Декабристы братья Борисовы на поселении в Бурятии

Жизнь и деятельность декабристов братьев Борисовых в Бурятии осталась почти не изученной. Одной из причин этого является недостаток источников. В настоящее время биограф Борисовых может располагать небольшим количеством официальной переписки о них, немногими их письмами к сестрам и товарищам по ссылке, переводами произведений иностранных авторов по вопросам философии и права П. Борисова, переплетенной тетрадью с корреспонденцией на имя братьев и двумя небольшими самостоятельными произведениями П. Борисова 1. Лишь небольшая часть этих документов относится к периоду их жизни в Бурятии. Немногочисленность документальных материалов о жизни братьев Борисовых в Бурятии объясняется относительной краткосрочностью их пребывания здесь.

Не располагая новыми данными и опираясь на неиспользованные документальные материалы о братьях Борисовых, привлекая дополнительные сведения из переписки других декабристов, мы стремились в какой-то мере восполнить пробел в биографии братьев Борисовых- период из жизни в Бурятии.

В июле 1839 года после тринадцатилетнего пребывания на каторга декабристы братья Андрей Иванович и Петр Иванович Борисовы были отправлены на поселение в слободу Подлопатки Верхнеудинского округа Иркутской губернии.

Освобождение декабристов от каторжной работы в 1839 году было неожиданно осложнено тем, что новый генерал-губернатор Восточной Сибири В. Я. Руперт, назначенный на этот пост в 1837 году, решил считать время пребывания декабристов на каторге не с момента вынесения им приговора, как это делалось до него, а со времени прибытия их на Нерчинские рудники. В случае установления такого порядка подсчета срок пребывания здесь декабристов удлинялся на год, два и более Кроме того, после освобождения декабристы должны были бы разъезжаться из Петровского завода по одному, по двое, а не группой, как это было принято раньше. Несмотря на указание нового коменданта Петровского завода полковника Н. Р. Ребиндера на то, что принятая практика освобождения декабристов противоречит предложению В. Я. Руперта, последний отстаивал свою точку зрения. Для разрешения возникшего разногласия они были вынуждены обратиться в Петербург.

Лишь после того, как из Петербурга пришло подтверждение правоты Н. Р. Ребиндера и вышел указ об освобождении оставшихся декабристов из Петровского завода, В. Я. Руперт был вынужден уступить.

Незадолго до окончания срока каторжной работы братья Борисовы указали местом своего поселения слободу Усть-Кяхту, расположенную неподалеку от Кяхты. «Я думаю, что мы с братом будем поселены около Кяхты,— пишет П. И. Борисов сестрам 27 февраля 1839 года.— Это пограничное место представляет многие выгоды для людей трудолюбивых, открывая постоянный сбыт произведениям всякого рода: на рукоделие... припасы сена, скот и друлие вещи всегда можно найти там покупщиков. Мне и брату дадут от казны 30 десятин пахотной и сенокосной земли и по 200 рублей на годовое содержание каждому из нас. Меня не страшат ни труды, ни хлопоты, и, сколько я могу предвидеть, мы можем жить сносно, но нам всегда будет трудно помогать вам, любезные сестрицы, за несколько тысяч верст и, что всего важнее, через руки других часто счет неверный» 2. В письме он просит сестер подумать о приезде к ним на поселение, чтобы жить одной семьей. Содержание этих строк говорит, что надежды братьев о возможностях материальной жизни на поселении в Усть-Кяхте были весьма радужны.

Однако просьба братьев Борисовых о поселении их в слободе Усть-Кяхте не была уважена. Их направили на поселение в село Подлопатки, куда они просились, «если невозможно в слободу Усть-Кяхту».

Район Подлапатки относится к неблагоприятной для земледелия зоне. Сухие песчано-каменистые почвы, малоснежные зимы, частые засухи при полном отсутствии ирригационных сооружений и при примитивных орудиях труда и приемов земледелия нередко делали труд хлебопашца напрасной тратой сил и средств. В неурожайные годы основная часть жителей слободы влачила жалкое существование.

Вот в такой уголок Забайкальского края приехали на поселение братья Борисовы в начале августа 1839 года в сопровождении мухоршибирского волостного головы. Они были поставлены здесь на квартиру и отданы под надзор сельскому старшине. Действительные условия места их поселения оказались весьма далекими от тех представлений, которые они имели о Забайкальском крае во время своего пребывания на каторге.

Братья Борисовы из опасения остаться без всяких средств при отсутствии какого-нибудь источника помощи и дохода не решились заняться земледелием и обзавестись собственным хозяйством. Не могли сбыться и их надежды на занятие ремеслом. Бедность жителей слободы, натуральный характер их хозяйства, оторванность от остального мира, отсутствие постоянной торгово-экономической связи с Кяхтой, Селенгинском, Верхнеудинском, на что они надеялись до своего приезда, делало его бессмысленным. Да и в Подлопатках не было ни сырья, ни сбыта, «и других условий. Действительность оказалась во много раа горше той, какую они могли ожидать.

Сведения о безысходном положении братьев Борисовых в Подлопатках доходили, видимо, до их товарищей, хотя они сами никому не говорили и не писали о своих материальных затруднениях. Во всяком случае, ни в одном из их писем, адресованных товарищам по ссылке, этот вопрос не затрагивался. Некоторые из друзей старались оказать Борисовым денежную помощь, найти какое-нибудь оплачиваемое занятие. В «Книге Доходов и расходов» 3, которую регулярно вел П. И. Борисов на поселении, имеются сведения о поступлении денежной помощи братьям во время их жизни в Подлопатках от декабристов А. В. Поджио и А. 3. Муравьева. Предположительно можно присоединить к ним и С. Г. Волконского, с семейством которого и с ним самим был дружен П. И. Борисов. Нельзя без волнения читать скупые строки этой книги. Они рисуют тяжелую материальную жизнь братьев в Подлопатках, беспомощность их положения. Это перечень тех небольших сумм, причем некоторые из них в натурализованном виде, которые они получили за два года жизни в Подлопатках (за вторую половину 1839 года они получили только 25 рублей от А. В. Поджио):

1840 г.

Апреля 11 за метляка от А. И. О.4:

сахару голову 10 фунтов - 16 [р.] 90 [к.],

цветочного чаю 2 фунта - 16 [р.]

табаку Жукова 1 фунт - 2[р.] 50[к.]

Мая 15 за букет от А. И. А.5, голову сахара 15 фунтов - 25 [р.] 35 [к.]

коробочку цветочного чаю - 40 [р.]

------------------------------------------

100 [р.[ 75 [к.]

1841 г.

Марта 27 получено от (неразборчиво) головы Метелкина из Удинска -231 [р.] 31 [к.]

Мая 31 полученные 1840 [г.] августа 26 от А. 3. Мур 6 поступили в расход - 200 [р.]» 7

Эта помощь была оказана братьям Борисовым товарищами и друзьями. А. И. Орлов и А. И. Арсеньев были друзьями декабристов. Для того, чтобы хоть немного облегчить им жизнь и в то же время не задеть их самолюбия, они давали П. Борисову заказы на рисунки насекомых и букетов цветов. Деньги, поступившие от неизвестного нам Метелкияа из Верхнеудинска, вряд ли являются платой за привезенные Борисовыми из Петровского завода сельскохозяйственные орудия, так как последние, по словам П. И. Борисова, стоили немногим более 100 рублей. Скорее всего А. И, Орлов склонил Метелкина к заказу каких-то рисунков работы П. Борисова, за выполнение которых и была получена указанная сумма денег.

Позднее, в прошении о пособии П. И. Борисов вспоминает об условиях их жизни в Подлопатках: «Со времени поступления моего с родным моим братом на поселение Вархнеудинского округа в селение Подлопатки претерпевали мы жесточайшую нужду и недостаток в пропитании нашем. Принужденный находиться безотлучно при больном моем брате Андрее, не мог я ничего предпринять к снисканию себе пропитания» 8. Удивляет, что при такой нужде братья не обратились к губернским властям и выше с просьбой о выделении им денежного пособия от казны, которым, как они знали, пользовались их некоторые товарищи. Возможно, это был отзвук глухого протеста против грубого произвола губернских властей по отношению к ним в первые же месяцы их жизни в Подлопатках, причиной которого была болезнь Андрея.

