Юрий Карлович Арнольд
Воспоминания о 14 (26) декабря 1825 г.
"На другое утро, встав в 9 часов, мы услышали от поднявшейся уже, против своего обычая, матушки, что ночью к отцу прискакал курьер с приказанием прибыть ровно к 9-ти часам в придворную контору, в парадной форме, для присяги на верноподданство новому уже Государю Императору Николаю Павловичу, так как Великий Князь Цесаревич Константин Павлович отказался от наследия престола. Все это было так ясно и естественно, что не было никакого, хотя бы и малейшего, повода для какого-либо душевного беспокойства. А потому матушка без всякого сопротивления разрешила мне ехать к бабушке на Васильевский остров. Туда извозчик повез меня через Неву (против 9-й линии). У бабушки я встретил Егора Шпальте, с которым мы вместе в 1-м часу и отправились навестить мою замужнюю сестру Юнг-Стиллинг 1) жившую на Гороховой улице, между Адмиралтейской площадью и Малой Морской. Дорога туда нам предстояла через существовавший в то время Исаакиевский мост, мимо Сенатского здания и монумента Петра Великого. Когда мы доехали почти уже к концу моста, мы наткнулись на стоявший тут пост солдат, которые нас дальше не пустили. «Нельзя!» да и только, без дальнейших объяснений. «Да нам неподалечку, в Гороховую!» возразили мы. — «Сказано: нельзя!» отвечал старый унтер-офицер, «не ведено!» — «Да как же быть-то нам?» спрашивали мы: «Ведь совсем близко!» — «Нельзя!» — Тут мы заметили, что пешеходов не задерживают. Мы снова адресовались к унтеру: «А пешком дозволено пройти?» — «Пешком ничего, пешком можно!» Нечего было делать: отпустили мы извозчика и пошли пешком.
Хотя вся эта случившаяся с нами процедура крайне озадачила Егора Шпальте и меня, хотя мы вообще никак не могли себе объяснить, с какой это стати собрались полки именно в этом месте, тогда как (по объяснению Шпальте) недель около двух тому назад все гвардейские части присягали в своих казармах, но мы все еще были далеко от настоящей догадки. Между тем, сколько мы ни торопились, а движение вперед становилось все труднее: с площади около монумента и тянувшейся вокруг строившегося Исаакиевского собора дощатой ограды нахлыновали все более и все гуще толпы народа. Вместо того, чтобы нам хотя как-нибудь выйти на площадь против Вознесенского проспекта, волны этого людского океана, в котором бушевало верно уж несколько тысяч голов, теснили нас ближе и ближе к самому зданию Адмиралтейства. Я обеими руками прицепился к левой руке Шпальте, который года на четыре был старше меня. «Протеснимся-ка уж лучше к воротам Адмиралтейства; там все-таки свободнее», предложил мой спутник. И начали мы дружным натиском пропихиваться, так, что наконец достигли самой стены здания, как раз под левую из двух ниш с атлантами. Тут вздохнули мы уже посвободнее и стали оглядывать стоящих вблизи: это большею частью были люди среднего сословия, в общеевропейской одежде, да кой-какие лица в лисьих тулупах, с смирными, хотя и с столь же испуганными, тревожными физиономиями, как и все мы прочие. Видно было, что это либо лавочники, либо ремесленники. Как раз около нас, прижавшись друг к другу, стояла группа из трех лиц такого типа: седовласый старик, молодей лет 30-ти и молодая женщина.
С Сенатской площади неслись неистовые, буйные крики; что это именно кричали, нельзя было хорошенько разобрать.
«Дедушка! а дедушка! почтеннейший!» — обратился Шпальте к старику: «что это они орут? что все это значит?»
«Да вот давеча», сообщил старик, «как мы вон там около «мунаминта»-то проходили, московцы 2) баили, будто хотят обидеть Государя, кому намеднись мы присягнули; корону, значит, Богом данную, отнять у него. Вот они и кричат «ура» Константину Павловичу: допущать его до обиды-то им нежелательно».
«Да это все ложь», рассердился Шпальте: «Цесаревич сам отказался; письмо с курьером Сенату прислал прошлой ночью».
«Так-то, так, милый господин!» И сам батюшка митрополит им то же самое говорил, и генерал-губернатор наш, граф Милорадович; да подитка, не верят! И высокопреосвященнейшего напугали, едва успел уйти к собору А бедного Милорадовича-то так-таки уложили. Я сам видел, как он с лошади-то упал».
«Да баили еще», вмешался тут молодец, искоса нас оглядывая, «что Государь-то Константин Павлович с аршав-ской своей-то с гвардией сюда идет расправу творить, что уж он у Пулкова».
«И супруга ихняя тоже с ним», прибавила робко молодая женщина.
«Да-с! точно-с и супруга Государева», уже оживленнее сказал молодой парень; «вот, почему солдатики те и кричат, кто Константин, а кто и Конституция!»
«Как конституция?» воскликнул Шпальте: «да это вовсе не то значит!»
«Нет, господин милый! Это должно быть точно есть имя такое — то, значит Государева супруга!»
