II

Видный деятель Союза благоденствия и Северного тайного общества Н. И. Тургенев к первому тому своей книги «Россия и русские», напечатанной в 1847 году в Париже и Брюсселе, приложил большую оправдательную записку относительно своего участия в тайных обществах и делах декабристов вообще. Рассматривая пункт за пунктом донесения следственной комиссии, Н. И. Тургенев опровергает обвинение, направленное лично против него, и приходит к парадоксальному выводу о том, что тайного общества, подготовлявшего революцию, при Александре I, собственно, не было, и, следовательно, обвинять в революции некого.

Рассуждение Тургенева, конечно, только парадокс. Его личное участие в тайном обществе было гораздо значительнее, чем он это представляет в своей книге1; без тайных обществ не было бы и дня 14 декабря. Тайные общества его времени (за исключением только разве Южного общества) не составляли революционной организации в собственном смысле слова. Было бы совершенно неправильно представлять всю мятущуюся военную молодежь Александровской эпохи охваченной единым революционным порывом. Александровская Россия была в состоянии кипения. Новые идеи, факты, чувства перемешались в общем котле. Эпическая борьба с Наполеоном, заграничные походы, домашние разочарования, загадочные планы императора, восстановление Польши, полуобещанная конституция и полупровозглашенная крестьянская реформа — все явилось чуть ли не разом. Ко всему примешивалась непонятная внешняя политика Александра, «Священный союз» и наряду с ним отказ от первой, казалось бы, его задачи — борьбы с неверными, поддержки греческого восстания.

Либеральные теории и консервативные чувства, деизм и мистика, тайная полиция и законосвободная гражданственность — все хлопнуло одновременно, а умы не могли со всем справиться. Это был какой-то ледоход идей, нарушивший прежнюю сонливость русского дворянского общества, какая-то прорвавшаяся плотина.

Тайные общества при этом росли, как грибы, казалось, что они вносят хоть что-нибудь устойчивое в общий хаос мыслей и настроений. Одни устраивали такое общество для того, чтобы вместе бежать из мира противоречий и устроить новое общество (конечно, республику) на новых разумных основаниях где-нибудь на диком заокеанском острове2; другие мечтали собрать вместе всех защитников религии и порядка для борьбы с атеизмом и деизмом3; третьи, как Завалишин, носились с фантазией всемирного Ордена восстановления под покровительством главы Священного союза — императора Александра4; четвертые просто собирались для благоразумной беседы офицеров своего полка (известная артель Семеновского полка). Слогом, было не одно, не два, а много тайных обществ, противоположных одно другому. Из всего этого хаоса общественного брожения после 14 декабря 1826 года осталось в исторической памяти очень немного, и то в сильно искаженном виде.

Как враги декабристов, так и защитники их во всей истории тайных обществ выделили только эпилог, день 14 декабря, и уже по нему подравняли предшествующие факты, вольно или невольно производя из них тенденциозный выбор. Из всего многообразия идей, кишевших в уме и сердце декабриста, обратили внимание только на либерально-революционную программу, из всех тайных обществ на первый план выдвинуто было только пять: Союз спасения (1817), Союз благоденствия (1818—1821), Северное общество, Южное и Общество соединенных славян. Все эти образования остались в позднейшем представлении только в одном цвете — политического заговора, хотя этот цвет был лишь отчасти им присущ. Процесс кипения был вовсе не завершен, а лишь случайно прерван 14 декабря, и было бы неправильно считать этот день естественным исходом тайных обществ.

В самом деле, не все тайные общества заинтересовали следственную комиссию и, вероятно, далеко не все были обнаружены ею; точно так же, не все члены из обнаруженных обществ привлечены были к суду. С другой стороны, далеко не все привлеченные к делу или участвовавшие в восстании 14 декабря состояли членами какого-нибудь тайного общества. Полковник Булатов, Якубович, Батеньков, Штейнгейль не были настоящими участниками заговора. Совершенно случайно попал на Сенатскую площадь кн. Грабе-Горский. Иные из арестованных были когда-то членами только Союза благоденствия, другие и после принимали участие в попытках революционной организации. Более или менее правильно устроено было затем только Южное общество, благодари Пестелю. На севере все решилось, в сущности, не в обществе, а на довольно случайных совещаниях у Рылеева, где был принят план действий, предложенный кн. Трубецким. Установленной программы в тайных обществах вовсе не было. «Русская правда» Пестеля не была выражением взглядов всех членов Южного общества; еще меньше — Конституция Никиты Муравьева на севере. Это были только образцы, просмотренные и одобренные далеко не всеми участниками.

