Расширение понятия «декабристы»

Первоначально к «декабристам» относили только участников восстания 14 декабря 1825 г. в Петербурге и осужденных в 1826 г. участников тайных обществ. Их считали «заговорщиками», и показательно, что в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона при слове «Декабристы» (в томе 10) отсылка: см. «Заговор декабристов». Статья под таким заголовком помещена в 23-м томе, изданном в 1894 г. Затем «декабристами» стали называть лиц, привлеченных к следствию по делу о тайных обществах: появились выражения «декабристы без декабря», «декабристки» (статья под таким заголовком о женах осужденных на каторгу декабристов, добровольно последовавших за мужьями в Сибирь, есть в Советской исторической энциклопедии), «декабризм».

Эпоха «декабризма»

И осужденные в 1826 г., и «декабристы без декабря» постоянно фигурируют в многообразной литературе о А.С. Пушкине, ибо «декабризм» — это и «пушкинская эпоха»: и то, и другое определения уместны для обозначения умонастроений аристократической молодежи тех лет. И начинать эту «эпоху» следует, по крайней мере, с середины 1810-х годов. Ибо история декабристов — это их жизнь и деятельность и до 1825—1826 гг. (даже до 1816 г. — времени образования «Союза спасения»), и в последующие годы после приговора 1826 г.

Начало декабристоведения

Декабристоведение зачиналось еще при жизни декабристов: стараниями и самих декабристов (в ходе следствия, как в развернутом мемуаре Никиты Муравьева, и особенно в их записках и воспоминаниях позднего времени), и высокопоставленных чиновников, близких к лицам, причастным к суду над «злоумышленниками». Рано возникли и устные предания, облекаемые нередко в письменную форму — на них воспитывалась молодежь поколения А.И. Герцена.

В связи со столетием событий декабря 1825 г. были подготовлены книги по историографии декабристов. К обзору все возрастающей литературы о декабристах возвращались и в последующие годы. Об основных направлениях литературы недавних лет узнаем из статьи А.Н. Цамутали «Декабристы и освободительное движение в России: некоторые вопросы историографии» в альманахе «14 декабря 1825 г.: источники, исследования, историография, библиография» (СПб., 1997. Вып. 1) и из ряда других работ. В том же издании, где помещена статья А.Н. Цамутали, имеется богатая информацией статья С.Е. Эрлиха «Публикация письменного наследия декабристов и лиц, привлеченных к следствию по делу о тайных обществах (1803—1892)».

Декабристоведение в истории общественно-политического сознания

Самостоятельное значение имеет и рассмотрение декабристоведения в плане историографии и истории общественно-политического сознания. Его воздействие (иногда может быть даже не осознаваемое полностью самими авторами) на историческую мысль неизменно прослеживается. Особенно заметно это в литературе к юбилейным датам, и прежде всего в научно-популярной и в журнально-газетной публицистике, отражающей сиюминутную политическую конъюнктуру и зависимость или идеологическую ангажированность изданий.

Не отмечено и то, что занятия декабристской тематикой так же, как и изучение всего, что связано с А.С. Пушкиным и лицами его круга, позволили ученым основательно изучать историю российской аристократии, а также генеалогию дворянства второй половины александровского царствования, и потому история верхов дворянства этих лет (как и стиля «ампир» в искусстве) исследована по архивным и музейным памятникам и освещена в литературе более детально, чем за предыдущие и последующие десятилетия. Этот опыт важен не только для интересующихся генеалогией.

Декабристы (их образ мысли и поведение, события на Сенатской площади) уже к середине XIX в. воспринимались как знаковые явления, причем это обычно однозначные символы: преступники-бунтовщики против власти, «данной от Бога» (в книге М.А. Корфа) или прежде всего «первенцы свободы» — идеальные «революционеры» (как старались истолковать А.И. Герцена). Такой однозначности понимания способствовало и то, что источниковая база темы длительное время оставалась крайне бедной — ее можно было использовать для прямолинейных политологических рассуждений, но не собственно исторических. Более основательно стало возможным рассуждать о декабристах не ранее 1860-х годов, когда появились работы А.Н. Пыпина и других, характеризовавшиеся в советские годы как «либеральная легенда» (корни ее усматривают в сочинениях декабриста Н.И. Тургенева).

