С переездом в Петербург свидания Дантеса и Натальи Николаевны возобновляются. Вот как Софья Николаевна Карамзина в письме к брату 19-20 сентября 1836 года описывает обед у них в Царском Селе:
"...получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же шутки, что и прежде, - не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой в конце концов все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий... Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился... Как вдруг вижу - он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. "Ну, что же?" - "Нет, не пойду, там уже сидит этот граф". - "Какой граф?" - "Д'Антес, Гекрен что ли!"
Но в октябре отношение Натальи Николаевны к Дантесу меняется. Это отмечают все исследователи последнего года жизни Пушкина. Что это было, ревность к сестре Екатерине (а может быть, и к Марии Барятинской) или что-то другое? И здесь важным документом является еще одно письмо из архива Клода Дантеса, которое Геккерн-сын, будучи на дежурстве, посылает Геккерну-отцу из казармы 17 октября 1836 года.
"Дорогой друг, я хотел говорить с тобой сегодня утром, но у меня было так мало времени, что это оказалось невозможным. Вчера я случайно провел весь вечер наедине с известной тебе дамой, но когда я говорю наедине - это значит, что я был единственным мужчиной у княгини Вяземской почти час. Можешь вообразить мое состояние, я наконец собрался с мужеством и достаточно хорошо исполнил свою роль и даже был довольно весел. В общем я хорошо продержался до 11 часов, но затем силы оставили меня и охватила такая слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, принялся плакать, точно глупец, отчего, правда, мне полегчало, ибо я задыхался; после же, когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка, ночью я глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание.
Вот почему я решился прибегнуть к твоей помощи и умолять выполнить сегодня вечером то, что ты мне обещал. Абсолютно необходимо, чтобы ты переговорил с нею, дабы мне окончательно знать, как быть.
Сегодня вечером она едет к Лерхенфельдам, так что, отказавшись от партии, ты улучишь минутку для разговора с нею.
Вот мое мнение: я полагаю, что ты должен открыто к ней обратиться и сказать, да так, чтоб не слышала сестра, что тебе совершенно необходимо с нею поговорить. Тогда спроси ее, не была ли она случайно вчера у Вяземских; когда же она ответит утвердительно, ты скажешь, что так и полагал и что она может оказать тебе великую услугу; ты расскажешь о том, что со мной вчера произошло по возвращении, словно бы был свидетелем: будто мой слуга перепугался и пришел будить тебя в два часа ночи, ты меня много расспрашивал, но так и не смог ничего добиться от меня [...], и что ты убежден, что у меня произошла ссора с ее мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду (мужа там не было). Это только докажет, что я не рассказал тебе о вечере, а это крайне необходимо, ведь надо, чтобы она думала, будто я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь ее как отец, интересующийся делами сына; тогда было бы недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более интимные отношения, чем существующие, поскольку ты сумеешь дать ей понять, что по крайней мере, судя по ее поведению со мной, такие отношения должны быть.
Словом, самое трудное начать, и мне кажется, что такое начало весьма хорошо, ибо, как я сказал, она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен заранее, пусть она видит в нем лишь вполне естественное чувство тревоги за мое здоровье и судьбу, и ты должен настоятельно попросить хранить это в тайне от всех, особенно от меня. Все-таки было бы осмотрительно, если бы ты не сразу стал просить ее принять меня, ты мог бы это сделать в следующий раз, а еще остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме. Еще раз умоляю тебя, мой дорогой, прийти на помощь, я всецело отдаю себя в твои руки, ибо, если эта история будет продолжаться, а я не буду знать, куда она меня заведет, я сойду с ума.
Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить, что [далее несколько слов написано неразборчиво. - Замечание Серены Витале].
Прости за бессвязность этой записки, но поверь, я потерял голову, она горит, точно в огне, и мне дьявольски скверно, но, если тебе недостаточно сведений, будь милостив, загляни в казарму перед поездкой к Лерхенфельдам, ты найдешь меня у Бетанкура.
