ЛИБЕРАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ В КАМЕНКЕ 

Это не мое название, а название главы в книге госпожи Сазерленд (page 47).

Чтение книги Сазерленд доставляет столько удовольствия, сколько езда по ухабам.

Глава о Каменке начинается со съезда гостей в имении Давыдовых  Каменке на празднование 70-летия Екатерины Николаевны Самойловой, матери Василия Львовича Давыдова. Упоминается, что Васе Давыдову 28 лет. Что за панибратство называть подполковника, хотя и в отставке, Васей. И сразу задаешься вопросом, а в каком году всё это происходило. Василию Львовичу исполнилось 28 лет в 1821 году, а матери, которая с 1750 года рождения, 70 лет в 1820. Следовательно, если рассуждать логично, всё-таки это было в 1820 году.

«Александр Давыдов, старший их двух братьев Давыдовых…» (Alexandr Davydov, the older of the two Davydov brothers…). Простите, как это из двух братьев Давыдовых? Их было четверо: Николай Николаевич Раевский, старший единоутробный брат остальным Давыдовым: Александру, Пётру, Василию. И Давыдову Александру в 1820 году не 43 года, а было 47 лет.

Очевидно, в противовес Софье Алексеевне Раевской матери Марии Раевской, которая была холодна с детьми, автор расточает похвалы бабушке, Екатерине Николаевне, её восхищает, что она Марию называла Машенькой. Ах, какая она великолепная, эта бабушка Машеньки.

Да, в своём восхищении Давыдовой Сазерленд не знает или не желает знать, что рядом происходит под гостеприимным кровом Каменки жестокая драма шестерых людей. В Каменки подрастают четверо незаконно рождённых детей Сашеньки Потаповой или бастардов, как их тогда называли, рождённых от внебрачной связи с Василием Львовичем Давыдовым.

Сашенька Потапова, воспитанница Давыдовой, дочь бедного чиновника Потапова Александра Ивановича, губернского секретаря посмела влюбить в себя Василия Львовича и нарожать детей. Согласия на их венчание Александра Николаевна не давала. Обвенчались они, как я уже упомянула, только после её смерти в 1825 году, остальные дети были рождены в законном браке. А за четверых старших детей пришлось долго бороться братьям за узаконение их и внесения в дворянские книги.

На странице 50 (page 50) упоминается Михаил Фёдорович Орлов. Речь идёт пока о скрываемой помолвке Екатерины Раевской и Орлова, и на то есть причины. Но не стоит упоминать о том, что он был незаконнорождённым, или это только для пикантности. Но тогда это было распространённое явление. Граф Бобринский был незаконнорожденным сыном Екатерины II.  Почему не стоит упоминать? Да потому что Михаил Орлов был таковым только до 8 лет, а по Указу 1796 года он, как и остальные дети, был узаконен.

Михаил Орлов был достаточно богат: имение, в котором 1606 крепостных душ, хрустальный завод, довольно привлекательный жених для Екатерины Раевской. Несмотря на это, генерал Раевский потребовал от Михаила выхода из всех тайных обществ. Оттого-то и скрывается сватовство Орлова.

Главная ошибка автора этой книги скрывается в заголовке главы. Никакого либерального собрания в ту пору в Каменке не было, и не могло быть. Появление  И.Д. Якушкина в Каменке было совершенно случайным. Он ехал из Москвы, чтобы пригласить М.Ф.Орлова на открытие московского съезда Союза спасения в январе 1821 года. Орлов со своим адъютантом Охотниковым ехал в Каменку на юбилей хозяйки имения. По дороге, на одной из станций, они встретились с Якушкиным. Не сочтя приглашение неудобным, он повёз Якушкина в Каменку. Но как разрешил свои затруднения с членством в обществе Орлов чуть позже.

Вопреки утверждениям автора, штаб 2-ой пехотной армии  находился в Тульчине, а не в Кишинёве. В Кишинёве дислоцировалась 16 пехотная дивизия Орлова и его штаб.

Сазерленд сообщает, что Мария тоже приехала в Каменку, и «нашла в старой биллиардной, лежащего животом на обширном столе, своего друга Пушкина». Когда он успел стать её другом? В то время, когда его трепала жестокая малярия, и было неприлично встречаться наедине и даже говорить девочке-подростку с едва знакомым человеком?

