Вечером 14 декабря 1825 года в Зимний дворец был вызван сорокалетний действительный статский советник и чиновник Министерства иностранных дел Д.Н. Блудов. Ему предстояло стать одним из главных российских пропагандистов – в том, что касалось потрясших столицу событий. Собственно, кандидатуру Блудова на эту роль предложил молодому императору Н.М. Карамзин. Карамзин давно его знал: Блудов был литератором-сентименталистом, одним из основателей знаменитого «Арзамаса», родственником Державина и Озерова, другом Батюшкова и Жуковского.

В тот вечер, «не выходя из кабинета» (Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1928. Т. 2. С. 269—270). Николая, Блудов написал текст первого официального сообщения, которое – анонимно – появилось на следующий день в газете «Санкт-Петербургские ведомости», а затем было перепечатано в других официальных и полуофициальных изданиях (Санкт-Петербургские ведомости. 1825. 15 декабря. № 100 (прибавление); Московские ведомости. 1825. 23 декабря. № 102. С. 3577-3578; Русский инвалид или военные ведомости (далее – Русский инвалид). 1825. 19 декабря. № 300. С. 1206-1208; Северная пчела. 1825. 19 декабря. № 152; Journal de St. Petersbourg. 1825. 15/27 декабря. № 151. С. 635-636). Это была начальная правительственная версия происшествия. Перед Блудовым как выразителем взглядов правительства стояли очень важные задачи. Две из этих задач были вполне очевидными.

Во-первых необходимо было подтвердить легитимность власти Николая I, развеять все обывательские сомнения по этому поводу. Блудов пишет: «государь император Николай Павлович воспринимает венец своих предков, принадлежащий ему» – вследствие «торжественного совершенно произвольного отречения государя цесаревича Константина Павловича» и «в силу коренных законов империи о наследии престола» (Санкт-Петербургские ведомости. 1825. 15 декабря. № 100. Прибавление. С. 1).

Конечно, в том, что сообщала статья, прямой лжи не было. Но не было и совершенной правды. И Блудову, и тем более Николаю I было прекрасно известно, что никакого «торжественного отречения» цесаревич не прислал, а «коренные законы империи» можно было толковать двояко. По павловскому закону о престолонаследии, закону1797 г., императором безоговорочно должен был стать Константин. Манифест же императора Александра I от 16 августа 1823 года, отдававший престол Николаю, обнародован не был и законной силы не имел  (Подробнее об этом см., напр.: Ильин П.В. Междуцарствие 1825 года и события 14 декабря // 14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев. СПб., 1999. С. 13-14).

Вообще такая «полуправда» станет отличительной чертой правительственной пропаганды по делу о «злоумышленных тайных обществах». Император, видимо, понимал, что открыто лгать нельзя – слишком многие потенциальные читатели сами были свидетелями произошедшему. Кроме того, в мятеже оказывались замешанными представители российской знати, на свободе у них оставалось много друзей и родственников. Этих людей нельзя было делать открытыми врагами, ибо в этом случае власть не была бы гарантирована от повторения недавних событий.

Этот принцип «полуправды» вполне выразился и тогда, когда Блудов решал вторую свою задачу – проинформировать подданных о происшествии 14 декабря. Изложенные в статье факты в общих чертах соответствуют действительности, несмотря даже на то, что Блудов не всегда точен в указании времени того или иного происходившего на площади события. Но сами по себе события было описать не трудно, гораздо труднее было объяснить читателю причины происходивших на площади событий. Трудность эта многократно усиливалась тем простым фактом, что и венценосный заказчик статьи не мог толком объяснить, как и отчего все произошло.

К 14 декабря Николай уже понимал, что гвардейский мятеж в столице вспыхнул не случайно; напротив, мятежники готовились к своему «предприятию» давно и тщательно. Достаточно подробные сведения об этой подготовке он получил 12 декабря от начальника Главного штаба И.И. Дибича. В донесении Дибич обобщал все известные ему доносы на тайные общества и результаты агентурных разысканий, предпринятых в связи с этими доносами.

Тогда же, 12 декабря, к Николаю явился гвардейский поручик Яков Ростовцев с собственноручным письмом, в котором, в частности, содержались следующие слова: «Противу Вас должно таиться возмущение, которое вспыхнет при новой присяге и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России! Государственный Совет, Сенат и, может быть, гвардия будут за вас; военные поселения и отдельный Кавказский корпус решительно будут против. Об двух армиях ничего не умею сказать. Пользуясь междоусобиями, Финляндия, Грузия, Польша, а может быть, и Литва от нас отделятся. Европа вычеркнет раздираемую Россию из списка держав своих и соделает ее державою азиатскою, и незаслуженные проклятия, вместо должных благословений, будут вашим уделом» (Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу… // Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. С. 312). Не ставя перед собою задачу выяснять здесь степень правдивости этого письма и цель его написания, отметим, что оно было способно сильно напугать претендента на престол.