Свидетельства о существовании психической болезни у А. И. Борисова в начальный период его жизни на поселении противоречивы. В ряде официальных документов говорится о его заболевании еще в 1827 году. При освидетельствовании узников Благодатского рудника, первых восьми декабристов, привезенных в Забайкалье,на каторгу, врач Влод-зимежский в апреле 1827 года записал: «Андрей Борисов — здоров, Петр Борисов — помешательством в уме» 9. Что он перепутал братьев, нет сомнения: в других местах дела часто упоминается о головных болях у Андрея и о невыходе его из-за этого на работу. В письмах М. А. и Н. А. Бестужевых 1839 года об А. И. Борисове говорится как о душевнобольном человеке. В то же время начальник Верхнеудинского округа В. С. Шапошников и городской штаб-лекарь А. И. Орлов в донесениях, П. И. Борисов в письме утверждают, что состояние Андрея нормальное. Правда, в письме можно найти строки, которые косвенно говорят об обратном. Противоречивость суждений о состоянии здоровья А. И. Борисова, выраженных в источниках, объясняется разным назначением их. Более поздние письма М. К. Юшневской, Ф. Ф. Вад-ковского, воспоминания А. Б. Белоголового убеждают нас в правоте Бестужевых. Болезнь А. И. Борисова протекала, как это часто бывает у душевнобольных, со временными спадами и обострениями и, кроме редких случаев, не носила буйного характера. Один из периодов обострения его болезни приходится на первые месяцы жизни в .Подлопатках. В письме от 9 сентября 1839 года Е. П. Оболенскому Н. А. Бестужев сообщает о своих соседях по поселению: «От Борисовых брат [М. А. Бестужев] приехал вчера. Петр страждет от Андрея. Тот решительно поступает с ним ка.к с мальчиком: не дает ему книг; не позволяет раскладываться в уверенности, что уедет в Урик 10; запирает его с 7 часов вечера до 9 часов утра; не выходит сам и не дает ему выходить никуда. Когда Ильинский 11 с женою, Старцов 12 и брат, которые его [Ильинского.— В. Б.] провожали на место нового назначения в Кайдалов (за Читою), то он не пустил их к себе: заиер П. И. и только (?) повели (?) с ним в окно переговоры; до утра не выпустил его. Наши уговорили П. И. писать о переводе к нам в Селенгинск»13. Судя по письму Н. А. Бестужева, болезнь Андрея Ивановича в этот период (как, впрочем, почти до конца его жизни) не представляла опасности для окружающих и не требовала изоляции его от общества и от брата, без которого он не мог жить.

Но не так думал генерал-губернатор В. Я. Руперт. Получив каким-то образом известие (не из письма Н. Бестужева, так как оно было послано с оказией) о болезни Андрея Ивановича, он распорядился о немедленном помещении больного в больницу в отделение сумасшедших.

Внезапный увоз Андрея Ивановича в Верхнеудинск сильно осложнил жизнь братьев и заставил их пережить долгие тревожные дни опасений и неясных надежд. И без того печальная и трудная жизнь Борисовых в Подлопатках омрачилась разлукой, срок и последствия которой были неизвестны. Особенно тяжело разлука отразилась на Андрее Ивановиче, тем более, что ко времени получения распоряжения генерал-губернатора и его выполнения приступ болезни прошгл. Можно понять душевное состояние Андрея Ивановича, не переносившего другого общества, кроме брата, и увезенного от него неизвестно на какое время. Протестуя против произвола губернских властей, Андрей отказался принимать пищу. Это была фактически вторая по счету голодовка среди декабристов. Впервые декабристы, среди которых был и А. И. Борисов, применили голодовку в ответ на действия тюремной администрации на Благодатском руднике, которая попыталась унизить декабристов до положения молчаливых и послушных каторжников-рабов. Голодовка декабристов, проведенная впервые в истории революционной борыбы в России, напугала и озлобила тюремное начальство, но оно вынуждено было уступить и согласиться на некоторое смягчение положения политических узников Благодатского рудника. В голодовке на руднике участвовали восемь человек, я коллективная поддержка помогла им выстоять тогда в борьбе. В 1839 году Андрей Борисов объявил голодовку в одиночку.

Сведения о голодовке, объявленной А. И. Борисовым, содержатся а донесениях В. С. Шапошникова и А. И. Орлова.

В донесениях В. С. Шапошникова, А. И. Орлова расстройство рассудка у А. И. Борисова отрицается. Причем А. И. Орлов так характеризует своего пациента: «Он был болен расстройством печени, но характером тих, спокоен и даже робок. Если же есть или было в нем какое умственное расстройство, то, вероятно, оно типа меланхолического или ипохондрического, но едва ли сопряжено с бешенством»14. Делая такое заключение, В. С. Шапошников и А. И. Орлов, видимо, желали освободить А. И. Борисова из больницы, понимая пагубность обстановки сумасшедшего дома на его душевное состояние. Общеизвестен факт близости А. И. Орлова к декабристским кругам, поэтому доброжелательное отношение его к больному А. И. Борисову понятно. Несколько неожиданна позиция В. С. Шапошникова в данном деле, ко и она вполне объяснима, если иметь к виду, что, по имеющимся сведениям, его отношение к декабристам было доброжелательным.

Внезапное насильственное разлучение с больным братом заставило П. И. Борисова о многом подумать и принять единственно возможное в данном случае решение. На следующий же день после увоза Андрея в Верхнеудинск он написал письмо В. С. Шапошникову, от которого, как ему сказалось, зависело многое. Письмо написано наскоро, без обычной для автора логичности. Это указывает на то смятенное состояние и взволнованность, в которой находился в это время П. И. Борисов. Утверждая о необходимости совместной жизни с братом, отрицая его душевное расстройство, он, в частности, пишет: «Быть вместе с братом было и всегда будет постоянным, единственным моим желанием. Он никогда не был для меня тяжким бременем, в особенности после освобождения нашего, а я как прежде, так и теперь, для него необходим. Ум его очень далек от помешательства... он бывает иногда в меланхолии, к которой примешивается даже несколько мизантропии, однако же мизантропии безвредной, он боится людей, не желая им зла... Никогда ке впадает в безумие, тихой и даже робкой его нрав, недоверчивость к людям, опасение навлечь на себя и на других малейшие подозрения, подвернуться стеснительности, нести снова тяжесть наказания служит лучшим ручательством, что не сделает ничего вредного и не нарушит общественного порядка и спокойствия... Искуснейшие врачи редко успевают в исцелении нравственных недугов, их исцеливает почти всегда тихая, спокойная жизнь и время. Если нельзя возвратить его ко мне на поселение в Подлопатки... то покорнейше прошу поместить и меня в удинскую больницу, чтобы я мот ходить за моим братом и облегчить его страдания, которых он вовсе не заслужил и которых я один причиною» 15. Последнее желание П. И. Борисова было исполнено: когда Андрей Иванович сильно ослаб и возникли опасения неблагоприятного исхода голодовки, В. С. Шапошников без разрешения генерал-губернатора вызвал П. И. Борисова в Верхнеудинск и поместил его в больницу к брату. Тем самым был приостановлен возможный необратимый процесс медленного угасания Андрея Ивановича Борисова. Письмо содержит ряд интересных для нас данных. Так, из него узнаем, какое значение для братьев имела совместная жизнь. Несмотря на категоричность отрицания П. И. Борисовым безумия брата, в «нравственном недуге» Андрея Ивановича — «меланхолии» с примесью «мизантропии» — нетрудно увидеть некоторые признаки психического заболевания; методы лечения, предложенные П. И. Борисовым, похожи на методы лечения людей с тихим помешательством. Некоторые места письма могут послужить отправной точкой для предположения о причинах заболевания Андрея Ивановича Борисова.

Узнав о помещении А. И. Борисова и Я. М. Андреевича 16 в больницу, иркутские декабристы, их жены сами и через своих знакомых, друзей в городе начали просить генерал-губернатора отменить свое распоряжение и освободить двух несчастных из больницы. Но «...ни слезы Рупертовой жены, ни ее моленья, ни просьбы добрейшего Безносикова17, ни доводы вдравого рассудка не могли убедить высокопревосходительного к отмене бесчеловечного приказания держать Борисова и Андреевича в домах сумасшедших»18.

После получения донесений В. С. Шапошникова и А. И. Орлова об опасном состоянии А. И. Борисова В. Я. Руперт согласился, наконец, освободить его из больницы и отправить онова на поселение в Подлопатки вместе с братом. Я. Андреевич был оставлен в больнице. Освобождение А. И. Борисова из больницы произошло в конпе октября. Таким образом, А. И. Борисов пробыл в больнице около месяца и своим освобождением, в основном, обязан своей стойкости.

