Развитие событий

Оповещенный о начале  мятежа, Николай приказал привести в боевую готовность присягнувшие ему части (преображенцев и конногвардейцев, а позднее и кавалергардов). Николай лично возглавил Преображенский батальон (очевидно, потому, что не видел вокруг себя генералов, на которых мог положиться). А генералы Милорадович и Воинов были в шоке. Провоцируя мятеж, они надеялись на мирное течение конфликта и свое руководящее посредничество, но избиение генералов Московского полка дало им понять, что они выпустили из бутылки джинна, который отнюдь не станет выполнять их заветные желания… Николай приказал Милорадовичу, как генерал-губернатору, навести порядок, и тот отправился за подмогой в конногвардейский полк.
Шефом этого полка был Константин, поэтому конногвардейцы, хотя и присягнули Николаю, отнюдь не торопились его защищать. К приезду Милорадовича (около 12 часов дня) полк уже почти час готовился выступить, но так и не собрался (!). Конногвардейцы откровенно тянули время. Милорадович ждал почти полчаса, но так и не дождался конногвардейцев и сам отправился к мятежникам (полк выступил лишь через полчаса после его отъезда!).
Милорадович оказался в исключительно сложном положении. Утратив контроль над ситуацией (пресловутый карман с 60 тысячами штыков оказался пуст), он имел единственный шанс удержаться на своем месте: лично убедить мятежников разойтись и тем продемонстрировать Николаю свою незаменимость. Были, наверное, и другие мотивы. Милорадович уже понял, что мятеж провалился. Повстанцы не смогли ни овладеть ситуацией внезапным ударом, ни вывести на площадь столько войск, чтобы диктовать условия с позиции силы. В то же время они были настроены столь агрессивно, что конструктивный диалог был невозможен, оставалось только силовое подавление. Лучшим выходом в этой ситуации был возврат мятежников в казармы и их присяга Николаю. Таким образом удалось бы уберечь и солдат от кровопролития, и основное ядро офицерской оппозиции от репрессий. Конечно, главарей мятежа пришлось бы принести в жертву, но это уж их вина: не смогли организовать мятеж как следует, так пусть хоть послужат другим уроком того, как не надо делать.
Агитация Милорадовича была, видимо, успешной. Он показывал солдатам золотую саблю, подаренную ему Константином (очевидно, эта сабля была заготовлена заранее), и уверял, что никогда бы не присягнул Николаю, если бы Константин сам не отрекся. Возможно, он и сумел бы уговорить солдат, однако зачинщики мятежа не дали ему это сделать. Оболенский просил Милорадовича уехать, но у графа не было пути назад, и тогда Каховский (из пистолета) и Оболенский (штыком в спину) нанесли ему тяжелые раны. При этом Оболенский крикнул, что Милорадович – предатель.
Вслед за Милорадовичем, внес свою фальшивую лепту и Якубович. Похоже, он (как самовлюбленная звезда) не упускал случая сыграть главную роль и, подобно Мюнхгаузену, постоянно перескакивал с одного ядра на встречное. Он вознамерился продолжить батеньковскую линию на переговоры с царем. Встретив Николая (который выводил на площадь своих преображенцев) Якубович заявил: «Я был с ними, но услышав, что они за Константина, бросил и явился к Вам» (??!! Впрочем, Бенкендорф был убежден, что Якубович хотел застрелить Николая, но не решился). Отсюда ясен секрет обаяния Якубовича: не гнушаясь грубой ложью, он каждому говорил именно то, что от него хотели услышать. После провала миссии Милорадовича, Якубович (как раскаявшийся мятежник) был самой подходящей кандидатурой для переговоров (посылать близких ему людей царь боялся). И Николай велел ему передать предложение мятежникам: вернуться в казармы в обмен на амнистию. Отправившись к декабристам (которые были изрядно удивлены его появлением), Якубович сообщил им, что царь их боится, и велел держаться твердо. Вернувшись к Николаю, Якубович передал ему, что заговорщики готовы признать императором только Константина. Николай велел Якубовичу разъяснить мятежником позицию Константина. Якубович понял, что заигрался, и его попытка усидеть на двух стульях провалилась. Сначала он отказался возвращаться к мятежникам, а когда все же вернулся, едва не был убит: его двурушничество было разгадано. К тому времени на площадь пришли гренадеры Сутгофа (об этом ниже), и звезда Якубовича окончательно закатилась. Он отправился к умирающему Милорадовичу ()зачем?), а потом стал разыгрывать роль жертвы, преследуемой мятежниками: поехал домой, заперся и вооружился…
Батеньков и Штейнгель так и остались в плену своих переговорных прожектов, но ничего не сделали в этот день для их реализации. Итак, представители умеренного крыла лишь сорвали план радикального крыла и ничего более (не считая неудачных переговоров Якубовича с царем; но он хотя бы пытался что-то сделать). Вести переговоры с Николаем можно было только с позиции силы; но если есть сила, то зачем говорить?
