А.С. Пушкин и П.И. Пестель: к истории взаимоотношений

О.И. Киянская

I

Существуют две большие дневниковые записи Пушкина, посвященные Павлу Пестелю – руководителю Южного общества декабристов. Одна из них – ранняя, относящаяся к кишиневской ссылке поэта и датированная 9 апреля 1821 г.: «Утро провел с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова. Mon coeur est materialiste, говорит он, mais ma raison s’y refuse. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю» [1]. Этот первый пушкинский отзыв вполне доброжелателен.

Другую запись, в которой имя Пестеля появляется уже в негативном контексте, встречаем в позднем, петербургском дневнике поэта 1833 года: «Странная встреча: ко мне подошел мужчина лет 45 в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял его за одного из моих кишиневских приятелей. Это был Суццо, бывший Молдавский господарь... Он напомнил мне, что в 1821 году был я у него в Кишиневе вместе с Пестелем. Я рассказал ему, каким образом Пестель обманул его и предал Этерию – представя ее императору Александру отраслию карбонаризма. Суццо не мог скрыть ни своего удивления, ни досады» [2].

Комментируя эти высказывания поэта, исследователи отмечают прежде всего безусловный факт знакомства и общения Пушкина с Пестелем. Скорее всего, знакомство произошло в первой половине 1810-х гг., когда Пушкин еще учился в Царскосельском Лицее, а Пестель был уже поручиком гвардейского Кавалергардского полка. Во всяком случае 17 мая 1814 г. среди посетителей Лицея зарегистрирован «действительный статский советник Пестель (отец декабриста. – О. К. ) с фамилией», а в декабре 1815 г. будущий декабрист приезжал в Лицей уже без своей семьи [3]. Возможна также встреча Пушкина и Пестеля в начале февраля 1821 г. [4]

Из первой дневниковой записи Пушкина о Пестеле видно, что декабрист сумел заинтересовать поэта своей неординарной личностью, нестандартностью философских и политических суждений. Как и большинство знавших Пестеля современников, Пушкин отдает должное его уму – и с этим согласны все анализировавшие эту запись исследователи. Однако вторая запись ставит исследователей в тупик: комментарий к ней сводится, в общем, к тому, что в поздней оценке Пестеля Пушкин «не совсем прав». Детальным же выяснением причин появления этой записи никто не занимался [5].

Между тем, для того, чтобы правильно оценить эволюцию пушкинского отношения к Пестелю, необходимо восстановить историческую ситуацию, на фоне которой происходило в 1821 г. их общение. И выяснить отношение к этой ситуации обоих собеседников. Этот год не только в России, но и в Европе прошел под знаком всякого рода революционных и освободительных движений. Одном из главных событий была начавшаяся зимой 1821 г. греческая национально-освободительная революция.

II

Еще в XV в. турки завоевали Константинополь, Балканы и Адриатическое побережье Средиземного моря. На этих землях была основана Османская империя (Оттоманская Порта) – мощная сверхдержава, под контролем которой оказались, в частности, важнейшие для международной торговли проливы из Черного в Средиземное море. Последующие 400 лет прошли под знаком постоянного противоборства – дипломатического и военного – Османской империи с европейскими государствами, в том числе и с Россией.

В частности, русское правительство всегда волновала судьба подчиненных Порте и сопредельных России Дунайских княжеств Молдавии и Валахии. Княжества эти в начале XVIII в. Россия включила в сферу своих национальных интересов. Согласно заключенному после русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Кючук-Кайнаджийскому мирному договору, Молдавии и Валахии предоставлялась автономия, а России – право официального покровительства им [6].

По принятому султаном «в разъяснение» Кючук-Кайнарджийского мира торжественному заявлению (хатти-шерифу), никто из турецких должностных лиц не имел права пересекать границы княжеств; положение это в полной мене относилось и к вооруженным силам [7]. Однако территория княжество по-прежнему входила в состав Османской империи, и вполне естественно, что Россия тоже не имела права вводить свои войска в княжества. Впоследствии все эти положения несколько раз подтверждались договорами России с Турцией.

С XVI в. покоренные народы Балканского полуострова вели с Османской империей национально-освободительную борьбу. В XVIII в., когда начался естественный процесс ослабления и разложения сверхдержавы, борьба усилилась. Россия, особенно в эпоху правления императрицы Екатерины II, эту борьбу активно поддерживала и использовала в своих целях. Национально-освободительная борьба продолжалась и в XIX в. И одним из ее эпизодов как раз и стал вспыхнувший в начале 1821 г. мятеж греков, живших в Молдавии и Валахии, поддержанный восстанием в самой Греции. Именно эти события и дали начало греческой освободительной революции.

Одну из главных ролей в событиях 1821 г. играл 29-летний генерал-майор русской службы князь Александр Константинович Ипсиланти (или Ипсилантий, как его именовали в России) – личность, оставившая заметный след не только в русской, но и в мировой истории. По национальности Ипсиланти был греком – сыном эмигрировавшего в Россию господаря (правителя) Молдавии (1799–1802) и Валахии (1802–1806). Семья будущего руководителя греческих повстанцев была очень богатой: ее владения в России и Турции приносили годовой доход в 120 тысяч рублей.

Несмотря на свое происхождение, князь Ипсиланти был человеком александровской эпохи и декабристского мировоззрения. С 14 лет воспитывавшийся в России и учившийся в петербургском Педагогическом институте, греческий аристократ был связан с русскими людьми общностью карьеры российского военного, а также тесным боевым братством. С 1808 г. он служил в кавалергардах, принимал участие в Отечественной войне и заграничных походах. Был кавалером нескольких боевых орденов и золотой шпаги «за храбрость». В августе 1813 г., в бою под Дрезденом, Ипсиланти потерял правую руку. В 1816 г. был назначен флигель-адъютантом, в 1817 г. стал генерал-майором и командиром гусарской бригады. Русскими офицерами были и трое его младших братьев – Дмитрий, Георгий и Николай [8].

Среди друзей и знакомых Александра Ипсиланти – множество знаменитых людей первой четверти XIX в. Князь лично знал императора Александра I, дружил с Денисом Давыдовым, был знаком с семейством Раевских и Пушкиным. Он постоянно вращался в кругу южных вольнодумцев, был для них безусловно своим. Правда, разделяя общие для многих аристократов тех лет вольнолюбивые мечтания, Ипсиланти желал свободы не столько для России, сколько для своей родины, которой он считал Грецию. Поэтому он не был членом декабристских организаций, а весной 1820 г. вступил в греческое тайное общество Фелики Этерия (в переводе с греческого – «Дружеское общество»). В России Этерию часто называли Гетерией.

История этой организации, столь же греческой, сколько и российской, обстоятельно рассмотрена в книге историка Г.А. Арша «Этеристское движение в России. Освободительная борьба греческого народа в начале XIX века и русско-греческие связи» [9]. Этерия возникла в 1814 г., на два года раньше Союза спасения – первого тайного общества декабристов. Ее родиной был город Одесса.

Типологически Этерия была близка декабристским организациям. По мнению Арша, ее создатели «заимствовали некоторые правила у масонских лож, переработав их применительно к особенностям греческого национально-освободительного движения» [10]. В обществе были приняты несколько степеней «посвящения», прием в Этерию и переход в более высокую степень сопровождался заимствованными у масонов сложными обрядами и клятвами.

Подобно Союзу благоденствия, до конца 1810-х гг. Этерия занималась лишь мирной пропагандой идей освобождения Греции от власти турок. Правда, в отличие от декабристов, члены Этерии принимали в свои ряды не только дворян, но и негоциантов, и даже крестьян.