Мятеж был подавлен, но атмосферу тревоги и страха это не разрядило. Согласно полученным императором сведениям, заговорщики были везде: в гвардии, в обеих армиях, в Грузии, на Кавказе, в военных поселениях. Не было никаких гарантий, что примеру трех гвардейских полков не последуют другие войска. В письме к Константину, составленному 14 декабря, по горячим следам событий, Николай заметит: «Я надеюсь, что этот ужасный пример послужит к обнаружению страшнейшего из заговоров, о котором я только третьего дня был извещен Дибичем» (Николай I. Муж. Отец. Император. М., 2000. С. 74). О неимоверных размерах заговора и связанных с этим фактом опасениях можно прочитать и в других документах тех дней: в дневнике императрицы Александры Федоровны (14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев. СПб., 1999. С. 66, 67), в переписке представителей высшей российской знати (Там же. С. 218, 228, 230).

Но пугать подданных «страшнейшим из заговоров» через газеты значило признать слабость российской власти и – косвенным образом – силу заговорщиков. Опасность происходящего предстояло преуменьшить. С другой стороны, нельзя было не учитывать и вариант, при котором скрыть правду будет невозможно: события могли начать развиваться по совершенно непредсказуемому сценарию. В этом случае надо было осторожно подготовить и рядового обывателя, и «просвещенную Европу» к такому развитию событий.

Решая эту сложную задачу, Блудов преуменьшает силы восставших, превращает Лейб-гренадерский полк и Гвардейский морской экипаж, вышедшие на площадь практически в полном составе, в «несколько человек». Кроме того, он вводит в статью едва заметную на первый взгляд, но очень емкую фразу: «Они (солдаты – А.Г., О.К.) были слепым орудием … Провозглашение имени цесаревича Константина Павловича и мнимая верность присяге… служили только покровом настоящему явному намерению замысливших сей бунт».

Таким образом в статью закладывается сразу оба возможных сценария развития событий: 14 декабря произошел локальный мятеж, в котором участвовало очень мало людей – 14 декабря было лишь первым проявлением «страшнейшего из заговоров».

Но одного намека на существование заговора было мало. Следовало еще и сообщить, какова была цель заговорщиков. Блудов здесь многое мог подсказать власти, потому что, по словам декабриста А.Е. Розена, он «знал о цели обществ гораздо лучше и подробнее многих, потому что был в дружбе и в связи со многими главнейшими членами тайного общества» (Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 191). Однако в тексте статьи блудовское «многознание» не отразилось – в нем утверждалось, что заговорщиками двигало исключительно желание «навлечь на Россию беды безначалия» (Санкт-Петербургские ведомости. 1825. 15 декабря. № 100. Прибавление. С. 2).

Вообще «безначалие» – одно из ключевых понятий в правительственной трактовке событий. Согласно словарю В.И. Даля, «Безначалие – отсутствие законного начальства и порядка, небытность устроенного правительства; смуты, возмущения, неурядица» (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. I. С.67). «Безначалие» как основной лозунг восставших был очень удобен победившему самодержавию.

И сам Николай I, и Карамзин, предложивший Блудова в правительственные пропагандисты, да и, скорее всего, сам Блудов хорошо знали, что на Сенатской площади лозунг «Да здравствует безначалие!» не раздавался. Зато, вместе с объяснимым и всем понятным призывом «Ура, Константин!» звучали и слова «Ура, конституция!» В свете потом долго циркулировал анекдот о том, что солдаты считали Конституцию женой цесаревича Константина. Анекдот этот несправедлив и, скорее всего, исходит из правительственных кругов: нужно было подчеркнуть политическую неграмотность солдат, тот факт, что они были обмануты офицерами. Между тем, солдаты гвардии были обязаны знать наизусть имена всех особ царской фамилии, а также имена их жен и детей (См.: Нечкина М.В. День 14 декабря 1825 г. М., 1985. С. 191-193; Ильин П.В. Междуцарствие 1825 года и события 14 декабря // 14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев. СПб., 1999. С. 30).

Но даже если и принимать во внимание этот анекдот – слово «конституция» на площади звучало. Однако обнародовать его в правительственной статье, пусть даже и в анекдотическом смысле, было невозможно. В сознании современников это слово было положительно маркировано, Александр I даровал конституцию Польше и обещал даровать России. Получалось, что «гнусные мятежники» – продолжатели дела покойного монарха. Гораздо проще было объяснить их поведение желанием половить рыбку в мутной воде «безначалия».