Целую тебя,
Ж. Де Геккерен".
Серена Витале в своей книге добавляет, что после фразы "Так и не смог ничего добиться от меня [...]" Дантес пишет вдоль левого поля письма: "Но, впрочем, тебе и не надобно было моих слов, ведь ты и сам догадался, что я потерял голову из-за нее, а наблюдая перемены в моем поведении и в характере, окончательно в этом утвердился, а стало быть, и мужу невозможно было не заметить того же самого". Кроме того, Серена Витале особо отмечает фразу (очень важную!), у которой читается только начало: "Tu pourrais aussi lui faire peure et lui fair entendre que..." (Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить, что... (фр.) Конец фразы Дантес так тщательно вымарал, что ее невозможно прочесть. Экспертиза криминалистов в Париже и в Милане установила, что эту фразу Дантес зачеркнул сразу же после того, как ее написал, но расшифровать ее не cмогли. Дантес, видимо, устыдился чего-то, написанного в сильном волнении, впопыхах.
Итак, 17 октября в доме Веры Федоровны Вяземской, вернувшейся в Петербург после отдыха в Норденрее, состоялось объяснение Дантеса с Н. Н. Пушкиной. Оно длилось целый час. Судя по реакции Дантеса, Наталья Николаевна отвергла его моления об "интимных отношениях". Дантес в отчаянии, он сходит с ума. Его веселость и непринужденность, которые в гостиных так бросались в глаза, - бравада, "исполнение роли". Дантес теряет голову, он доведен до той степени отчаяния, до той черты, после которой человек не управляет собой и способен на любой безумный поступок. Написав "припугнуть ее" (шантажировать, сообщить мужу?), он словно опомнился и вымарал фразу. И здесь мы еще раз вспомним мудрого Пушкина, его пересказ басни о Фоме и Кузьме в письме к жене ровно три года назад. Теряя голову (как Кузьма, умирая от жажды), Дантес безумствует, забывает обо всем. Прежде всего о том, что было и оставалось для него самым главным, о карьере. Он забывает и о ревности отца. Более того, он просит (нет не просит, а требует: "ты должен") Геккерна, который ревнует, страдает и боится за Дантеса, вмешаться и на балу у баварского посланника Лерхенфельда тайно от Екатерины Николаевны поговорить с Натальей Николаевной, убедить ее вступить с ним в интимные отношения. Дантес пишет: "...ты сумеешь дать ей понять, что, по крайней мере, судя по ее поведению со мной, такие отношения должны быть". Логика Дантеса проста: если женщина говорит, что любит "как никогда не любила", то должна быть близость. Не верить Наталье Николаевне нельзя. Но Дантес забыл, что Наталья Николаевна умоляла пощадить ее, что "больше 20 раз просила она... пожалеть ее и детей, ее будущность" . Он просит Геккерна-отца вызвать сочувствие к нему у Натальи Николаевны, а заодно внушить ей, что ссора с мужем грозит бедой. Причем все это должно выглядеть как забота отца о сыне, а сам Дантес будто бы ничего не знает о разговоре.
Перед нами как бы уже не тот Дантес, которого мы знаем по его предыдущим письмам. Он и сам говорит (в приписке на полях) о "перемене... в поведении и в характере" . Куда девались его расчетливость и осторожность ("умеренность и аккуратность")? Дантес рискует головой, ставит на карту свою судьбу.
Скорее всего, Наталья Николаевна открылась мужу и рассказала о преследовании Дантеса только 4 ноября после получения Пушкиным и другими членами карамзинского кружка анонимного пасквиля. Видимо, тогда же она рассказала Пушкину о встрече с Дантесом у Идалии Полетики накануне получения анонимных писем. Полетика обманом завлекла Пушкину к себе на квартиру, где ее уже ждал Дантес, умолявший ему отдаться. Видимо, это была последняя бесполезная попытка охваченного страстью кавалергарда. Сейчас эту встречу можно надежно датировать - 2 ноября - благодаря убедительному анализу С. Л. Абрамович.