В конце декабря 1839 года Н. А. Бестужев пишет Е. П. Оболенскому: «Борисовы снова в Подлопатках; в Удинске увидели, что Андрей" вовсе не так плох, как об нем писал генерал-губернатор, и потому отослали их из-под присмотра...(?). Но, кажется, они оба поменялись ролями: с Андреем нельзя было заговорить прежде, а с Петром вовсе невозможно говорить теперь. Он не отвечает ничего на наши письма; Горбачевского также»19. Еще более осуждает поведение П. И. Борисова М. А. Бестужев. «Борисовы теперь опять привезены в Подлопатки из Удинска,— пишет он Е. П. Оболенскому. — Жаль Андрея, еще больше жаль Петра. Вместо того, чтоб стараться удерживать брата от глупостей, а своим здравым рассудком придумывать средства к его излечению, он, напротив, совершенно поддался вму и не только не старается его разуверить, но теперь и сам уверился, что - брат его в полном рассудке, и потому действует совершенно в том же духе. Жаль его. На все мои и Горбачевского письма он ни слова не отвечает. В последний же раз, возвращая мне газеты и журналы, которые я ему посылал, он приказал мне сказать: чтоб я вперед не смел к нему иичего посылать и не имел бы с ним никакого сношения. Это значит, что он уже совершенно в полону у брата, который не давал ему ни писать, ни читать, говоря, что лучше думать, чем набивать вздором голову, а теперь уже заставляет его делать и говорить глупости. Вот к чему вся философия без твердости характера».20

Эти два отрывка из писем свидетельствуют о разрыве отношений между Борисовыми, с одной стороны, и Бестужевыми и Горбачевским — с другой, они не раскрывают его причин. Правда, если слова из письма М. А. Бестужева: «придумывать средства к ...излечению» связать с описанием разрыва, то можно предположить, что М. А. и Н. А. (Бестужевы и И. И. Горбачевский советовали П. И. Борисову что-то предпринять, но последний не принял совета и рассердился настолько, что порвал с ними всякие отношения. Более определенно на существование совета и его характер указывает следующая фраза из сентябрьского письма Н. А. Бестужева к Е. П. Оболенскому: «Наши уговорили [Петра] Ивановича писать о переводе к нам в Селенгинск»21. Речь идет только о П. И. Борисове. Могут быть возражения, что перевод А. И. Борисова подразумевался. Но надо иметь в виду, что прошения о переводе каждый декабрист писал от своего имени. В частности, Андрей и Петр о переводе их из Подлопаток под Иркутск писали отдельные прошения. Совет Бестужевых в сентябре был принят П. И. Борисовым, но после помещения Андрея в больницу, когда он понял, что брат без него не сможет жить «и на поселении, ни в доме общественного призрения, настойчивые повторения его могли рассердить декабриста и послужить причиной разрыва. В таком случае похолодание в отношениях между Борисовыми я некоторыми их товарищами в период их жизни в Сибири было вызвано причинами личного свойства и не имело под собой никакой другой основы.

Понятно, что энергичные, жаждущие трудовой деятельности Борисовы, в силу тяжелых обстоятельств, в которых они находились, вынуждены были обречь себя на бездеятельность и нужду. О том, что братья стремились к деятельности на культурном поприще, свидетельствуют плоды их литературных занятий, натуралистические наблюдения, рисунки, выполненные на каторге и позже, после выезда из Подлопаток, и педагогическая деятельность в Малой Разводной под Иркутском. Отсутствие каких-либо возможностей для проявления своих способностей и применения своих сил обедняло жизнь братьев Борисовых в Подлопатках, вызывало у них нравственные страдания, опустошенность. Тягостная обстановка усугублялась пониманием декабристов, что такая невыносимая для живой души и разума жизнь специально создана для них, чтобы принизить их человеческое достоинство и свести на нет их потенциальные возможности общественной деятельности. А что может быть горше для свободомыслятощих людей, чем страдания от продуманного произвола, жертвой которого они были?

Таким образом, условия жизни братьев Борисовых в Подлопатках были настолько тяжелыми, что закономерным исходом их должны были быть или полуголодное существование и ранняя смерть в этом бедном, миром забытом уголке, или перевод их отсюда куда-нибудь, где можно было бы найти источники дохода или материальную поддержку и облегчить хоть немного страдания Петра Ивановича от болезненного Андрея. Это понимали они сами, понимали и их друзья, декабристы. Осуществилось второе: летом 1841 года Борисовы были переведены село Малая Разводная в нескольких верстах от Иркутска (в настоящее время входит в черту города).

Принято считать, что братья Борисовы, понимая безысходность и беспомощность своего положения в Подлопатках, решились в начале 1841 года просить о переводе их куда-нибудь за Байкал, лишь бы избежать нищенской жизни в месте их поселения. Гак рассматривают, например, перевод Борисовых составители сборника «Сибирь и декабристы», опубликовавшие прошения Борисовых о переводе без дополнительных комментариев и разъяснений. Способствует такому пониманию вопроса о переводе братьев письмо П. И. Борисова к С. Г. Волконскому, написанное 19 марта 1841 года, на следующий день после написания прошений. Он пишет: «Незавидное местоположение бедной нашей деревушки, лежащей в глуши среди песков и гор, заставило меня, наконец, согласиться с желанием моего братца оросить перевода на ту сторону Байкала, представляя воле и усмотрению высшего начальства назначить для нас любое из селений, находящихся неподалеку от Иркутска... как просьба наша, кажется, весьма основательна, то полагаю, что она не будет оставлена без удовлетворения»22. Но более внимательное изучение дела о переводе Борисовых показывает, что такой взгляд на него неверен.

Изучение материалов дела - о переводе Борисовых из Подлопаток, хранящихся в Иркутском государственном архиве, откуда, составители сборника «Сибирь и декабристы» взяли для публикации прошения Борисовых, позволило установить ряд неясностей и несоответствий. В начале дела находится неподшитая небольшая записка без указания адресата, места, откуда она прибыла, без подписи и без даты. Текст ее гласит: «Болезненное состояние государственного преступника Андрея Борисова при всех попечениях брата его Петра не может иметь облегчения по неимению врачебных пособий в месте их поселения. Если Ваше Высокопревосходительство благоволите принять во внимание это обстоятельство, то от Вашего предстательства будет зависеть перемещение обоях Борисовых в окрестностях Иркутска, где могли бы они пользоваться и врачебным пособием и вспоможествованием своих товарищей»23. Записка написана на листочке бумаги небольшого формата и, судя по характеру его сгибов, не могла служить самостоятельным письмом: она была вложена в чье-то письмо. Выше текста записки рукой В. Я. Руперта начертано карандашом: «Войти с представлением к графу Бенкендорфу, 28 января». Следовательно, записка написана в начале 1841 года я поступила к В. Я. Руперту в конце января. 12 марта вo время пребывания в Петербурге В. Я. Руперт написал намеченное представление Бенкендорфу. Последний вошел с докладом к царю и уже 21 марта ответил В. Я. Руперту, что перевод Борисовых разрешен. Местом для перевода по выбору Руперта было назначено небольшое село Малая Разводная, расположенное на берегу Ангары, по дороге из Иркутска к озеру Байкал.

Таким образом, получается, что Борисовы были непричастны к своему переводу в село Малая Разводная, так как они написали свои прошения 18 марта, то есть за три дня до появления письма Бенкендорфа с -разрешением на перевод. По тем временам за такой короткий срок прошения не могли быть доставлены не только в Петербург, но даже в Иркутск. Действительно, в Иркутск они пришли, как докладывает гражданский губернатор А. В. Пятницкий генерал-губернатору, только 7 апреля. Когда же прошения достигли Петербурга и были представлены Бенкендорфу, то он написал на них сверху: «Уже переведены в Малую Разводную»24.