Присутствует в статье и первая попытка разделить участников мятежа на группы. У Блудова таких групп две: «замыслившие сей бунт» (они же «главные зачинщики», «преступные участники бывших беспорядков») и обманутые солдаты. Среди «замысливших сей бунт» выделяются люди «гнусного вида во фраках» – штатские. Именно они, наряду с «семью или восьмью» обер-офицерами, руководили восстанием.

«Преступников» следует наказать, обманутых и заблудших – отпустить: «Государь император… узнав, что рядовые Гвардейского экипажа изъявляют живейшее раскаяние, утверждают, что они были вовлечены в мятеж обманом…. даровал им великодушное прощение и вернул знамя» (Санкт-Петербургские ведомости. 1825. 15 декабря. № 100. Прибавление. С. 2).

Далее подобные градации будут проводится в официальных документах постоянно. Они будут варьироваться и изменяться в зависимости от тех или иных намерений власти. И свое логическое завершение идея такого разделения найдет в окончательном приговоре, составленном талантливым законником Михаилом Сперанским: преступники будут разделены на разряды, каждому разряду будет вынесен особый приговор. Но при все изменениях в градациях неизменным останется одно: власти не откажутся от идеи «всемилостивейшего прощения» «обманутых» и «заблудших».

И, наконец, последняя задача, которую решает Блудов в своей статье – задача подчеркнуть незыблемость российской государственности, представить зачинщиков мятежа преступниками, но преступниками неумелыми, никогда, ни при каких условиях не могущими пошатнуть государственные устои. В статье говорится, что происшествие 14 декабря «не иное что, как минутное испытание, которое будет служить лишь к ознаменованию истинного характера нации, непоколебимой верности величайшей без всякого сомнения части войск и общей преданности русских к августейшему их законному монарху» (Там же). Естественно, что этот тезис многократно повторится и потом – в последующих официальных документах и сообщениях.

Таким образом, суммируя все, сказанное выше, можно выстроить, условно говоря, «схему Блудова» – исходную пропагандистскую схему, которая потом будет развиваться и дополняться в зависимости от конкретных данных, полученных царем в ходе следствия по делу о «злоумышленных тайных обществах». Схема эта была проста: откровенно врать было невозможно, но и говорить всю правду тоже не следовало. Информацию нужно было давать, но преподносить ее следовало только в официальной трактовке, никаких иных толкований не допускающей. Истинные масштабы заговора, как и политические лозунги заговорщиков, следовало – по возможности – скрывать. Нужно было также проводить постоянную градацию участников, не забывая при этом выделять группу «заблудших», которым обязательно следовало декларировать «прощение». И, конечно же, венцом этой схемы становился постулат о «преданности» русских людей к «законной монархии». При этом незыблемым было и право Николая I на занятие престола.

***

Но совсем скоро выяснилось, что победная интонация статьи от 5 января оказалась явно преждевременной. В тот самый день, когда эта статья появилась в «Санкт-Петербургских ведомостях», в столицу пришло известие о восстании Черниговского пехотного полка. Руководил восстанием подполковник Сергей Муравьев-Апостол, глава Васильковской управы Южного общества.

В показаниях и Трубецкого, и других подследственных относительно Сергея Муравьева-Апостола не было сказано совершенно ничего настораживающего. Трубецкой, близкий друг васильковского руководителя, заверял следователей, что Муравьев-Апостол – человек мирный, «Пестеля ненавидит» и всячески препятствует его злодейским замыслам (ВД. Т.1. С. 34). Кроме того, приказ об аресте Муравьева был давно отдан, и со дня на день следовало ждать его появления перед Следственной комиссией. Между тем, мятеж в Черниговском полку начался в ночь с 28 на 29 декабря и был подавлен только 3 января.

В связи с этими событиями императору снова пришлось пережить много неприятных минут. Ситуация казалась еще более угрожающей, чем была даже 14 декабря: о том, что происходит на юге, оперативных сведений не было. В день получения известия о мятеже Николай I писал цесаревичу Константину: «я… не могу не опасаться, как бы Полтавский полк, командуемый Тизенгаузеном, который еще не арестован, а также Ахтырский гусарский и конная батарея, командиры которых тоже должны были быть арестованы, не присоединились к восставшим. Князь Волконский, который по близости, вероятно, присоединится к ним (генерал-майор С.Г. Волконский в начале января 1826 г. командовал 19-й пехотной дивизией – А.Г., О.К.). Таким образом, наберется от 6.000 до 7.000 человек, если не окажется честных людей, которые сумеют удержать порядок» (Междуцарствие1825 г. и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. Л., 1926. С. 175).

