усиливается, облекаясь в какую-то будто добродетельную сантиментальность. Кажется, можно безошибочно сказать, что в числе 30 человек, объявленных от правительства зачинщиков бывшего в С<анкт->П<етер>б<урге> бунта32, в множайшем числе их соумышленников едва ли есть немного, в коих была бы хоть искра истинного христианства, не дозволяющего и задумывать, а не только предпринимать какое-либо возмущение народное. В числе сих возмутителей видим имена известного Рылеева, Бестужевых, Кюхельбекеров как модных журнальных стихотворцев, которые все дышали безбожною философиею согласно с модным их оракулом Пушкиным, которого стихотворения столь многие твердят наизусть и, так сказать, почти бредят ими. Следовательно, корни этой заразы весьма глубоко распространились, и нелегко выдернуть их и уничтожить.

[...] Но обратимся к другим предметам, которые для нашего сердца сколько-нибудь усладительнее. Вместе с вашим письмом имели мы удовольствие на сей неделе получить первые два нумера новых газет, в коих находится столько любопытного, особенно же приятно было узнать из оных подтверждение слуха, что в<еликий> к<нязь> Михаил Павлович сделан членом Государственного совета33, что давно бы уже пора сделать, дабы такой близкий принц крови попривык заниматься не одними воинскими забавами, а познакомился с предметами гораздо важнейшими и нужнейшими для благосостояния государства. Желательно также, чтобы подтвердился слух о наименовании цесаревича генералиссимусом всех армий, что при теперешних обстоятельствах очень бы нужно, дабы иметь ему начальство над всеми главнокомандующими, которые, как известно, всегда почти между собой в контре34. Говорят, что о сем уже напечатано в Инвалиде35. Порадовались мы также, увидев в газете столь милостивой рескрипт к преосвященному Филарету36 с препровождением бриллиантова* креста на клобук, и вероятно, что при коронации будет он митрополитом. Это поусмирит врагов его, столь бессовестно напавших вместе с ним и на такие божественные так называемые мистические книги, которые при всей важности и душеполезности своей запрещены и сделаны предметом осмеяния и поругания как для Неверов, так и для верных фарисеев. Авось либо из сего удостоверятся, что истинная мистика совсем не карбонаров, и не только не имеет ни малейшего замысла на существование христианской религии, но составляет истинное основание или фундамент оной. [...]