Вступив в Этерию и, благодаря своему происхождению, сразу же заняв в ней лидирующие позиции, Ипсиланти решительно отверг идею пропаганды и занялся подготовкой вооруженного восстания. Прекратился прием «простых людей» в организацию, упростилась ее структура. Был принят Устав Этерии, построенный на началах строгой военной дисциплины и безусловного подчинения приказам единого лидера – самого Ипсиланти. Касса общества сосредоточилась в руках Ипсиланти, он занялся покупкой оружия. В Кишиневе была организована тайная типография [11]. К началу 1821 г. руководитель Этерии уверился, что его структура готова к реальному действию.

Вечером 22 февраля 1821 г. Ипсиланти в сопровождении нескольких сторонников, в том числе своих братьев Николая и Георгия, перешел пограничную реку Прут. Оказавшись в молдавском городе Яссы, где его уже ждали и куда стали стекаться его многочисленные сторонники, Ипсиланти провозгласил начало восстания.

Переход князя через границу вызвал в русском обществе бурю восторга. В высшем свете собирали деньги для восставших греческих войск, многие русские дворяне стремились вступить в войско Ипсиланти.

«Дело» греков сразу же воспели российские вольнолюбивые поэты. Вильгельм Кюхельбекер написал знаменитую «Греческую песнь»:

Века шагают к славной цели;

Я вижу их: они идут!

Уставы власти устарели;

Проснулись, смотрят и встают

Доселе спавшие народы:

О радость! Грянул час, веселый час свободы! [12]

Чья кровь мутит Эгейски воды?

Туда внимание, народы:

Там, в бурях, новый зиждут мир!

Там корабли ахейцев смелых,

Как строи лебедей веселых,

Летят на гибель, как на пир!

Там к небу клятвы и молитвы!

И свирепеет, слыша битвы,

В Стамбуле грозный оттоман, –

писал Федор Глинка [13].

В обществе стали распространяться слухи, что император Александр I собирается послать в помощь Ипсиланти войска под командованием генерала А.П. Ермолов – знаменитого «проконсула Кавказа». По этому поводу сочинил стихотворение Кондратий Рылеев:

Наперник Марса и Паллады!

Надежда сограждан, России верный сын,

Ермолов! Поспеши спасать сынов Эллады,

Ты, гений северных дружин!

Узрев тебя, любимец славы,

По манию твоей руки,

С врагами лютыми, как вихрь, на бой кровавый

Помчатся грозные полки –

И цепи сбросивши панического страха,

Как феникс молодой,

Воскреснет Греция из праха

И с древней доблестью ударит за тобой!.. [14]

Отношение Пушкина к происходившим событиям немногим отличалось от отношения большинства современников. «Первый шаг Ипсиланти прекрасен и блистателен! Он счастливо начал – 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! Отныне и мертвый или победитель он принадлежит истории», – писал он [15].

Пушкин называл Ипсиланти «великодушным греком», а его «дело» воспел, в частности, в стихотворении «Война»:

Война!... Подъяты наконец,

Шумят знамена бранной чети!

Увижу кровь, увижу праздник мести;

Засвищет вкруг меня губительный свинец!

И сколько сильных впечатлений

Для жаждущей души моей:

Стремленье бурных ополчений,

Тревоги стана, звук мечей

И в роковом огне сражений

Паденье ратных и вождей!

Предметы гордых песнопений

Разбудят мой уснувший гений [16].

Известно, что ссыльный поэт внимательно следил за происходившим в княжествах. В начале мая 1821 г., через «молодого француза», который отправлялся в Грецию, он передал для Ипсиланти письмо [17]. Пушкин всерьез обдумывал возможность присоединиться к отряду мятежного князя и сообщал лицейскому другу Антону Дельвигу: «скоро оставляю благословенную Бессарабию; есть страны благословеннее. – Праздный мир не самое лучшее состояние жизни» [18].

III

Однако и сам Ипсиланти, и те, кто ему сочувствовал в России, прекрасно понимали, что он не сможет победить регулярную турецкую армию во главе греческих «патриотов» и русских добровольцев, плохо вооруженных и зачастую не имевших никакого понятия о военном деле. Победить он мог в одном случае – если бы Россия оказала ему военную помощь. Понимал это и Пушкин. «Важный вопрос: что станет делать Россия; займем ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдем ли мы Дунай защитниками свободных греков и врагами их врагов?», – размышлял он [19].

Реальной силой, на которую возлагали свои надежды сторонники Ипсиланти, была 2-я армия. Армией командовал 50-летний генерал от инфантерии граф П.Х. Витгенштейн.

Шансы на российскую военную поддержку у Ипсиланти были – восторг по поводу его поступка разделяли и крупные российские военачальники начала XIX в. Так, например, начальник штаба 2-ой армии, генерал-майор Павел Дмитриевич Киселев писал: «Ипсилантий, перейдя за границу, перенес уже имя свое в потомство. Греки, читая его прокламацию, навзрыд плачут и с восторгом под знамена его стремятся. Помоги ему Бог в святом деле; желал бы прибавить и Россия» [20].

Греческий мятежник был старым и довольно близким другом Киселева; об этом свидетельствует обнаруженная Г.Л. Аршем переписка между ними [21]. Начальник штаба второй армии очень надеялся на то, что император Александр поддержит восставших греков, был безусловным сторонником военного вторжения 2-ой армии в княжества.

Однако главным из тех, на кого возлагал свои надежды Ипсиланти, был, скорее всего, командир 16-й пехотной дивизии, генерал-майор Михаил Федорович Орлов. Его дивизия входила в состав 6-го корпуса 2-ой армии. Именно эта дивизия несла пограничные обязанности, части ее были расквартированы по берегу пограничной реки Прут. Дивизионный штаб располагался в Кишиневе.

Литература об Орлове весьма обширна [22]. Герой Отечественной войны, подписавший акт о капитуляции Парижа, а затем выполнявший сложные дипломатические поручения в Скандинавии, участник литературного общества «Арзамас» и близкий приятель Пушкина, в начале 1810-х гг. – любимец государя, а впоследствии один из самых ярких лидеров декабризма, генерал-майор Орлов был человеком незаурядным. «В отличие от многих своих друзей и политических единомышленников Орлов был настоящим деятелем большого калибра. При этом он совсем не был мечтателем, человеком возвышенных дум и планов, красивых грез об идеальных переменах политических и общественных форм или глубоких, целиком захватывающих собою и покоряющих себе моральных порывов. Он – правда, по обстоятельствам не раскрывшийся во весь рост – государственный человек», – писал об Орлове историк С.Н. Чернов [23].

Получив – по протекции Киселева – дивизию, Орлов практически сразу же завоевал доверие нижних чинов отменой телесных наказаний и гуманными приказами. Жестокие офицеры, тиранившие солдат, были отданы под суд и понесли наказание. При полках стали организовываться ланкастерские школы. Орлов, и до того весьма известный в кругах вольнолюбиво настроенных современников, стал в начале 1820-х гг. кумиром солдат своей дивизии. Дивизию же эту Орлов рассматривал как ударную силу будущей русской революции, а себя видел единственным и безусловным лидером этой революции.

Как свидетельствуют многие источники, для Орлова были характерны не только незаурядность и вольнолюбивые взгляды, но и непомерное честолюбие и властолюбие, странные даже для эпохи всеобщего поклонения Наполеону. Они привели генерала к явно преувеличенному представлению о собственных силах и влиянии в обществе и армии. «Высокого роста, атлетических форм, весьма красивый, он имел манеры, которые обличали в нем в высшей степени самолюбие», – таким запомнился Орлов его ближайшему соратнику, декабристу В.Ф. Раевскому [24]. А Денис Давыдов замечал в письме к Киселеву, что Орлов «идет к крепости по чистому месту, думая, что за ним вся Россия двигается», между тем как на самом деле за ним никого нет [25].