Кто же был, по существу, организатором перевода Борисовых из Подлопаток? Для получения ответа на этот вопрос необходимо установить автора записки. Для этого пришлось перебрать имена всех высших чиновников и гражданских лиц в Иркутске, с мнением которых мог бы считаться В. Я- Руперт. Одним из таких лиц мог быть гражданский губернатор А. В. Пятницкий, являвшийся вторым должностным лицом в Иркутской губернии после В. Я. Руперта. Но ки его отношение к декабристам, ни служебное и общественное положение не давали основания для предположения, что он был автором .записки: В. Я. Руперт не считался ни с ним, ни с его мнением и в своих действиях был самостоятелен. Можно было предположить автором запаски ревизировавшего в то время Восточную Сибирь сенатора Толстого, но оснований для такого предположения также нет, тем более, что в дела о «государственных преступниках» он почти не вмешивался. Словом, иркутские материалы о Борисовых не дали ответа на этот вопрос. В фондах Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства в деле о Борисовых, кроме представления В. Я. Руперта в III отделение, оказалось ходатайство начальника VII округа корпуса жандармов генерал-майора с неясной подписью о переводе Борисовых из Подлопаток. Фамилию его удалось установить из бумаг Борисовых, хранящихся в фонде Якушкиных в этом же архиве. Это был Николай Яковлевич Фалькенберг, человек, не лишенный чувства .гуманизма, сострадания. О нем похвально отзывается, например, Н. А. Бестужев. Н. Я. Фалькенберг пытался помочь М. Н. Глебаву добиться перевода из Кабанска в Братск к П. А. Муха-нову, был в дружеских отношениях с некоторыми другими декабристами. В конце 1840 и начале 1841 гада он совершал очередной объезд подведомственной ему территории, в которую входила вся Сибирь, посетил места поселения декабристов, в том числе забайкальских. Во время посещения Забайкалья он беседовал с декабристами и узнал от них о тяжелых условиях жизни Борисозых в Подлопатках, возможно, был у них сам и написал указанную записку В. Я. Руперту. Не довольствуясь этим, он после приезда из Забайкалья в Иркутск написал от себя лично ходатайство о переводе Борисовых. В нем он, в частности, пишет: «...Старший из них, Андрей, с давнего времени находится во временных припадках сумасшествия, меньший Петр, будучи, особенно тихого нрава, при всей попечительности о своем брате не в силах останавливать больного в сильных припадках, но, напротив, по крайней уступчивости своей усиливает только действие нравственной болезни»25. В стиле и содержании этого отрывка явственно ощущается влияние декабристов. Действительно, забайкальские декабристы несмотря на некоторое охлаждение в отношениях с Борисовыми по-прежнему не переставали беспокоиться о судьбе своих несчастных товарищей. Об этом, в частности, говорится в письме М. К. Юшневской к И. И. Пущину, написанном в июне 1840 года из Горячинска: «Вы бы не узнали Петра Борис[ова]. Так его измучил брат. Я думаю, что бедный Петр Иванович] скоро умрет или с ума сойдет сам. Теперь хотят хлопотать чтобы их перевеста куда-нибудь и развести по разным комнатам с Андреем»26. М. К. Юшневская не указывает, кто именно «хотят хлопотать» о переводе Борисовых, но нетрудно догадаться, что речь идет о М. А. и Н. А. Бестужевых, И. И. Горбачевском, Е. П. Оболенском, которых она навестила во время своего пребывания в Забайкалье весной 1840 года. Видимо, выбор В. Я. Рупертом села Малая Разводная для поселения Борисовых тоже не случаен: здесь жили декабристы А. П. и М. К. Юшневские, А. 3. Муравьев, А. И. Якубович. Через Н. Я. Фалькенберга декабристы могли оказать влияние на В. Я. Руперта при определении места нового поселения братьев.

Таким образом, в перемене дальнейшей судьбы братьев Борисовых и значительном облегчении их участи. Посредством перевода на новое место поселения решающую роль сыграли их товарищи декабристы. Нельзя, конечно, при этом забывать о Н. Я. Фалькенберге: его влияние, соучастие (в значительной маре способствовали переводу братьев Борисовых из Подлопаток в Малую Разводную. На этом можно было бы закончить разбор обстоятельств перевода П. И. и А. И. Борисовых из Подлопаток, но приведем еще небольшой отрывок из письма-прошения П. И. Борисова к Бенкендорфу, интересного для характеристики декабриста. Само прошение в основном повторяет содержание опубликованного прошения, адресованного В. Я. Руперту, но содержит ряд новых, весьма существенных деталей. Рассказывая о причинах, которые вынуждают его просить о переводе, он пишет: «...человека с моим здоровьем и состоянием, поставленного в необходимость снискивать себе пропитание обрабатыванием земли, ожидает не безбедная и спокойная жизнь, но нищенская сума.

Не сетую да судьбу мою, не осмеливаюсь роптать на нее, желаю одного — и в теперешнем моем состоянии содержать себя собственным трудом, предаваясь занятиям, к которым чувствую себя способным и посредством которых могу обеспечить свое существование»27.

Поражает независимый, полный сознания собственного достоинства тон этого письма. Петр Борисов не сетует на свою судьбу, не ванит себя в том, что оказался в таком положении.

П. И. Борисов лозднае вспоминал о двух годах жизни в Подлопатках, как о наиболее тяжелом периоде своей жизни. Именно жизнью, полной лишений и тревог, убогостью места поселения и кратковременностью пребывания можно объяснить тот факт, что они не оставили заметных следов в культурной, общественной жизни Бурятии. Но это не значит, что двухгодичная жизнь декабристов братьев П. И. и А. И. Борисовых в Подлопатках осталась совершенно неприметным, обыденным явлением. Уже само появление в среде сибирского крестьянства политических ссыльных декабристов было важным событием, тем более, что оно предварялось широкой народной молвой, усиленной необычным составом сосланных, секретностью препровождения на каторгу и долголетним содержанием их в изоляции от остальных сосланных. В этом смысле появление и жизнь Борисовых в Подлопатках оказали взбудораживающее влияние на умы его жителей. Оно подогревалось постоянным общением, хозяйственными отношениями ссыльных декабристов с жителями села, по крайней мере с частью их, которые неизбежно должны были установиться. К сожалению, мы не располагаем конкретными свидетельствами этих взаимоотношений и можем судить о них только гипотически.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Основные документы, имеющие отношение к братьям П. И. и А. И. Борисовым, хранятся в фондах Государственного архива Иркутской области (ГАИО), ЦГАОР, Государственном историческом музее (ГИМ), одно письмо П. И. Борисова — в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина, его же «Книга доходов» в Институте русской литературы (ИРЛИ).

2. ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, д. 207, л. 19 об., 20.

3. ИРЛИ, ф. -187, оп. 1, ед. хр. 68

4. Александр Иванович Орлов, верхнеудинский штаб-лекарь

5. Александр Ильич Арсеньев, управляющий Петровским заводом.

6. Артамон Захарович Муравьев, декабрист.

7. ИРЛИ, ф. 187, оп. 1, ед. хр. 68, л. 3 об

8. ЦГАОР, ф. 279, -оп. 1, ед. хр. 207, л. 10 об.

9. ЦГАОР, ф. 109, 1 экспедиция, оп. 5, ед. хр. 61, л. 113.

10. В селе Урик под Иркутском жил на поселении С. Г. Волконский с семьей.

11. Ильинский — врач Петровского завода в период пребывания там декабристов, зять Старцовых.

12. Видимо, Д. Д. Старцов, селенгинский купец, друг Бестужевых.

13. ИРЛИ, ф. 606, ед. хр. 7, л. 273.

14. ГАИО. ф. 24, оп. 3, картон 15, ед. хр. 389, л. 148.

15. ЦГАОР, ф. 109, оп. 5, д. 61, л. 28.

16. Декабрист Я. М. Андреевич был болен тихим помешательством и помещен в, Верхнеудинскую больницу.

17. Адъютант В. Я. Руперта, сопровождавший последнюю партию декабристов из петровского завода в Иркутск.

18. Из письма декабриста Ф. Ф. Вадковского к Е. П Оболенскому ИРЛИ ф 606 он. 1, ед. хр. 7, л. 189 об

19. ИРЛИ, ф. 606, оп. 1, ед. хр. 7, л. 276 об.—277 об.

20. ИР ЛИ, ф. 606, оп. 1, ед. хр. 7, л. 279—279 об

21. Там же, л, 273.

22. ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 207, л. 2 об.

23. ГАИО, ф 24, оп. 3, картон 15, ед. хр. 389, л. 2.

24. ЦГАОР, ф. 109, оп. 5, ед. хр. 61, ч. 28, л. 6.

25. Там же, ч. 1, л. 3.

26. Рукописный отдел Государственной библиотеки имени В И. Ленина ф. 243 оп. 4, ед. ор. 40, л. 138.

27. ЦГАОР, ф. 109, оп. 5, ед. хр. 61, ч. 1. л. 6 об.