Далее скажу вам, что и мы (верно, так же, как и вы) с умилением читали весьма прилично напечатанные в № 1 московских газет статьи из французских газет о покойном нашем Государе, которого добродетели они так красноречиво прославляют, что и неудивительно, судя по свойствам французского энтузиазма, да и Государь сей подлинно сделал Францию вечною должницею себе благодарностию за отплачение ей добром за зло, России ею нанесенное. Конечно, им неизвестны наши отечественные раны, от которых страдает могущественная российская держава со стороны расстройки государственных финансов и торговли, большая часть простого народа, и не только помещичьих крестьян, но и самых казенных. И ежели взглянуть на исполнителей земской полиции высших и низших, то, конечно, нельзя не содрогнуться от их деяний. Вот и у нас по губернии на целые 200 верст сажают посреди зимы теперь деревья около большой дороги, сгоняя и муча над пустым делом бедной народ, которому надобно бы доставить хлеб себе на пропитание и прокормление себя. И не известно ли, что он также ропщет о том, как и здесь по Орловской губернии роптали в первых числах декабря, когда начальники возмечтали, что вскоре повезется уже тело покойного Государя, выгнали на дорогу тысячи бедняков сих срубать топорами замерзлые комлышки земли, которые вскоре потом занесены были снегом; и можно ли дивиться и негодовать на сих бедняков, когда они со вздохами говорили действительно сии жалобы: «Вот батюшка наш скакал, скакал живой, но и для мертвого мучат также народ по дорогам!» Но кто ж более этому виноват, как не губернские начальники <нрзб.> также что и на издержки, под именем устроения катафалка, в Орле сбираются с нас деньги. И вот на сих днях обедал у меня предводитель, приезжавший, чтобы взять и с нас по предписанию губернатора такую же складчину, а злоречивые и говорят, что цари так наши обедняли, что собирают уже на свечи и на ладан при погребении. На поверку же выходит, что многие тысячи собранных денег раскрадут бессовестные исполнители разных приготовлений. Теперь надобно и мне сообщить вам кое-что слышанное за достоверное о том, что покойной Государь по слышанным им предсказаниям, сколько ему лет царствовать, из числа коих за 7 лет до сего носилась в народе молва, о которой многие здесь помнят, что когда Государь был в 1817 г. в Киеве, узнав там, что знаменитый схимник и затворник славный отец Вассиян многим довольно верно предсказывает о продолжении их жизни, полюбопытствовал быть у него инкогнито под именем князя Волконского и спрашивал его о том и услышал, что ему царствовать не более 25 лет и проч. и проч. Сам говаривал в прошлом году, что это последний год его жизни, а особенно, как говорят, после бывшего в прошлом году наводнения и бури, когда водою принесено было из кладбища с Васильевского острова несколько гробов в Летний сад и к самому дворцу, то он говаривал, что это не перед добром, и чтоб не умереть и ему <нрзб.> через год потом, подобно тому, как Государь Петр I скончался через год после бывшего большого наводнения за сто до сего лет37. И мы здесь получили еще известие о его кончине, когда многие толковали и делали разные догадки о причине путешествия его в Таганрог. Слышали, что кто-то предсказывал в Петербурге, что через год после наводнения будет там еще ужасное несчастное происшествие, которого там и ожидали, и что будто Императрица, от страху претерпев тогда болезнь, из опасения повторения сего несчастья пожелала оттуда удалиться на сие время, на что легко согласился и сам Государь. Но сие несчастье для всей России, эта предначертанная ему смерть преследовала и поразила его и на самой полуденной границе империи, а предсказанная Петербургу еще важнейшая тревога вот совершилась, и не от руки Божией, а попущением его от козней сатанинских чрез такое неожиданное кровопролитие. В некоторое подтверждение приятель мой Нестор (?) Иконников недавно писал ко мне из Белогорода, что проезжавшая там в прошлом месяце жена князя Петра Михайловича Волконского38 рассказывала при нем [...], что Государь при отъезде своем из Петербурга был в превеликом унынии духа, и что значительно — не в Казанском соборе по обыкновению служил молебен, а в Невском монастыре с пролитием многих слез, и при прощании с митрополитом подарил два пуда разного ладану и несколько пуд деревянного масла для лампады пред гробницей Александра Невского. А заехав на любимой свой Каменный остров, и по дороге в Царское село объездил на дрожках все закоулки тамошнего сада, как бы прощаяся навек с любезнейшими ему местами. Потом всю дорогу находился в необыкновенной меланхолии, как о том писал г<раф> Дибич; даже до того, что на многих ночлегах против обыкновения оставался один одинехонек, часа по 2 и по 3 сиживал подгорюнясь в печальной задумчивости и, может быть, такое унылое расположение усиливала в нем и самая комета, бывшая у него перед глазами во все путешествие, как будто ему предшествуя, причем натурально вспоминалось ему о таковой же грозной предвестнице 1812 года. Далее сказывают, что он был очень обрадован приездом в Таганрог императрицы и никогда еще не проводил времени так тесно и неразлучно с нею, как в последующие потом недели, и жили прямо по-философски в тамошнем старинном маленьком дворце, состоящем только из семи комнат, так как они разделили себе по три, а прихожую сделали как бы общею.

Императрица разделяла с ним своеручные труды в выпиливании и обмазывании полузачахлых яблоней в тамошнем саду. Ежедневно прогуливались они вместе в хорошую погоду пешком и в открытом экипаже, а в ненастную в карете четвероместной для приискания хорошего места под свой новый дворец. В одном из таких путешествий карета, как сказывают, обвязла где-то, и Государь вынимал сам ее и на руках вынес на сухое место. Странно, что и до нас дошла молва, будто она беременна, о чем и здесь рассеялся слух вместе с известием о кончине Государевой, но это невероятное. На улице, где они ни появлялись, всегда гонялась за ними большая толпа народа с радостными восклицаниями, и Государь находил для себя в том особенное удовольствие оделять разными лакомствами собиравшихся во множестве ребятишек, также от искренности кричавших ему: ура! ура! Все обитатели прекрасного по местоположению своему Таганрога до того полюбили Государя за его популярность, что при отчаянности его жизни не только греки большими толпами непрестанно собирались пред его дворец для узнания, не полегчало ли ему, но и самые магометане по-своему становились посреди улицы на колена всечасно и со слезами воздевали к небу руки, умоляя оное о продолжении жизни возлюбленного Монарха. Но Богу, видно, неугодно было удовлетворить прошение о том же и самых христиан, от всего сердца молившихся. Подлинно! неисповедимы судьбы Его!