Сазерленд приводит, якобы слова Пушкина из его дневника: «Я волновался из-за перспективы увидеть Машеньку, мою прекрасную музу». Я не придумала слово «перспектива», так в тексте (prospect). Откуда взяла автор эту цитату? Неужели для поддержки своей версии можно легко фальсифицировать документы? Даты, из какого дня записи взята цитата, не приводится. Но дело в том, что Дневника Пушкина за 1820 год не существует. И никто, кто писал о Каменке 1820 года, в том числе и Якушкин, не упоминает о Марии Раевской. Ну, кто бы обращал внимание на девочку-подростка?

В декабре 1820 года Пушкин упоминает о Каменке в письме к брату Льву:  «Время моё протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и весёлая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, немного стихов». Ни о какой музе речи не идёт. Было бы странным присутствие подростка, где много шампанского и острых слов.

Сазерленд всё ставит с ног на голову (page 58) «Хотя Мария была взволнована присутствием Пушкина…, но не все в доме разделяли её радость…. Отсутствие осторожности у поэта было широко известно, а должны были под видом празднования собраться либералы всего округа на мили вокруг для обсуждения планов общества. Якушкин был откровенно встревожен, дядя Вася (так у Сазерленд) один из влиятельных членов Южного общества был весьма недоволен, что Николай (Раевский) привёз своего болтливого друга в их дом в такое важное для них время». Автор путает божий дар с яишницей. О Южном обществе пока и речи нет. Якушкин послан только для приглашения Орлова на съезд. И потом что за тайное общество, если на него собираются либералы всей округи. На самом деле это было вполне мирное празднование дня рождения. А Орлов приехал в Каменку решать свои матримониальные планы и ничего более.

Сазерленд очень невнимательно перечла «Записки» И.Д.Якушкина или это был дурной перевод, она перенесла все акценты с Александра Раевского на Пушкина. Александр Раевский – скептик и весьма недоверчивый человек приглядывался к гостям. Подозрение его вызвало присутствие И.Д.Якушкина. Вот что пишет в своих Записках» Якушкин:

«Он (Александр, - Э.К.) не верил, чтобы я случайно заехал в Каменку, и ему очень хотелось знать причину моего прибытия. В последний вечер Орлов, Вас.Л.Давыдов, Охотников и я сговорились так действовать, чтобы сбить с толку Раевского насчёт того, принадлежим ли мы к тайн. Общ. или нет. Для большего порядка при наших прениях был выбран президент Раевский (Александр, а не генерал Раевский, как полагает Сазерленд). С полушутливым и полуважным видом он управлял нашим общим разговором. Когда начинали очень шуметь, он звонил в колокольчик».

Все высказывались за и против учреждения Тайного общества в России. Высказал мнение Орлов, его поддержал В.Л.Давыдов и Охотников. Пушкин доказывал всю пользу, какую могло бы принести тайное общество. Якушкин доказывал, что в России невозможно никакое тайное общество. Александр Раевский стал ему доказывать, в каких случаях могло быть полезно такое общество. Тогда Якушкин ему сказал: «Мне нетрудно доказать вам, что вы шутите; я предложу вам вопрос; если бы теперь существовало тайн. Общ., вы, наверное, не присоединились к нему?» - «Напротив, наверное, присоединился бы», - отвечал он.  «В таком случае давайте руку», - сказал я ему. И он протянул мне руку, после чего я расхохотался, сказав Раевскому: «Разумеется, всё это вместе одна только шутка». Другие тоже смеялись кроме Ал.Льв., который дремал и Пушкин, который был очень взволнован… Но, когда он увидел, что из этого вышла только шутка, он встал… и сказал со слезой на глазах: «Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою и высокую цель  перед собой, и всё это была только злая шутка».

Сазерленд пишет, что, несмотря на то, что он написал столько революционных поэм, несмотря на то, что он часто отправлялся в ссылку, ему не доверяли. Расхожие мысли и мнения. Хоть кто-нибудь взглянул бы на этот вопрос по-иному. Его берегли, берегли его гений.

В 1824 году Директория Южного общества поручила С.Г.Волконскому принять Пушкина в общество в его члены. Но Волконский, опасаясь, что принадлежность к тайному обществу может трагически отразиться на судьбе поэта, не выполнил возложенной на него миссии. Он не желал видеть головы поэта на плахе. Позже он признавался сыну (М.С.Волконскому). «Как мне было решиться на это… когда ему могла угрожать плаха!»