Тайные общества возникли первоначально вовсе не как союз либеральной оппозиции или революционный заговор. Это была позднейшая, уже вторичная форма. Первоначально была налицо не столько либеральная оппозиция, сколько консервативная; имел место не революционный заговор, а соединение желающих поддержать и укрепить власть против всяческой внутренней неурядицы.

В этом отношении чрезвычайно важны и поучительны первоначальные связи тайных обществ с масонскими ложами. Масонство было представлено в России еще в XVIII веке двумя направлениями. Одно — рационалистическое с либеральным оттенком, другое — мистическое, имевшее по большей части консервативную политическую окраску5. Во второй половине екатерининского царствования преобладало второе. Масонские ложи шведской и розенкрейцерской системы сосредоточивали свой надежды в личности цесаревича Павла, являясь, в сущности, организациями консервативной оппозиции против Екатерины. Этого типа масонские ложи являлись рассадниками не интернационализма, а патриотизма. В одной из книг, изданных новиковским кружком, прямо проповедовали устройство патриотического общества. Идеал такого консервативно-оппозиционного патриотического общества, осуществленный отчасти в прусском Союзе добродетели (1808—1809), вдохновил многих из будущих декабристов.

Масонские связи тянулись в Россию из XVIII в XIX век. Пышное шведское «рыцарство» продолжало возглавляться все тем же самым невидимым капитулом6, когда-то окружившим цесаревича Павла, розенкрейцеры понемногу оправились от разгрома новиковского кружка 1792-го, возобновили свои работы в царствование Александра. К шведской системе примыкал в это время союз «Великой директориальной ложи Владимира к порядку» (под управлением старого масона Бебера; в состав союза входили первоначально три ложи, между прочим «Елизавета к добродетели» (в которой видную роль играл С. С. Ланской), в 1811—1812 годы к ним присоединились еще две французские ложи (одна — под именем «Соединенных друзей»). В 1815 году наряду со шведским союзом «Директориальной ложи» возник другой союз — «[Директориальная ложа] Астреи», собравший преимущественно сторонников рационалистического либерального масонства. Однако первый союз продолжал расти и шириться и после 1815 года. В его среде возникла между другими ложа «Трех добродетелей», в числе учредителей которой состояли Павел Лопухин и будущий декабрист кн. Волконский. Розенкрейцеры («мартинисты», как их называли со времен Новикова) сосредоточивались в Москве около тайной ложи «Нептуна». К ним принадлежали: попечитель московского учебного округа П. И. Голенищев-Кутузов, директор университетской типографии М. И. Невзоров (ученик одного из виднейших масонов новиковского кружка И. В. Лопухина) и другие. Особым авторитетом у них пользовался мрачный реакционер О. А. Поздеев. В названных ложах (принадлежащих к правым) и воспитывались многие участники будущих тайных обществ.

Одним из таких первых обществ после 1812 —1814 годов был «Орден русских рыцарей», Или «Рыцарей русского креста», задуманный М. Ф. Орловым и гр. М. А. Дмитриевьм-Мамоновым при участии Н. И. Тургенева. Мамонов, по свидетельству  кн. Вяземского, принадлежал в Москве к обществу так называемых «мартинистов» 8. Он был с [Голенищевым] Кутузовым (Павлом Ивановичем), с Невзоровым и с другими лицами этого кружка. При составлении устава «Ордена русских рыцарей» Орлов и Мамонов пользовались отчасти произведением [члена] новиковского кружка И. В. Лопухина, известного под названием «Духовный рыцарь» 9. После «Ордена русских рыцарей» в 1816 году возник Союз спасения, или Истинных и верных сынов Отечества (получивший свое название и организацию в 1817 году).

Этот союз был основан масонами шведского объединения. Из 6 учредителей Союза спасения пять (А. Н. и Н. М. Муравьевы, С.И. и М.И. Муравьевы-Апостолы, кн. С.П. Трубецкой) были членами ложи «Трех добродетелей»; к этой же ложе в 1817 году принадлежал и П. И. Пестель, придавший окончательную организацию Союзу спасения 10.