Убежденность в собственном лидерстве и вера в свое влияние на людей одушевляла Орлова всегда: и в тайном обществе, и вне его. Согласно свидетельству мемуариста Филиппа Вигеля, приехав в Кишинев, к месту своей службы, Орлов «нанял три или четыре дома рядом и стал жить не как русский генерал, а как русский боярин. Прискорбно казалось не быть принятым в его доме, а чтобы являться в нем, надобно было более или менее разделять мнения хозяина. Домашний приятель, Павел Сергеевич Пущин (генерал-майор, командир бригады в дивизии Орлова. – О. К. ) не имел никакого мнения, а приставал всегда к господствующему. Два демагога, два изувера, адъютант К.А. Охотников и майор В.Ф. Раевский... с жаром витийствовали». «На беду, попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных» [26]. Одним из посетителей кишиневского дома Орлова оказался Александр Ипсиланти.

В 1962 г. историк С.С. Ланда проанализировал целый комплекс документов, связанных с тесными взаимоотношениями Орлова и Ипсиланти. Ланда, в частности, ввел в научный оборот заслуживающее большого доверия свидетельству близкого к семье Ипсиланти современника событий, греческого историка И. Филимона [27]. Согласно рассказу Филимона, «находясь с Орловым в дружеских отношениях и будучи вполне уверенным в его либеральных чувствах, Ипсиланти откровенно объяснил ему, в чем заключались его цели относительно Греции, и усиленно добивался, чтобы тот со всеми войсками, которыми командовал, участвовал в переходе через Прут. Из этого определенно вытекало, что Ипсиланти посредством этого шага делал виновным либо императора перед султаном в нарушении договоров, либо Орлова перед императором в неподчинении. В результате последовало бы, в первом случае, объявление войны со стороны Турции, а во втором – объявление вне закона Орлова».

Филимон считает, что соглашение между двумя генералами было достигнуто. При этом, когда Орлов выразил опасения, что его могут сместить, «Ипсиланти их рассеял, предложив, что он сам немедленно перейдет за Дунай с греками, Орлов же с русскими вступит в княжества как самостоятельный начальник. Но какой-то несчастный случай расстроил этот план. На Орлова был написан донос, его тотчас же отстранили от командования авангардом и отправили в Петербург» [28].

В целом это свидетельство подтверждается и другими источниками, например, воспоминаниями Вигеля о том, что дом Орлова в Кишиневе «перед своим великим и неудачным предприятием» нередко посещал «русский генерал князь Александр Ипсиланти» со своими единомышленниками [29].

Однако в частностях греческий историк явно ошибается. Так, например, приказ об отстранении Орлова от командования дивизией последовал через два года и три месяца после начала мятежа в княжествах. Причиной же этого отстранения послужили отнюдь не переговоры с Ипсиланти, а известное «дело» «первого декабриста», майора В.Ф. Раевского, занимавшегося, с ведома своего дивизионного начальника, революционной агитацией в солдатской среде.

Вряд ли стоит разделять и уверенность Филимона в том, что Орлов был готов к «самостоятельным действиям» на территории княжеств. Опытный военный, он не мог не понимать, что для того, чтобы развернуть дивизию к походу, было необходимо немалое время, и приготовиться к вторжению в княжества в полной тайне от корпусного командира и армейского начальства было невозможно в принципе. Если же эти приготовления стали бы известны, то они привели бы к немедленной отставке дивизионного командира задолго до того, как его войска начали бы переходить границу. Орлова, не взирая ни на какую популярность, ожидал бы арест, военный суд и – в лучшем случае – каторга.

О том, что Орлов хотел помочь грекам, но не собирался без приказа входить в княжества, сам он, например, говорит в известном письме А.Н. Раевскому от 27 июня 1820 г.: «Ежели бы 16-ую дивизию пустили на освобождение  (курсив мой. – О. К. ), это было бы не худо. У меня 16-ть тысяч человек под ружьем, 36 орудий и 6-ть полков казачьих. С этим можно пошутить» [30].

Вернее другое: Орлов и Ипсиланти были уверены, что император Александр поддержит восстание и отдаст 2-ой армии приказ о вторжении в княжества. И тогда Орлов, командир пограничной дивизии, которая первой войдет в княжества, получит шанс проявить себя, возможно, даже и в каких-то самостоятельных действиях. И вернется в Россию «спасителем греков». При этом, конечно, значительно увеличивались его шансы стать руководителем революции в России.

Очевидно, во многом следствием этой договоренности стало письмо Ипсиланти к царю, написанное через два дня после перехода границы, 24 февраля 1821 г. В нем мятежный князь объяснял мотивы своего поступка и просил Александра о военной помощи [31].

Можно предположить, что у Орлова и Ипсиланти был и некий «запасной вариант»: уговорить начальство 2-ой армии войти в княжества не для поддержания «дела греков», а для защиты мирного населения от мести турок. По этому поводу Орлов переписывался с Киселевым, правда, впоследствии эта переписка была уничтожена [32]. А Ипсиланти, через своих гражданских сторонников в Молдавии и, в частности, через молдавского господаря, участника Этерии Михаила Суццо, инспирировал обращение дворян и духовенства за помощью лично к Витгенштейну, минуя царя [33].

IV

Начало выступления Ипсиланти застало официальные власти приграничных районов врасплох. Никакой положительной информации о событиях в Яссах у властей не было. Из России в Молдавию начался массовый исход этнических греков. В Бессарабии появились первые беженцы: молдаване и валахи, опасавшиеся мести турок. При этом было неясно, является ли «предприятие» князя его собственной инициативой, или он действовал по согласованию с императором Александром. Многие склонялись к тому, что сам генерал-майор никогда не решился бы на такую авантюру. «Определенно, что Россия со всем этим согласна, и я очень боюсь, что скоро она официально примет участие во всей этой истории», – доносил австрийский агент в Одессе через 4 дня после перехода Ипсиланти границы [34].

Доходило до курьезов: новороссийский генерал-губернатор А.Ф. Ланжерон, как и все, не понимавший, что происходит, 24 февраля обратился с письмом к самому Ипсиланти. В письме он прямо спрашивал греческого мятежника о том, поддерживает ли его российский монарх и следует ли самому Ланжерону продолжать выдавать паспорта всем желающим присоединиться к восстанию. «Его Величеству императору обо всем известно и Ваше Превосходительство ничем не рискует, выдавая паспорта всем, кто желает присоединиться ко мне и возвратиться к себе на родину», – отвечал Ипсиланти [35]. И Ланжерон, в целом сочувствовавший грекам, продолжил выдачу паспортов – о чем впоследствии очень пожалел.

Кажется, единственным, кто не потерял голову, оказался главнокомандующий 2-ой армией, генерал Витгенштейн. Никакой «радости» по поводу происходившего, а тем более сочувствия к Ипсиланти он не испытывал, на обращение молдавских дворян и духовенства сначала никак не отреагировал и приказа армии придвинуться к границе не отдал. Витгенштейн решил не принимать никаких самостоятельных действий и дождаться решения вопроса «на высшем уровне» – чем вызвал раздражение горячо сочувствовавшего грекам Киселева [36].

Однако и верховной российской власти, и властям местным – военным и гражданским – была нужна, прежде всего, достоверная информация о происходящем в княжествах. Только на основании достоверных сведений они могли принимать решения, от которых, в итоге, зависели судьбы войны и мира в Европе. И сбор этой информации был доверен подполковнику Павлу Пестелю. В первой половине 1821 г. Пестель трижды ездил собирать сведения о событиях в Молдавии и Валахии, по итогам этих поездок он предоставлял своему начальству несколько обширных донесений и писем.

Павел Иванович Пестель был к тому времени уже хорошо известен в армии. Сын прославившегося своей жестокостью генерал-губернатора Сибири, блестящий выпускник Пажеского корпуса и герой Бородина, подполковник Мариупольского гусарского полка, он был всесильным адъютантом главнокомандующего Витгенштейна и одной из ключевых фигур в штабе 2-ой армии. Однако у него была и иная жизнь: Пестель уже пять лет состоял в тайном обществе, был сторонником военной революции и 10-летней диктатуры после ее победы. В начале 1821 г. на руинах распавшегося Союза благоденствия подполковник организовал и возглавил тайное Южное общество.

