Еще не рассвело, а весь город был уже на ногах. В то время, как все генералы собрались в помещении Главного штаба, многие из них поделились со мной своими опасениями о том, что требование принять присягу может вызвать волнения. Мы расстались, будучи уже уверены, что придется действовать с осторожностью и применить силу. Каждый вернулся к своим войскам. Зная, что можно рассчитывать на генерала Орлова43, командовавшего конной гвардией, я бросился в казармы кавалергардов. Полк в пешем строю находился в манеже, появился священник, и присяга была принята. Я тщательно следил за малейшими изменениями на лицах, солдаты были холодны, несколько молодых офицеров были невнимательны и даже беззаботны, я был вынужден подать некоторым из них знак, чтобы они приняли подобающую ситуации и оружию позу. Мой адъютант44 сообщил мне, что Конная гвардия только что приняла присягу и что все прошло спокойно. Два других моих полка были на лагерных сборах вне города, я отправил туда приказы полковым командирам, не сомневаясь, что пример двух первых полков скажется на них самым благоприятным образом.
Но в других казармах эти действия не прошли столь же спокойно. В Конной артиллерии три офицера отказались принять присягу и призвали солдат выступить против генерала Сухозанета45, который ими командовал. Они были схвачены и посажены под арест за исключением одного, которому удалось бежать и который предупредил заговорщиков о тревоге. В лейб-гвардии Московском полку храбрый генерал Шеншин46, недавно торжественно назначенный бригадиром, встретился с большими беспорядками: солдаты, хотя и были одеты, отказались выстроиться во дворе казарм. Тем временем, когда несколько рот повиновались его голосу, командир одной из рот князь Щепин-Ростов-ский47 приблизился к нему (Шеншину. — А. Л.) с саблей в руке и нанес ему несколько ранений в голову, от которых тот упал на землю без сознания. Заметив командира полка48 , он побежал также и к нему и перед полком ударил его саблей, называя клятвопреступником, крича всем, что они будут прокляты, и провозглашая Константина единственным законным Государем. Этот бешеный, воодушевленный двойным убийством, воспользовался временно наступившим у других офицеров оцепенением, вырвал знамя из рук знаменосца и, выкрикивая здравицы Константину, вышел из казарм во главе своей роты и еще трех или четырех сотен солдат, которые последовали его примеру. Остатки полка находились в беспорядке и в самом страшном сомнении относительно того, какую сторону следует поддерживать. Произносились слова о переговорах, о предателях, говорили, что шеф полка Великий Князь Михаил был задержан, что он остался верен своему брату Константину, что этот последний идет во главе войск для того, чтобы наказать измену Великого Князя Николая. Тем временем Щепин с саблей в руках расчищал дорогу через толпу и направлялся к Сенату. Он заставлял кричать здравицы Константину, и люди, которые еще ничего не знали, так как еще не было времени распространить манифест, повторяли этот крик, ведь для них он [Константин] был еще законным Государем. Но эти крики привели к беспорядкам. В это время на другом берегу Невы в гренадерских казармах два молодых офицера Сутгоф49 и Панов50 построили солдат и вызвали неподчинение их командиру полковнику Стюрлеру51 , неверно истолкованная суровость которого казалась ужасной его подчиненным. Крики “Да здравствует Император Константин!” охватили весь полк, который в беспорядке бросился из казарм и, не желая больше слышать приказы своих командиров, толпой последовал за двумя молодыми заговорщиками.
Получив все эти сообщения, Император послал приказы в 1-й батальон Преображенского полка и лейб-гвардии Саперный батальон, на которые он мог рассчитывать, так как много лет командовал ими, прибыть во Дворец. Он спустился в Большую галерею Дворца, говорил солдатам об их долге, приказал зарядить ружья и поставил при входе во Дворец со стороны площади. Со всех сторон сбежался народ и теснился вокруг Дворца. Проявляя доверие к народу, Император вышел на середину толпы и громким голосом сообщил об отречении своего брата, сел на лошадь и принял на себя командование 1-м батальоном Преображенского полка, который прибыл на Дворцовую площадь. Стоило батальону саперов войти во дворцовый двор, как появились гренадеры с намерением проникнуть туда. Увидев саперов, они повернулись и на мгновение заколебались. Тогда Император приказал им построиться и, услышав крики “Да здравствует Константин!”, ответил: “Хорошо! Тогда идите и присоединитесь к ним, они там”, — и указал в сторону Сената, куда гренадеры и двинулись толпой.