Из цитированного письма Дантеса следует, что Пушкин наконец выставил его за дверь и что это произошло в октябре. И еще одно важное соображение. Вскоре после 17 октября и разговора Геккерна-отца с Н. Н. Пушкиной на приеме у Лерхенфельда Дантес заболел и болел целую неделю, с 20 по 27 октября. В неотосланном письме от 21 ноября 1836 года Пушкин пишет Геккерну-отцу:
"Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну: всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, истощенный лекарствами, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына".
Очевидно, Пушкин знал от жены о разговоре Геккерна-отца с Натальей Николаевной у Лерхенфельда, и время разговора, как видим, приходится как раз на болезнь Дантеса. В одном он только ошибся. Не Геккерн руководил поведением Дантеса, а, наоборот, Дантес давал советы Геккерну. Но если обезумевший Дантес потерял всякий контроль над собой, то Геккерн, осторожный и хитрый дипломат, напротив, всеми силами пытается погасить страсть приемного сына, избежать скандала и успокоить Дантеса. Для этой цели все средства были хороши. В том числе - убедить Н. Н. Пушкину уступить домогательствам Дантеса, в крайнем случае, пригрозить ей. Опытный и коварный дипломат старался не рисковать и готовил себе на будущее алиби. Позже, после убийства на дуэли Пушкина, он напишет Нессельроде объяснение, где скажет, что предупреждал жену поэта об опасности ее поведения и "даже доводил свою откровенность до выражений, которые должны были ее оскорбить". Геккерн в этом объяснении требовал допроса Н. Н. Пушкиной под присягой и в доказательство предлагал свидетельство неких двух дам.
Каковы истинные чувства Дантеса осенью 1836 года? Их уже трудно назвать "великой и возвышенной страстью" (по выражению Пушкина), владевшей им год назад. Теперь это скорее безумие неудовлетворенного самолюбия, стремление любым способом, в том числе и самым низким, добиться цели.
Пока за спиной Пушкина интригуют Геккерны, поэт 19 октября у Яковлева встречает день Лицея и читает друзьям-лицеистам свое послание. По их свидетельству, Пушкин не смог дочитать стихи: разрыдался. И в этот же день он написал (но не отправил) письмо Чаадаеву. Не разделяя пессимистического взгляда старшего друга на историю России, Пушкин пишет: "...клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал". И сказано это отнюдь не в угоду официальной политике правительства и уваровскому "православию, самодержавию и народности". Пушкин добавляет: "Действительно нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши (религиозные) исторические воззрения вам не повредили..."
Как это случалось часто, предчувствие не обмануло Пушкина. "Диссидента" Чаадаева объявили сумасшедшим и "по приказанию царя к нему приставили врача, который чуть ли не ежедневно следил за состоянием "больного". Через 150 лет эта практика в России ужесточится.
Утром четвертого ноября городская почта доставила Пушкину и шести его друзьям, участникам карамзинского кружка, анонимный пасквиль, где Пушкин объявлялся рогоносцем. Дантес стал частым гостем кружка еще с весны 1836 года. В анонимке фигурировали еще два имени: Д. Л. Нарышкин, жена которого была любовницей Александра I, и И. М. Борх, муж красавицы Л. В. Волынской, известной своим распутством. В тот же день Пушкин послал вызов Дантесу. У жены он потребовал объяснений. О том, что случилось в этот день, мы узнаем из записки Дантеса Геккерну, которую Серена Витале датирует 6 ноября 1836 года.
"Мой драгоценный друг, благодарю за две присланные тобою записки. Они меня немного успокоили, я в этом нуждался и пишу эти несколько слов, чтобы повторить, что всецело на тебя полагаюсь, какое бы решение ты ни принял, будучи заранее убежден, что во всем этом деле ты станешь действовать лучше моего.