9 января в столицу пришло, наконец, известие о разгроме мятежного полка, а 12 января газеты сообщают об этом восстании (Санкт-Петербургские ведомости. 1826. 12 января. № 4. С. 31-32 и 33; Русский инвалид. 1826. 12 января. № 9. С. 36; Journal de St. Petersbourg. 1826. 10/22 января. № 5. С. 18 и 19). Причем для описания самого факта этого восстания используются, прежде всего, официальные документы. Видимо, император хотел предупредить начавшиеся толки и слухи – и пожелал немедленной публикации тех документов, которыми на тот момент располагал. Блудовская схема была на время оставлена. Два приказа начальника главного штаба И.И. Дибича и два рапорта Л.О. Рота, командира 3-го пехотного корпуса 1-й армии (в состав которого, собственно, и входил мятежный полк), печатает на первой полосе  даже частная газета «Северная пчела», которая почти не публиковала официальных документов, а если и публиковала, то – в приложениях (Санкт-Петербургские ведомости. 1826. 12 января. № 4. С. 32-33; Московские ведомости. 1826. 16 января. № 5. С. 113-114 и 20 января. № 6. С. 153-154; Русский инвалид. 1826. 10 января. № 8. С. 31-32 и 12 января. № 9. С. 35-36; Северная пчела. 1826. 9 января. № 4; 12 января. № 5. Journal de St. Petersbourg. 1826. 10/22 января. № 5. С. 18-19).

Читатели газеты узнали: «когда было приступлено к арестованию подполковника Муравьева-Апостола, он… успел возмутить часть Черниговского пехотного полка, под тем же ложным предлогом сохранения верности прежде данной присяги… он арестовал посланных за ним фельдъегеря и жандармов, ограбил полковую казну, освободил закованных каторжных колодников, содержавшихся в Васильковской городовой тюрьме, и предал город неистовству нижних чинов» (Санкт-Петербургские ведомости. 1826. 12 января. № 4. С. 32). Вслед за этим Муравьев-Апостол попытался «овладеть у графини Браницкой (помещица, владелица местечка Белая Церковь) значительной суммой». Подполковник пытался оказать сопротивление правительственным войскам: «увидя приближение наших войск» он «построил мятежников своих в каре и… пошел прямо на орудия».

Но в итоге «злодейские планы» снова не удались: «каре сей, быв принят картечным огнем, расстроился; тогда кавалерия сделала атаку, и все бунтовщики бросили оружие; до семисот человек нижних чинов сдались, равно как и сам подполковник Муравьев-Апостол, который при том весьма тяжело ранен картечью и сабельным ударом в голову» (Там же. С. 33).

Эти рапорты поразительным образом отличаются от первой статьи Блудова о событиях 14 декабря. Комментировавший их Ю.Г. Оксман справедливо отмечал, что они – откровенная ложь. Причем сознательно извращаются не только идеи руководителя мятежа, но и сам ход восстания (ВД. М.; Л., 1929. Т. 6. С. XVI). Так, Муравьев-Апостол вовсе не грабил полковую казну; казна была спрятана верными законной власти офицерами. Он не освобождал колодников из тюрьмы, не предавал город Васильков «неистовству нижних чинов», не собирался похищать сокровища графини Браницкой. При усмирении восстания подполковник действительно был тяжело ранен в голову, но сабельный удар тут не при чем – мятежника настиг только картечный выстрел.

Отказ от «полуправды» в пользу верноподданнической лжи приводил авторов документов к совершенно нелогичным пассажам. Так, например, генералы явно пытались скрыть тот факт, что мятеж продолжался несколько дней: в их рапортах фигурирует только одна дата – 3 января, день подавления мятежа. Между тем, генерал Рот сообщает, без всяких, однако, комментариев, что войска под его командой, преследуя мятежников, произвели «трехдневные движения». Цель же этих «движений» вовсе не была понятна непосвященному читателю.

Кроме того, из документов явствует, что подавление черниговцев было поручено генералу от инфантерии А.Г. Щербатову, командиру 4-го пехотного корпуса со штабом в Киеве, а осуществлено почему-то Л.О. Ротом. Объяснить этот странный факт или даже просто исключить его из публикации не посчитали нужным. Между тем, как вскоре выяснилось, Щербатов, добрый знакомый многих декабристов, сознательно отказался подавлять мятеж, за что едва не лишился своей должности (См. об этом подробнее: Южное общество декабристов. М., 2005. С. 252-283).