Между тем ситуация продолжала развиваться. Незадолго перед этим, не удалась попытка мятежа в Измайловском полку. Измайловцы были готовы к выступлению; они ожидали либо подхода гвардейских матросов с Якубовичем во главе, либо выхода других полков. Но не дождались. И не нашлось героев, способных поднять знамя восстания… В результате измайловцы нехотя присягнули Николаю, но оставались весьма ненадежны. Некоторые офицеры во время присяги кричали: «Ура, Константин!», но не призвали солдат к мятежу. Тем не менее, надежды мятежников на измайловцев сохранялись до конца восстания.
А в Гвардейском экипаже тщетно ждали Якубовича. Младшие офицеры вовсю агитировали матросов. Экипаж был наэлектризован, но не хватало энергичного лидера. Командир бригады генерал С. Шипов стал проводить присягу. Но возбужденные матросы отказались присягать. Ротные командиры потребовали доказательства отречения Константина. Шипов арестовал ротных командиров и увел их в канцелярию. Однако матросы оставались в строю, их продолжали агитировать. И когда выяснилось, что роты Московского полка уже на площади, капитан-лейтенант Н.А. Бестужев (сам не являясь офицером Гвардейского экипажа) и его брат мичман П.А. Бестужев решились взять на себя руководство экипажем. Они освободили арестованных ротных командиров. Матросы стали брать боевые патроны. В это время с Сенатской площади донеслись выстрелы (салют  мятежников поверженному Милорадовичу). Это произвело эффект детонатора. Петр Бестужев закричал: «Ребята! Что вы стоите? Это ваших бьют!», а Николай Бестужев скомандовал: «За мной! На площадь! Выручать своих!», и Гвардейский морской экипаж, с полным составом нижних чинов и большинством офицеров (1100 человек) побежал на площадь. Генерал Шипов предпочел не показываться на дворе, старшие офицеры экипажа сохранили нейтралитет.
Весьма остросюжетно развивались события в Финляндском полку, на который декабристы тоже возлагали надежды. Один из командиров батальонов этого полка (полковник А.Ф. Моллер) был членом тайного общества, но выступить отказался; его батальон нес охрану Зимнего дворца в ночь на 14 декабря. Другой командир батальона (полковник А.Н. Тулубьев) тоже состоял в тайном обществе; но он также отказался выступать, узнав об отказе Моллера. Из всех офицеров Финляндского полка решительно был настроен только поручик А.Е. Розен, командир взвода. Он не смог предотвратить присягу полка, во время которой еще ничего не было известно о настроениях других полков. Уже после присяги Розен побывал на Сенатской площади, где стояли пока только роты Московского полка. Розен бросился обратно в казармы, где застал Тулубьева и других близких ему офицеров. Розен сказал им, что «все полки идут к площади и нам должно идти туда же». Тулубьев (уже зная о мятеже московцев) согласился, и Розен стал строить батальон. Но тут некстати примчались Рылеев и капитан Репин (офицер Финлянд¬ского полка, рапортовавшийся ранее больным). Возбужденный Репин крикнул Тулубьеву, что Милорадович убит. Шокированный этим Тулубьев приказал распустить батальон… А между тем, выход финляндцев в этот момент мог бы создать решительный перевес сил у мятежников. Позднее Финляндский полк все же вышел из казарм, но уже для подавления восстания и без Тулубьева. Для последнего этот эпизод мог окончиться и каторгой, но царь не хотел, чтобы в числе мятежников оказался еще один гвардии полковник (кроме Трубецкого), и Тулубьева просто отправили в отставку. Моллера царь и вовсе простил.