Тем временем храбрый генерал Милорадович, прислушиваясь только к голосу своей храбрости и рассчитывая на свою популярность, вскочил на лошадь и бросился к Сенату, чтобы самому встретиться с бунтовщиками. При его появлении солдаты построились, он начал их убеждать и заставил заволноваться. В это время несчастный Каховский52 выстрелил из пистолета и попал ему в живот, а адъютант Божественного (Александра. — А. Л.) князь Оболенский вырвал у солдата ружье и нанес ему удар штыком, крикнув, что это предатель. Войска поверили, и храбрец всей русской армии, который обожал солдат, а солдаты всегда любили его, повернул лошадь и упал на землю в нескольких шагах оттуда, перед казармами конногвардейцев, которые в этот самый момент под командованием моим и генерала Орлова спешно седлали лошадей и строились. Милорадович нашел еще в себе душевные силы для того, чтобы сказать нам: “В меня стрелял не военный, это был человек во фраке”. Он скончался через несколько часов с тем же мужеством, которое столь знаменательно отличало его во всех обстоятельствах.
Тем временем со всех сторон прибывали вызванные вооруженные полки. Батальон Финляндского полка прибыл из своих Василеостровских казарм и построился на мосту, еще не очень хорошо понимая, к какой стороне им следует присоединиться; одна рота во главе со своим командиром капитаном Розеном53, который был в числе заговорщиков, отделилась от них и осталась рядом с Кадетским корпусом. Другие полки прибывали один за другим, и Император каждому показывал его место. Я побежал, чтобы догнать Императора и доложить ему о прибытии Конной гвардии, он очень холодно спросил меня, можем ли мы быть уверены в этом полку, которым много лет командовал Великий Князь Константин и который поэтому может быть преданным имени своего шефа. Я сказал, что отвечаю за него головой. Тогда он приказал мне поставить их (конногвардейцев. — А. Л.) напротив мятежников, выстроив эскадроны в колонны. Другой полк моей дивизии, находившийся в то время в Петербурге, Кавалергардский, остался в резерве на Адмиралтейской площади. Пока все были заняты вышеописанными событиями, батальон Гвардейского экипажа, поднятый несколькими офицерами-заговорщиками, прибыл на поддержку бунтовщиков и под крики “Да здравствует Константин!” расположился справа от восставшего лейб-гвардии Московского полка. В этот момент Императору сообщили, что его бывший полк — Измайловский — проявляет нерешительность, а его командиры не отвечают. Чтобы решить дело, Император пришпорил лошадь и поскакал к своему полку, к которому подъехал со стороны Исаакиевской площади. Он отдал приказ построиться в колонны тем же тоном и с тем же спокойствием статуи и, вместо того чтобы обратиться к офицерам и солдатам со словами возмущения, приказал зарядить ружья и с суровым видом твердым голосом сказал: “Вы знаете, что ваш долг предписывает вам всем умереть за меня, идите вперед, я укажу ваше место”. Полк, словно под воздействием ужаса, двинулся вперед и остался в полном повиновении, несмотря на недобрую славу, которую заслужили многие его офицеры.
Между тем народ волновался и совершенно не понимал, что происходит. Не зная, кто из двоих, Николай или Константин, является настоящим Государем, не видя еще манифеста и не будучи призваны к новой присяге, люди беспорядочно повторяли крики восставших. Даже многие офицеры были введены в заблуждение криками “Ура Константину!”. Полковник лейб-гвардии Гренадерского полка Стюрлер был убит тем же Каховским54, который убил и графа Милорадовича. С каждой минутой опасность нарастала, толпа напирала со всех сторон, рабочие, собравшиеся на старых сооружениях Исаакиевского собора, бросали в нас камнями и палками <…>55.
Император отказался от намерения начать бой, который, без сомнения, оказался бы смертоубийственным и, кроме того, своей продолжительностью мог бы воодушевить бунтовщиков. Прибывшая на место артиллерия не могла стрелять без боеприпасов, которые по старому обычаю находились в Охте, куда я отправил сани, для того чтобы привезти оттуда картечи и ядер. В это время все высшее общество, мужчины и женщины, собрались в Зимнем дворце на молитву. Тревожные вести, усиленные страхом, взволновали это собрание, все пришли отметить <…> праздник, а теперь дрожали за судьбу империи, за своих сыновей, за своих супругов, которые находились друг против друга, готовые сражаться. Императрице-матери и молодой Императрице понадобилось все их мужество в этот момент, когда, казалось, решалась судьба всего: существования их власти, ее потеря или сохранение, жизнь сына и мужа, который вместо славы и поздравлений, обычно сопровождающих вступление на престол, был окружен взбунтовавшимися убийцами, дурным отношением к своей семье и к славному наследию своих предков.