Впервые большинство донесений и писем Пестеля по итогам его разведывательной деятельности «о делах греков и турок» ввел в научный оборот Б.Е. Сыроечковский в опубликованной в 1954 г. статье «Балканская проблема в планах декабристов» [37]. Полное археографическое исследование всего комплекса материалов, подготовленных подполковником по поводу «дел греков и турок», предприняли Л.Н. Оганян и И.С. Достян [38].

Самые важные документы из этого комплекса еще в 1959 г. были опубликованы в Румынии [39]. Парадокс же заключается в том, что в России эти записки до сих пор в полном виде не увидели печати. Правда, парадокс этот вполне объясним. Причина его – жесткие идеологические установки, которых придерживались практически все писавшие о «командировках» Пестеля ученые, и несовпадение с этими установками реального содержания составленных им документов.

Рассуждая о Пестеле – русском революционере, волею судеб оказавшемся рядом с революционером греческим, советские историки просто не могли не отмечать, что Пестель относился к Ипсиланти с сочувствием. Сложнее всех пришлось Б.Е Сыроечковскому – он опубликовал свою статью в 1954 г., еще в сталинские годы. Раскрытие реального содержания записок Пестеля было невозможно, приходилось цитировать из них лишь те отрывки, которые подходили под герценовско-ленинскую концепцию о «богатырях из чистой стали».

Сыроечковский писал о том, что «Пестель сочувствует восстанию» и стремится побудить военные власти 2-ой армии, а также самого императора, помочь восставшим грекам [40]. И хотя эта точка зрения документами не подтверждается, ученому удалось очень многое - после его статьи стало ясно, например, что Пестель проводил время не только за написанием конституционных проектов и обсуждением возможности цареубийства, он еще и вел огромную штабную работу; и эта работа была связана с его деятельностью заговорщика. Кроме того, историк давал, пусть и не всегда точные, но все же сноски на документы, показывая возможный путь поиска тем, кто на самом деле хотел докопаться до истины.

Труднее понять других ученых, тех, которые сознательно искажали факты, ничего не добавляя в дело изучения служебной деятельности Пестеля. «Зная, с какое положение занимал Пестель в штабе 2-ой армии и каким исключительным доверием пользовался он у высшего командования армии, можно полагать, что только благодаря его влиянию и умелой тактике был разработан реальный план поддержки греческого восстания и организована помощь восставшим», – писал в 1963 г. И.Ф. Иовва [41]. По ходу изложения материала выясняется, правда, что под помощью восставшим грекам понимается участие Пестеля в переговорах по поводу приема молдавских беженцев на российской территории.

Были и другие способы рассуждений о «бессарабских командировках» руководителя Южного общества. Так, например, М.В. Нечкина, в своих поздних работах практически полностью находившаяся под властью «концепции», подробно рассказывая о том, как Пестель собирал сведения, ничего не говорит об итогах его работы. А И.С.Достян осторожно предлагает читать их «между строк»: «Его (Пестеля. – О. К. ) личное отношение к революционным событиям на Балканах читается между строк, заинтересованность в успехе повстанцев чувствуется в самом подборе материала и его изложении» [42].

Существует также и давняя традиция трактовать эти донесения как совершенно безоценочные, нейтральные по отношению к «предприятию» Ипсиланти. «В данном случае Пестель – офицер, добросовестно выполнявший поручение командования. Он сообщал то, что узнал. Обманывать командование он не считал возможным», – утверждал В.В. Пугачев [43]. Составляя донесения, Пестель, по мнению многих историков, имел в виду лишь соображения своей карьеры [44].

Однако подобные «мнения» опровергаются фактами: содержанием «греческих записок» Пестеля.

Первая, самая важная для «дела греков», «командировка» Пестеля состоялась, как установил Сыроечковский, между 26 февраля и 8 марта 1821 г., т. е. через несколько дней после начала «предприятия» Ипсиланти. При этом подполковник выполнял совместное поручение Витгенштейна и Киселева – об этом свидетельствует целый ряд дошедших до нас штабных документов [45]. Из этих документов следует также, что представленные Пестелем по итогам первой «командировки» бумаги содержали первые более или менее достоверные сведения о происходивших в княжествах событиях.

Пестель собирал сведения в Кишиневе, опрашивая о деятельности Ипсиланти должностных лиц приграничных районов. Однако только «легальным» сбором сведений он не ограничился. Так, Федор Глинка сообщил на следствии (со слов отца Пестеля), что «в самом начале 1821 года» граф Витгенштейн послал его «переодетым в Молдавию и Буковину» для сбора сведений о происходивших там событиях. «Пестель был в Германштаде и Яссах и написал меморию, за что и дан ему после чин и полк», – утверждал Глинка [46]. Об этом же повествует в своих мемуарах и Николай Греч [47].

Видимо, в ходе своей «командировки» Пестель встречался и с самим Ипсиланти. Только от самого вождя греков или от его ближайшего окружения можно было узнать, например, о частном письме князя к оставшейся в России матери. Пестель не только знает о самом факте этого письма, но и передает его содержание в своем первом донесении [48]. Впрочем, ничего странного в этой встрече (если она действительно имела место) не было: Ипсиланти и Пестель были давно знакомы. В 1810-х гг. они оба, например, состояли в одной масонской ложе, Ипсиланти, как и Пестель, в прошлом служил в кавалергардах [49].

Можно с большой долей уверенности предположить, что «предприятие» его старого знакомого вызывало у Пестеля сочувствие и симпатию – и здесь его позиция мало чем отличалась от позиции Пушкина, Орлов или Киселева. Есть свидетельства, что впоследствии в беседах с членами тайного общества Пестель «выхвалял» «упорное действие» греков «к восстановлению своего отечества» [50].

Однако никакие личные отношения и симпатии не нашли отражения в тексте первого официального донесения подполковника. Не нашли они отражения и в тексте его частного письма к Киселеву по итогам первой «командировки» [51]. Тексты эти – блестящий образец официально-делового стиля эпохи 1820-х гг. Они поражают своей основательностью, и в то же время лаконичностью. Какие бы то ни было выводы, а тем более рекомендации в адрес властей в них отсутствуют. На первый взгляд они – только лишь талантливое изложение собранных сведений. Однако подобраны и сгруппированы описываемые факты совершенно определенным образом. И сочувствия греками ни в строках, ни «между строк» этих текстов прочесть невозможно.

В обоих документах акцент сделан отнюдь не на освободительной стороне деятельности вождей восставших. «Если существует 800 т. итальянских карбонариев, то, может быть, еще более существует Греков, соединенных политическою целию... Сам Ипсиланти, я полагаю, только орудие в руках скрытой силы, которая употребила его имя точкою соединения», – пишет он в письме Киселеву [52].

В официальном донесении эта фраза отсутствует, однако сообщается, что российский генеральный консул в Валахии назвал «карбонарием» Тудора Владимиреску – «сторонника» Ипсиланти, который, воспользовавшись смутой в княжествах, убивал и грабил валашских бояр. Конечно, слово «карбонарий» в данном контексте – метафора, обозначающая участника общеевропейского революционного заговора.

Пестель передает содержание прокламации Владимиреску, подтверждающее именно революционный, а не освободительный характер его действий: «Он (Владимиреску. – О. К. ) объясняет, что поступок его не имеет целию возмущение противу Порты, но одно только сопротивление злодеяниям валахских бояр и различных чиновников, употребляющих во зло свою власть» [53].