Таким образом, из четырех гвардейских полковников – сообщников мятежников (Моллера, Тулубьева, Булатова и Трубецкого) на площадь не вышел никто…
И, наконец, последняя надежда декабристов: Гренадерский полк. Здесь главными декабристами были ротный командир поручик А.Н. Сутгоф и батальонный адъютант поручик Н.А. Панов. К моменту присяги еще ничего не было известно о других полках, и лейб-гренадеры переприсягнули (хотя и весьма неохотно). Подпоручик А.Кожевников призвал не присягать и был арестован. Но вскоре примчался корнет А.И. Одоевский и сообщил, что все полки уже на площади. Реакция Сутгофа была мгновенной. Он призвал свою роту к мятежу; вся рота тут же оделась, вооружилась и побежала за своим ротным на площадь, невзирая на попытки полкового командира Стюрлера остановить их. Далее события приняли еще более драматический характер. После ухода роты Сутгофа Панов стал готовить к выходу остальные роты. Он был один, а против него – ротные командиры, батальонный командир и командир полка… Тем временем полковник Стюрлер получил приказ привести к императору полк. Вооруженные лейб-гренадеры строились во дворе. А Панов ходил и говорил, что вот сейчас придут полки гвардейского корпуса и перебьют всех переприсягнувших. Полк был построен в колонну, и в этот момент с площади донеслись залпы: это мятежники отражали атаки кавалерии (об этом ниже). И тут Панов, выхватив саблю, закричал: «Слышите, ребята, там уже стреляют! Побежим на выручку наших!» И тут же колонна (девять сотен штыков), опрокинув караул, бросилась в ворота и побежала к Неве. Старшие офицеры во главе со Стюрлером тщетно пытались их остановить. Клич «наших бьют!» подействовал безотказно и наиболее эффективно, как и в морском экипаже. Как много значит решительный порыв, хотя бы и одного человека! В Измайловском и Финляндском полках только этого и не хватило. Впрочем, легкость, с которой удалось поднять лейб-гренадер на мятеж, во многом объяснялась тем, что после успешной переприсяги многие офицеры полка ушли в Зимний дворец на торжества.

Конец мятежа

И только в сумерки (после трех часов) события перешли в фазу пассивного противостояния (длившуюся всего-то час), как этого и хотели представители умеренного крыла. Смеркалось, холодало (восемь градусов мороза и сырой ветер). Расстановка сил окончилась. На площади сосредоточилось примерно 3100 штыков. Им противостояло около 12 тысяч бойцов. Советские историки обвиняли декабристов в бессмысленном бездействии. Руководители восстания видели все беды в неявке диктатора Трубецкого на площадь. Дескать, не явился, не отдал нужных распоряжений… А что, собственно, могли предпринять мятежники? И какую чудодейственную команду мог им отдать Трубецкой? При сложившемся соотношении сил (1 к 4), декабристам можно было только держать оборону. Они и заняли идеальную оборонительную позицию. Можно было нанести удар свежими силами по Зимнему дворцу с тыла. Что и попытался сделать Панов…
Впрочем, соотношение сил – вопрос условный. Особых симпатий к Николаю правительственные войска не испытывали. Измайловский полк можно было считать объективным резервом мятежников в тылу Николая. А на мосту еще стояли две роты возмутившихся финляндцев во главе с Розеном. А позади измайловцев стояли егеря Бистрома. О них стоит сказать особо. Командующий пешей гвардией генерал К.И. Бистром весь день вел себя весьма неоднозначно. Именно его адъютантами были Оболенский и Ростовцев, и трудно представить себе, чтобы он был не в курсе дела, что за люди к ним ходят и о чем ведутся разговоры. Ранее он был командиром лейб-гвардии Егерского полка, и полк был ему предан. Шефом полка был Константин, и полк был против переприсяги. И 14 декабря Бистром сделал все, чтобы оттянуть присягу егерей. Возможно, он вообще собирался вывести на площадь не переприсягнувший полк. И на Сенатской площади Бистром, вместо того чтобы принять командование всей пешей гвардией, стоял в глубоком тылу возле Егерского полка, позади ненадежных измайловцев. Отсюда он мог ударить Николаю в тыл либо взять штурмом Зимний. И солдаты пошли бы за ним; Бистром, генерал суворовской закалки, был обожаем гвардией. Но он откровенно выжидал, чем кончится дело. И если бы мятежники повели более активные действия, Бистром легко мог поставить Николая в безвыходное положение. Конечно же, нелояльное поведение Бистрома было замечено Николаем. В отставку Бистрома он не отправил, но звание генерал-адъютанта дал с большим опозданием, и лишь после ходатайства других…