Великий Князь Михаил, который должен был приехать накануне, для подтверждения отречения Великого Князя Константина, появился только после полудня. Это опоздание помогло ввести в заблуждение солдат лейб-гвардии Московского полка — им сказали, что по приказу узурпатора Николая Великий Князь Михаил был заключен в крепость и что если бы Константин искренне решил отказаться от престола, то его самый близкий друг и брат Михаил не упустил бы случая лично приехать и объявить об этом гвардии. Едва выйдя из кареты и узнав о том, что происходит, Великий Князь Михаил бросился к казармам своего полка. Увидев, что их недостойно обманули, солдаты живо построились и с голоса брата своего Государя приняли присягу. Вслед за ним они ускоренным шагом пришли на Адмиралтейскую площадь. Стыдясь позора, который лежал на имени полка по вине их товарищей, они попросили разрешения пойти в штыковую атаку против мятежников; Великий Князь Михаил в пешем строю находился в первом отряде и пожелал возглавить атаку. Император был спокоен, он еще сомневался в необходимости проливать кровь своих подданных и остановил этот благородный порыв. Он позволил только, чтобы несколько пожилых гренадер без оружия подошли к рядам заговорщиков для того, чтобы сообщить им о приезде Великого Князя Михаила и о том обмане, в который вовлекли их бунтовщики. Гренадеры стали смело приближаться, но крики “Ура Константину!” и несколько ружейных выстрелов показали им всю бесполезность их поступка.
Якубович56 был одним из самых отважных заговорщиков; красивый мужчина, он был наделен злым и деятельным красноречием; он приблизился к Императору с предложением переговорить с заговорщиками. Он был драгунским офицером и прошел через толпу, поэтому никто из нас не увидел, что он приблизился со стороны противника. Император, не имея оснований сомневаться в его преданности, позволил ему это сделать. У Якубовича в кармане был заряженный пистолет, приготовленный для стрельбы в Императора. Мой адъютант с удивлением предупредил меня о спрятанном оружии. Я приблизился к Императору, но в этот момент предатель отошел от него и подошел к бунтовщикам, которые встретили его криками “Ура!” и призывами действовать. Он надеялся вернуться в наши ряды, где готовился совершить, быть может, самое бесчестное преступление, но только что оказанный ему прием раскрыл эти ужасные планы, и он остался с врагами, чья отвага и крики усиливались с каждым мгновением.
Привлеченные любопытством иностранные представители собрались на бульваре Адмиралтейства. Они уполномочили ганноверского посланника генерала Доремберга попросить у Императора позволения присоединиться к его свите, с тем чтобы их присутствие послужило доказательством законности его восшествия на престол. Император поручил Дорембергу поблагодарить дипломатический корпус за его добрую волю и передать, что это “дело семейное и впутывать в него Европу нет никаких оснований”. Этот ответ доставил удовольствие русским и в первый раз дал иностранным представителям возможность оценить характер нового Государя.
У Императрицы-матери появилась мысль послать к бунтовщикам митрополита57 со всем тем, что было приготовлено во Дворце для проведения церковной службы. Митрополит в сопровождении всех своих священнослужителей пешком с крестом в руках пересек Адмиралтейскую площадь и появился перед восставшими. Народ расступился, для того чтобы пропустить его, и посреди этого беспорядка воцарилось хмурое молчание. Восставшие солдаты обнажили головы, и митрополит начал говорить. Руководители заговорщиков испугались того действия, которое эти слова могли возыметь, и попросили митрополита немедленно удалиться, что он и принужден был исполнить.
Тем временем день клонился к вечеру, а ночь, наступившая при неподавленном бунте, могла укрыть своей тенью и беспорядки и измену, надо было принять решение и окончить это дело. Первый эскадрон конногвардейцев, который время от времени тревожили многочисленные ружейные выстрелы со стороны бунтовщиков, был выдвинут вперед. Тогда гренадеры, солдаты лейб-гвардии Московского полка и гвардейские моряки, выстроенные перед Сенатом, начали очень густой заградительный огонь, которым были опрокинуты многие кирасиры и их лошади. Пули свистели со всех сторон вокруг Императора, даже его лошадь испугалась. Он пристально посмотрел на меня, услышав, как я ругаю пригнувших голову солдат, и спросил, что это такое. На мой ответ: “Это пули, Государь”, — он направил свою лошадь навстречу этим пулям. Испуганные люди, стремясь спастись, бросились прочь от этого несущего смерть места. Толпа людей в страхе направлялась навстречу движения Императора, тогда он крикнул громовым голосом: “Шапки долой!” И вся эта толпа, которая забыла всякое уважение и еще не знала, кто является ее Государем, признала его по хозяйскому голосу. Все люди обнажили головы, наиболее близко находившиеся стали целовать его ноги, и, как по волшебству, слепое повиновение пришло на смену шуму и беспорядку. Тогда Император приказал толпе разойтись, чтобы избежать опасности и поддержать порядок. Площадь опустела, и конные патрули взяли под охрану места, где улицы выходили на площадь.