Л. Чуковская

НЕИЗВЕСТНЫЕ СОТРУДНИКИ ЗНАМЕНИТЫХ УЧЁНЫХ

В Ленинграде, на Аптекарском острове тянется вершинами в небо, зеленеет, шумит, разрастается Ботанический сад. Минуешь его ограду - и каменный город сразу остается далеко позади, словно за тысячу верст. Здесь зелень, тишина, прохлада, четкие желтые дорожки среди пышных лужаек и рощ. Сквозь листву кленов, берез и дубов сверкают на солнце стеклянные стены оранжерей. Запрокидываешь голову, чтобы разглядеть далекую вершину пальмы, а потом осторожно опускаешься на корточки: маленький кактус лезет из земли, крошечный, как мизинец ребенка. А вот и мичуринский участок: цветы важно покачивают головами, наряженными в бумажные колпачки. Какие диковины вырастут здесь через несколько лет? Ветер, принося смутные, смешанные странные запахи, перебирает зеленые стебли цветов и ветви деревьев и вместе с ветвями колышутся легкие, быстрые тени. Здесь, в этом саду на Аптекарском острове, волею науки и искусства живут цветы и деревья, прибывшие из разных районов мира: вишня Китая, жимолость Японии, бархатное дерево Дальнего Востока, белая береза России, гречиха из Сахалина, чубушник из Канады, сирень с берегов Амура, лиственница из Даурии и казанлыкская болгарская роза... За годы советской власти Ботанический институт Академии наук приобрел мировую славу. Славится он не только своими редкостными экземплярами живых растений, бережно взлелеянных в оранжереях и в парке, но и гербарием - 5 тысяч листов! - и библиотекой - 150 тысяч томов специальных книг! Ботанический институт Академии наук, весь этот гигантский музей живых и засушенных растений, занимающий площадь в 13 гектаров, со всеми своими отделами - парком, гербарием, оранжереями, библиотекой - служит великолепно оборудованной лабораторией для ученых, изучающих многообразный растительный покров республик Советского Союза и зарубежных стран.
Старые деревья Ботанического сада в Ленинграде - сверстники, почти однолетки декабрьского восстания. Если бы у них была память, они помнили бы пушечные выстрелы, доносившиеся из-за реки 14 декабря 1825 года. Сад заложен был в 1823 году. Когда решено было на территории бывшего "аптекарского огорода" (по которому и остров издавна именовался Аптекарским) учредить настоящий ботанический сад, выбор для исполнения замысла пал на известного московского ботаника Фишера, который долгие годы состоял директором одного из самых замечательных садов Европы - великолепного сада графа Разумовского в селе Горенках под Москвой. Получив назначение в Петербург, Фишер деятельно принялся за работу. Средства на новое учреждение отпущены были крупные. По настоянию Фишера петербургский Ботанический сад после смерти графа Разумовского приобрел у его наследников все наиболее ценное из сокровищ Горенского сада: гербарий Палласа, многотомную библиотеку, коллекции сухих и свежих растений. Таким образом, сад под Москвой, окончивший со смертью Разумовского свое существование, стал отцом Ботанического сада в Петербурге. Фишер на посту директора действовал энергично и умело. В первые же годы сооружены были новые оранжереи, в первые же десятилетия собраны огромные коллекции в Бразилии, Вальпарайзо, на Сандвичевых островах, на Таити. Были предприняты путешествия для исследования растительности Кавказа и берегов Каспийского моря, а в тридцатых годах - экспедиция в юго-восточную Сибирь, на берега Амура, Ангары и Байкала, совершенная замечательным русским ботаником Н. С. Турчаниновым.

Известно, что Фишер, еще в бытность свою директором сада в Горенках, усиленно интересовался флорой Сибири. Горенский сад, главным образом благодаря гербарию Палласа, располагал такой коллекцией сибирских растений, какой не было ни в одном из ботанических садов мира. Но как ни велика была эта коллекция, для полноты представления о флоре разных районов Сибири она была недостаточна. Исполняя научные поручения Фишера и Разумовского, д-р Гельм путешествовал в оренбургских степях, на Урале, в Даурии. Фишер (совместно с ботаником-систематиком Майером) описал множество новых видов цветковых растений Сибири. По распоряжению Фишера Ботаническим садом был приобретен гербарий сибирской флоры, заключавший тысячу видов, у ветеринарного врача В. В. Гаупта.

Во всех статьях старых энциклопедических словарей, во всех очерках, посвященных истории Ленинградского Ботанического сада, мы встретим имена не только Фишера и его сотрудников, но и каждого, самого скромного ботаника-любителя, хоть чем-нибудь обогатившего сад. Но ни в одном из справочных изданий ни крупным, ни мелким шрифтом не обозначены имена декабристов, долгие годы посылавших образцы сибирской флоры в распоряжение петербургских ученых.

Между тем мемуары и письма сибирских изгнанников в своей опубликованной и неопубликованной части хранят следы систематических наблюдений над флорой Забайкалья - наблюдений, которыми узники постоянно делились с центральным ботаническим учреждением России - садом на Аптекарском острове. Из переписки декабристов явствует, что постоянно обменивались письмами с директором Ботанического сада Поджио, Вюлконский, Борисовы, Шаховской. Те небольшие, отрывочные части переписки, которые дошли до наших дней, дают основание думать, что Ботанический сад в лице декабристов имел высокообразованных научных корреспондентов.

В Центральном архиве Восточной Сибири хранится письмо декабриста Федора Петровича Шаховского, адресованное Фишеру, но не доставленное по адресу.

"Я предлагаю вниманию г-на Фишера первые плоды моих трудов", - пишет в этом письме Шаховской.  Из письма, помеченного маем 1827 года, ясно, что оно не единственное, что князь Шаховской, оказавшийся в сентябре 1826 года на поселении в Туруханском крае, занялся изучением флоры и посылал отдельные экземпляры в Ботанический сад, в Петербург. По-видимому, наблюдения Шаховского в малоизученном крае представляли для Ботанического сада большой интерес: известно, что Фишер в ответ на посылки Шаховского отправил ему в далекий Енисейск микроскоп и научные книги по ботанике... Письмо Шаховского, не дошедшее до Фишера сквозь рогатки Tpeтьего отделения и сохранившееся в архиве Восточной Сибири, представляет собою статью, написанную в форме дневника, посвященную описанию мхов, лишайников, папоротников, плесневых грибков и водорослей, произрастающих близ Туруханска. Как видно из статьи-дневника, Шаховской не только наблюдал эти растения на воле, определяя их формы, но занимался и специальным разведением папоротников и мхов, чтобы проследить все стадии их развития. Вглядываясь в природу и климат севера, Шаховской хотя и с большою робостью, но все же решается делать из своих наблюдений выводы, и мысль его идет по правильному пути: он устанавливает зависимость растительных форм от специфических особенностей климата. "Здесь ивы не достигают обычно свойственной им высоты и диаметра, - сообщает он Фишеру, - редко встречаются экземпляры от 20 до 40 футов высоты... Все остальные растения этого семейства превращаются здесь в кустарники, как, например, Salix alba (ива, белый таловник), Salix caprea (верба, красный таловник), Pentandra (ветла, черный таловник)". В этих строках, несомненно, речь идет о приспособлении растений к внешней среде, как сказали бы мы теперь.

Но непродолжительной оказалась научная деятельность Шаховского в Туруханском крае. Этого корреспондента Ботанический сад лишился быстро. Заброшенный в глухой поселок, в дикий край, где зима длилась шесть месяцев, где от морозов захватывало дух, а бураны сбивали с ног, измученный разлукой с родными и запрещением переписываться, раздраженный придирками чиновников, которые не стеснялись делать ему выговоры за то, что однажды в церкви он осмелился стать впереди самого окружного начальника, а в другой раз непочтительно на него поглядел, - Федор Петрович Шаховской в 1828 году "впал в сумасшествие" и под воинским караулом помещен был в больницу для умалишенных.

С прочими изгнанниками-учеными жандармы расправлялись столь же круто, но не всегда с такой же быстротой. Некоторым удавалось работать десятки лет. Одними из самых замечательных исследователей сибирской флоры и фауны среди декабристов были братья Андрей и Петр Иванович Борисовы.

В 1841 году Петр Иванович Борисов в письме к Сергею Григорьевичу Волконскому упоминает о постоянной переписке "Академии" декабристов на Петровском заводе с Ботаническим садом в Петербурге, о тех ботанических подарках, которые посылались узниками каземата из Петровского завода Фишеру в Петербург.

Добродушно посмеиваясь сам над собой, Борисов припоминает одну свою случайную ошибку, сделанную при определении вида растения. Но если в Ботаническом саду эта ошибка и была обнаружена, то вряд ли у кого-нибудь хватило духу засмеяться. Судьба декабристов братьев Борисовых - один из них был талантливым живописцем и оба - образованными ботаниками, орнитологами и инсектологами - такова, что вызывает уважение и горечь, а не смех. Среди тяжких судеб русских ученых, в частности декабристов, их судьба, судьба их научных трудов - одна из самых трагических.