Таким образом, если бы мятежники пошли в атаку, то могли бы рассеять часть правительственных войск, а другую часть присоединить к себе. Но, во-первых, они не знали ситуацию так, как она известна теперь. Во-вторых, посылать пешее каре против превосходящих сил кавалерии было бы безумием (при этом повстанцы утратили бы преимущества своей выгодной позиции и открыли бы фланги и тыл для атак). Скорее всего, мятежники сами были бы рассеяны. В сложившихся условиях, им оставалось демонстрировать несокрушимую выдержку. Что они и делали. А смысл? Есть и смысл. Мятежные солдаты были уверены, что стоят за правое дело; в правительственных войсках такой уверенности не было. Большинство гвардейцев присягнуло Николаю лишь потому, что не видело альтернативы. А теперь – вот она, альтернатива: каре декабристов. Мятежники постоянно слали агитаторов к своим противникам, призывая присоединиться. И эти призывы воспринимались вполне сочувственно. Весь вечер декабристы принимали гонцов, которые передавали: «Мы с вами, братцы, но боимся офицеров. Продержитесь до темноты, а ночью мы к вам перейдем». Симпатии народа также были не на стороне Николая. А народу на площади было много. Больше, чем нужно. Были дезертиры и у декабристов. Но было ясно, что время работает на мятежников. И что к утру соотношение сил изменится радикально. Это прекрасно понимал и Николай (который после подавления мятежа самым странным находил то, что его не пристрелили). Поэтому молодой царь вынужден был вступить в переговоры с мятежниками, как ни трудно ему это было, после неудачных кавалерийских атак.
Первым парламентером был командующий гвардейским корпусом генерал Воинов (именно в его присутствии Милорадович и заставил Николая отречься от престола). В отличие от Милорадовича, Воинов агитировал мятежников вяло и неохотно; в конце концов, народ забросал его камнями. Следующим был митрополит Серафим, на которого возлагались большие надежды. Он стал уверять мятежников, что они поступают против Бога и церкви. Ему резонно возразили: «Какой ты митрополит, когда на двух неделях присягал двум царям?»
Мятежные моряки потребовали великого князя Михаила Павловича. И, скрепя сердце, Николай был вынужден послать к мятежникам своего младшего брата. Однако переговоры не были ни успешными, ни настойчивыми. Оба Павловича не понимали главного. Им казалось, что мятеж – это недоразумение. И стоит только объяснить мятежникам, что Константин действительно отрекся и что переприсяга законна – и все образуется. Однако солдаты желали услышать отнюдь не юридическую трактовку дела, а обещания улучшения своей жизни и сокращения срока службы. Мотив незаконной переприсяги играл важную роль лишь в начальный момент, а далее на первый план вышло желание добиться воплощения в жизнь своих чаяний о лучшей жизни, поэтому гвардейцы и мерзли на морозе, не желая безрезультатно возвращаться в казармы. Миссия Михаила закончилась тем, что поэт В.К. Кюхельбекер едва не застрелил его, но пистолет дал осечку. Затем опять приехал агитировать генерал Воинов, и опять безуспешно. В 1926 году он был снят со своего поста. Если бы царь хоть что-то пообещал типа реформ, и скостил срок службы лет на 5 хотя бы в гвардии, то дело,  может быть, кончилось бы бескровно. Но царь был готов лишь помиловать мятежников, и не более того. Ему удалось победить, но это была пиррова победа. В 1917 году Николай II проявил такое же тупое упрямство, и ему это обошлось гораздо дороже…
Между тем события вступали в решающую фазу. У мятежников возник кризис управления. Диктатор Трубецкой так и не явился, Рылеев после часу дня тоже куда-то пропал (искал Трубецкого или также внутренне сломался). Булатов, кажется, собирался возглавить мятежников, но, придя на площадь и оценив соотношение сил, счел за благо остаться возле царя (впоследствии он все равно был арестован и покончил с собой в тюрьме). И тогда, в преддверии спасительной темноты, новым лидером восставших был избран князь Оболенский. Из всех руководителей восстания он был единственным, кто не только стоял на площади до конца, но и вел себя весьма активно (начальство предложили капитан-лейтенанту Н.А. Бестужеву, как старшему по званию и штаб-офицеру, но он отказался командовать на суше).