Конно-пионерный эскадрон58 галопом проскакал между Сенатом и восставшими и занял место на Английской набережной. Два батальона Семеновского полка были направлены к Конногвардейскому манежу, имея в своем составе артиллерийские орудия. Батальон Павловского полка захватил Галерную улицу и тем самым перерезал пути отступления восставшим. В конце дня Император передал своего сына, наследника престола, в руки гренадер Павловского полка59, сказав им: “Я хочу, чтобы он у вас научился служить своей стране. Я доверяю вам своего сына”.
Наконец прибыли боеприпасы, три пушки были поставлены против восставших. Я получил приказ: когда орудия начнут стрелять, направить конно-гвардейцев, батальон Финляндского полка с несколькими орудиями на Васильевский остров, с тем чтобы отрезать гренадер с этой стороны от их казарм. Будучи скуп до конца на кровь своих подданных, Император приказал еще раз сказать бунтовщикам, что если они не раскаются, то будут расстреляны. Это поручение было дано генералу от артиллерии Сухозанету, который галопом поскакал к передним рядам восставших, но ответом ему стали ружейные выстрелы. Тогда Император, желая взять на себя одного ответственность в этот великий и решительный момент, приказал первому орудию открыть огонь. За этим выстрелом последовал огонь из других орудий, расположенных возле Манежа. Первым ответом противника были крики “Ура!” и ружейные залпы, но предатели были малодушны; эти бедные солдаты, поддавшиеся агитации заговорщиков, были ими покинуты в минуту опасности. Вскоре их ряды охватила паника, виновные во всем офицеры пытались скрыться от законного возмездия, они старались спрятаться в соседних домах или покинуть город. С этого момента, если их догоняли, то они неотвратимо становились жертвами гнева своих же товарищей. Несчастные солдаты бежали во все стороны, самая большая их часть бросилась в беспорядке на реку и по льду перешла на Васильевский остров, к счастью, среди них было всего около двадцати убитых и около пятидесяти раненых. Император приказал прекратить огонь в тот момент, когда последовало их общее отступление. С нашей стороны только конногвардейский полковник был серьезно ранен и несколько человек были убиты и ранены.
Граф Орлов с конногвардейцами галопом проскакал по Василеостровскому мосту, для того чтобы с этой стороны окончательно рассеять бунтовщиков. Я направился в батальон Финляндского полка, который без колебаний последовал за мной; рота, которая оставалась у Кадетского корпуса и чувствовала себя наиболее виноватой, попросила разрешения занять свое место и следовать вместе с батальоном. Но, зная об их поведении, я им приказал построиться отдельно и объявил им, что для того, чтобы получить почетное право присягнуть на верность новому Императору, от чего они отказались сегодняшним утром, его надо заслужить, найдя виновных и доставив их мне безоружными. Рота поспешила исполнить этот призыв и бросилась в погоню за беглецами. Со своей стороны конногвардейцы с той же целью разделились на отряды. Остаток войск я расположил лагерем перед Первым кадетским корпусом, напротив Васильевского острова. Я приказал разжечь костры и принести людям еды. Мороз был очень силен. Я заметил это, как только сошел с лошади, и только теперь я почувствовал всю сложность и опасность нашего положения. Гвардия только что победила гвардию, единственная опора империи — Император — шесть часов подряд рисковал своей жизнью, в народе было неспокойно, и еще нельзя было распознать его истинных намерений. Был раскрыт заговор, но пока не были известны ни его руководители, ни его обширность, все было как в тумане и все могло начаться снова.