Чем же закончилось приглашение, привезённое Якушкиным М.Ф.Орлову,  на съезд. Орлов согласился и приехал в Москву, где в доме Фонвизина на Рождественском бульваре должен был состояться съезд.

Первое заседание открылось 5 января 1821 года. Несмотря на все расточаемые Сазерленд похвалы М.Ф.Орлову, он весьма хитрым способом, выполняя данное обещание Раевскому, вышел из Союза.

На первом заседании М.Ф.Орлов выступил с программой решительных действий, в которую входило создание типографий для печатания антиправительственной литературы и фабрики для печатания фальшивых денег для подрыва кредита правительства и подготовки к открытому выступлению. Все участники были возмущены его предложениями. А он, якобы обидевшись, заявил, что выходит из союза тайного общества, и покинул съезд. Дорога к браку с Екатериной была открыта.

Много чего смешного можно прочесть у автора книги о Каменке: стреляли уток на берегах реки ранним утром, собирали грибы в обширном парке. А ведь по новому стилю это уже было 7 декабря, день Святой Екатерины. В этот день на Руси устанавливаются зимние дороги.

Сазерленд беззастенчиво дописывает фразы в мемуарах бывших каторжников, так (р.215) якобы А.Е.Розен пишет о Волконской:» ... lithe of figure. With beautiful eyes? Smooth. Olive complexion and aristocratic bearing. She was unmistakably a princess. I admire her, though my preference always goes to blond, blue-eyed, Baltic women”

Давайте обратимся к подлинному тексту Андрея Евгеньевича Розена («Записки декабриста», Иркутск, 1989 г., стр.230): «М.Н.Волконская, молодая, стройная, более высокого, чем среднего, роста, брюнетка, с горящими глазами, с полусмуглым лицом, с немного вздёрнутым носом, с гордою, но плавною походкою; получила у нас прозванье “la fille du Gange”, девы Ганга; она никогда не выказывала грусти, была любезна с товарищами мужа, но горда и взыскательна с комендантом и начальником острога». Никаких предпочтений между брюнетками и блондинками балтийского типа Розен не высказывает, ни о каких подлинных княгинях не говорит. Тем более, что по рождению Мария Николаевна Раевская княгиней не была. Никогда не поверю, чтобы Розен мог себе позволить писать подобные пошлости.

Со страницы 218 (p. 218) в писаниях автора начинается «развесистая клюква» или описание дерева баобаб, о котором все слышали, но мало, кто видел. После потери ребёнка в Чите, естественно, что Мария Николаевна чувствовала себе не очень здоровой. Тем более, как добавляет автор: “Не (имеется в виду С.Г.Волконский) was unable to give Maria the masculine comfort she craved…” «…Он был не в состоянии дать ей мужского утешения, которого она страстно желала… - Э.К. Кто поставил диагноз об её состоянии в эти дни? И какие могли быть страстные желания утешения, когда через 19 дней для второй партии, где находился Волконский, начинался переход в Петровский завод. Для такого перехода нужно было решить множество хозяйственных проблем и собраться в дорогу. Какие уж тут утешения? Да, можно было бы привести шутку французов о свече.

По словам Сазерленд выход нашла Полина Анненкова, она пригласила Марию на стоянку бурят к шаману. И всё, что сообщает далее автор, является плодом её фантазии.

После пережитых волнений, стресса, дороги в Сибирь Фонвизину мучили ночные кошмары, она кричала по ночам, так что крики её были слышны по всему острогу. Но, вопреки Сазерленд, которая тоже отправляет Фонвизину на лечение к шаману, она не лечилась у шамана, и кто бы это позволил. Как сообщает Волконская, этот недуг  у Натальи Дмитриевны со временем прошёл сам собой. И каким образом они могли бы ездить к шаманам, когда дали подписку не покидать места поселения? И вряд ли позволил лечиться у шаманов Михаил Александрович Фонвизин и одобрил бы Вольф. К тому же у восточных бурят был распространён буддизм и ламаизм. Целителями были ламы, ещё их называли ламы-эмчи, то есть учёный лама. Шаманизм был распространён у западных бурят, то есть в Иркутской губернии.