Таким образом, первые политические тайные общества в России возникли по примеру масонских лож; следовательно, и в предположительном способе действий этих обществ надо искать масонское влияние. Излюбленной «тактикой» масонства было вовлечение в орден наиболее видных государственных деятелей, если возможно— самого носителя императорской власти. Если не удавалось, то какое-нибудь ближайшее к трону лицо, чаще всего наследника престола. Так, в XVIII веке, видя, что не удается подчинить себе императрицу Екатерину, масоны обратили свое внимание на цесаревича Павла. То же было в соседней Пруссии — масонство захватило в свои сети Фридриха-Вильгельма II, когда он был еще наследником. Близкий по своим идейным корням к масонству Союз добродетели в 1809 имел влияние на прусского монарха Фридриха-Вильгельма П. С императором Александром дело обстояло также не безнадежно. Масонская традиция утверждает, что император сам был масоном. Но даже если это и неверно, то близок к масонству император, несомненно, был. Влияние на государя через тайное общество казалось возможным и осуществимым. По образцу прусского Союза добродетели на такое влияние могла рассчитывать и не строго масонская, а более широкая общественная организация.

«Орден русских рыцарей» и был, по-видимому, предназначен учредителями для такой роли. Сам Орлов не скрывал этого в показаниях на суде о своих сношениях с Мамоновым по поводу учреждения ордена. Орлов, по его словам, вознамерился сделать тайное общество, составленное из самых честных людей, для сопротивления лихоимству и другим беспорядкам, кои слишком часто отличаются во внутреннем управлении России... «Мы готовили общий план, который хотели предложить на утверждение его Императорского Величества, надеясь, что Государь, так же как его Величество Император Прусский для Тугенд-Бунда, возьмет нас под свое покровительство» 11.

Политическая программа «Ордена русских рыцарей», составленная Мамоновым, была нескладным нагромождением самых разнообразных вопросов 12. Недаром автора этой программы Денис Давыдов назвал «бешеным». Наряду с «упразднением рабства в России», «упразднением военного откупа» в учении Мамонова находились такие фантастические проекты, как «переселение гренландов в Сибирь», «присоединение Норвегии к России», «выгодная война против Индии», и прочее. Однако в сумасбродных пунктах Мамонова можно все же уловить какую-то политическую систему, причем она несколько проясняется после знакомства со взглядами, высказывавшимися в то же время Орловым и Тургеневым. В системе Мамонова перемешаны мысли о социальной и политической реформе с заботами о внешней силе, могуществе и распространении русского государства. Либерализм Мамонова очень беден; его политическая программа гораздо ближе к мечтаниям консервативной оппозиции XVIII века, к взглядам верховникрв или братьев Паниных, чем к либеральной радикальной политической доктрине будущих декабристов, например, Рылеева или Пестеля. В «Народном вече» Мамонова преобладанием пользуются наследственные вельможи. Наоборот, патриотизм Мамонова очень обострен, притом это патриотизм действенный, воинствующий. В планы Мамонова входила и брань против неверных, для чего нужно было получить благословение от Собора греческих патриархов и греко-российских митрополитов. Один из пунктов Мамонова требовал «конечного и всегдашнего истребления имени Польши, как Прусской, так и Австрийской, в губернии Российской». Другой пункт гласил: «Конечное падение, а если возможно, смерть иноземцев, государственные посты занимающих» (п. 44). Необходимо и в дальнейшем лишение иноземцев всякого влияния на дела государственные (п. 27). Консервативно-либерально-патриотическая программа Мамонова и должна была быть проведена в жизнь при помощи «Ордена русских рыцарей». Рыцари окружают Государя и руководят действиями правительства. Ордену для придания власти и силы должны быть дарованы поместья, земли и фортеции, наподобие рыцарей Тамплиеровых, Тевтонских и прочих.

Нам известна первоначальная программа Союза спасения 1816 года. После своего преобразования в 1817 году союз попал под влияние Пестеля, который не был учредителем союза и примкнул к нему почти через год после его основания. Пестель придал союзу заговорщическую организацию типа итальянских вент, эта организация давала заправилам, и прежде всего самому Пестелю, почти беспредельную  власть над рядовыми именами. В противоположность представителям старой консервативной оппозиции Пестель был уже идеологом новых либерально-демократических доктрин, радикалом и якобинцем. Изумительная начитанность Пестеля, его ясный ум, блестящая диалектика, твердая воля,— все выдвигало его в вожди и диктаторы движения, хотя он был гораздо более теоретиком, чем практическим деятелем.