Лживость этих донесений была вполне ясна современникам; она сразу же поставила под сомнение все результаты пропагандистских усилий правительства. Сергей Муравьев-Апостол, потомок украинского гетмана, сын сенатора и герой Отечественной войны, много лет прослужил в Петербурге, в гвардейском Семеновском полку. Его хорошо знали в высшем свете и в армии, и представить себе этого человека хладнокровным негодяем, отдающим сознательный приказ «неистовствовать» и грабить, мало кто мог. Так, князь П.А. Вяземский, внимательный читатель газет, писал В.А. Жуковскому: «Я, например, решительно знаю, что Муравьев-Апостол не предавал грабежу и пожару города Василькова, как о том сказано в донесении Рота. К чему же эта добровольная клевета? Муравьев по одному возмущению своему уже подлежит казни, ожидающей государственных преступников. Кажется, довольно было того. Чего же ожидать, на какую достоверность надеяться, когда подобные примеры совершаются на глазах наших? И это известие не уличное, оно почерпнуто из официального источника» (Переписка П.А. Вяземского с В.А. Жуковским // Остафьевский архив князей Вяземских. . СПб., 1913. Т.5. Вып. 2. С. 159).

Очевидно, что и власть быстро осознала, что такие публикации не добавят ей популярности – и поэтому подобного рода материалов в газетах больше не публиковалось.

***

Главным, можно сказать, итоговым документом правительственной пропаганды было знаменитое «Донесение следственной комиссии», составленное все тем же Дмитрием Блудовым (Об идеологической позиции самого Блудова при написании им донесения см.: Калашников М.В. Д.Н. Блудов – автор «Донесения следственной комиссии по делу декабристов» (к вопросу об авторской стилистике) // Духовная сфера деятельности человека: Межвузовский сборник научных статей аспирантов и соискателей. Саратов. 2001. С. 96-113). «Донесение» было впервые напечатано 12 июня в виде приложения к военной газете «Русский инвалид», затем появилось и в других газетах (Московские ведомости. 1826. 19 июня. № 49. С. 1905-1925 и 23 июня. № 50. С. 1962-1979; Русский инвалид. 1826. 12 июня. № 138 (приложение); Северная пчела. 1826. 17 июня. № 72 (приложение)).

Не ставя здесь задачу подробного анализа «Донесения» и сопоставления его со следственными материалами, заметим, что лежащая в его основе концепция – практически полное повторение того, что было сказано в статье от 29 января. Недаром весьма информированный правитель дел Следственной комиссии А.Д. Боровков писал в автобиографических записках, что в основу «Донесения» легла статья, «подготовленная Блудовым для журналистов» (Боровков А.Д. Из воспоминаний // Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988. с. 300).

При этом «Донесение» нельзя рассматривать как юридический документ. По меткому замечанию М.Н. Гернета, оно «ни в какой степени не отвечает требованиям следственного акта. В нем, как это ни удивительно, нет ни одной ссылки на какие-либо статьи закона» (Гернет М.Н. История царской тюрьмы. М., 1951. С. 133). Удивляться здесь не приходится: изначально предназначенное для открытой печати, «Донесение» было документом исключительно публицистическим. Договоренности Пестеля с императором вкупе со «схемой Блудова» приобрели тут окончательную форму и дополнилось множеством фактов, взятых из показаний как самого Пестеля, так и других подследственных.

Движение декабристов на страницах «Донесения» предстает идеологическим явлением. О конституционных проектах в основном тексте не говорится, но в примечаниях утверждается: «Один проект Конституции написан Никитою Муравьевым. Он предполагал монархию, но оставляя императорскую власть весьма ограниченную… Другая конституция, с именем «Русской Правды» и совершенно в духе республиканском, есть сочинение Пестеля». Главным «способом действий» мятежников окончательно становится цареубийство, планы которого рассмотрены во всех подробностях. Есть и деление участников событий на группы: главные мятежники; другие, менее значащие в кругу своих сообщников, некоторые из которых «участвовали и в самых преступных умыслах»; не совершенно знавшие цель тайного общества, к коему они принадлежали; удалившиеся от общества «по чувству вины своей»; оказавшиеся непричастными к тайному обществу. «Заблудшим» и «непричастным» оказана милость: «Тем из допрошенных, кои оказались или непринадлежавшими к злоумышленным тайным обществам, или совершенно отставшими от оных, немедленно возвращена свобода». 14 декабря и восстание черниговцев представлены в «Донесении» как случайные вспышки, не поколебавшие, однако, «нелицемерной преданности к престолу». Все «Донесение» проникнуто верноподданническим духом и верой в торжество российской монархии над «злодейскими ковами».

***