Бог мой, я не сетую на женщину и счастлив, зная, что она спокойна, но это большая неосторожность либо безумие, чего я к тому же не понимаю, как и того, какова была ее цель. Записку пришли завтра, чтоб знать, не случилось ли чего нового за ночь, кроме того, ты не говоришь, виделся ли с сестрой (Екатериной Гончаровой. - В. Ф.) у тетки (у Е. И. Загряжской. - В. Ф.) и откуда ты знаешь, что она призналась в письмах.
Доброго вечера, сердечно обнимаю,
Ж. де Геккерен.
Во всем этом Екатерина - доброе создание, она ведет себя восхитительно".
Мы узнаем, таким образом, что четвертого ноября Наталья Николаевна не только рассказала Пушкину о встрече с Геккерном у баварского посланника и с Дантесом у Полетики, но и призналась мужу, что получала и хранила письма Дантеса. В этот день Пушкин узнал о романе жены, начавшемся еще осенью прошлого года. Образно говоря, Пушкин как бы прочел те письма из архива Клода Дантеса, которые пришли к нам только сто шестьдесят лет спустя. Пушкин узнал правду. Наталье Николаевне стало спокойнее и легче, Пушкину - тревожнее и тяжелее. Позднее Вяземский так писал о состоявшемся объяснении: "Пушкин был тронут ее доверием, раскаяньем и встревожен опасностью, которая ей угрожала". Доверие к жене Пушкин сохранил до конца. А. И. Тургенев делает запись в дневнике сразу после дуэли: "Приезд его: мысль о жене и слова, ей сказанные: "Будь спокойна, ты ни в чем не виновата" .
Начиная с П. В. Щеголева, исследователи дуэли и гибели Пушкина потратили много сил для выяснения, кто был автором анонимного пасквиля. Этот интерес понятен: хотелось пригвоздить негодяя (или негодяев) к позорному столбу. Назывались имена П. В. Долгорукова, И. С. Гагарина, С. С. Уварова, Александра Трубецкого... Автора искали среди врагов Пушкина, а их было много. Сам Пушкин был уверен в авторстве Геккерна-отца. Уже после смерти Пушкина, 10 февраля 1837 года, П. А. Вяземский писал: "Адские сети, адские козни были устроены против Пушкина и жены его... Супружеское счастье и согласие Пушкиных было целью развратнейших и коварнейших покушений двух людей, готовых на все, чтобы опозорить Пушкину" . Таким образом, Вяземский подозревает обоих Геккернов. Подозрения так и остались подозрениями, и тайна не раскрыта до сих пор. Одно можно сказать. Ставшие известными документы из архива Клода Дантеса делают подозрение в отношении Луи Геккерна менее вероятным. Луи Геккерна не подозревал и Щеголев. Прочтя письмо Дантеса от 17 октября, можно скорее предположить, что именно он, Дантес, частый гость карамзинского кружка, стал инициатором анонимного пасквиля, что идея принадлежала ему. Геккерн-отец не мог не понимать, к каким последствиям приведет анонимное письмо. Впрочем, так ли уж это все важно? Важно знать, что пережил Пушкин в тот страшный день. И что привело его, в конце концов, на Черную речку. И сейчас мы знаем, что в этот день, 4 ноября 1836 года, Пушкин узнал правду: жена полюбила другого. Это потом, 25 января 1837 года, он напишет Геккерну-отцу, что чувство, которое, быть может, и вызвала в Наталье Николаевне "эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном". Фразу часто цитировали, но слова о "великой и возвышенной страсти" брали как бы в кавычки, считая их иронией, а пушкинское "быть может" вырастало до отрицания какого-либо серьезного ответного чувства у Натальи Николаевны. Все ее поведение в зиму 1836 года объявлялось неосторожностью, неумением поставить на место нахала-кавалер гарда или же интересом к ухаживанию модного француза, которое льстило ей. Только сейчас мы узнали, что это совсем не так. А Пушкин узнал об этом 4 ноября 1836 года. Узнал и, разумеется, поделиться этим не мог ни с кем, даже с самыми близкими друзьями. Трагедия, разыгравшаяся 4 ноября, - совсем не в том, что Пушкин терялся в догадках, кто автор пасквиля, или подозревал в авторстве Геккерна. В. А. Соллогуб вспоминает слова Пушкина, сказанные ему в тот день: "Впрочем, понимаете, что безымянным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя - ангел, никакое подозрение коснуться ее не может". Трагедия в том, что в этот день обрушилась семейная цитадель, защищавшая Пушкина от холодных ветров, дувших не столько с Финского залива, сколько со стороны Зимнего и Аничкова. В этот день он был ранен в сердце (раньше, чем на дуэли в крестцовую кость), и рана не зарастала и кровоточила до самой смерти. Вызов, посланный Дантесу, был ответом не на анонимное письмо, а на письма Дантеса Наталье Николаевне и признания жены. Пушкин звал Дантеса к барьеру и этим защищал свою семью, честь жены и свое достоинство.