Пестелевское направление Союза спасения вызвало реакцию старых членов союза; кризис разразился так, что союз был закрыт и на его месте образовался новый Союз благоденствия с новым уставом; Вероятно, Союз благоденствия и служил выражением первоначальных замыслов Союза спасения. Противниками Пестеля во всей этой борьбе являлись Муравьевы, а во главе их стоял человек, не уступавший Пестелю ни умом, ни силой воли, ни честолюбием, но совершенно иного политического настроения — M. H. Муравьев, впоследствии знаменитый усмиритель польского восстания 1863 года. Как Пестель был организатором Союза спасения в 1817 году, так М. Муравьев явился организатором в 1818 году Союза благоденствия. Устав и программа Союза благоденствия - создание Муравьева 13. Устав (известен как «Зеленая книга») был составлен по статусам прусского Союза добродетели. Программа умеренно преобразовательная, скорее консервативная, чем либеральная 14. При образовании Союза благоденствия [предполагалось] поднести устав его правительству и «испросить от оного утверждения» 15, но эта мысль не была осуществлена. Таким образом, якобинское направление Союза спасения было сведено на нет, и новый Союз благоденствия близко примкнул к наметившемуся «Ордену русских рыцарей». Деятели этого последнего, Орлов, Тургенев, пошли в Союз благоденствия. Победа Михаила Муравьева над Пестелем, казалось, была полная. Пестель сумел, однако, выпутаться из затруднительного положения, в которое он попал, признав формально Союз благоденствия. Он фактически совершенно не подчинился его началам и продолжал в южной России прежний Союз спасения.

Вероятно, в противодействие планам Пестеля образовалось, кроме Союза бладенствия, еще другое тайное общество. В 1818 или 1819 году поручику Бобрищеву-Пушкину (впоследствии члену пестелевского Южного общества) его приятель Александр Мансуров16 рассказал однажды следующее: «Существует в России некоторое соединение весьма пагубное, которое имеет даже влияние на политические дела государства, имея предметом распространение мнений, долженствующих, наконец, разрушить всякую нравственную связь между людьми, и которое возрастая может возыметь, наконец, сильное и явное действие. Многие благонамеренные люди, сведав об этом, соединились также для того, чтобы в свое время противостоять оному. Хочешь ли вступить в это общество?» 17

Такая же, мысль — о руководстве общественным мнением и надзор за общественным мнением и за благонадежностью при посредстве тайного общества (словом идея, позже осуществленная в «Русской дружине» 1881 года) — вряд ли была совершенно чужда и учредителям Союза благоденствия. В первоисточнике устава Союза благоденствия говорилось: «За сношениями, имеющими целью измену государству, должно следить с величайшей настойчивостью и к подозрительным лицам приставлять тайных наблюдателей. Если член Союза заподозрит кого-либо, то должен указать на него своему цензору и продолжать в полной тайне свои наблюдения до того, как будет иметь возможность предъявить несомненные доказательства». Союз добродетели ставил также своей целью «общественное мнение в низших классах народа, благоприятное для государя и правительства» (п. 21 введения в Устав), он должен был составить «оплот трона... против безнравственного духа времени» (п. 11 введения)18. Правда, при составлении этого устава Союза благо, действия все эти положения Союза добродетели не вошли или были смягчены; но это было лишь тактическим ходом составителей устава, для того чтобы примирить с новым уставом всех членов бывшего Союза спасения. По уставу Союза благоденствия все же «всякий член под опасением взыскания» обязан властям союза «доносить о всех противозаконных и о постыдных деяниях своих членов».

В 1820 году один из руководителей Союза благоденствия, Н. И. Тургенев, помогал М. С. Воронцову и А. С. Меншикову устроить общество для подготовки крестьянской реформы. Общество добивалось утверждения Александра I, и если бы такое утверждение было бы дано, один из главных отделов Союза благоденствия мог бы начать легальное существование 19. Один из инициаторов предполагаемого общества, В. Н. Каразин, в разговоре с министром внутренних дел Кочубеем советовал правительству воспользоваться этим обществом, поручив ему, кроме гласной задачи — крестьянской реформы,— также негласную: «нечувственный присмотр за всеми другими, так называемыми вольными, явными и тайными обществами» 20. Мысль Каразина не осуществилась, так как самое общество не было устроено. Впоследствии Н. И. Тургенев в своей книге тщательно отмежевался от Каразина, но чрезвычайно характерна сама возможность плана Каразина, отношение к обществу Воронцова, Меншикова и Тургенева. Конечно, только в замыслах некоторых своих учредителей Союз благоденствия был готов на тесное взаимодействие с императором. Фактически такого взаимодействия не произошло, но не оттого, что Союз благоденствия был недостаточно благонамерен и патриотичен, а скорее наоборот: правительство императора Александра в этом отношении отставало от союза. Это особенно ярко сказалось на польском вопросе.