Образ декабристов в художественной литературе

Л.Н. Толстой уже с начала 1860-х годов работает над романом «Декабристы», оставшимся незавершенным, но приблизившим автора к теме эпопеи «Война и мир». Н.А. Некрасов создает поэму «Дедушка» и цикл поэм «Русские женщины». Публикация воспоминаний декабристов и о них позволила рассматривать эти явления в контексте художественной литературы их времени — прежде всего «Горя от ума» А.С. Грибоедова и пушкинского «Евгения Онегина». «Декабристы» — из тех исторических явлений, на формирование представлений о которых в широкой общественной среде художественная литература оказала, пожалуй, большее воздействие, чем труды историков (то же наблюдаем и по отношению к «пугачевщине»). Тем более что для декабристов изначально историческими источниками были и литературные произведения — и самих декабристов, и их современников. При этом к «литературному творчеству» для первой половины XIX в. можно отнести не только памятники художественной литературы (этим критерием руководствовались и составители биографического словаря «Русские писатели. 1800—1917», первый том которого издан в 1989 г.).

Нестоличность воспитания большинства декабристов

Иногда упускают из виду, что юные декабристы (во всяком случае, старшие из них) воспитывались в той аристократической среде, которая отображена в первых частях «Войны и мира». Не случайно и то, что большинство декабристов не петербуржцы по воспитанию, а москвичи и провинциалы. А литературный мир Москвы с ее журналами и более обширным кругом читателей, университетом и архивом, памятниками российской старины в те годы отличался от петербургского, где преобладали преимущественно придворно-служебные интересы (в первой же главе романа Л.Н. Толстого, не без сарказма представленного изображением салона фрейлины Шерер). В Москве сформировались Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, А.С. Грибоедов, образованнейшие из «архивных юношей» (служащих Московского государственного архива Коллегии иностранных дел). Московское детство предопределило (ранее Лицея!) творчество А.С. Пушкина: влияние именно московских впечатлений (усиленное затем знакомством с «Историей» Н.М. Карамзина) особенно выявилось в создании А.С. Пушкиным (еще до возвращения в Москву после 15-летнего перерыва) «Бориса Годунова». Впоследствии элементы нестоличности помогали декабристам в сибирской ссылке включиться в обиход жизни местных обывателей и в то же время внести в нее светлое начало высокой нравственности и интеллектуальной культуры.

Корневая система декабризма многое объясняет в их взглядах и действиях

Корневая система декабризма многое объясняет в их взглядах и действиях — и «Век Екатерины», и гнетущее аристократию правление Павла I (или, точнее сказать, такое его изображение, как и в набросках воспоминаний А.С. Пушкина), и «дней Александровых прекрасное начало» — все это имело место до активного включения в историческое действие молодых героев Двенадцатого года. Вернемся к страницам «Войны и мира» — граф Лев Толстой не понаслышке знал, о чем думали и говорили его аристократические предки в 1805—1811 гг., и основательно штудировал все вышедшее к середине 1860-х годов о периоде кануна Отечественной войны. Герои Л.Н. Толстого — старшие братья большинства декабристов, которым в момент выступления в декабре 1825 г. было от 20 до 30 лет, или даже старшие из среды самих декабристов.

Самоосознание особых качеств и роли дворянства

Из XVIII века пришло понятие о «благородной дворянской гордости», которая «есть чувство собственного достоинства», и «тот дворянин, кто за многих один» (формулировка Н.М. Карамзина из автобиографической повести «Рыцарь нашего времени»), и презрительное противопоставление таких аристократов «беспородным» сановникам новейшего времени с их «спесью и высокомерием» и одновременно прислужничеством перед попавшими «в случай» у государя. Еще более жестко сформулировал это Н.М. Карамзин в записке-трактате 1811 г. «О древней и новой России», когда писал о правах и обязанностях наследственного дворянства, «столь же древнего как и Россия»; среди таких, по его убеждению, монарх и должен «искать деятельных слуг отечественной пользы». Из подобных соображений исходил и А.С. Пушкин, размышляя о положении потомственного дворянства в России и его обязанностях «предстателя» за весь народ перед высшими властями. Уже тогда (или применительно к тому времени, но позднее — в начале XIX в.) формируется и ощущение «чести» — и личной, и корпоративной, предопределенной и общественным положением haute noblesse — это пушкинское определение можно перевести как «высшее дворянство», «высшее общество» [1].