Попутно сообщает автор, что Н.Бестужев в последние два года составлял бурятско-русский словарь. В какие последние два года? В Читинском остроге не было для этого условий, они могли появиться, когда Бестужевы уже находились в ссылке в Верхнеудинском округе Иркутской губернии. И оказывается, что Волконская выучила бурятский язык и общалась на этом языке с местным населением. И даже удивляла бурятских ребятишек, когда обращалась к ним на их родном языке. И на каком диалекте? А диалекты разные. Когда я спросила у западной бурятки, как называется нож для резки плитки карымского чая, у восточных бурят он – хэршул, то она мне ответила, что у них такого слова нет, и нож называется по другому.

По словам Сазерленд через острог постоянно проходили кочевые буряты, гнали стада овец, табуны лошадей. Через деревню, возможно, она лежала несколько в стороне, но вряд ли позволил бы комендант Лепарский гонять через острог стада овец и табуны лошадей. Да к тому же якобы толпы бурятских ребятишек бегали купаться на Ингоду. Насколько я помню, дети всегда купались в Читинке. Ингода же лежит несколько в стороне, при том не очень располагает к купанью, глубокая и быстрая. И даже бурятский князь, надо бы сказать, тайша или шуленга, часто навещал Волконскую и дарил ей пакеты чая. Единственный эпизод общения с местным населением описывает Анненкова. К ней зашёл мелкий торговец-бурят, принёс чай, какие-то поделки, в доме находился и Анненков, но конвойный вытолкал торговца за дверь, очевидно, заметив приближавшегося офицера. И ещё был один эпизод общения Анненковой с бурятским тайшёй. На одной из станций, кто-то выглянул из двери, и более не показывался. Полина испугалась и не спала всю ночь. Утром оказалось, что это был молодой тайша. Они познакомились и вместе пили чай. При  переправе всех узников через  Читинку, присутствовал и он, как подчинённый Лепарского по воинскому соединению, но увидев Полину, отвернулся, чтобы не показать, что он знаком с ней. И, когда якобы Полина предложила пойти к шаману, то Волконская вызвала князя, чтобы он сопроводил их к нему. Потом идёт описание юрты, шаманского действа и всего, что связано с шаманством, так сказать философия шаманизма. Не описание, а целый научный трактат на двух страницах. И где интересно, всё это описывает Волконская? В «Записках» даже нет упоминания о шаманах и лечении у них.

Мне думается, что автор всё это выдумывает и списывает у каких-то авторов книжек по шаманизму, под влияние моды на буддизм и шаманизм в совремённой Европе. Но при чём здесь первая половина ХIХ века?

Сазерленд вкладывает в уста Марии следующее; «… я прогулялась к дому Полины на опушке леса, отсюда можно было видеть озеро и реку – прекрасный вид». Хотя ранее автор пишет, что в нескольких милях от поселения находится озеро Онон. К тому же, дом Полины стоял в довольно оживлённом месте, напротив почтовой станции по Нерчинской дороге, рядом с домом Смольяниновых.

Сазерленд обвиняет Лепарского в том, что он сообщил о переходе в Петровский завод только в июле 1830 года. Напрасно! Дамы уже 12 июня писали письма на имя Бенкендорфа о сохранении прежних условий, что были в Чите. Мадам Сазерленд делит всех узников Читинского острога на холостых и женатых. По ею разумению в первой партии шли холостые, а во второй мужья с жёнами.

В начале августа 1830 года  вышли две партии из Читинского острога в Петровский каторжный завод. Это была строго рассчитанная военная операция с воинским распорядком. Два дня переход, на третий днёвка. Колонна двигалась в двойном оцеплении, первое кольцо: солдаты с оружием  с примкнутыми штыками, второе - конные вооружённые буряты, которые находились в подчинении у Лепарского, он был командиром дивизии.

Лепарский запретил дамам приближаться к колонне, поэтому некоторые уехали вперёд, другие следовали позади в нескольких часах езды.

Но автор описывает весь переход, как увеселительную поездку: дамы были в широких юбках и соломенных шляпках, собирали ягоды, грибы. В конце концов, дамы были вынуждены уехать вперёд, нужно было обустраиваться в Петровском заводе.