Вообразите еще трогательную сцену, когда дошли в Черкасск поразительные вести о кончине Императора и разнесла молва, что будто скончался он не своею смертию, то многие тысячи усердных Козаков бросились на своих коней, в плаче и рыдании поскакали стремглав в Таганрог, опереживая друг друга, без отдыху во все время, и запрудили собою всю улицу перед дворцом, и с трудом могли успокоить их смятение начальники их, из дворца с балкону удостоверившие их, что Государь скончался точно по воле Господней.

В дополнение к сим анекдотам надобно присовокупить и тот, рассказываемый также почтенною княгинею Волконскою, что когда приводили к присяге гвардию новому Императору Константину, то один старой гренадер, испросив у командира своего позволения говорить, обливаясь слезами, спросил его, долго ли покойный Государь был болен, и когда тот отвечал ему, что недели две, то сей, всхлипывая, сказал ему: «Так что ж, батюшка, не сказали о том нам тогда же. Мы помолились бы за него от всего усердия о продлении его жизни, и может быть, Бог услышал бы наши теплые молитвы!» Замечательная черта сия веры, надежды и любви в простом солдате.

Впрочем, думаю, что вы известны о том, как щедро одарила молва приезжавшего туда с Манифестом от нового Императора генерал-адъютанта графа Комаровского39, нашего соседа. Поднесены ему в золотом кубке 1000 червонных и бриллиантами осыпанная табакерка — всего на тридцать тысяч, но и адъютанту его подарено 2000, а фельдъегерю 1000 рублей и проч. [...]

(ИРЛИ. Ф. 537. № 28. Л. 225-254)

9

[68] Отрывок из письма внука моего Алексея Павловича к его родителям от 15 января 1826 г.

[...] Новостей здесь никаких нет, о которых стоило бы вас уведомить. Решение преступников еще не выходило. В Петербурге уже давно не хватают, а большею частию привозят из второй армии или из дальних вообще войск. Бунт, учиненный Муравьевым-Апостолом40, как сказывают, открыл еще многих. Как кажется, что после всего случившегося можно быть спокойным, ибо все вольномыслящие теперь сидят в крепостях, и надобно ожидать, что Россия долго будет наслаждаться внутренней тишиною. [...]

Из привозимых в крепости, говорят, находится Александр Ник<олаевич> Муравьев41, схваченный за прежние дела. Ежели сие правда, то я полагаю, что жена его42 не снесет такого несчастья. Муравьевых, участвовавших в сей истории, говорят, находится 9 человек. Слава Богу за прежнего нашего генерала, что он не попался43. Колошин44 отделался, а брат его Пав<ел> Ив<анович>, женатой на графине Салтыковой45, говорят, уже давно привезен и легко не отделается. Несчастных теперь множество. [...]

(ИРЛИ. Ф. 537. № 28. Л. 268-270)

10

[69] Выписка из письма внука моего Алексея Павловича к его родителям из Петербурга 22 января 1826 г.

[... ] А у меня чрезвычайно много занятий, ибо кроме того, что я читаю 16 часов лекций, я должен помогать занятиям Христиани46 по канцелярии. Сверх всего, много приготовления по геодезическому классу и поправка Франкера47 отнимают совершенно у меня свободное время, а как едва ли Крюков, хотя бы даже и был оправдан, может остаться при училище, то мне доведется надолго читать курс в обоих* классах, что самое и заставляет меня помышлять проситься к вам в отпуск уже не осенью или зимой, а скорее летом. [...]

Если хотите знать про политические новости, то я в сей раз не мог вам сказать ничего важного. На днях приехал сюда эрцгерцог Фердинанд, родня Императора австр<ийского>, равно как принц Оранский и принц Вильгельм прусской.