При этом в донесении подробно повествуется о жестоких расправах восставших греков с мирными турецкими обывателями. Пестель рассказывает, например, о том, как в городе Галац греки убивали турок, «которые все сбежались в дом начальника турецкой полиции. Греков было около 600 человек, а турок только 80. Битва продолжалась 4 часа и наконец все турки были истреблены. Греков же убито 12 человек, ранено 6. Дом, служивший туркам защитою, был во время перестрелки зажжен греками, от чего несколько соседних лавок и амбаров также соделались добычею пламени». Подобным же образом происходило избиение турок греками в Яссах, а потом и во всей Молдавии, и «число таковых погибших простирается до 200 человек» [54].

Естественно, что подобные действия повстанческих отрядов вызвали панику среди обывателей, и прежде всего не поддерживавших Ипсиланти и боявшихся мести турок молдаван. Обыватели «пришли к нашей границе для перехода в Бесарабию, желая сим способом отвратить от себя бедствия, нераздельные с каждым возмущением», – пишет Пестель [55]. Проблема беженцев стала, таким образом, весьма острой для России.

Однако если бы первое донесение Пестеля состояло только из перечисления этих и подобных фактов, его в общем можно было бы принять за объективный, хотя и чуть-чуть тенденциозный отчет о «командировке». Но заканчивается донесение небольшой информационно-аналитической частью. Пестель поясняет, что он имеет в виду, называя Ипсиланти «орудием в руках скрытой силы».

«Что же касается до возмущения греков и поступков Ипсилантия и Владимирески, то оные могут иметь самые важные последствия; ибо основаны на общем предначертании давно сделанном, зрело обдуманном и всю Грецию объемлющем. Я, однако, же за достоверность сведений, по сему предмету мною собранных, не ручаюсь положительным образом, хотя и имеют они вид самый основательный. Со времени последнего возмущения греков в Морее, столь неудачно для них кончившегося, составили они тайное политическое общество (курсив мой. – О. К. ), которое началось в Вене особенным старанием грека Риги, потерявшего потом свою голову по повелению Порты. Сей ужасный пример не устрашил его сообщников. Их было тогда 40 человек. Сие общество составило несколько отделений в Вене, Париже, Лондоне и других знаменитейших городах».

«Всем обществом управляет Тайная Верховная Управа, коея члены никому из прочих собратиев неизвестны. Само общество разделяется на две степени. Члены низшей именуются Гражданами; члены второй Правителями. Каждый Правитель имеет право принимать в Граждане. Сии Граждане никого из членов Общества не знают, кроме Правителя, их принявшего. Сей же Правитель никого не знает, кроме Граждан, которых сам принял, и того другого Правителя, коим он был принят. Из Граждан же в Правители поступают члены общества не иначе, как по предварительному разрешению Верховной Управы, которое доходит к Гражданам посредством частных Правителей, составляющих беспрерывную цепь от Граждан до Верховной Управы».

«Ипсилантий показывал Суццо список сих Правителей, коих число простирается до 200 т. человек. Каждый же из них имеет 4,5 и даже 6 Граждан. – Из сего явствует, что Политическое сие Общество чрезвычайно многочисленно. Шесть месяцев тому назад был Ипсилантий избран Верховною Управою в ее Полномочные и в Главные Начальники всех Греческих войск. О сем избрании было все Общество извещено, а посредством оного и вся Греция. При нем же, равно как и при прочих Начальниках, находятся Советники, от Верховной Управы назначенные, с коими они должны совещаться и коих мнение обязаны они принимать во уважение».

«Возмущение, ныне в Греции случившееся, есть произведение сего Тайного Общества, которое нашло, что теперешнее время соединяет все обстоятельства, могущие содействовать успеху их предприятия» [56].

Пестель прав, когда пишет о неполной достоверности собранных им данных о структуре и действиях греческого общества. В частности, он путает две организации с одним названием. Этерия, к которой принадлежал Ипсиланти, не была продолжением одноименно организации, существовавшей, по некоторым сведениям, в Вене 1790-х гг. Именно эта, венская Этерия и возникла «стараниями» греческого публициста-республиканца Ригаса Велестинлиса, впоследствии действительно казненного турками. Современная же Пестелю Этерия образовалась, как уже было сказано, в 1814 г. в Одессе [57]. Явно преувеличенными представляются и утверждения о всеевропейском характере греческого заговора.

8 марта это донесение легло на стол Киселеву – активному стороннику военной помощи грекам. Видимо, начальник штаба некоторое время колебался, что с этой бумагой делать: отправлять ли ее «наверх» или нет. Только на следующий день, 9 марта, донесение Пестеля все же ушло в Лайбах, где император Александр I тогда находился, участвуя в конгрессе Священного союза [58]. Для Александра сведения Пестеля оказались первым (не считая полученного несколькими днями ранее письма самого Ипсиланти) положительным известием о происходящем в Молдавии и Валахии.

И вряд ли можно считать простой случайностью тот факт, что через пять дней после отправки этого донесения из Тульчина император написал Ипсиланти раздраженное письмо, в котором утверждал, что «подрывать устои Турецкой империи позорной и преступной акцией тайного общества» – «недостойно». «Россия, – писал император, – как она об этом заявляла и заявляет, имеет твердое намерение поддерживать постоянные отношения мира и дружбы» с Турцией. Сам генерал-майор, который «дал увлечь себя революционным духом, распространившимся в Европе», терял русское подданство, увольнялся со службы и лишался всех боевых наград [59].

«Говорили, что когда государь прочитал это ясное изложение дела (донесение Пестеля. – О. К. ) и передал Нессельроде, то сей последний будто бы просил государя назвать ему дипломата, который так красно, умно, верно сумел описать настоящее положение Греции и христиан на Востоке, и будто бы государь, улыбнувшись, сказал: «Не более и не менее как армейский полковник (Пестель в тот момент был подполковником. – О. К. ). Да, вот какие у меня служат в армии полковники!», – вспоминал Н.И. Лорер [60].

Кроме крушения надежд восставших на военную помощь Александра I, это донесение имело и другие последствия. Главнокомандующий Витгенштейн наотрез отказался самостоятельно вводить войска в княжества [61]. Из России был выслан попросивший политического убежища молдавский господарь Суццо, у которого турки вырезали всю семью [62].

Сам же Ипсиланти – бывший кавалергард, аристократ, генерал-майор, привыкший командовать обученными и беспрекословно подчиняющимися ему солдатами – оказался предводителем народного бунта. При этом бунт происходил не в самой Греции, а на чужих территориях, у населения которых были веские причины относиться к грекам враждебно.

Так, например, согласно сведениям, полученным в штабе 2-ой армии в июне 1821 г., «Федор Владимиреско вошел в сношение с турками, которые обещались сделать его владетелем Валахии, если он будет противником Ипсилантия. По сему он издал прокламацию к народу, освобождающую оный от платежа податей, и пригласил всю чернь грабить имущество бояр и умерщвлять их... Туркам, прибывшим в Бухарест, доставлял он хлеб и скот, и, приведя в опустошение всю Валахию, принудив жителей удалиться, он лишил Ипсилантия способов долее в сей стране оставаться.

Видя вероломство Владимиреска и ожесточенный его поступками, Ипсилантий успел лишить его жизни, и фирман Порты, найденный по умерщвлении его, доказал, что действительно он был в сношении и назначался владетелем Валахии» [63].

Не ставя перед собой задачу выявления степени достоверности этого агентурного свидетельства, отмечу только, что размер «грабительства» в княжествах к лету 1821 г. действительно превысил все мыслимые пределы. И Ипсиланти, называвшему себя главнокомандующим греческим войском, пришлось решать такие вопросы, которые обычно входят в компетенцию атамана разбойничьей шайки. Следует заметить, что казнь Владимиреску привела к резкому падению авторитета бывшего генерал-майора, расколу и деморализации его отрядов.

«Предприятие» Ипсиланти закончилось плачевно. Регулярная турецкая армия, не взирая ни на какие мирные договоры с Россией, летом 1821 г. вошла в княжества и разбила отряды бывшего российского генерал-майора. Сам Ипсиланти, спасая свою жизнь, был вынужден бежать в Австрию, где его сразу же арестовали и посадили в тюрьму как государственного преступника. Большинство его сторонников были впоследствии казнены, а в Османской империи начался фактический геноцид по отношению к христианскому населению.