Люди этого возраста основательно знакомы были еще до 1812 г. и с литературой Века просвещения (Стендаля, побывавшего с армией Наполеона в Москве, поразило богатство иностранных книг в домах знати), с трудами философов, социологов, с художественной литературой, пропагандировавшей идеи борьбы аристократов за освобождение народа от тирании (как драмы Альфьери, на которых воспитывалось поколение итальянских аристократов якобинского толка и позже карбонариев; достойным подражания героем казался шиллеровский маркиз Поза). В XVIII в. накопился и опыт составления «прожектов» государственных преобразований и тайных заседаний масонских лож. В годы правления Екатерины II в аристократической среде распространились не только общественные воззрения масонов, но и рассуждения об устранении крепостного права, а в популярнейшей художественной литературе («Недоросль» Д.И. Фонвизина, журналы Н.И. Новикова) обличались язвы крепостничества. Однако А.С. Пушкин не раз возвращался к мысли и о том, что именно Екатерина II унизила «дух дворянства», и сетовал на «отсутствие чести и честности в высшем классе народа»; унизительное прислужничество ее придворных осмеивает и А.С. Грибоедов. Культивированию «понятия о чести» («point d’honneur») соответствовал и своеобразный культ дуэли: показательно, что дуэлянт и «аристократ-революционер» подчас совмещались в одном лице.

Действовать не вместе с народом, а за народ и во имя народа

Важно подчеркнуть, что декабристы были далеки не только от народа, но и от воззрений основной массы душевладельцев-помещиков (изображенных в произведениях Н.В. Гоголя 1830—1840-х годов, да и ранее в пушкинских «Повестях Белкина», и в современной декабристам драме «Горе от ума»). И декабристы предпочли действовать не вместе с народом, а за народ и во имя народа. А потому использовать и опыт дворцовых переворотов XVIII в., последний из которых (и таинственнее других подготовленный) был уже в начале нового столетия — 1 марта 1801 г.

Выступление 14 декабря 1825 г. — действие немногих потомственных аристократов и близких им лиц (а также верных им тоже немногих низших военнослужащих). И со стороны такое событие могло восприниматься как попытка военно-дворцового переворота (это сходство «по наружности» отмечал В.О. Ключевский), а декабристы — как последыши аристократов-заговорщиков прошлых лет. Тем более без осведомленности о том, что, в отличие от участников прежних дворцовых переворотов, целью которых были захват власти или ее удержание, декабристы думали не о достижении личной власти, пеклись не о своих личных интересах, а стремились освободить других от ига власти, улучшить их положение. Это — последнее в российской истории групповое выступление офицеров-аристократов, и по форме напоминает то, что происходило в XVIII в., особенно в момент воцарения Екатерины I, а не приемы борьбы за власть в последующее время. (Хотя достаточно исторически образованные руководители октябрьского переворота 1917 г. в Петрограде могли в какой-то мере опираться и на знание ситуации в столице 92 года назад.)

Односторонность восприятия декабристов как предтеч революционеров

В советской литературе основное внимание акцентировалось на том, что декабристы были предтечами российских революционеров последующих эпох. В научных трудах, в учебных пособиях, в популярной публицистике декабристы, соответственно ленинской характеристике 1912 г., — прежде всего первое поколение, «действовавшее в русской революции», разбудившее А.И. Герцена, тоже принадлежавшего к дворянским революционерам. Это восходит к герценовскому определению — «Молодые штурманы будущей бури».