В размышлении же заговора, то всякий день привозят по десяти и по двадцати кибиток. Число схваченных превосходит и, как говорят, простирается до 8 тысяч. Решение виновных еще не выходило и не скоро выйдет, ибо то и дело что открываются новые лица. Множество генералов, штаб-офицеров замешано в сие общество. Александр Никол<аевич> Муравьев здесь в крепости, равно как и брат его Михаил48. Жена первого приехала на прошедшей неделе. Жаль мне, что она остановилась в незнакомом для меня доме и что никого не принимает, а не то я у ней побывал бы49. Я слышал за верное, что Серг<ей> Степан<ович>** также попался и сидит теперь в добром месте, даже носился слух, что и самый г. Михаил Юрьев<ич> Виел<ьгорский> также схвачен, однако же последнее не подтверждается50. 2-я армия замешана почти вся. Что-то скажет Ермоловский корпус, к нему отправлено 6 курьеров, и ни один еще не возвратился, и про Грузию совершенно ничего не слышно51. Только известно, что там идет жаркая война с чеченцами. Носится даже слух, что Чугуевские поселенцы бунтуют, что, впрочем, не выдают за верное. Аракчеев едет в начале апреля. На его место еще никого не назначено. Дибич пользуется милостью Государя, только нам плоха надежда, чтобы хорошо наградили за прошлогодний год, ибо наша свита под дурным замечанием у Императора как начало и колыбель всего либерализма52. Но всего замечательнее слова, сказанные Императором французскому посланнику г. Лаферонсе***, что когда суд окончится, то он публикует в газетах со всею подробностию о замыслах и намерениях сего общества53, и что тогда не только вся Россия, но даже вся Европа удивится, узнав, кто был главой общества. Догадываются, что, полно, не было ли какое-нибудь важное государство замешано, ибо у заговорщиков найдено несколько миллионов иностранною, а особливо аглицкою монетою. В кладовых оной, как говорят, оказалось 700 тысяч пожертвованных графом Бобринским, женатым на княжне Горчаковой54. Он сам уехал в Париж, но и туда за ним послано. Подивитесь также и тому, что Магницкой55 привезен также в крепость как из первых заговорщиков. Подивитесь теперь действиям сего человека. Он придавлял просвещение, действовал как жесточайший изувер, фанатик, святоша! И для чего? Для того, чтобы вооружить против себя все умы, нажить себе тысячи заклятых врагов, пожертвовать своею жизнию, но того мало! своею честию, своею репутациею и чтобы произвесть, как лучше сказать, ускорить общий мятеж. Таковой поступок мы не встречаем ни в древних, ни в новейших временах. [...]

(ИРЛИ. Ф. 537. № 28. Л. 273-281)

11

[64] Письмо внука моего Михаила Алексеевича Леонтьева56 ко мне из Естифанской* его деревни от ...** января 1826 г.

Милостивый государь дедушка,

С новым годом вас и милостивую государыню бабушку поздравляю, душевно желая провести вам оный в совершенном здоровье, радости и спокойствии. [...]

Век наш, в который по судьбам Божиим определено нам жить, есть поистине век сект и фанатизма. Люди не научились еще бедствиями Франции быть благоразумнее и допускают себя вводить в бездну крамол, кроющихся в тайне извергами рода человеческого. И чего хотят сии? Ответ краток — переложить в свой карман чужие деньги и, хотя бы то было на развалинах общества, жить пышно и вкушать роскошь, богатство, подобно Даву, Нею, Коленкуру, Лафаету57 и другим — но что лучшего последовало во Франции? Вместо древних фамилий заняли новички, разбогатела выкинутая бурею революции среди черни некоторая часть пролазов, а большая часть Франции за сии выгоды крамольников лила 23 года кровь, заплатила эмигрантам за бунтовщиков ограбленное у них имение, потеряла славу самобытного государства на целый год, видя у себя войска держав чуждых.

Так было бы и у нас! но велик Бог русской! мужествен страж отечества Николай! и враги веры, престола и отечества нечистою кровию своею запечатлели свое отвержение! Слава Монарху, явившемуся в минуты опасности посреди народа своего и воинов. Слава брату его, явившему пример неустрашимости! Слава Милорадовичу, давшему жизнь свою за благо отечества своего. Сие происшествие 14 декабря, описанное подробно во всех ведомостях, возбудило дух верных сынов веры и отечества. Смерть черни положила такую ненависть к сим тайным скопищам, что ярость их бессильна и замыслы отныне будут уничтожаться сильною рукою Государя нашего.

Поистине, почтеннейший дедушка, мы по сие время были свидетели ужаса бунту и величия душ всей Императорской фамилии, от которой одной мы должны ожидать покоя и мира.

Не видели ли мы примера в Марии и Елисавет58, как должно переносить бедствия сей жизни и где искать утешения! В Константине величия души и самоотвержения, в Государе мужества, в Михаиле бесстрашия! Напротив, что мы видели в местах вышних правительственных? Но на это ответом может служить отношение цесаревича министру юстиции, в Московских ведомостях помещенное59.