Вдруг с левой стороны на Дворцовой площади раздалось громогласное «ура!» В первый момент мы с Шпальте вздрогнули; но это «ура» звучало совершенно другим тоном: оно звучало светло, тепло, радостно! Из любопытства мы взлезли в находящуюся над нами нишу и присели около статуи атланта. Голые стволы деревьев на бульваре не очень-то мешали, так что через головы стоявшего внизу народа все-таки довольно ясно можно было видеть, что происходило на плацу. Видны были войска отчасти в мундирах, отчасти же и в шинелях, расставленные близ дворца и вдоль бульвара и около угла Невского проспекта, а по середине массу толпившегося народа, между которой выдавались треугольные шляпы с белыми султанами. Крики «ура» повторялись несколько раз, и каждый раз вместе с тем замечалось живое дви-Жёние в упомянутой толпе по средине Дворцовой площади. На другой день ходила молва о том, что молодой Царь целовался там с окружавшим его добрым народом. Потом вся эта масса граждан исчезла из глаз и видны были только густые ряды солдат, а в средине юный монарх, окруженный генералами. Вскоре затем Император показался верхом, а около него еще несколько лиц также на лошадях, и все они медленно направлялись вперед к Сенатской площади.
Там в это время тоже оказалась перемена: около забора строившегося храма теснилась весьма густая масса самого черного народа, судя по одежде на фигурах, а впереди их волновались в беспорядке шеренги солдат, которых вначале там не видно было. Внизу под нами находившиеся, как и мы, невольные зрители говорили, что это вновь прибыли роты гвардейского экипажа.
Против нас же, вдали, по Гороховой улице и по Вознесенскому проспекту, показались новые отряды пехоты, Император Николай Павлович со свитою, частию верхом, частию пешком, тем временем все понемногу продвигался и уже поравнялся с зданием Губернского Правления, как вдруг, остановившись со всею своею свитою, посторонился, а мимо него промаршировала рота солдат, которая направилась к мятежникам около Петровского монумента и там, встав, повернулась лицом к той стороне где стоял Государь Император. Вслед за тем послышались по всей линии бунтовщиков дикие крики: «ура Константину!», а где и «ура Конституции!» Это всех нас озадачило.
Император же Николай Павлович, как будто ничего особенного не было, продвигался спокойно все дальше вперед, и поравнялся уже почти с домом князя Лобанова, когда прибыли на плац подошедшие из Гороховой и с Синего моста войска. Государь подъехал к ним и что-то им сказал На что солдаты ответили восторженным "ура!" Император во главе их подвинулся еще более вперед, почти вплоть до линии мятежников, и что-то говорил последним; а потом, когда со стороны их повторились все те же безумные крики, то повернул лошадь и медленно отъехал немного назад. 3) Около Лобанова дома и позади забора храма св. Исаакия оказались эскадроны Конной гвардии. Последовавших затем моментов в подробностях ныне уже не помню; но очень твердо осталось в моей памяти, что я видел, как, прежде чем стоявшие на Адмиралтейской площади верные части гвардии и подъехавшая между тем артиллерия начали действовать, молодой царь, еще приблизившись к мятежникам, их увещевал. Не раньше как после третьего увещания, когда раздавшиеся в ответ буйные крики сопровождались даже ружейными выстрелами, Государь, возвратившись за колонны верных защитников священных его прав, уступил настоятельным требованиям своих генералов, как потом все находившиеся тогда около Императора лица подтвердили, и разрешил наступательные действия. Все эти свидетели рассказывали, что им больно и тяжко было видеть на лице Государя выражение сильнейшей борьбы его души между требованиями государственного рассудка и влечением любвеобильного сердца.
Двинулась наконец гвардейская артиллерия вперед и выстрелила в толпу мятежников. Но этот залп произвел незначительное только смятение между бунтовщиками; зато, к несчастью, он крайне напугал стоявший на бульваре народ. Вся эта бесчисленная масса людей с криками и воплями разом быстро отхлынула назад к самой стене Адмиралтейского здания, причем (как потом говорили) многие, в особенности женщины и дети, сильно пострадали от давки и топтания ног. Позже объяснилось, что этот залп был пущен холостыми зарядами. Не почувствовав на себе никакого вреда, бунтовщики начали еще свирепее стрелять из ружей; но так как все-таки между ними произошло смятение вообще, следовательно, и должного порядка очевидно уже не было, то и стреляли без определенной команды, лишь бы отстреливаться, не очень то разбирая куда именно. От того-то немало от них шальных пуль попало в несчастный народ, теснившийся у стен Адмиралтейства.
Тогда подскакали еще две другие артиллерийские батареи, да ближе еще к монументу Петра, и пустили в бунтовщиков залпы, настоящими уже зарядами, картечью; а вслед за тем со стороны Исаакиевского собора кавалерия (мне помнятся белые, т.е. кирасирские мундиры) произвела атаку. Потом последовало еще два залпа артиллерии. Мятежники обратились в бегство и старались спасаться кто по набережной канала у казарм конной гвардии 4) кто по Галерной улице или по Английской набережной и даже на Васильевский остров по льду самой Невы. Их преследовали еще двумя выстрелами, а в дальнейшую погоню за ними поскакала кавалерия, должно быть конные пионеры, потому что за исключением кавалергардов и конной гвардии в самом Петербурге другие кавалерийские отряды, кроме означенных, не квартируют.
В 7-м часу все было покончено, и верные Государю войска расположились биваками на Петровской, Адмиралтейской и Дворцовой площадях, по Дворцовой набережной по Невскому и Вознесенскому проспектам да по Гороховой улице до мостов через Мойку.
Лишь только установился какой-то порядок, так мы с Шпальте поскорее дали тягу через Гороховую и Большую Морскую, а там далее побежали по набережной Мойки прямо домой, где я, к крайнему моему огорчению, нашел своих родителей в ужасной тревоге обо мне. Сам же отец приехал из дворца в 4-м еще часу, сделав не без труда крюк через Марсово поле и Большую Садовую. Ночью я очень долго заснуть не мог: все вспоминал про ужасы проведенных мною у Адмиралтейства семи часов, и успокоился только, когда воссияла в памяти моей светловеличественная личность молодого героя Императорам 5).