И здесь обнаруживается, что односторонне истолковывают написанное А.И. Герценом в тех же сочинениях («О развитии революционных идей в России», «Былое и думы») и к тому же переносят понимание слова-термина «революция», свойственное нашему сознанию, на XIX в. В языке советских людей это — «коренной переворот» (так сформулировано и в словаре русского языка, и в «Словаре иностранных слов», изданных в недавние десятилетия. Тогда как в словаре В.И. Даля это и «переворот, внезапная перемена состоянья, порядка, отношений», и «смута, тревога, беспокойство», «возмущенье, мятеж, крамолы и насильственный переворот гражданского быта». «Революцией» в сочинениях на французском языке называли в XVIII в. и дворцовые перевороты (как 1762 г.) и другие перемены, и глобальные катаклизмы, с подчеркиванием глобальности как особенности данной «революции» («Revolution du globe» Ж. Кювье, автора «теории катастроф»); и, соответственно, «революционным» действием, поступком «революционера» считалась причастность к любой из таких «революций». Декабристы и люди пушкинской поры, да и А.И. Герцен под «революцией» понимали отнюдь не обязательно коренной политический переворот, тем более социальный.

Трансформация представлений о декабристах

В кратком, рассчитанном на массового читателя однотомном «Большом энциклопедическом словаре» 1997 г. издания находим особенно жесткое определение: «Декабристы — русские дворянские революционеры, поднявшие в декабре 1825 г. восстание против самодержавия и крепостничества». При этом упомянуты и «первые организации в 1816–1821 гг.», и образованный в 1818 г. «Союз благоденствия», основной целью которого провозглашалось формирование «общественного мнения». Краткое определение — перепечатка первой, основной дефиниции из статьи «Декабристы» в пятом томе «Советской исторической энциклопедии», вышедшем в 1964 г.

Такое определение — и одностороннее, и модернизация в угоду общественному сознанию второй половины уже XX в. Сейчас, когда столь существенно расширилась источниковая база изучения жизни и деятельности декабристов (тем более «декабристов без декабря»), нетрудно убедиться в том, что декабристы не были едины в общественно-политических воззрениях. А у молодых офицеров, втянутых во внезапно образовавшийся водоворот неожиданно возникшей революционной ситуации эти воззрения еще не успели сформироваться на достаточно продуманной основе — многое предопределялось понятием об обязанности совместной поддержки дела «чести», даже случайностью местопребывания (напомним слова А.С. Пушкина — «и я бы мог» — у изображения виселицы с повешенными декабристами; и предание о зайце, перебежавшем дорогу уезжавшему из Михайловского поэту). Для молодых офицеров многое значили гордость дружбы со старшими, оказываемое им доверие, сам аффект причастности к героическим поступкам (опять как у А.С. Пушкина: «Есть упоение в бою, / У самой бездны на краю...»). Вспомним и восклицания участников событий декабря 1825 г., особенно декабристов-литераторов (о «славной смерти», «дышим свободою...»).

Неразрывность декабристов с аристократическим обществом

Большинство декабристов принадлежало к аристократической элите общества — haute noblesse. С некоторыми из них были знакомы в царской семье. Знакомыми декабристов были и члены Следственного комитета. В заседаниях литературного кружка «Арзамас» в середине 1810-х годов участвовали и будущие декабристы, и будущие сановники нового царствования (Николая I). Думается, что «декабристские» умонастроения — осознание необходимости тех или иных реформ и долга личного участия в осуществлении таких перемен в той или иной мере было свойственно многим, тем более размышления о будущем России и своем достойном месте в желанном движении вперед. Это становилось темой разговоров и тех, кто был лишь косвенно причастен к деятельности наиболее активных из таких лиц. Болтовня грибоедовского Репетилова о регулярных кружковых заседаниях в Москве и обличительные речи Чацкого в таком, казалось бы, неподходящем для этого месте, как дом Фамусова, — типологические явления определенных годов, совпадающие по времени с собраниями в Петербурге, «витийством резким знаменитых», и где А.С. Пушкин «читал свои ноэли» (что отображено в дошедших фрагментах десятой главы «Евгения Онегина»). Все это не только не отделимо одно от другого, но и от более значительного пласта светского общества, чуждого всему, что не относится к придворноправительственной сфере.