Чтобы остановить поток клеветы в адрес Александра Поджио и Марии Волконской необходимо рассмотреть каждую строчку тех страниц, где речь идёт о Поджио. Чтобы показать, сколько ошибок, подставок, не указываются места, откуда взяты цитаты и кому они принадлежат. Если автор ссылается на Якушкина, то не указывает инициалов имени и отчества, а Якушкиных было всё-таки три человека: Иван Дмитриевич и его сыновья: Вячеслав и Евгений.

Посему и придётся начинать с отца обоих Поджио: Виктора Яковлевича Поджио (Vittorio Amedeo Poggio). Наиболее подробные сведения о Викторе Поджио можно почерпнуть в книге итальянского писателя Марио Корти «Другие итальянцы: врачи на службе России», М, 2010 с.145-149. Весьма туманно появление Виктора Поджио в России, но он служил до присоединения Крыма к России лейб-лекарем у последнего крымского хана Шагин-Гирея. После службы у хана Поджио работал в чумном госпитале, в 1785 году назначен в армию Малороссии в гребной флот. В 1787 году стал лекарем, а на следующий год штаб-лекарем. В 1796 году вышел в отставку, но свою должность исполнял с усердием, рачением и искусством, как сказано в послужном списке. Был сподвижником Ланжерона, Ришелье, де Рибаса в устройстве черноморских городов. В Николаеве родился Иосиф, крестным был де Рибас, Александр родился в Одессе. Сообщаю это для того, чтобы внести ясность. Сазерленд утверждает, что родители привезли их из Италии. Виктор Яковлевич купил имение Яновка в Чигиринском уезде в 1809, после его смерти в 1812 оно перешло к матери обоих сыновей. И опять это вопреки мнению Сазерленд, которая утверждает, что Иосиф Поджио женился на одной из кузин Раевских и купил имение. Первой женой Иосифа была Челищева. В 1825 году он обвенчался тайно с кузиной Раевских – Марией Андреевной Бороздиной.

Сазерленд сообщает: «…Yakushkin, a fellow plotter from their days of Kamenka, who came across him twenty years later in Irkutsk, said that Poggio was a miracle”. «… Якушкин, товарищ по заговору из его дней по Каменке, встретился с ним через двадцать лет в Иркутске, сказал, что Поджио был чудом…». – Э.К. Здесь напутано всё, что можно запутать. Дело в том, что Якушкин не мог быть товарищем по заговору Александра Поджио в дни Каменки, поскольку Александр вступил в Общество только  в 1823 году и перевёлся в Днепропетровский полк. Во встречах в Каменке не участвовал, как и не был на съезде в Киеве. Даже с Пестелем Поджио познакомился только в августе 1825 года, когда вышел в отставку и приехал в Яновку. Сазерленд путает Александра с Иосифом, поскольку Якушкин с Александром отбывали каторжный срок, начиная с Читы, и затем в Петровском заводе. С Иосифом Поджио Якушкин на самом деле встретился в Иркутске только через двадцать лет, а ранее не был знаком.

Госпожа Сазерленд, начиная со стр.235 (р.235), принимается усиленно сочинять возникновение разлада между Сергеем Григорьевичем и Марией Николаевной, и усилению роли в её жизни Александра Викторовича, подталкивая читателя к удобному ей выводу. Если нет доказательств, чем больше накрутишь неправды, то это станет похожим на правду.

«…but the time the Decembrist left Blagodatsk, Volkonsky had become a tired, prematurely man, silent and extraordinarily moody. During their three years in Chita, Maria made heroic efforts to distract him, to promote his interest in gardening and in nature studies. She occasionally succeeded – often with Alessandro Poggio’s help – but most of the time Sergei remained gloomy and aloof…” “… но к тому времени, когда декабристы покинули Благодатск, Волконский превратился в усталого, молчаливого и чрезвычайно угрюмого человека. В течение их трёхлетнего пребывания в Чите Мария прилагала героические усилия, чтобы отвлечь его, пробудить интерес к огородничеству, к изучению природы. Изредка ей это удавалось – часто с помощью Александра Поджио – но большую часть времени Сергей оставался отчуждённым и хмурым…» - Э.К.

На самом деле, когда восьмерых узников переводили из Благодатки в Читу, Сергей Григорьевич был очень болен. Лепарский опасаясь за его здоровье во время пути без медицинской помощи, приказал казачьему уряднику получить от Волконской бутылку вина и водки, выдавая по рюмке для поддержания сил.