Польский вопрос играл очень большую роль в жизни русских тайных обществ Александровской эпохи. Русское общественное мнение было сильно взволновано восстановлением Польши в 1815 году и слухами о намерении Александра присоединить к Царству Польскому русские губернии, отобранные у Польши Екатериной. Патриотическая мысль — защитить от этого Россию — была для некоторых действенным толчком к устройству тайного общества.

Орлов показывал на следствии: «Тогда (в 1816), предубежденный будущим, что восстановление Польши не могло столь сильно быть поддерживаемо русским правительством без влияния польского тайного общества над намерениями и волею государя, я вознамерился противопоставить польскому — русское тайное общество»21. В 1817 году Орлов слышал сам слова Александра I о том, что разделение Польши противно чести и выгодам России. Тогда же разнесся слух по Москве, что «духовная (императора Александра I) разделяет Россию на две части, из коих одна, под названием «империя», отходит к его императорскому величеству, а другая, составленная из королевства Польского, русско-польских провинций и Курляндии, достается его императорскому высочеству Константину Павловичу, долженствующему на себя принять титул короля Польского» 22.

Письмо кн. С. П. Трубецкого (март 1817), передававшее другую версию этого слуха, вызвало, как известно, необычайное возбуждение членов Союза спасения; именно после получения этого письма среди членов Союза спасения и возникла мысль о цареубийстве. Обостренное отношение к польскому вопросу характерно в это время не только для членов тайных обществ, в 1819 году написал по этому вопросу Карамзин свое знаменитое мнение «русского гражданина».

Но совершенно карамзинские чувства одушевляли и многих членов Союза спасения и Союза благоденствия. Недаром в основании этого последнего играл такую роль М. Н. Муравьев; в 1831 и 1863 годах Муравьев проводил в жизнь взгляды, сложившиеся в нем именно в пору образования Союза благоденствия. Дальнейшее развитие тайных обществ [было] неблагоприятно для предположений Союза благоденствия. К нему недоверчиво относились с двух сторон. С одной стороны, помехой для его развития было подозрительное отношение правительства к тайным обществам; в 1821 году началось наблюдение за тайными обществами (подана записка Бенкендорфа; введена особая военная полиция в гвардейских войсках), в 1822 году были закрыты масонские ложи. При этих условиях многие устроители Союза благоденствия начали приходить к мысли о необходимости прекращать деятельность союза. С другой стороны, союз связывал Пестеля в его заговорщических планах. Неизбежным следствием явилось специальное закрытие Союза благоденствия в 1821 году. После этого консервативные лидеры союза вроде Михаила Орлова или Михаила Муравьева отошли совершенно в сторону; Пестелю действительно были развязаны руки; его Южное общество было теперь свободно от опеки Союза благоденствия. Северное общество представляло попытку найти средний путь между Пестелем и двумя Михаилами (Муравьевым и Орловым). На первый план выступили близкие Орлову Н. И. Тургенев и Никита М. Муравьев (двоюродный брат Михаила Муравьева). Однако к 1825 году оба они также отошли от общества; попытка компромисса не удалась ; Северное общество,. руководимое теперь Рылеевым, начало перестраиваться в заговорщическую организацию пестелевского склада. Новые начала либерально-революционной доктрины быстро стали вытеснять прежние, либерально-консервативные. Особенно резкая перемена произошла во взглядах на польский вопрос. В 1824 году С. И. Муравьев-Апостол и М. П. Бестужев-Рюмин по поручению Пестеля заключили с представителями польских революционеров договор о взаимной поддержке. По этому договору полякам было обещано к Польше присоединить части русских губерний из второго и третьего «забора», т. е. восстановление русско-польской границы 1792 года. Узнав об этом, Орлов сказал Бестужеву-Рюмину: «Вы сделали вздор и разрушили последнюю нить нашего знакомства. Вы не русский — прощайте» 23.

IV

Неожиданный перелом жизни, заключение в крепости, неизвестность дальнейшей Судьбы — все вызывало обострение душевной энергии декабристов. У. многих это выражалось в пробуждений прежде таившегося и заглохшего или вовсе не развитого чувства.

Князь Трубецкой вспоминал позднее в одном своем письме: «С младенчества моего вскормлены в сердце моем уверенность, что Промысел Божий ведет человека ко благу, как бы путь, которым он идет, ни казался тяжел и несчастлив. Эта уверенность не уменьшилась, но укрепилась еще с тех пор, когда обстоятельства моей жизни, приняли оборот, для всякого постороннего зрителя несчастный.