Все, что произошло между 4 ноября 1836 года и 27 января следующего года, досконально изучено, вся эта часть дороги на Черную речку пройдена многими поколениями российских пушкинистов. В книге Стеллы Лазаревны Абрамович подведен итог, собраны все документы и дан их тщательный анализ.
Новейшие материалы архива Клода Дантеса к тому отрезку времени ничего не добавляют. Они лишь заставляют по-новому взглянуть на некоторые обстоятельства трагедии и ее героев. Поэтому изложим хорошо известные факты конспективно.
5 ноября Геккерн-отец посещает Пушкина и от имени сына принимает вызов. Однако Геккерн просит отсрочки. Сначала на день, потом на две недели. Разумеется, Геккерн-отец в отчаянии. Все его планы под угрозой, все здание "семейной" жизни, которое он возводил, вот-вот рухнет. Любой исход дуэли погибелен для него. Поэтому ее нужно предотвратить любой ценой. А друзьям Пушкина надо уберечь поэта. Жуковский начинает "челночную" дипломатию, посещая то Пушкина на Мойке, то Геккерна на Невском. Изворотливый Геккерн находит спасительный ход. Он объявляет Жуковскому, что его сын уже давно влюблен в Екатерину Николаевну Гончарову. Чтобы огласить помолвку и оградить честь Дантеса, Пушкин должен взять свой вызов назад и сохранить его в тайне. Жуковский верит Геккерну и 7 ноября объявляет обо всем Пушкину. Пушкин в бешенстве. В переговорах принимает участие Загряжская, тетка сестер Гончаровых. Жуковский ведет конспективные заметки, что-то вроде дневника. 7 ноября он пишет: "его бешенство" , 8 ноября - "его слезы". Жуковский не понимает ни бешенства, ни слез Пушкина. Теперь, когда Геккерн уверяет, что Дантес влюблен в Екатерину и хочет жениться на ней и что сам Геккерн дает согласие на этот брак, теперь, казалось бы, отпадают всякие поводы для поединка. Но Пушкин неумолим и просит В. А. Соллогуба быть его секундантом. К переговорам подключается Соллогуб. Потом он скажет об этих переговорах: "Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел". Поэта буквально держат за руки. Под давлением, против своей воли, он наконец берет вызов назад. 17 ноября, на балу у Салтыковых, было официально объявлено о помолвке Дантеса и Екатерины Николаевны Гончаровой.
Ни в это время, ни позже друзья не понимали Пушкина, не знали, что творилось в его душе. А Пушкин не хотел и не мог им ничего объяснить. Он должен был один справиться со своим горем. П. А. Вяземский позже скажет: "Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти". Добавим от себя, что он не был понят и после смерти, и только сейчас, 160 лет спустя, мы начинаем осознавать, что пришлось ему пережить.