Кроме происшествий сих, слишком важных слухов никаких нет прочих, только по которым сообщены нам предчувствия блаженной памяти Государя нашего пред отъездом из Петербурга. Не знаю, справедливы ли оные, и для того не описываю вам оных.

Императрица Елизавета Алексеевна имеет право на наше удивление по кроткой ее покорности неисповедимым судьбам Вышняго, и для того, буде вы не имеете ея письма в день кончины ея великого супруга к императрице Марии Федоровне, то оное на всякий случай посылаю60.

В Петербурге уже носят траурные кольцы с девизом, взятым из письма сего: наш Ангел в небесах! [...]

(ИРЛИ. Ф. 537. № 28. Л. 195-202)

12

[65] Письмо от меня ко внуку моему Михаилу Алексеевичу в ответ на предследующее января 30-ого 1826.

...Мы живем ныне в самый критический и в особливости замечательный период времени. Я смотрю на все происходившее и происходящее с особливой точки зрения, и с каждым днем удивляюсь оказывающимся почти явно и приметно действиям особенных судеб Господних, относи­тельных до нашего любезного отечества. [...]

Обозревая мысленно все происходящее вообще, примечаю некое чудное и удивительное сцепление между всеми событиями, имеющими направление к одной главной важной и для нашего отечества крайне благодетельной цели, а именно недопущения дружно вспыхнуть тому в пепле и так давно уже тлевшему огню, который бы мог все наше благоденствие разрушить и подвергнуть всех нас, а особливо наше сословие, бедствиям невообразимым и бесчисленным. [...]

Для яснейшего усмотрения сего — приведите только на память себе то обстоятельство, что всем нам уже давно известно было, что у нас не только в столицах, но и в рассеянии по всему государству находилось великое множество из разного звания и состояния людей, потаенных карбонариев или так называемых свободомыслящих?! И не наслышались ли мы уже давно, что и в Питере того и ждали и опасались, чтоб не наделали они каких бед и не возникла б какая-нибудь бедственная для нас революция? Не твердили ли многие, что у нас производятся многие действия, равно как бы нарочно направляемые к тому, чтоб все сословия приводимы были в неудовольствие и побуждаемы были к роптаниям и жалобам, не исключая даже и самих войск? Почему знать, не имели ли и тайные злоумышленники в том какого соучастия, равно как не от них ли умышленно рассеваемы были вымышленные или невыгодные слухи о нравственном характере нынешнего Императора, а выгодные в пременившемся якобы характере брата его Константина, а особливо со времен его женитьбы и по случаю удивительного и странного его отречения от престола, о чем, может быть, главные из заговорщиков уже знали, дабы через то приуготовить умы к нехотению первого и к хотению второго. Но как бы то ни было, но не легко ль мог бы произойти помянутый пожар при продолжавшейся бы еще жизни покойного Императора? И не особливое ли было Божие благоволение к нему за все добрые дела, что предназначено было ему кончить жизнь свою во всем величии и бессмертной славе, приобретенной во всем мире своими деяниями и возведением отечества нашего на столь высокую степень величия пред всеми народами? И что последние дни его не были помрачены и не огорчены чувствительными неприятностями, которые легко могли б произойтить при его еще жизни.

Но не трудно ль бы и не удобно было открыть всю злодейскую шайку заговорщиков и злонамеренных, если б не воспоследовало того, что теперь видели, слышали и знаем? Сомневаться в том неможно, что и покойному Государю было уже известно, что есть в государстве его много злоумышленных, но прицепиться к ним и к открытию всей шайки и комплота не было ни повода, ни удобности. А надлежало преподать удобность ко всему тому, бывшему хотя в самом деле малозначущему, но великия и благодетельные последствия произведшему бунту и возмущению. Но можно ль бы сему произойтить, если бы не подала к тому повода слишком поспешная и разновременно учиненная присяга великому князю и цесаревичу Константину. И сие не воспоследовало от забытая ли, иной какой неизвестности причины, охранимых в трех местах запечатанных актов61.