Братья Борисовы, отнесенные ко второму разряду "государственных преступников", приговорены были к смертной казни, а после смягчения приговора - к вечной каторге, ограниченной впоследствии пятнадцатью годами. Первая партия декабристов, отправленных после приговора в Сибирь, - Волконский, Оболенский, Якубович, Давыдов, Трубецкой, Артамон Муравьев, братья Борисовы - около года до водворения в Читу провела неподалеку от Нерчинска, в руднике Благодатском. Одиннадцать месяцев в Благодатске были нестерпимо тягостны: в мемуарах и письмах декабристов, в письмах жен, последовавших за мужьями в Сибирь, о месяцах, проведенных в Благодатске, неизменно рассказывается как о поре, самой страшной для узников.

Если бы их не перевели в Читу, а потом на Петровский завод, где, собранные вместе, декабристы добились постепенно более мягкого режима, если бы их оставили в Благодатске, никто из первых восьмерых каторжан не прожил бы более двух-трех лет. Ведь они, по определению управляющего горной конторой, "ремесла никакого за собой не имели, кроме Российского языка и прочих наук, входящих в курс благородного воспитания" - поставлены же были под землей на самую тяжелую работу. Там все они заболевали один за другим и больными выбивали руду под землей, в дурно укрепленных, грозящих обвалами, узких, сырых и темных шахтах; там, на поверхности земли, на горе, они таскали носилки с рудой - по 5 пудов на каждого, а каждый был закован в кандалы; там они жили в вонючих чуланах, где стен и пола не видно было из-за насекомых; там в ответ на бесчеловечие и грубость начальства им пришлось объявить голодовку, которая едва не была приравнена к новому бунту.

И там, в этой смрадной тюрьме, во время редких прогулок, совершаемых в цепях по берегу Аргуни, братья Борисовы первыми из всех декабристов приступили к научной работе, которую не прекращали все долгие годы своей ссылки в Сибирь. Край в отношении фауны и флоры был в конце двадцатых годов действительно еще мало изученным: деятельность знаменитого русского ботаника, исследователя Сибири, Н. С. Турчанинова, только еще начиналась, его классический труд о прибайкальско-даурской флоре был еще впереди, а труды Палласа, совершившего путешествие по Сибири в конце XVIII века и собиравшего растения, были уже недостаточны.

"Братья Борисовы, - сообщает Мария Волконская, - страстные естествоиспытатели, собирали травы и составили коллекцию насекомых и бабочек". Это в кандалах, после работы под землей, в редкие часы прогулок и отдыха! Но сырость шахты и грубость начальства быстро делали свое дело. В официальных ведомостях Благодатского рудника 27 февраля 1827 года появилась короткая пометка: "Андрей Борисов страдает помешательством в уме".

Русская наука свято чтит память своих героев и мучеников: память Миклухо-Маклая, который в тяжелом жару тропической лихорадки поднимался на вершины новогвинейских хребтов; память Седова, который неуклонно стремился к полюсу, одолевая не только льды, но я смертельную болезнь. Братья Борисовы сделали для науки далеко не так много, но не оттого, что им не хватило мужества или воли. Сделали они для науки все, что могли в тех условиях, в которые были поставлены: нет, гораздо больше, чем могли - и в этой безмерной преданности своему делу их сходство с великими людьми русской науки и их право на память потомства.

Обязанность историка по клочкам, по жалким остаткам восстановить сделанное ими.

Перед нами два кожаных черных альбома с золотою надписью на каждом: "птички". Они хранятся в Москве у внучек иркутского купца Василия Николаевича Баснина, собравшего замечательную библиотеку, великолепную коллекцию гравюр и гербарий. Василий Николаевич был человек образованный, и в сороковых-пятидесятых годах прошлого столетия дом его охотно посещали декабристы - Бестужевы, Борисовы, Артамон Муравьев. Тогда-то, как видно, и были приобретены Басниным альбомы Борисовых.

Каждой акварели предшествует плотная папиросная бумага. На бумаге надписи по-русски и по латыни: "лесничка, или лесной королек", "снегирь", "пеночка", "короткохвостый сорокопут". Поднимаешь бумагу, будто отдергиваешь занавес - и оттуда глядят на тебя портреты сибирских птиц. Каждый новый портрет кажется еще ярче, еще точнее и выразительнее предыдущего. Работа виртуозна по точности и тонкости исполнения, в первую минуту не верится, что это сделано кистью. Необыкновенно 'искусно переданы все оттенки расцветки - зеленовато-оливковое, желтовато-зеленое оперение пеночки; сероголубая спинка, черная шапочка и красная грудь снегиря; желтовато-оранжевый хохолок королька - и самая фактура оперения - ее нежная шелковистость. Каждая птица сидит на ветке того дерева, где можно встретить ее чаще всего. Она сидит, повернув голову или вздернув хвост, или нацелившись клювом на муху в той трудно уловимой и с чрезвычайной точностью воспроизведенной позе, которая свойственна именно данному виду птиц. Потому-то эти акварели невольно называешь портретами. Как портрет человека, исполненный мастером, воссоздает не только цвет его волос или глаз, но и его характер, так и акварели Борисова с непревзойденной точностью воссоздают не только окраску оперения, выгиб клюва, величину когтей, но и самую повадку птицы. Схематичными, сухими, бледными кажутся рядом с этими произведениями науки и искусства рисунки прославленных альбомов и атласов.

Декабрист Фролов сообщает, что в казематах Петр Иванович занимался научной работой не менее шестнадцати часов в сутки. Камеры братьев Борисовых на Петровском заводе, по свидетельству их товарищей, были настоящим музеем: начав собирать насекомых, засушивать травы и цветы еще в Благодатске, зарисовывать птиц, набивать их чучела еще в Чите, братья Борисовы сильно пополнили свои коллекции по дороге из Читы на Петровский. Здесь, на Петровском, их камеры стали центром естественно-научного изучения края. Жены декабристов, заводские служители, дети несли Андрею Ивановичу и Петру Ивановичу свои находки. И именно отсюда, из Петровского завода, посылали Борисовы вместе с другими декабристами свои корреспонденции и гербарии в Петербург Фишеру, в Ботанический сад, а энтомологические коллекции - в Москву, по-видимому, в "Московское общество испытателей природы".

Это были тихие, молчаливые, скромные люди, всякому готовые помочь и услужить. Преданность их друг другу не имела границ, и с каждым годом они становились все более похожи один на другого. Андрей Иванович не мог жить без Петра Ивановича, а [b]Петр не мог часу провести без Андрея.
Воспоминания товарищей и друзей рисуют Борисовых необыкновенно покорными, беззлобными, тихими. О покорности, кротости, тихости свидетельствуют, будто сговорившись, решительно все мемуаристы.

"Он был самого скромного и кроткого нрава, - вспоминает о Петре Ивановиче декабрист Якушкин. - Никто не слыхал, чтобы он когда-нибудь возвысил голос... и с детским послушанием он исполнял требования кого бы то ни было"...

Знаменитый врач-сибиряк Н. А. Белоголовый, который в отрочестве учился у Петра Ивановича, рассказывая о своем учителе, не устает с умилением удивляться его "непомерной безобидности" и кротости, его "незлобивости", его "любящей душе".

Однако эти кроткие люди были не только мучениками, но и героями; кроткие с товарищами по несчастью, с родными, с соседями, с детьми, "никогда не возвышающие голос", они умели возвысить его в защиту угнетенных, громко и непреклонно говорить с угнетателями.
"Что за бойцы, что за характеры, что за люди!" - писал Герцен в одной из своих статей о декабристах, и его восторженное восклицание вполне приложимо к Борисовым. Ведь это Андрей Борисов отвечал на следствии судьям: "законы ваши не правы; твердость их находится в силе и предрассудках". Ведь это "послушный" Петр Борисов повторял накануне восстания товарищам:"Народ должен делать условия с похитителями власти не иначе, как с оружием в руках, купить свободу кровью и кровью утвердить ее"... Эти кроткие, тихие люди были стойкими революционерами, основателями самого демократического из тайных декабристских обществ.
В отличие от учредителей Северного и Южного обществ, в значительной своей части аристократов и богачей, братья Борисовы были безвестными бедняками, без денег, без поместий, без связей, офицерами одного из расквартированных на Украине армейских полков. И они вербовали в свое общество таких же обездоленных, какими были сами.

"Члены Общества соединенных славян представляют собою главным образом безземельное, "пролетаризированное" дворянство, жившее "с одного жалованья", - пишет проф. Нечкина в специальном исследовании, посвященном этому тайному обществу. - В мелком чиновнике, в беглом крестьянине, подделывавшем дворянский паспорт... в мелком шляхтиче... они чувствовали близкого человека, думавшего так же, как они".