В свете же происходит то, что С. Л. Абрамович назвала "жужжаньем клеветы" . Все теряются в догадках об истинных причинах свадьбы Дантеса. Идут разговоры о том, что Дантес жертвует собой ради спасения чести любимой женщины. Ведь в свете только и говорили о его любви к прекрасной Натали. Геккерны, разумеется, поддерживают эту версию. Но уже 21 ноября хрупкий мир мог взорваться. В этот день Пушкин пишет крайне оскорбительное письмо Геккерну (отрывок из него мы приводили), а также письмо Бенкендорфу, где доводит "до сведенья правительства и общества" , что анонимное письмо - дело рук голландского посланника. Жалобой это не было. Не в характере Пушкина - жаловаться. Можно считать достоверными предположения о том, что Пушкин намеревался отправить письмо Бенкендорфу уже после дуэли. Ведь, отправь он тогда это письмо Геккерну, дуэль была бы неминуема уже в ноябре. Но опять вмешался Жуковский. Узнав от Соллогуба о письме, он убедил Пушкина не отсылать его, а на следующий день рассказал царю об анонимном пасквиле, вызове Пушкина и последовавшем после этого сватовстве Дантеса. На аудиенции 23 ноября Николай I взял с поэта слово, что в дальнейшем он ничего не предпримет без его ведома. Пушкина опять связали по рукам и ногам.
Свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой состоялась 10 января 1837 года. То, во что сам Пушкин не верил, свершилось. Молодые делают свадебные визиты (в доме Пушкина им отказано), принимают гостей в своей роскошно обставленной квартире в голландском посольстве. Казалось бы, наступил мир и у друзей Пушкина нет причин для беспокойства. Но вскоре после помолвки Софья Николаевна Карамзина напишет: "Натали нервна, замкнута, и когда говорит о замужестве сестры, голос у нее прерывается" . По поводу чего С. Л. Абрамович роняет в книге верное замечание: "И это, вероятно, было для Пушкина самым мучительным: видеть, как сильно волнуют его жену отношения с Дантесом" . Или то, что происходило на балу у Баранта 14 января, о чем Дантес, находящийся под судом после дуэли, пишет полковнику Браверну: "Пушкин сел подле Натальи Николаевны и Екатерины Николаевны и сказал им: "Это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе и каковы у вас лица, когда вы разговариваете" . И С. Л. Абрамович снова очень верно замечает: "Пушкину было мучительно видеть, что его жена испытывает ревность к сестре". А вот как С. Н. Карамзина описывает поведение всех четверых на вечере у Мещерских 24 января перед тем, как Пушкин отправил новое письмо Геккерну: "Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра. Натали опускает глаза и краснеет под долгим и страстным взглядом своего зятя... Катрин (Екатерина Гончарова. - В. Ф.) направляет на них обоих свой ревнивый лорнет..."
Жуковскому и другим друзьям поэта, видимо, казалось, что все худшее позади. В рассказе Вяземских П. И. Бартеневу есть такая фраза: "...Свадьбу сыграли в первой половине генваря. Друзья Пушкина успокоились, воображая, что тревога прошла". Ведь теперь, после свадьбы Дантеса на свояченице Пушкина, новый вызов и дуэль были бы беспричинны, невозможны.
25 января Пушкин отсылает оскорбительное письмо Геккерну-отцу. Это была другая редакция того письма от 21 ноября 1836 года, которое Пушкин из-за вмешательства Жуковского, не отправив, разорвал.
Теперь дуэль неминуема. В среду, 27 января, Пушкин со своим секундантом Данзасом отправились в санях от кондитерской Вольфа на углу Невского и Мойки к месту поединка, к Комендантской даче на Черной речке. Вот и последние несколько верст дороги, по которой мы прошли. Вечером в тот же день смертельно раненного Пушкина на руках внесли в кабинет. Последние слова, сказанные им доктору Далю: "Кончена жизнь... теснит дыхание" . 29 января 1837 года в два часа сорок пять минут пополудни Жуковский остановил маятник часов в его кабинете.