Эти размышления не могли успокоить, но мы видели нашего молодого Императора отважным, твердым и спокойным в минуту смертельной опасно-сти. Офицеры были этим удивлены, а солдаты были в восторге60. Победа была на стороне престола и преданности, что же еще было нужно для того, чтобы войска восхитились и приняли сторону своего нового Государя, чтобы они забыли все претензии, которые еще накануне высказывались в адрес этого человека, лишь недавно бывшего командиром гвардейской дивизии и теперь принявшего скипетр Петра I, Екатерины и Александра. Во всяком случае, мы знали, что если завтра повторятся вчерашние опасности, то наш руководитель, наш хозяин достоин и способен направлять наши усилия. Все войска были оставлены на Галерной, Сенатской и Адмиралтейской площадях. Император возвратился во Дворец, где вслед за двором направился в церковь. Там в присутствии всего специально собравшегося высшего общества он отстоял молебен, приготовленный еще с утра. В это время несколько офицеров из партии заговорщиков были найдены и доставлены к Его Величеству. Их первые показания раскрыли часть их планов и многих их сообщников. На полковника князя Трубецкого было указано как на руководителя восстания, принявшего звание “диктатора”. Его нашли в доме австрийского посла61, который был шурином князя Трубецкого. Той же ночью более двадцати заговорщиков были арестованы, допрошены и им были устроены очные ставки. Их показаниями были изобличены многие люди различных званий, служивших в армии, они вызвали отправку курьеров и приказы о задержаниях. До рассвета ко мне привели свыше шестисот пленных, в основном солдат лейб-гвардии Гренадерского полка, и нескольких офицеров, среди которых был князь Оболенский, нанесший удар штыком бедному Милорадовичу. Больше всего меня огорчило то, что знамя этого полка оказалось в лагере бунтовщиков. Это знамя было захвачено у восставших, уже приближавшихся к своим казармам, одним из отрядов, находившихся под моим командованием.
С рассветом стал собираться народ, который казался взволнованным от вида военного бивуака и орудий. Меня поразило это неприязненное отношение. Я приблизился к толпе и, увидев в ней одного купца, которого я знал как порядочного человека, спросил, откуда он идет. Обычно, после наводнения, когда началось мое командование в этой части города62, население меня дружески приветствовало. Но в этот момент купец, казалось, не узнал меня и даже повел себя вызывающе. Он ответил мне напряженным голосом, на который я постарался не обращать внимания: “Как я должен приветствовать вас, когда вы сражались вчера и, кажется, готовитесь продолжать сражение? Вы присягнули Николаю, преследуете солдат, оставшихся верными нашему Императору, что мы должны об этом думать и что нас ждет?” Убедившись, что причиной беспокойства народа является только незнание манифеста, я поспешил написать Императору о том, что только что увидел и услышал, добавив, что тот же эффект, вызванный теми же причинами (оглашением манифеста. — А. Л.), должен сломить недоверие народа в других частях города. Я умолял его немедленно распорядиться доставить мне достаточное количество печатных экземпляров и чтобы по его приказанию они также распространялись по всему городу.
Только сенаторы, служащие Сената и рабочие типографии были извещены о новой присяге и о документах, которые закрепляли ее законность. Приготовленные для этого листы должны были быть напечатаны в сенатской типографии, а затем распространяться по городу. Но Сенат оказался изолирован до самой ночи бунтовщиками и произошедшим сражением. Типографские служащие в страхе разбежались со службы, и было совершенно естественно, что манифесты так и остались там.
Адъютант Его Величества привез мне пакет, содержащий все необходимые документы: завещание Императора Александра, отречение Великого Князя Константина и манифест нового Государя. Снабженный этими аргументами, я храбро вошел в толпу, которая увеличивалась с каждой минутой. Я позвал всех следовать за собой в церковь, которая находилась недалеко от Первого кадетского корпуса. Священник уже ожидал меня. Я вручил ему три бумаги и попросил, чтобы он громким голосом и отчетливо, чтобы услышали все люди, толпившиеся вокруг нас, прочитал каждую из них в указанном порядке и повторил бы чтение, если бы кто-либо из слушателей чего-то не понял. Выйдя из церкви, я роздал бульшую часть бумаг стоящим снаружи группам людей. Как только люди прочитали документы, их лица прояснились передо мной, спокойствие и уверенность установились окончательно.
Император, проведя всю ночь в трудах, в восемь часов утра сел на лошадь и объехал войска. Его встретили восторженными криками веселья и восхищения. Батальон Гвардейского экипажа, который принимал участие в бунте, видя, что его бесчестно предали несколько офицеров, на коленях просил о прощении. Император без колебания даровал его им и вернул их знамя, после того как оно было освящено святой водой с целью очистить его от преступления, одним из символов которого оно было накануне. После этого войска вернулись в свои казармы, с этого дня в городе восстановилось спокойствие и обычное течение жизни, как если бы оно ничем и не было нарушено.
***