...В течение этого времени я имел случай познать всю благость Высшего Промысла и научиться благославлять Его за все посылаемое счастье и несчастье. Я убежден, что если бы я не испытал греховной Превратности судьбы и шел бы без препятствий блестящим путем, мне предстоящим, то со временем сделался бы недостоин милостей Божих и утратил бы истинное достоинство Человека» 33. «В последнюю половину моего заключения в, равелине,—пишет князь Трубецкой в записках,— я совершенно покорился воле провидения и в твердом уповании на Бога рассуждал, что я себя своей защитою не спасу и чем она будет слабее, тем милость Господня, в случае моего спасения, явится яснее. Эта мысль почти всегда владела мною, когда я должен был писать ответы» 34.

Декабристов в крепости навещал священник протоиерей Мысловский. Некоторые заключенные (очень немногие) относились к нему все время враждебно, считая подосланным агентом императора Николая I, но большая часть принимала Мысловского хорошо, и многие вспоминали о нем с теплым чувством. Многие с помощью Мысловского пережили минуты значительного религиозного подъема. Тот же князь Трубецкой рассказывает, как много дали ему в тюрьме исповедь и причастие, «С искренним чувством моего недостоинства приступил я к причащению крови тела Христова, и чистая радость овладела в эту минуту душою моею, и упование на милость Божию твердо вкоренилось в сердце моем»35. О настроении в тюрьме Рылеева достаточно судить по его знаменитому предсмертному письму к жене («Бог и Государь решили участь мою»). Перед смертью не только Рылеев, но и Пестель просил благословения у о. Мысловского» «хотя был другого исповедания» 36.

Религиозный перелом в душе участников тайных обществ не происходил непременно после 14 декабря 1825 года. Такой же перелом мог наступить и раньше под влиянием других пережитых событий. Александр Муравьев «обратился после постигшего его несчастья в Москве, когда он был арестован лично покойным государем, или вслед после женитьбы своей в совершенный мистицизм, так что его товарищи не могли впоследствии присообщить к себе» 37.

Впрочем, Александр Муравьев и до своего отделения от тайных обществ был таким же религиозным мистиком. Известно, какое значение придавал он клятве при приеме в Союз спасения и как умел обставить эту клятву. В 1817 году Александр Муравьев получил согласие своего брата Михаила на вступление в союз. Через некоторое время Александр явился к брату с небольшим узелком под мышкой. Молча развязав узелок, он вынул из него обложенное малиновым бархатом Евангелие и крест, «которые и положил на стол. После этих приготовлений, вызвавших смутную тревогу M. H. Муравьева, Александр Николаевич обратился к своему брату с краткой речью об обязанностях его как члена тайного общества произнести клятву в безусловном повиновении высшим членам Союза спасения и хранения тайны» 38.

Горячее религиозное чувство лежало r основании жизненного плана многих декабристов. Невидный член Южного общества поручик Бобрищев-Пушкин вошел в общество отчасти для того, чтобы в его среде отстаивать и укреплять религиозное начало. Бобрищев-Пушкин рассуждал, что если «те, которые уважают святую нашу веру, если будут устраняться тайных обществ, которые рано или поздно, но могут и воздействовать, то выйдет, наконец, что на сцене появятся одни бездельники, и люди без всякой религии, которые наварят такую кашу, что веками не расхлебаешь, и по равнодушии или даже презрении к религии истребят всякую святыню, как то и случилось во Франции, по крайней мере на время, ибо никакая земная сила недостаточна для того, чтобы истребить навсегда то, что рука Божия на, веки постановила» 39. Однако в центре Южного общества, в Тульчине, по словам Бобрищева-Пушкина, «деизм или по крайней мере равнодушие были господствующими». И вот, Бобрищев-Пушкин «боролся с ними почти 4 года, обороняясь и предохраняя, кого только мог... Деизм мне стоил жестоких испытаний, и однако Бог в силах был сохранить во мне до сих пор целость веры, которая весьма могла потерпеть от частых прений, какие мне случалось иметь, особливо сначала, пока я не утомил противников постоянством и терпением. Противники мои в насмешку про меня, говорили, что я хочу быть начальником секты, новым Магометом, когда же религия упала совершенно и навеки» 40. Религиозность Бобрищева-Пушкина, как можно судить на основании его показаний, была строго православной: религия его — Святая Вера православия. Иного характера, но вряд ли менее искренняя была религиозность С. И. Муравьева-Апостола. Принадлежавший к числу руководителей Южного общества, подполковник Муравьев-Апостол — один из самых чистых сердцем декабристов, убежденный, искренний и простой, один из немногих декабристов, он был человеком не только ума, но и воли, не только слова, но и дела — что и доказал своей попыткой вооруженного восстания в начале 1826 года, которое не по его вине закончилось быстрой катастрофой: Муравьев с его Черниговским полком был остановлен совершенно один. Сергей Муравьев-Апостол — человек с большим религиозным подъемом, глубоко проникнутый религиозными началами. Вместе с тем это человек радикально-демократических взглядов, революционер типа Пестеля, а не консервативный преобразователь. Христианство и революция неразрывно слились в душе Муравьева, составив одно нераздельное целое. Религиозно-революционный пафос Муравьева отразился в составленном им «Православном катехизисе» для солдат, в котором проводилась мысль, что цари, «похитив свободу», «поступают вопреки воле Божией».