А вот уже из Читы Мария Николаевна писала свекрови совершенно противоположные по смыслу письма! Вот один пример - 5 июля 1829 года Мария писала из Читинского острога: «здоровье вашего сына очень хорошо, он много занимается своим садиком, нашим домашним хозяйством, словом – всем. Я ни во что не вмешиваюсь – и все для меня готово, словно чародейством, как и в былое время».

Во всём остальном, у Сазерленд сплошные неувязки. Она постоянно забывает, что все обитают в обстановке тюрьмы. И каким образом могла бы влиять Мария на настроение Волконского, если позволялись свидания на один час два раза в неделю. И её влияние на занятие Волконского огородничеством могло выразиться только в том, что она могла своим родственникам заказать семена овощей и растений. Да оказывается она и Поджио к этому привлекала. Каким образом?

Вне всякого сомнения, в Читинском остроге возник интерес к огородничеству, как к средству выживания, так и к интересному  занятию. Первым огородником был Бобрищев-Пушкин. И как всех разочаровал первый опыт, когда заморозок погубил огород. Внутри казематского двора, у южной стороны палисада Волконский соорудил, очевидно, с помощью Поджио парники, в которых он выращивал экзотические плоды: артишоки, дыни, цветную капусту. Приносил их Марии, чтобы её порадовать. Когда разрешили навещать жён, то Мария сообщает сёстрам, что Сергей устраивает в окнах стеклянные рамки для выращивания рассады. И никто из соузников в своих мемуарах не сообщает об угрюмости Сергея Григорьевича, поскольку для депрессии уже не было времени. Интересные занятия науками, музыкой, общие беседы. В остроге была весьма напряжённая жизнь. К тому же в Читинском остроге у большинства поправилось здоровье: работа на свежем воздухе, благоприятный климат, - в Чите количество солнечных дней в году приравнивается к Ялте.

«У меня есть цветная капуста, артишоки, прекрасныя дыни и арбузы, и запас хороших овощей на всю зиму. Надо видеть как доволен Сергей, когда приносит мне то, что взрощено его трудами. Прошу вас, милая матушка прислать ему Альманах опытного садоводника Туэна с дополнениями до последних лет и приложить, главное, атлас, а также Огородник Левшина и другие его сочинения по садоводству», писала 7 сентября 1829 года Маша свекрови из Читы.

Сазерленд сообщает, что Волконская в письмах родным не пишет о трудностях, возникших в браке, их и не было. Но якобы в мемуарах других, как пишет автор, появляются упоминания «… and the comments on the Volkonsky marital difficulties appear in a number of contemporary memoirs», «…комментарии о супружески трудностях Волконских появляются в многочисленных современных мемуарах» - Э.К.

Мемуары бывших узников Читинского острога не очень многочисленны, изданы и известны многим, но никто не говорит ни о каких трудностях. И откуда они могли быть известны? Ни в Читинском остроге, ни в Петровском заводе они не могли возникнуть. Об этом не пишут в мемуарах соузники, проведшие бок о бок, пятнадцать лет   Жёны узников могли видеть только издали идущую на работы колонну. Александрина Муравьёва сама открывала ставни окон, когда они проходили мимо. Или жёны нанимали телегу, чтобы проехать мимо места, где они  работали.

Я не могу отрицать, что трудностей у Волконских не было, они были, но в другом месте, лет через двадцать и совсем по другому поводу.

Но Сазерленд так всё выворачивает наизнанку, только для того, чтобы обвинить, давайте называть вещи своими именами, Волконскую в разврате. А как же назвать по-иному то, в чём её обвиняют? Никогда не поверю. Мария Николаевна менялась со временем, поскольку её семья приложила все усилия, чтобы калечить её характер. В ней развились те черты, которые были присущи матери, Софье Алексеевне: спесивость, сухость, надменность, отсутствие сердечности и намерение идти к своей чисто личной цели, несмотря ни на какие препятствия. Но разврат при её гордости? Никогда. И для неё не пустым звуком были слова клятвы, данные перед алтарём.

С 1 января 1829 года мужьям разрешили посещать дома жён и оставаться там, на целый день. Мария Николаевна с радостью сообщает родным, что она впервые провела день рождения Сергея вместе с ним, то есть 8 декабря 1829 года. Ей доставляли удовольствие простые семейные радости. И не нужно выдумать конфликты, высосанные из пальца, романы, измены. А придумывают их для того, чтобы привлечь внимание читателей. Иначе им будет скучно. А их нужно развлекать всеми силами. Тогда автору следует писать женские сентиментальные романы и выдумывать там всё, что Бог на душу положит.