Естественно, возникает вопрос о том, зачем Пестелю понадобилось представлять русско-греческое тайное общество отраслью всемирного революционного заговора. Не занимавшийся подробным анализом донесений подполковника, но хорошо представлявший себе ситуацию Д.Д. Благой высказывал мнение, что «если бы в условиях 1821 года победа Ипсиланти, с помощью России, осуществилась, то ни к чему хорошему она бы не привела, не только не способствуя перерастанию греческого освободительного движения в революционно-освободительное, а наоборот, с помощью той же России – ведущей державы Священного союза – уничтожая ростки ее» [64].

С такой формулировкой согласиться нельзя. Пестелю, однозначному и жесткому стороннику «революции посредством войска», были равно чужды и «освободительное», и «революционно-освободительное» народные движения. Однако можно согласиться с другим мнением ученого: объявление Александром I войны Турции подняло бы его авторитет «как царя-освободителя» и в России, и в Европе [65]. Пестелю, готовившему убийство императора, этого, естественно, было не нужно.

Декабрист не мог не понимать также, что если война в помощь революционной Греции все же начнется, то она сделает весьма призрачными надежды на революцию в России. Начав свою деятельность «по делам греков и турок» в чине подполковника Мариупольского гусарского полка, Пестель в марте 1820 г. был переведен тем же чином в Смоленский драгунский полк, потеряв при этом должность адъютанта главнокомандующего. Должность, на которой он находился с 1818 г. и которая обеспечивала ему реальное влияние на высший командный состав армии.

В случае военных действий в 1821 г. максимум, на что он мог рассчитывать, – это на должность командира батальона в Смоленском полку. Следовательно, все, что ему с таким трудом удалось сделать для подготовки военного переворота в России, должно было неминуемо рухнуть. Составляя донесение, подполковник спасал дело своей собственной жизни – свою тайную организацию.

Однако на случай собственного прихода к власти Пестель оставлял за собой право на «маленькую победоносную войну» с турками, способную принести немалые политические дивиденды. Декабрист Александр Поджио показывал на следствии, что Пестель предполагал после прихода к власти «объявить войну Порте и восстановить Восточную республику в пользу греков». Эта мера, по его мнению, была способна погасить недовольство десятилетней диктатурой Временного Верховного правления. Справедливость показания Поджио сам Пестель подтвердил [66]. Хранившийся в его бумагах написанный им собственноручно проект «Царство Греческое», видимо, представлял собой проект послевоенного устройства европейской части Турции – под российским «покровительством» [67].

Неизвестно, знал ли Пестель о переговорах Ипсиланти с Михаилом Орловым. Однако прямым следствием его донесения стало и то, что Орлову пришлось расстаться со своими честолюбивыми мечтаниями стать «спасителем греков» и единоличным лидером русской революции. Но и самому Пестелю его донесение обошлось очень дорого: укрепив его положение в армейском штабе, оно сильно «подмочило» репутацию организатора Южного общества.

Орлов занял по отношению к Пестелю непримиримую позицию. По долгу службы он и его единомышленники общались с Пестелем во время «командировки», и, конечно, сразу же узнали о содержании отправленной к царю бумаги [68]. «Генерал Орлов со мною прекратил все сношения с 1821 года», – показывал Пестель на следствии [69]. Естественно, что Кишиневская управа Союза благоденствия не вошла в состав вновь образованного Южного общества и продолжала действовать отдельно.

Более того: можно с уверенностью говорить, что именно по инициативе Орлова секретное донесение Пестеля было предано гласности.

Сохранилось письмо командира 16-й дивизии к собственной невесте, Екатерине Николаевне Раевской, датированное 9-м марта 1821 г. Уверяя невесту в «вечной любви», Орлов просит ее распространить в Киеве, а потом отправить в Москву записку «со всеми подробностями Валахского возмущения», в которой сведения изложены «день за день» [70]. И.С. Достян утверждает: письмо свидетельствует о том, что генерал «имел в своем распоряжении копию записки Пестеля» [71]. И с этим выводом можно согласиться, ведь иных документов с «подробностями» произошедшего в княжествах на тот момент просто не существовало. Кроме того, донесение Пестеля действительно по дням восстанавливало хронологию событий.

Очевидно, Екатерина Раевская хорошо справилась со своей задачей. Многие современники оказались в курсе содержания этого донесения. И уже 10 июня 1821 г. князь П.М. Волконский, начальник Главного штаба армии, раздраженно писал руководителю своей канцелярии: «Дошло до меня, что будто на сих днях в одном доме в С[анкт]-П[етер]б[урге] видели и читали донесение подполковника Пестеля о греческом восстании, которое прислано к нам было от Киселева в Лайбах. Уведомите меня, где сии бумаги хранятся, на чьих руках и не давали ли по какому-либо случаю их читать. Кому именно, и кто именно давал оные. Я прошу вас, чтобы сего рода бумаг у нас никто не видал, и нужно бы для них иметь особый шкап за ключом, который должен быть только у вас одних, и вообще сделать, чтобы нашей канцелярии бумаг никто не видал, о чем строго подтвердить всем чиновникам, и чтобы даже не рассказывали об оных; потому что много охотников выведывать и потом разносить слухи с прибавлением» [72].

В канцелярии Главного штаба было проведено внутреннее расследование, и подозрения пали на «журналиста 8-го класса» Птицына. Именно Птицын лично отвечал за хранение присланных из штаба 2-ой армии документов о греческом восстании. Однако чиновник утверждал, что никому читать этих бумаг не давал, и истинных виновников утечки секретной информации так и не нашли [73]. Текст же первого бессарабского донесения Пестеля разошелся по всей стране: с ним был знаком Николай Греч, в архивах Москвы хранится множество копий этого документа. Подобную копию исследователи обнаружили даже в Казани [74].

Пестель принял меры к тому, чтобы нейтрализовать последствия действий Орлова. В мае того же, 1821 г. он активно участвовал в основании знаменитой кишиневской ложи «Овидий». Обладавший высокой масонской степенью шотландского мастера и правом создавать новые масонские мастерские, Пестель лично открыл работы этой ложи. Среди ее участников оказались близкие друзья и соратники Орлова: генерал Пущин и майор Раевский. Кроме того, в ее состав входил бывший молдавский господарь Михаил Суццо. С самого основания ложи ее действительным членом был и Пушкин [75]. Очевидно, ложа «Овидий» была интересна Пестелю как противовес тайной кишиневской организации Орлова.

После того, как командировки руководителя Южного общества в Бесарабию завершились, дела службы потребовали его постоянного нахождения в Тульчине. В конце же 1821 г. Пестель становится полковником, получает под свою команду полк и уезжает в местечко Линцы – место дислокации полкового штаба. Вероятнее всего, в Кишиневе он больше не появился и руководить ложей «Овидий» не смог.

V

Именно на фоне «бессарабских командировок» подполковника Пестеля и происходило его общение с сосланным в Кишинев Пушкиным. При первой встрече с Пестелем 9 апреля 1821 г. Пушкин еще ничего не знал о содержании его отосланного к царю донесения. Видимо, поэт не знал о донесении и тогда, когда давал согласие на вступление в ложу «Овидий». Однако вскоре поэт – завсегдатай кишиневского дома Михаила Орлова и близкий друг семьи Раевских – получил в собственные руки копию этого донесения.

О том, что у поэта такая копия была, красноречиво свидетельствует черновик его письма, написанного предположительно к декабристу В.Л. Давыдову; многие фразы письма почти дословно повторяют донесение [76].

«Тогда грек Владимиреско, служивший некогда в войсках покойного князя Ипсилантия... собрал 38 арнаутов и отправился с ними в малую Валахию», – читаем у Пестеля [77].