В 1823 году братья Борисовы, прапорщики артиллерийской бригады, стоявшей в Новоград-Волынске, встретились там и подружились с молодым образованным шляхтичем Юлианом Люблинским, высланным из Варшавы, и вместе с ним положили начало Обществу соединенных славян. "Мы все есть славяне и от одного племени происходим", - восторженно твердил Люблинский. Друзья целыми ночами толковали о будущем, когда славянские народы, свергнув иго иноземцев, покончив с самодержавием, соединятся в счастливую свободную семью. Целью общества было уничтожение монархии и создание федерации освобожденных славянских народов. Средством почиталась глубокая, тайная, рассчитанная на долгие годы пропаганда среди офицеров, солдат и крестьян. "В народе искали они (славяне) помощи, без которой всякое изменение непрочно", - писал об Обществе соединенных славян один из его ревностных членов, Горбачевский. Но события надвигались быстро, деятельность Общества не могла состоять из одной пропаганды. Летом 1825 года во время маневров под местечком Лещины Общество соединенных славян по воле большинства его членов слилось с Южным обществом. Руководили "южанами" Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин; членами его были офицеры с большими придворными и военными связями; рассчитывали "южане" не на медленную пропаганду в народе, а на быстрый военный переворот. Братья Борисовы были против слияния двух обществ, но когда в ответ на события в Петербурге 29 декабря 1825 года в деревне Трилесы, в пятидесяти верстах от Василькова, вспыхнуло восстание Черниговского полка, руководимое Муравьевым, Борисовы, находившиеся со своей бригадой в Новоград-Волынске, честно исполнили революционный долг. Они употребили все свои силы, чтобы расширить восстание, поднять войска и идти на помощь Черниговскому полку, ожидавшему подкреплений.

-[Мы должны погибнуть, - говорил брату кроткий Андрей Борисов, - нашему выбору предоставляется или смерть, или заточение. Мне кажется, лучше умереть с оружием в руках, нежели жить целую жизнь в оковах...

Петр соглашался с братом. Нельзя было терять ни минуты. Они сделали все, чтобы умереть с оружием в руках, но их ждали оковы. Они разъезжали от роты к роте, рассылая во все концы горячие призывы к восстанию. Они намеревались, собрав роты, разбросанные вокруг Новоград-Волынска, и захватив артиллерию, идти на Житомир, а оттуда на Киев, на Бобруйск, на Москву...
А там - там свержение монархии и великая федерация братских славянских народов. "Целию сего общества, - пояснял впоследствии в своих показаниях Петр Борисов, - есть введение в России чистой демократии, уничтожающей не токмо сан монарха, но и дворянское достоинство и все сословия, и сливающей их в одно сословие - гражданское". Но скоро из Василькова, из Белой Церкви поползли страшные слухи о разгроме восставшего полка, об аресте Муравьева и Бестужева-Рюмина. Слухи росли: тот арестован, тот застрелился, тот бежал, но по дороге схвачен. Вскоре следствие дозналось о существовании "Общества соединенных славян" и братья Борисовы были арестованы и отправлены в Петербург, в крепость. В феврале 1826 года Следственный комитет уже отмечал в своих протоколах "чрезвычайное упорство и закоснелость Петра Борисова"и просил у царя разрешения заковать его. Царь милостиво разрешил...

Как и для многих декабристов, как ранее для деятелей французской буржуазной революции, а позже для Герцена, любимым чтением братьев Борисовых в юности были "Сравнительные жизнеописания славных мужей" Плутарха. Со страниц этой книги смотрели на русских революционеров-дворян герои Греции и Рима - Брут, защитник римской вольности от посягательств самовластия, Гракхи, непреклонные слуги народа, Цицерон, Ликург, Демосфен - те, кого греческий писатель представил образцами гражданской доблести и героического патриотизма. Знаменитые ораторы и воины, доблестные граждане древних республик для многих декабристов стали близкими живыми людьми, чьи имена прочно вошли в обиход. Недаром оды и послания Рылеева, зовущие к бою, обличающие тиранов, пестрят именами Брута, Катона, Кассия.

Тиран! вострепещи! Родится может он
Иль Кассий, или Брут, иль враг царей, Катон! -
восклицал Рылеев в послании "К временщику", под которым, как все понимали, надо было разуметь Аракчеева...

Недаром Петр Борисов в юности в письмах к друзьям подписывался именем древнего греческого философа-изгнанника, Протагора, а один из его товарищей - именем доблестного "врага царей", Катона... На следствии братья Борисовы не посрамили своих любимых героев. Братья Гракхи могли бы позавидовать их преданности друг другу и их гражданскому мужеству. На допросах Борисовы не назвали ни одного из своих товарищей по тайному обществу и каждый из них брал все вины и преступления на себя, стараясь выгородить брата.
"Против показаний брата моего, отставного подпоручика Борисова первого, - заявил на следствии Петр Борисов - я должен сделать нижеследующие возражения. Он делает себя более виновным, нежели есть в самом деле, единственно для того, чтобы смягчить заслуженное мною наказание, обратив часть оного на себя самого". За этим заявлением следовал целый перечень проступков, наиболее предосудительных в глазах начальства.

...В 1839 году, закончив сроки каторжных работ, братья Борисовы переведены были на поселение в село Подлопаточное.
Тут ждало их новое горе - единственное, которое в силах было сломить их. Припадки уныния и подавленности участились у Андрея Ивановича и, хотя они не представляли никакой опасности для окружающих, генерал-губернатор, считая их признаками "помешательства в уме", приказал поместить Андрея Ивановича в лечебницу для умалишенных. Напрасно Петр Иванович в слезном письме объяснял губернатору, что разлука убьет Андрея, что они "необходимы один для другого", напрасно молил, как милости, чтобы и его заперли вместе с братом в сумасшедший дом. Не скоро губернатор внял его мольбам. Петр Иванович каждый день писал Андрею Ивановичу горестные письма, уговаривая его не терять надежды на свидание и подписываясь: "твой до гроба Петр Борисов". Наконец, несчастного Андрея выпустили из дома умалишенных и обоих братьев поселили в селе Малое Разводное под Иркутском, неподалеку от старых товарищей - Сергея Волконского и Артамона Муравьева. В крошечном домике, окруженном заваленным снегом двором, потекла трудовая, одинокая, полуголодная жизнь. Денег никто им не мог посылать из России: напротив, они сами еще должны были посылать на пропитание единственной оставшейся в живых сестре. Петр Иванович за небольшую плату давал уроки детям; Андрей Иванович окантовывал гравюры, переплетал книги, исполнял мелкие заказы, доставляемые ему товарищами-декабристами или В. Н. Басниным. По-прежнему оба брата занимались естественными науками, приводя в порядок, классифицируя и сортируя коллекции, привезенные из Петровского завода, изучая птиц, растительность, насекомых Прибайкалья.
На подоконниках грудами один на другом лежали альбомы с искусными портретами птиц и цветов; на полках, издавая нежный запах сухой травы, покоились папки гербария; с высоких подставок, широко расставив крылья, смотрели на стареющих братьев стеклянными, неподвижными глазами набитые соломою птицы. Казалось, они сторожат тишину, поселившуюся вместе с братьями в маленьком домике: больной Андрей не выносил шума, не выносил человеческих голосов, не желал видеть никого, кроме брата.
Стоило кому-нибудь невзначай показаться в дверях, и Андрей со стоном убегал к себе в комнату. С годами братья становились все более похожи один на другого и в то же время чем-то неуловимым на больших грустных птиц, глядевших с подставок остановившимися стеклянными глазами. Петр Иванович с маленьким личиком, изрезанным морщинами, в потертом халате сухими пальцами писал акварелью цветы. Он сидел с утра у окошка, не разгибая спины, и к сумеркам на бумаге расцветали яркие орхидеи, причудливые "венерины-башмачки"... Андрей Иванович с таким же маленьким личиком, в таком же потертом халате сухими пальцами накалывал на булавки бабочек. Ничто не нарушало тишины. Тяжело вздыхал Андрей Иванович; Петр Иванович на цыпочках, чтобы не обеспокоить брата, выходил подышать на крыльцо. Пыльные лопухи летом и глубокие снега зимой встречали его во дворе.