Было четыре часа дня. Московцы стояли на площади уже пятый час. Пообедать успели только лейб-гренадеры, пришедшие позже всех. Все замерзли и устали. Никто уже ничего не кричал, в воздух не стреляли. Осмелевшая полиция стала понемногу разгонять народ. Мятежники чувствовали себя тревожно, но их противники беспокоились еще больше. Темнота внесла бы решающее изменение в расклад сил, и все это понимали. Генералы Толь, Васильчиков и Сухозанет уговаривали Николая использовать артиллерию. За пушками послали уже давно, еще после неудачных кавалерийских атак. Генерал Сухозанет привез на площадь четыре орудия (под командованием поручика Бакунина) из пешей артиллерии (конных артиллеристов задействовать не получилось). Сложнее было с  зарядами. Начальник артиллерийской лаборатории полковник Челяев при первых же выстрелах в городе запер ворота и отказался выдать заряды без письменного приказа. Однако небольшой боезапас был доставлен вместе с орудиями, им-то и велась стрельба (вопреки распространенному мнению, что орудия прибыли без зарядов).
Николай долго не мог решиться на картечь. Было непредсказуемо, чем это может кончиться. А вдруг присягнувшие ему войска взбунтуются, возмущенные артобстрелом своих товарищей? Или затаят ненависть, которая потом изольется новым заговором? Да и не хотел Николай проливать кровь своих подданных в первый же день царствования. Был послан последний парламентер, генерал Сухозанет. Он обратился к мятежникам с выразительным призывом: «Ребята, пушки перед вами, но государь милостив – не хочет знать ваших имен и надеется, что вы образумитесь». Солдаты потупились, и впечатление было заметно. Но офицеры и штатские гневно возразили: «Подлец Сухозанет! Разве ты привез конституцию?». Вот она, цель восстания, сформулированная перед наведенными пушками и потому не подлежащая сомнению… Под беглый ружейный огонь, Сухозанет был вынужден ретироваться…
У мятежников еще был последний шанс: атаковать и отбить пушки (расстояние до орудий не превышало сотни шагов). Конечно, они при этом попали бы под фланговые кавалерийские удары, но чем это хуже картечи? Однако никто не решился повести каре в последнюю атаку (хотя такие мысли высказывались). Видимо, декабристы до конца не верили, что пушки начнут стрелять. Или надеялись, что измайловцы все-таки восстанут и захватят орудия с тыла. Новый диктатор Оболенский пытался созвать совещание (хотя диктатор – это командир, а не председатель совета; совещаться нужно было, когда его выбирали диктатором). Из всех, кто вышел на площадь, Николай в наибольшей степени проявил способности лидера. И под пулями стоял, и войсками руководил, и лишнюю кровь проливать не хотел.
Дважды Николай давал команду стрелять и дважды отменял ее. Наконец, отдал приказ и ускакал к Зимнему (видимо, сам в панике). Поначалу выстрела не последовало. Канонир правофлангового орудия с ужасом твердил поручику Бакунину: «Свои, ваше благородие…»… Из трех орудий было сделано шесть выстрелов картечью, и потом еще пущено три ядра. Потом дважды ударило четвертое орудие.
Боевые порядки мятежников были опрокинуты. Солдаты и матросы прыгали на лед Невы. Попытка Кюхельбекера повести повстанцев в штыковую атаку была запоздалой. Михаил Бестужев стал (под обстрелом!) строить московцев на льду, чтобы захватить  Петропавловскую крепость (она могла стать базой), но ядра пробивали лед, образовалась полынья, солдаты стали тонуть, и колонна рассыпалась, все бросились на берег.
После этого наступил час полиции и мародеров: мертвых и раненых (кто не мог уйти) грабили дочиста и сбрасывали под лед… Даже у раненного генерал-губернатора Милорадовича стащили часы, орденские звезды и перстень (подаренный вдовствующей императрицей).