«Теодор Владимиреско, служивший некогда в войске покойного князя Ипсиланти, в начале февраля нынешнего года – вышел из Бухареста с малым числом вооруженных арнаутов», – пишет Пушкин [78].

«22-го февраля в 7 часов вечера князь Александр Ипсилантий в сопровождении князя Георгия Кантакузена и обоих своих братьев Георгия и Николая, выехал в Яссы. Он был встречен на границе отрядом из 300 арнаут, и оным до города сопровожден. Князь Суццо сей час по приезде Ипсиланти поехал к нему, и около часа у него пробыл», – сообщает донесение [79].

«21 февраля генерал князь Александр Ипсиланти – с двумя из своих братьев и с кня[зем] Георг[ием] Кан[такузеном] прибыл в Яссы из Кишинева ... Он был встречен 3 стами арнаутов, к[нязем] Су[ццо] и р[усским] к[онсулом], и тотчас принял начальство городом», – информирует Пушкин Давыдова [80].

Передавая содержание прокламаций греческого мятежника, Пестель говорит о том, что «Ипсилантий принял в оных прокламациях титул Полномочного Верховного правления и главнокомандующего греческими войсками». «Он называется главнокомандующим северных греческих войск – и уполномоченным Тайного правительства», – вторит ему Пушкин [81].

Текстуально сходны и описания настроений греков в начале восстания, предложенные Пестелем и Пушкиным. Пестель пишет об «истинном восторге» «между всеми греками, которые со всех сторон к Яссам стекаются», а Пушкин – о том, что «греки стали стекаться толпами под его трое знамен» и что «восторг умов дошел до высочайшей степени» [82].

Пишет Пушкин и о структуре Этерии, и о роли этой организации в восстании Ипсиланти. Однако здесь он пользуется иными источниками – и его описания более точны, чем описания Пестеля [83].

Однако естественно, что общий «антигреческий» тон донесения Пестеля, как и последствия этого донесения, не мог понравиться поэту – стороннику немедленной военной помощи Ипсиланти. И хотя общение Пушкина с Пестелем на этом не прервалось, отношения между ними явно испортились [84].

Этот факт подтверждается, например, мемуарной записью Ивана Липранди, достоверность которой учеными под сомнение не ставится. Липранди, в 1821 г. – подполковник Камчатского пехотного полка, состоявшего в дивизии Орлова, близко знал Пушкина и был знаком с Пестелем. «Однажды за столом у Михаила Федоровича Орлова Пушкин, как бы не зная, что этот Пестель сын Иркутского губернатора (ошибка мемуариста, И.Б. Пестель был генерал-губернатором всей Сибири. – О. К. ), спросил: “Не родня ли он сибирскому злодею?”. Орлов, улыбнувшись, погрозил ему пальцем», – вспоминал он [85]. Очевидно, что встреча, о которой повествует Липранди, могла состояться только до того, как между Орловым и Пестелем произошел окончательный разрыв.

Существуют и другие свидетельства, подтверждающие настороженность Пушкина по отношению к Пестелю. Так, в записных книжках приятельницы поэта А.О. Смирновой-Россет сохранилась любопытная запись, очевидно, относящаяся к осени 1826 г. – времени коронации Николая I, когда декабрист уже был казнен. Смирнова воспроизводит беседу только что вернувшегося из Михайловского и милостиво встреченного новым царем Пушкина с великим князем Константином Павловичем: «Говоря о Пестеле, В[еликий] К[нязь] сказал: “У него не было ни сердца, ни увлечения; это человек холодный, педант, резонер, умный, но парадоксальный и без установившихся принципов”. Искра (прозвище Пушкина. – О. К. ) сказал, что он был возмущен рапортом Пестеля на счет этеристов, когда Дибич послал его в Скуляны. Он тогда выдал их. В[еликий] К[нязь] ответил: “Вы видите, я имею основания говорить, что это был человек без твердых убеждений”» [86].

Некоторые исследователи настаивают на том, что эти «записные книжки» – литературная мистификация, предпринятая дочерью знаменитой мемуаристки, О.А. Смирновой. Однако в данном случае авторство текста – не столь уж важная проблема. Если этот текст и написан О.А. Смирновой, то сведения о позиции Пестеля по «греческому вопросу» и об отношении к Пестелю Пушкина она могла почерпнуть только от матери или близких к ней людей.

Несмотря на то, что в тексте явная ошибка: генерал-лейтенант И.И. Дибич никакого отношения к «командировкам» Пестеля не имел, эта запись передает мнение Пушкина точно. Точность эта как раз и подтверждается дневниковым рассказом самого поэта о том, что Пестель «предал Гетерию».

Конечно, «предать» Этерию в полном значении этого слова Пестель не мог – поскольку сам в ней не состоял и обязательств перед Ипсиланти не имел. Однако в целом приведенные выше источники хорошо отражают репутацию, которую подполковник – в результате своей разведывательной деятельности в Бессарабии – заслужил среди своих современников. Сохранилось письмо самого Пестеля к отцу, датированное концом 1821 г., в котором декабрист сообщал, что в армии его считают «шпионом графа Аракчеева». Отец декабриста, опытный интриган, уже потерявший к тому времени пост генерал-губернатора Сибири, в ответном письме успокаивал сына: «это так подло, так низко, что надо быть лакейской душой, чтобы выдумать подобные низости» [87].

Однако на репутацию Пестеля не могли повлиять даже последовавшие через несколько лет после его «бессарабских командировок» трагические события декабря 1825 г. И даже вынесенный Пестелю смертный приговор не изгладил из памяти современников его позицию в «деле греков».

Впервые опубликовано: Киянская О.И. Южное общество декабристов. М.: РГГУ, 2005.

[1] Пушкин А.С. Дневники. Записки. СПб., 1995. С. 14.

[2] Дневник А.С. Пушкина 1833–1835. М., 1997. С. 1.

[3] Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. М., 1999. Т. 1. С. 55, 81.

[4] Там же. С. 231, 497–498.

[5] См.: Лернер Н. Комментарий к отрывку из дневника А.С. Пушкина // Пушкин А.С. Из дневника. Неизданный отрывок (Нива. 1912. № 5. С. 98); Модзалевский Б.Л., Саводник В.Ф., Сперанский М.Н. Комментарий к «Дневнику» А.С. Пушкина //  Пушкин А.С. Дневник 1833–1835. С. 42, 294; Левкович Я.Л. Комментарий к дневникам и запискам А.С. Пушкина // Он же. Дневники. Записки. С. 219.

[6] См.: Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955. С. 355.

[7] Там же. С. 300.

[8] См.: Арш Г.Л. Ипсиланти в России // Вопросы истории. 1985. № 3. С. 88–101.

[9] См.: Арш Г.Л. Этеристское движение в России. Освободительная борьба греческого народа в начале XIX века и русско-греческие связи. М., 1970.

[10] Там же. С. 169.

[11] Там же. С. 245–249.

[12] Кюхельбекер В.К. Соч. Л., 1989. С. 57.

[13] Глинка Ф.Н. Стихотворения. М., 1986. С. 33.

[14] Рылеев К.Ф. Соч. Л., 1987. С. 45–46.

[15] Пушкин А.С. Письма. М.; Л., 1926. Т. 1. С. 21.

[16] Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М., 1936. Т. 1. С. 391.

[17] См.: Пушкин А.С. Дневники. Записки. С. 15.

[18] Пушкин А.С. Письма. Т. 1. С. 16.

[19] Там же. С. 21.

[20] Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 78. СПб., 1891. С. 64.

[21] См.: Арш Г.Л. Этеристское движение в России. С. 238–240.