***
И теперь самое время подвести итог: что же нового мы узнали из документов архива Клода Дантеса? Разумеется, стали известны многие важные детали, например, когда начался роман Дантеса и Н. Н. Пушкиной. Ранее считалось, что в январе 1836 года. Теперь мы знаем, что страсть охватила Дантеса еще осенью 1835 года. Мы узнали, что Дантес был принят в доме Пушкиных в январе 1836 года. Стал известен очень важный факт. Дантес писал письма Н. Н. Пушкиной и в ноябре 1836 года, после получения Пушкиным анонимного пасквиля, Наталья Николаевна показала их мужу. Сам факт переписки не должен оставлять сомнений относительно характера их отношений в зиму 1836 года. Так же, как и письма Дантеса Геккерну, которые мы прочли. И, наконец, мы узнали многое из письма, отправленного Дантесом Геккерну из казармы 17 октября 1836 года. И хотя письмо не позволяет сделать достоверных выводов в отношении автора анонимного письма, оно вводит в атмосферу этих предгрозовых дней.
Но есть один, самый важный вопрос, на который документы архива Клода Дантеса, кажется, помогают ответить. Этот главный вопрос хорошо известен: что заставило Пушкина отослать роковое письмо именно 25 января 1837 года? Что особенное случилось в этот день или в предыдущие дни? Или иначе: отчего погиб Пушкин? Поискам ответа на этот вопрос посвящена целая литература.
30 января 1837 года, сразу после смерти Пушкина, С. Н. Карамзина писала брату: "Сказать тебе, что в точности вызвало дуэль теперь, когда женитьба Дантеса, казалось, сделала ее невозможной, - об этом никто ничего не знает..." Вяземский сообщал в Москву: "Ясно изложить причины, которые произвели это плачевное последствие, невозможно, потому что многое осталось тайным для нас самих, очевидцев" . Раньше вызов Пушкина 25 января объясняли подстроенной встречей Дантеса с Н. Н. Пушкиной на квартире у Идалии Полетики (считалось, что она состоялась незадолго до 25 января). Теперь мы знаем, что свидание относится к событиям начала ноября и причиной быть никак не может. Конечно, Дантес ведет себя вызывающе, нагло (и теперь мы знаем, что это - маска, бравада). Его каламбуры, остроты насчет "мозольного оператора" на балу у Воронцовых 23 января, когда он в присутствии Пушкина назвал Екатерину Николаевну своей "законной" , накаляли обстановку. Светские сплетни и клевета отравляли жизнь поэта. Все так. И тем не менее, говоря о письме Пушкина 25 января, С. Л. Абрамович задает вопрос: "Что подтолкнуло Пушкина к этому решению? Как и при каких обстоятельствах он понял, что у него нет другого выхода?" - и замечает: "Пытаясь ответить на эти вопросы, мы сталкиваемся с исключительными трудностями" .
И вот сейчас, пытаясь ответить на тот же вопрос, мы скажем: ничего особенного не случилось ни в этот день, ни в предыдущие. Начиная с 4 ноября тридцать шестого года Пушкин рвался к дуэли. Положение, в котором он оказался, состояние, в котором он себя осознавал, были для него невыносимы. Но ему мешали, держали за руки. И как только Жуковский, Загряжская и другие успокоились, он повторил вызов. И сделал так, что на этот раз ничто уже не могло помешать.
Мы привыкли думать о Пушкине как о гении. Но гений - еще и просто человек, у которого были дом и семья. В этом доме Пушкин работал, отходил душой от волнений, от светской черни и цензуры, от несвободы. Если судить по письмам, ни с кем Пушкин не был так откровенен, как с женой. Пожалуй, только ей он поверял свои самые сокровенные мысли и чувства. Четвертого ноября Пушкин понял, что сердце жены отдано другому. И дом рухнул. Пушкин потерял почву под ногами. Конечно, его честь и гордость страдали. Конечно, была и ревность. Но не ревность вела его к поединку. Он знал, что жена своего долга не преступила. То, что его терзало, начиная с четвертого ноября ничего общего с ревностью не имело. И этих терзаний он вынести не мог.