На мертвый двор редко приходили вести из широкого мира. А если бы они приходили - тяжелее или легче было бы обитателям тихого домика? Декабрист Завалишин сообщает о важном научном открытии Андрея Ивановича: оказывается, в Сибири он не только "собрал замечательную коллекцию насекомых", но и "придумал сам новую классификацию, совершенно тождественную с тою, которая гораздо спустя уже была предложена Парижской академии и принята ею". Знали ли об этом событии братья Борисовы, и радостью было оно для них или горем? Петр Иванович, по словам того же мемуариста, "нарисовал акварелью виды всех растений даурской флоры и изображение почти всех пород птиц Забайкальского края".
Гербарии братья посылали в Петербург Фишеру, в Ботанический сад; энтомологическую коллекцию, по свидетельству одного из их товарищей, Басаргина - в Москву, специалистам-зоологам. Но лестные толки, которые эта работа возбудила в Москве, не доходили по милости Третьего отделения до тихого домика в Малой Разводной. Здесь неслышно вздыхал Андрей Иванович, молчали птицы, молча горбился у окна Петр Иванович.
Один из товарищей-декабристов выхлопотал для Петра Борисова заказ: описать сибирских муравьев и скорпионов. Темнело, и Петр Иванович все ближе придвигал бумагу к окну. Снег, заваливший окно, слабо освещал стол и бумагу. "По свидетельству французских путешественников... на берегах Амура встречаются три рода скорпионов разных цветов, - писал Борисов, - серые, зеленые и красные. Я не думаю, чтобы это было справедливо".

Работа Борисова о муравьях не была напечатана, так и осталась в рукописи: в литературе имеются случайные сбивчивые известия, будто рисунки Петра Ивановича были куплены за бесценок приезжим чиновником, награвированы на стали в Лондоне и опубликованы без имени автора в каком-то альбоме в Петербурге.
"Желаю сохранить труды, относящиеся единственно к науке", - писал Сергей Волконский Ивану Пущину из Иркутска в Ялуторовск 1 октября 1854 года под свежим впечатлением от внезапной смерти обоих Борисовых. Старый декабрист много сделал для своих товарищей, но сохранить их научные труды ему не удалось.

Громкий крик нарушил в одно холодное утро тишину маленького домика. Войдя в комнату брата, Андрей Иванович нашел Петра Ивановича мертвым. Петр скончался от удара во сне. В припадке умоисступления Андрей попытался было сначала поджечь дом, а потом сделал из веревки петлю и повесился. Можно ли назвать этот страшный конец естественной смертью одного брата и самоубийством другого? Нет, гибель братьев Борисовых - это медленное убийство, совершенное Николаем I и Третьим отделением. Соседи, подоспевшие слишком поздно, известили о несчастье Сергея Волконского. "Два брата опущены в одну могилу, - писал Волконский Пущину после похорон, - и прах их будет неразделен, как вся жизнь их с детства, в гражданском быту и в тюрьме, и в ссылке".

Что сталось с бумагами Борисовых? Что сталось с их научными трудами? Работа о муравьях хранится в Историческом музее в Москве, два орнитологических альбома - у внучек В. Н. Баснина. Но ведь это - ничтожные остатки того, что сделали для изучения Сибири братья Борисовы. Где ценные коллекции насекомых Забайкалья, отправленные некогда из Петровского завода в Москву? Какие экземпляры забайкальских растений, хранящиеся, быть может, и теперь в гербарии Ботанического института в Ленинграде, были посланы когда-то директору Фишеру учеными, закованными в кандалы? Внук декабриста Сергея Волконского указывал, будто несколько альбомов Борисова долгие годы хранились в личной библиотеке царя Николая II. Но вряд ли это указание правильно, да и что сталось с альбомами дальше?..

И только одно старое издание, один толстый фолиант украшен фамилией Борисовых, храня и по сей день след их научной работы. Странно: это не сочинение о муравьях или травах, не портреты цветов или птиц. Это - климатологический атлас, выпущенный директором Главной физической обсерватории Вильдом в 1881 году. Оказывается, в Сибири Борисовы занимались не только фауной и флорой, хотя об их метеорологических наблюдениях нет упоминаний ни в мемуарах, ни в письмах. Г. Вильд, директор Главной физической обсерватории в Петербурге, был широко известен своими научными трудами по метеорологии и своей нелюбовью ко всему русскому. Заведуя с 1868 года одним из крупнейших научных учреждений России, Вильд требовал, чтобы в лабораториях и залах Главной физической обсерватории говорили исключительно по-немецки, чтобы и труды по метеорологии печатались только на немецком языке. Результаты своих научных изысканий он тоже публиковал по-немецки, основываясь в них, однако, на тех данных, которые собраны были трудами русских наблюдателей. Искаженными, обезображенными выглядят фамилии русских людей и названия городов, напечатанные на страницах толстого тома немецкими буквами. "Tschita" - Чита - напечатано на 320-й странице атласа, составленного Вильдом. "Herr Borissow" - г-н Борисов, сосланный за политические преступления, производил в Чите с октября 1827 года до июля 1830 года (и позднее в Петровском) метеорологические наблюдения. Результаты этих наблюдений, которые до сих пор не были опубликованы, хранятся в архиве Главной обсерватории". Таким образом, метеорологические наблюдения братьев Борисовых (или одного из них) в Чите и на Петровском заводе, одолевавшие преграды начальства, оказались в распоряжении ученых Главной физической обсерватории и помогли климатологам определить для Сибири "ежемесячные средние температуры, приведенные к многолетним средним и к уровню моря", которые через двадцать семь лет после смерти Борисовых опубликовал Вильд в своём атласе. И Борисовы, не единственные из декабристов, вложили свой труд в дело изучения климата Сибири.

Ботаника и зоология, этнография и молодая метеорология нашли среди декабристов в Сибири своих представителей.

В каждой отрасли науки декабристы были на уровне современных им знаний, в курсе важнейших научных событий, и богатством собранного материала (как в метеорологии, ботанике, энтомологии), новизной научного подхода (как в этнографии) двигали науку вперед. Они - самостоятельные исследователи нравов, экономики, быта, поэтического творчества народов Бурятии и Якутии, растительного и животного мира Забайкалья. Они - ревностные корреспонденты создающихся и крепнущих научных учреждений в России. Они - деятельные, хотя и безымянные сотрудники экспедиций Миддендорфа и Гумбольдта, Федорова, Эрмана, Дуэ, а быть может, и знаменитого ботаника Турчанинова. Документов, подтверждающих такое предположение, в нашем распоряжении нет, но это не довод: ссылаться на декабристов, как мы видели, было запрещено строжайше. За правильность этого предположения говорит многое: и то, что Турчанинов жил и работал в Иркутске, а затем в Красноярске как раз в те годы, когда туда были сосланы многие из декабристов, и то, что о нем, как о близком друге, упоминает в своих письмах собрал замечательную коллекцию насекомыхдекабрист В. Раевский, и то, что некоторые из растений его гербария доставлены были ему В. Н. Басниным, другом Борисовых. Естественно предположить, что ботаник Турчанинов был знаком с Борисовыми хотя бы через В. Баснина и мог пользоваться их дружеской помощью.

...Давно известно, что декабристам, разжалованным и сосланным в солдаты на Кавказ, обязаны были военачальники многими своими победами. Имена декабристов не упоминались в реляциях, не они получали чины и награды. Но артиллерией Кавказской армии при главнокомандующем Паскевиче фактически руководил выдающийся артиллерист, разжалованный за 14 декабря, полковник Бурцев, но именно его таланту, а также таланту военного инженера, разжалованного декабриста, Михаила Пущина в большой степени обязан был Паскевич успехами при взятии Карса.

Доблесть Александра Бестужева способствовала быстрой победе русских войск при овладении мысом Адлер.

Разжалованных было на Кавказе немало, и каждый шаг русской армии запечатлен их дарованием и мужеством. Другой фронт - фронт науки, на котором декабристы сражались в Сибири иногда в одиночку, иногда плечом к плечу с крупными учеными, тоже был отмечен их вдохновением, их доблестной стойкостью. Но реляции и с этого фронта умалчивали об их победах. Только иногда в чьем-нибудь обширном труде случайно мелькало опальное имя изгнанника, название растения, найденного им в мало известном краю, или кривая осадков, выведенная на основе его многолетних наблюдений...

Христорождественская церковь в селе Боромля (1821 г.).

С Сумщиной связаны биографии и общественно-политическая деятельность ряда декабристов.
В 1817—1818 гг. в Сумах жил С. Г. Волконский.
Уроженцем Путивльского уезда был член Северного общества декабрист М. Н. Глебов.
В Ахтырке декабрист Ф. Ф. Вадковский в 1824 г. принимал в тайное общество новых членов. Проживая в 1825 г. в Боромле, один из основателей Общества соединенных славян А. И. Борисов вел пропаганду декабристских идей среди офицеров конных рот, расквартированных на Слободской Украине.
В феврале 1830 г. в свое родовое имение с. Никитовку (ныне Тростянецкого района) приехал в отпуск, в связи с тяжелым состоянием здоровья, декабрист П. П. Коновницын, который летом того же года умер и был здесь похоронен [733; 649; 650; 651; 944].

Борисов Пётр Иванович, брат, декабрист
Акварель Н.А. Бестужева. 1830-е гг. ГИМ