А к существованию сих тайных документов не подали ли повод влюбчивость и женитьба цесаревича на польке, а сия не подала ли повод к странному и удивительному отречению его от наследия на престол? Да и самой кончине покойного Императора не с особливым ли намерением предназначено произойтить за 2000 верст от Столицы, а и Константину находиться в отсутствии и в Варшаве! И все сие не для того ли, чтобы могло произойти все бывшее в Петербурге. Да и во время самого возмущения и мятежа не очевидны ли были действия и распоряжения судеб Провидения Господня — вить надобно ж было случиться тому так, что затейщики всего зла успели соблазнить самую только малую часть народа и одну только горсть войска. Надобно ж им было опоздать приходом на Сенатскую площадь и не успеть захватить в Сенате всех приезжавших, но во дворец уже уехавших сенаторов, чтоб принудить их ко всему, чего они хотели и что, как говорят, у них на уме было. Надобно же было им тут в ожидании прихода других злоумышленников позамешкаться, и не удержала ли их невидимая сила от того, чтоб броситься скорее ко дворцу и в оной, где находилась тогда вся Императорская фамилия, охраняемая одним только обыкновенным и малочисленным караулом, и чрез замедление сие дать время Императору показаться народу, собрать свою гвардию и войско и окружить ими оных! Надобно ж им было ожесточиться до безумия и не внимать никаким увещеваниям и чрез то неумышленно преподать случай и повод Государю к оказанию своего твердого неустрашимого и великого характера и сделаться чрез то обожаемым всеми своими верными подданными. Надобно ж было им до безумия и до того заупрямиться и не даваться, что принуждено было стрелять из пушек и чрез то получить ту выгоду, что сделалась возможность перехватать всех злоумышленных затейщиков с оружием в руках. И не для того ли воспоследовало сие, чтоб чрез них можно было узнать потом обо всех их сообщниках и постаскать их отовсюду. И самое муравьевское возмущение62 не менее удивительно и по скорому его прекращению, и по выгодным последствиям, могущим произойтить от того для отечества.

Словом, как станешь рассматривать в подробности все происшествия, то во всем оказываются чудные действия Провидения и подающие нам надежду ко многому добру! и даруй Боже! чтоб оно и было!

Впрочем, и в самом неожиданном намерении императрицы Елизаветы Алексеевны и самого Государя ехать в Таганрог, и в решимости его, несмотря на всю дурноту осени и опасность крымского климата, ехать с оной и там подвергаться явной опасности от простуды, и натуральное почти нехотение надеть на себя шинель, и несговорчивость употребить предохранительные врачебные способы, и нехотение совершенно лечиться, содержит много удивительного и замечательного. И Провидение Божие равно как бы неволею влекло его туда, и распорядило все так, чтобы ему непременно долженствовало там окончить свою жизнь.

За сим писано было в письме сем нечто другое и относящееся до внука моего Алексея Пав<ловича>, находившегося в сие время в Петербурге и случайным образом во время самого мятежа стоявшего близко подле Государя и все видевшего, и слышавшего все его слова и повеления — но всего сего я здесь уже не помещаю и сим кончу*.

(ИРЛИ. Ф. 537. № 28. Л. 204-224)

13

[71 ] Письмо от внука моего Алексея Павловича к родителям его от 5-го февраля [...]

Князь Алекс<андр> Алек<сандрович> Голицын63 входит в большую силу у Государя, и ожидают, что он будет опять играть важную роль. За старостию и дряхлостию Шишкова64, как говорят, назначают опять Карамзина, который сочинял все вышедшие манифесты о вступлении на престол Николая65. Вчерашний день вышел отпуск Шульгину66 на целый год, на его место назначен Княжнин67; причина падения сего славного обер-полицмейстера неизвестна.

А у нас, военных, новый убыток от перемен формы, ботфорты уничтожены, а даны нам широкие панталоны темно-зеленого цвета с красною выпушкою, хотя сия форма станет несравненно дешевле прежней, однакож на первый раз сие не слишком приятно, ибо надобно будет пожертвовать по крайней мере 125 руб. на сей случай. Я вам весьма благодарен обещанием выслать в скором времени деньги, я хотя их не получал, но ожидал повестки сегодня.

Я весьма рад, слышав, что слух об арестовании Сер<гея> Степ<ановича> оказался ложным. Жаль почтенного Алек<сандра> Ник<олаевича>*, он все еще заключен. Жена его в отчаянии. Впротчем, полагают, что его простят, ибо всем известно, что с 14-го года он не действовал уже по обществу.

(За сим обыкновенное окончание.)

(ИРЛИ. Ф. 537. № 28. Л. 300-302)