Сазерленд прилагает героические усилия, чтобы создать роман между Поджио и Волконской, то есть попросту оклеветать их. На странице 257 она пишет, у Волконского не проходил его артрит, но он ещё мог ходить, носил старое крестьянское платье, редко мылся, отрастил бороду и был совершенно без зубов, выглядел настолько старым, что мог сойти за отца Марии. Следовательно, по мнению автора, выглядел таким старым, опустившимся, то это вполне оправдывает роман Волконской.

Откуда в мадам Сазерленд такая паталогическая ненависть к С.Г.Волконскому, герою отечественной войны, что ей необходимо выставлять его чудовищем? И почему выставила его опустившимся стариком, особенно хорош пассаж её о том, что он редко мылся. Если она исповедует модное ныне верование о перерождениях, то, очевидно, служила денщиком у Волконского, чтобы знать такие подробности. Это уже попахивает клеветой. У русского народа был обычай еженедельно мыться в бане с паром и вениками, даже сейчас при наличии ванных комнат с душем. Я даже знаю двух итальянок из Неаполитанского университета, которые и сейчас по приезде в Россию, в Иркутске бегут в баню с парной и делают это несколько раз. Существовал обычай тотчас же после полевых работ мыться во дворе, всегда найдётся кто-то, чтобы окатить водой из ведра.

Очевидно, чтобы противопоставить Поджио Волконскому она пишет (стр258): «Поджио не был ревматиком, ни седым. Акварель Бестужева представляет его мужчиной в расцвете сил. Его черные, густые волосы падают на плечи, светятся глаза, на лице выражение доброты и силы.»

Но как раз именно на всех акварелях Н.Бестужева периода Петровского завода, а таких по меньшей мере три (два индивидуальных портрета и один – вид камера Волконских), у Сергея Григорьевича нет ни бороды, ни седых волос, и выглядит он очень элегантно.

Бороды у Волконского нет даже на дагерротипах 1840-х годов на поселении в Урике. В первый раз она появляется у него только в 60-х года, когда он разменял восьмой десяток.

Что же касается зубов, то Сергей Волконский носил накладные зубы еще со времени отечественной войны 1812 года, то есть чуть ли не с двадцатилетнего возраста. Скорее всего, он их потерял в одной из штыковых атак, так как был неоднократно ранен и контужен. Такими «беззубыми» были многие участники наполеоновских войн, к коим Александр Викторович Поджио не относился.

Удивительно, как удалось такой старой развалине, каким его рисует Сазерленд, успешно заняться хлебопашеством и содержать всю семью на поселении и дожить до столь преклонного возраста, пережив и жену, и большинство других ссыльных, бывших намного младше?

А как же быть со следующим упрямым фактом? Когда, наконец, в 1836 году Сергею Волконскому разрешили перейти на поселение, то Мария с Сергеем были категорически не согласны друг с другом по поводу места жительства. Сергей Волконский хотел остаться в Петровском заводе, где они обжились, а Мария хотела перебраться в Урик, поближе к сосланному туда доктору Вольфу, так как дети часто болели. Они настолько были не согласны друг с другом, что оба написали отдельные письма графу Бенкендорфу (Государственный архив) с противоположными пожеланиями. Мария, как всегда настояла на своем, муж ей всегда уступал, и они уехали в Урик. При этом Александр Поджио оставался в Петровском заводе еще до 1839 года! То есть, согласно  Сазерленд, муж мечтал остаться рядом с возлюбленным жены, а она рвалась от этого возлюбленного подальше?

По мнению Сазерленд, А.Поджио поселился вначале в Уде (не знаю такого села, братья Поджио были поселены в Усть-Куде), но, когда стал администратором школы (так у Сазерленд), то построил себе дом на окраине Урика. Никаким администратором он не был, и не мог построить себе дом в Урике, поскольку место поселения было в Усть-Куде, откуда и приезжал к Волконским в качестве учителя их детей. Это пишется только для того, чтобы сочинить следующую фразу: « теперь Поджио и Мария могли видеться каждый день». А как же быть с болезнью Александра Викторовича, который как раз в это время так болел кишечной непроходимостью, что их общий с Волконским близкий друг Иван Иванович Пущин (тот самый «Жанно») всерьёз беспокоился о его состоянии, речь шла о жизни и смерти, какие уж тут романтические приключения.