Показательно и то, что, избавляясь от навязанного в годы сталинизма использования лишь двух красок в изображении прошлого (по принципу: «Кто не с нами, тот против нас»), стали в большей мере выявлять воздействие реформаторских предложений декабристов на некоторые стороны правительственной деятельности и влияние увлечений преддекабристской молодости на практику администрирования сановников последующих десятилетий.

Различия политических идеалов, но общность представлений об образе личного поведения
Собственно декабристы — это участники конспиративных обществ и организованных ими восстаний. Но к ним не следует подходить с такими же критериями, как к партиям конца XIX–XX в. с их едиными (и даже обязательными) для всех уставными положениями (требованиями) и программой. У декабристов были разномыслия в вопросах тактики и различия в существенных элементах политических воззрений и футурологических построений. Общим для всех них был в большей мере образ личного поведения: храбрость и совестливость, чувство долга и самоуважение, склонность и способность к самопожертвованию. Для декабристов главное, самое важное — не одинаковость, общность политической идеологии и тактики, а общность представлений о моральном кодексе, «заповедях чести», которым они следовали всю жизнь, готовность во имя этого поступиться личным благополучием, материальным положением, служебной карьерой, даже жизнью.

Потому-то уже на начальном этапе ознакомления с историей декабристов их характеризовали (если пользоваться утвердившимися в современном сознании понятиями) и как «революционеров», и как «либералов», признавая их предтечами (даже родоначальниками) разных ветвей общественно-политического сознания, отражавших и выражавших его группировок. Подобный «расширительный» подход обнаруживается и в исследованиях недавних десятилетий (С.С. Ланды, В.В. Пугачева и др.). Особенно при характеристике взаимосвязей декабристов-литераторов с другими современными им литераторами. (То же проявилось по отношению к А.И. Герцену в литературе юбилейного для него 1912 г. — наследниками А.И. Герцена объявляли себя деятели, во многом не сходившиеся между собой в общественно-политических воззрениях.)

Создание из декабристов образа революционеров

Видимо, самого А.И. Герцена можно признать родоначальником подхода к декабристам как к именно революционному наследию. А.И. Герцен выбрал название своему альманаху «Полярная звезда» для того, чтобы «показать... преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство» своей деятельности с заветами декабристов. Социалисты рубежа XIX и XX вв. не имели «кровного родства» с революционно настроенными потомственными аристократами, но тоже избрали слова из ответа декабриста А.С. Пушкину эпиграфом своей газеты «Искра» и как бы утвердили в широком общественном сознании представление об истоках разгорающейся революции.

«Облагораживающая» роль декабристов по отношению к революционным движениям начала XX века
Обращение к памяти декабристов должно было облагородить движение в глазах общества. Хотя при сходстве целей (улучшение жизни людей) представление о путях достижения цели было принципиально различным. Для декабристов (во всяком случае из «Северного общества») главное — нравственность в политике: подвизаясь «к поступку великому, не до?лжно употребить низкие средства» (слова К.Ф. Рылеева). В начале XX в. для многих революционеров допустимым казался иезуитский подход: «цель оправдывает средства» и характерны компромиссы не только с другими партийными группировками, но и с собственной совестью, а зачастую и жесткий однолинейный фанатизм. И если первоначально была «идеальная» цель без прямой связи с достижением (или закреплением) личной власти, то в годы государственного утверждения сталинизма это стало оправданием произвола «самовластия» и путем к самовозвеличению. Нуждаясь в опоре на широкие массы общества, они не склонны были предварительно воспитывать просвещением общественное сознание этих масс и провозгласили самый популистский, примитивный лозунг, восходящий к периоду рабовладельческой идеологии и воплощенный в доступных всем словах «Интернационала»: разрушить «старый мир до основания» для построения нового и заменить прежнюю власть своей новой властью — «кто был ничем, тот станет всем»).