Некоторые современники догадывались о состоянии души Пушкина, разумеется, не зная причины. В. А. Соллогуб в своих воспоминаниях писал: "Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел... Он в лице Дантеса искал или смерти, или расправы со всем светским обществом". А Павлищев, зять Пушкина, сказал еще откровеннее: "Он искал смерти с радостию, а потому был бы несчастлив, если б остался жив".
Сегодня мы знаем больше о причинах трагедии, о том, что привело Пушкина к поединку у Черной речки.
***
Эту хронику я написал в Тренто, в Италии. Закончив писать, поехал в Пеннабили, в гости к старому знакомому, знаменитому итальянскому поэту Тонино Гуэрра. Была зима. Дом Тонино стоит на крутом берегу реки Марекьи, в миндалевом и персиковом саду. Раньше я бывал здесь весной. Теперь за туманом реки не было видно, и с сырых деревьев вместо розовых лепестков падали холодные капли дождя. Подобно своему другу Федерико Феллини, Тонино всю жизнь был связан с Россией, с русским искусством. И жена его, Лора, - русская. Свою рукопись я захватил с собой. Тонино слышал о книге Серены Витале и попросил меня прочесть рукопись. Мы уселись у камина. Читать было долго, и я стал коротко рассказывать о том, что написал. Тонино понимает по-русски и даже немного говорит. В трудных местах Лора ему переводила. Когда я закончил рассказ, Тонино сказал:
- Curioso, grandioso... А откуда ты знаешь, что Дантес... как сказать... no a imbrogliato, говорит padre правду? (Любопытно, грандиозно... А откуда ты знаешь, что Дантес... как сказать... не обманывает, говорит отцу правду? (ит.)
Тонино не только поэт, но и киносценарист. Написал сценарии ко многим фильмам Феллини. И поэтому задал вопрос в лоб.
- На этот вопрос отчасти уже ответила Серена Витале, возражая нашей пушкинистке Абрамович. После публикации Анри Труайя отрывков из двух писем Анна Ахматова и другие серьезные пушкинисты уже не сомневались в подлинных чувствах Дантеса, которые он испытывал к жене поэта зимой 1836 года. Не сомневались на основании его собственных слов. Почему же не верить словам Дантеса, когда он говорит о чувствах Натальи Николаевны к нему и приводит ее прямую речь? И потом Абрамович правильно считала, что опубликованные отрывки вырваны из контекста и по ним судить трудно. Теперь же мы прочли все письма, и они не оставляют сомнений. Это как хороший фильм. Когда видишь из него несколько кадров - одно. А когда посмотришь фильм целиком - убеждаешься в правде драматургии и характеров.
- Perche... в России все...tragico e complicato? Perche per l'arte... нужно... l'oppressione. Сейчас в России - свобода, l'oppressione нет. Ma non avete l'arte. Perche? (Почему в России все сложно и трагично? Почему для искусства нужен гнет? Сейчас - свобода, нет гнета. Но нет и искусства. Почему? (ит.)
И Пушкин привел нас к другой теме.
Литература
Абрамович С. Л. Предыстория последней дуэли Пушкина. С.-П., Петрополис, 1994.
Аринштейн Л. М. Пушкин. Непричесанная биография. Муравей, 1998.
Краваль Л. А. Рисунки Пушкина как графический дневник. Российская академия наук, ИМЛИ им. Горького, серия "Пушкин в ХХ веке", выпуск IV. М., Наследие, 1997.
Пушкинская эпоха и христианская культура. Сборник научных работ. Составитель Э. С. Лебедева, выпуски 1-17. С.-П., 1993-1998.
Фридкин В. М. Пропавший дневник Пушкина. М., Знание, 1991.
Комментарии к статье
*Здесь и далее соблюдена орфография оригинала. - В. Ф.
https://www.nkj.ru