Далее следует: «Sergei was probably aware of the situation, but it does not seem to have weakened his bonds of affection and loyalty to an old comrade” «Сергей, по-видимому, был осведомлён о ситуации, но это не уменьшило его привязанности и терпимости к старому товарищу». – Э.К. Невозможно себе даже представить бывшего кавалергарда и дуэлянта Сержа Волконского в этой роли.

А каким же предстает перед читателем благородный человек, Александр Викторович? Способный кормиться с рук друга и изменять ему с женой? Да за такие сплетни и Волконский и Поджио бы вызвали обидчика на дуэль!

Никто не может запретить Сазерленд восхищаться персоной М.Н.Волконской, но как-то полагается следовать реальным фактам, а не выдумывать нечто запредельное. На стр.258 (р.258) она сообщает, что Волконская исполняет свою давнишнюю мечту, строит театр и концертный зал для чего выписывает при помощи Александра Раевского в Иркутск архитектора Андрея Якубовича Березова в начале зимы 1853 года.

Но зачем в Иркутске ещё один театр и концертный зал, когда в 1851 году предпринимателем Маркевичем был построен театр и торжественно открыт  22 октября 1851 года. Здание театра было 17 сажень длиною, шириною 12, высотой 4 сажени, с двумя ярусами и галереей. На открытие труппа строителя театра представила три спектакля: «Русский человек добро помнит», «Девушка-моряк», «Жена за столом, а муж под столом». На представлении был генерал-губернатор Н.Н.Муравьёв-Амурский и большинство чиновников. Многим не досталось билетов.

Были и до этого попытки построить театр, а частности, чиновник Лев Сухоруков было приступил к строительству театру в 1844 году, но у него ничего не вышло.

В 1853 году М.Н.Волконской уже было не до общественной жизни, не до театра. В разгаре был, очевидно, второй акт драмы, которую она начала строить собственными руками в 1850 году, выдав, вопреки всем протестам, дочь 15 лет, Елену Сергеевну за чиновника Дмитрия Васильевича Молчанова.

В 1853 году Молчанов вызывается в Омск, где расследуется дело Занадворова, инициатором которого был сам Молчанов. Беременная Елена едет вслед за ним в Омск в сопровождении брата Михаила Сергеевича. Но возвращается в Иркутск в ожидании родов, её сопровождает в Иркутск Михаил и вновь едет в Омск, чтобы ждать окончания дела Молчанова.

Дело в отношении Молчанова не закончено и он вместе с Михаилом возвращается в Иркутск в январе 1854 года. Весной Молчанова разбивает паралич, появляются первые признаки психического расстройства. Генерал-губернатор Марию Николаевну уже не принимает.

Обратимся к некоторым письмам той поры. Александр Викторович Поджио, которого Сазерленд совершенно  бездоказательно определила в любовники Марии Николаевны, пишет  И.И.Пущину: «Молчанов отдан под военный суд и судиться будет в Москве при ордонансгаузе, в особенности по делу Баснина… Бедная Неля всё бросила, чтобы последовать за этим негодяем!.. «

Другое письмо А.В.Поджио тому же адресату в декабре 1854 года; «Бедная старуха (М.Н.Волконская) томится всё неизвестностью, но и с тем ужасно горюет;  в минуты откровения или, лучше сказать нравственного удушья, она рыдает и гов.: я причиной несчастья моей Н., я одна, и каково мне жить!! Жаль её бедную (М.Н.В.), она страшно изменилась, и я опасаюсь, чтобы последнее извещение о деле не доразило её! Я катал Мандарина, и она всё поняла! И тут все те же уловки, скрывает всё, а уже два письма из Москвы!» Получается, что галантный и влюбленный итальянец Александр Поджио, каковым он появляется на страницах Сазерленд, называет свою бывшую пламенную любовь «бедной старухой»?

Кстати, действительно очень любивший свою супругу Сергей Григорьевич, никогда иначе, чем Мари и ангелом ее не называл.

Елена Сергеевна несла тяжкий крест, возложенный на неё матерью, до самой смерти Молчанова в 1857 году.