[22] См., например: Базанов В.Г. Декабристы в Кишиневе (М.Ф. Орлов и В.Ф. Раевский). Кишинев, 1951; Пугачев В.В. Из пропагандистской деятельности декабриста М.Ф. Орлова в 1820–1822 годах // Научный ежегодник Саратовского государственного университета за 1954 год. Саратов, 1954. С. 47–51; Чернов С.Н.  К истории политических столкновений на Московском съезде 1821 года // Чернов С.Н. У истоков русского освободительного движения. Саратов, 1960. С. 46–95; Павлова Л.Я. Декабрист М.Ф. Орлов. М., 1964; Ланда С.С. Дух революционных преобразований. Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов. 1816–1825. М., 1975. С. 164–195; и др.

[23] Чернов С.Н. Указ. соч. С. 65–66.

[24] Раевский В.Ф. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск, 1983. Т. 2. С. 347.

[25] Давыдов Д.В. Соч. СПб., 1898. Т. 3. С. 233–234.

[26] Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2003. Кн. 2. С. 1068.

[27] См.: Ланда С.С. О некоторых особенностях формирования революционной идеологии в России в 1816–1821 // Пушкин и его время. Л., 1962. С. 150–165. Ср.: Он же. Дух революционных преобразований. С. 169–173. Ср.: Арш Г.Л.  Этеристское движение в России. С. 279–283.

[28] Ланда С.С. Дух революционных преобразований. С. 169–170.

[29] Вигель Ф.Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1068.

[30] Орлов В.Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. М., 1963. С. 225.

[31] См.: Арш Г.Л.  Этеристское движение в России. С. 308.

[32] См.: Ланда С.С. Дух революционных преобразований. С. 172.

[33] См.: РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 21–22.

[34] Арш Г.Л. Этеристское движение в России. С. 303.

[35] Там же. С. 304–305.

[36] Сб. РИО. Т. 78. С. 66–67.

[37] См.: Сыроечковский Б.Е. Балканская проблема в планах декабристов // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 186–275.

[38] Оганян Л.Н. Общественное движение в Бессарабии в первой четверти XIX века. Кишинев, 1974. Ч. 2. С. 39–44; Достян И.С. Русская общественная мысль и балканские народы. От Радищева до декабристов. М., 1980. С. 237–239.

[39] См.: Documente privind istoria Rominiei. Rascoala din 1821. Bucuresti, 1959. Vol. 1. F. 343–352; Vol. 2. F. 126–132.

[40] Сыроечковский Б.Е. Указ. соч. С. 198.

[41] Иовва И.Ф. Южные декабристы и греческое национально-освободительное движение. Кишинев, 1963. С. 51.

[42] Достян И.С. Указ. соч. С. 242.

[43] Пугачев В.В.  Декабристы, «Евгений Онегин» и Чаадаев // Оксман Ю.Г., Пугачев В.В. Пушкин, декабристы и Чаадаев. Саратов, 1999.

[44] См.: Из дневника Пушкина. Неизданный отрывок Н. Лернера // Нива. 1912. № 5. С. 98. Ср.: Модзалевский Б.Л. Объяснительные примечания к Дневнику Пушкина // Дневник А.С. Пушкина 1833–1835. С. 41–42. Парсамов В.С. О восприятии П.И. Пестеля современниками // Освободительное движение в России: Межвуз. науч. сб. Вып. 13. Саратов, 1989. С. 22–33.

[45] См.: РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 30, 26 об.

[46] ВД. М., 2001. Т. 20. С. 134.

[47] См.: Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 1990. С. 258.

[48] Там же. Л. 35.

[49] См.: Дружинин Н.М. К истории идейных исканий П.И. Пестеля // Дружинин Н.М. Революционное движение в России в XIX в. М., 1985. С. 309.

[50] ВД. Т. 4. С. 60.

[51] Письмо это опубликовано в конце XIX в. А.П. Заблоцким-Десятовским. Французский текст его см.: Заблоцкий-Десятовский А.П.  Указ. соч. Т. 4. СПб., 1882. С. 10–15. Перевод фрагментов письма на русский язык: Там же. Т. 1. СПб., 1882. С. 138–139.

[52] Заблоцкий-Десятовский А.П. Указ. соч. Т. 1. С. 138.

[53] РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 32 об.

[54] Там же. Л. 34, 36.

[55] Там же. Л. 34 об. Ср.: Семевский В.И. Общественные и политические идеи декабристов. СПб., 1909. С. 252–253.

[56] РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 38 об. – 40. Ср.: Семевский В.И. Указ. соч. С. 252–253.

[57] О первой Этерии, возникшей стараниями известного греческого публициста-республиканца Ригаса Велестинлиса см.: Арш Г.Л. Этеристское движение в России. С. 94–96. Некоторые исследователи вообще отрицают существование этой организации.

[58] См.: РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 64.

[59] Арш Г.Л. Этеристское движение в России. С. 308–312. Копии письма Ипсиланти к Александру I и ответного письма императора см.: РГВИА. ВУА. Д. 737. Л. 92–100 об.

[60] Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 72.

[61] См.: РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 133 об.

[62] См. об этом: Парсамов В.С. О восприятии П.И. Пестеля современниками. С. 22–33.

[63] РГВИА. Ф. 1457. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1 б. Л. 189–189 об.

[64] Благой Д.Д. Душа в заветной лире. М., 1979. С. 314.

[65] Там же. С. 315.

[66] См.: ВД. Т. 10. С. 77. Ср.: Там же. Т. 4. С. 144, 160.

[67] См. об этом: Иовва И.Ф. Указ. соч. С. 55; и др. Иное мнение на назначение этого документа высказывали Б.Е. Сыроечковский (Сыроечковский Б.Е. Указ. соч. С. 220–232) и М.В. Нечкина (Нечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955. Т. 1. С. 345–346).

[68] См.: РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч.1. Л. 36 об.

[69] ВД. Т. 4. С. 81.

[70] Орлов М.Ф . Капитуляция Парижа. С. 230.

[71] Достян И.С. Указ. соч. С. 288.

[72] Иовва И.Ф. Указ. соч. С. 59. Ср.: Семевский В.И. Указ. соч. С. 251.

[73] Там же. Л. 2–2 об.

[74] См.: Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 1990. С.258; Магдариева Г.А. Автографы в собраниях музея: Каталог (Государственный музей Татарской АССР). Казань, 1966. С. 26.

[75] См.: Серков А.И. Русское масонство. 1731–2000 г.: Энциклопедической словарь. М., 2001. С. 1017.

[76] Относительно датировки этого письма существуют различные точки зрения. Авторы «Летописи жизни и творчества А.С. Пушкина» считают, что оно написано в начале марта 1821 года (Т. 1. С. 226). Однако фактическая сторона письма явно основана на донесении Пестеля от 8 марта, и вряд ли поэт мог так скоро получить копию этого документа в свое распоряжение. Публиковавший же пушкинское письмо Б.Л. Модзалевский датирует его маем 1821 года (Пушкин А.С. Письма. М.; Л., 1926. Т. 1. С. 19).

[77] РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 32 об.

[78] Пушкин А.С. Письма. Т. 1. С. 19.

[79] РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 35.

[80] Пушкин А.С. Письма. Т. 1. С. 20.

[81] РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 36 об.; Пушкин А.С. Письма. Т. 1. С. 20.

[82] РГВИА. Ф. 14057. Оп. 11/182, св. 6. Д. 18. Ч. 1. Л. 36 - 36 об.; Пушкин А.С. Письма. Т. 1. С. 20.

[83] См.: Пушкин А.С. Письма. Т. 1. С. 21.

[84] Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. Т. 1. С. 248.

[85] Липранди И.П. Из дневника и воспоминаний // Русский Архив. 1866. № 8 – 9. С. 1258.

[86] Смирнова А.О. Записки (Из записных книжек 1826–1845 г.г.). СПб., 1895. Ч. 1. С. 51–52.

[87] Круглый А.О. П.И. Пестель по письмам его родителей // Красный архив. 1926. Т. 3 (16). С. 175