Вопрос: «Какое правление сходно с законом Божьим?»

Ответ: «Такое, где нет царей. Бог создал всех равными и, сошедши на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей».

Вопрос: «Стало быть Бог не любит царей?» ,

Ответ: «Нет! Они прокляты суть от Него, яко притеснители народа, а Бог есть человеколюбец. Да прочтет каждый желающий знать суд Божий о царях, книги царств главу 8-ю... и там избрание царей противно воле Божией, яко царь должен быть Иисус Христос» 41.

Для муравьевского катехизиса образцом, по-видимому, послужил катехизис, сочиненный и распространявшийся испанскими монахами в борьбе против Наполеона. Катехизис Муравьева не был хитрой агитационной уловкой, революционным обманом вроде подложных грамот Стефановича 1876 года.

Муравьев вложил в катехизис действительные, а не показные свои верования. Этого не мог понять враждебный к религии член Общества соединенных славян Горбачевский, с которым Муравьев условился относительно способов привлечения солдат к заговору. «Ни священники, ни монахи,— говорил Горбачевский Муравьеву,— не могут иметь влияния на русского... они пользуются весьма невыгодным для них мнением между нашими соотечественниками. Скажите, можно ли с русскими говорить языком духовных особ, на которых он смотрит с весьма худой стороны? Я думаю, что между нашими солдатами можно найти более вольнодумцев нежели фанатиков». Муравьев энергично возражал ему. «Поверьте мне,— говорил Муравьев,— что религия всегда будет сильным двигателем человеческого сердца; она укажет путь к добродетели, поведет к великим подвигам русского, по вашим словам, равнодушного к религии, и доставит ему мученический венец» 42.

31 декабря 1825 года на площади в Васияькове катехизис по приказанию Муравьева был торжественно прочитан Черниговского полка священником Даниилом Кейзером после пения «Царю Небесный» и «по Трисвятом» тропаря Рождества Христова. Прослушав катехизис, Черниговский полк выступил в свой злополучный революционный поход... Бобрищев-Пушкин и Муравьев-Апостол не одиноки в среде декабристов со своими религиозными настроениями. Религиозная стихия — почва душевной жизни очень многих членов тайных обществ. Но, однако, далеко не всех. Как в политическом настроении, так и в религиозном, среди будущих декабристов заметны часто почти противоположные течения. Бобрищев-Пушкин в Южном обществе должен был вести горячую борьбу в защиту религии. Муравьев-Апостол натолкнулся на отрицательное отношение к христианству Горбачевского. В более консервативном Северном обществе заметную роль играл вольнодумец С. М. Семенов — enfant terrible для университетского начальства в бытность свою еще студентом Московского университета. Семенов славился между современниками «кроме познании строгою диалектикою и неумолимым анализом всех, по его мнению, предрассудков», «всею душою предан был энциклопедистам XVIII века» 43.

Невозможно свести в одно целое всю массу настроений будущих декабристов и сочувствующих им.

О декабристах немного можно узнать по сухим формулам их политической алгебры. Их надо брать целиком, с корнями, с почвой. На минуту оставляю в стороне руководителей. Что такое средний, рядовой участник тайного общества Александровской эпохи? В голове мелькают мысли о политической реформе или даже революции, он готов на всякое либеральное молодечество, не отстанет, от товарищей— но он вовсе не профессиональный революционер. Следуя общей моде и увлечению, вступил он в тайное общество и после подписания клятвы сам смотрит на себя с горделивым недоумением; но общество, иногда много занимая места в его душе, все же мало значит в общем ходе его жизни. Как прежде, так и остался он после вступления в общество блестящий офицер, кутила и рубака, мастер выпить и во хмелю взболтнуть лишнее, он—средней руки помещик, подчас даже и не из очень кротких по отношению к своим подданным. Откуда его политические увлечения? Слыша общие жалобы после Тильзита на дружбу императора Александра с узурпатором Бонапартом (а также и дороговизну сахара), он, как и все, краснел в эти годы от патриотического стыда, а позднее, в войну 1812 года и заграничные походы, воспылал патриотической гордостью, особенно после Кульма. За границей, изнывая со скуки в каком-нибудь провинциальном немецком городишке, так же бил он под пьяную руку союзных австрийцев, как прежде в Западной России евреев; в глухом французском местечке так же волочился за всеми женщинами, как прежде в польском. Немногие съездили в Лондон и посещали парламент; не всем удалось даже видеть Париж; один только мог подписать акт о капитуляции этого заветного города. Однако будущему декабристу все же попались в руки кое-какие французские книжечки, где шла речь и о политике; из любопытства побывал он в масонской ложе; кое-какой премудрости понабрался из разговоров с окружающими; слышал кстати — какой-то штаб-офицер познакомился и с источником этой премудрости—Бенжаменом Констаном. А после этого возвращение на родину, вместо всех иллюзий опять куда-нибудь в глушь; привычка обо всем говорить сплеча берет свое, все подвергается критике. Чувствуется какая-то неудовлетворенность, незнание, что дальше с собою делать,— а тут подвертывается товарищ, уже что-то знающий, предлагает войти в общество. Тайное? Ну да, так надо, к тому же и H. H. и M. M. вступили в общество — за чем же дело стало? Новый член тайного общества на всю затею смотрит, однако, с полуусмешкой, готов открыть свою тайну первому встречному, так же, как со всяким, привык откровенничать про масонские тайны. Затверживая мудреные формулы конституционного учения, разбираясь в тонкостях новой политической науки, либерал Александровской эпохи всегда остается, однако, тем, чем сделала его судьба,— прежде всего офицером. Интересы военного быта ему дороже всего; честь полка, товарищество, полковое хозяйство—на первом месте у него. Проповедуя туманные начала и равенство всех граждан перед лицом закона, иногда не умеет он держать чешущиеся руки и готов по-военному, отечески наказать подвластных ему граждан. Сам Пестель не отменил телесных наказаннй в своем Вятском полку, а только перед солдатами сваливал вину за них на правительство. Военные замашки переносит будущий декабрист и на государственные проекты. Не задумываясь решает он еврейский вопрос: собрать всех евреев из России, дать им военную охрану и пусть пробиваются на свою Палестину. Не считаясь ни мало с Кораном в осуществлении рациональных принципов, одним росчерком пера он готов отменить многоженство у мусульман.

Русский карбонарий проповедует новые начала просветительской французской философии; он часто действует и признает религию, только очищенную от суеверий темных. Он рационалист, и детская наивная вера вызывает в нем ироническую улыбку. Он даже немного атеист и при случае за бутылкой доброго вина готов отрицать существование бога. Вообще он вольнодумец и либерал.

Но где-то в глубине его души теплится эта детская вера, над которой гласно он иногда смеется. Атеист — а знает все, московские церкви и знает, в которой лучше служат и почему именно. Либералист — а счастлив познакомиться с известной поклонницей иеромонаха Фотия, графинею Орловой-Чесменской. Поэтому так много воспринимает он мысль, что бог есть, только надо уметь его найти,—если мысль эту высказывает человек, имеющий репутацию просвещенного. Просвещенный этот человек — старый масон новиковского толка, а то и католический патер, или немецкий пастор, или даже и свой иерей, хоть последнего труднее всего послушаться ученому либералу. И вот иной атеист вспыхнет пламенем религиозного экстаза, и в этом экстазе потонут все его политические мечтания, а иногда, пройдя испытания, выигрывают, и тогда-то политическая вера окрасится в религиозный цвет.

На декабристах два знамени, у них два лика. Один рационалистический, интернационально-революционный, карбонарский. Другой — религиозный, патриотический, бытовой.

Вспоминая о декабристах, всегда больше обращали внимания на первый лик, освещенный отблеском 14 декабря 1825 года. Другой лик остается в тени.

А он не менее достоин света.

Февраль 1919 года.