Николай Басаргин

ЗАПИСКИ О СОВРЕМЕННЫХ СОБЫТИЯХ ДЕРЕВЕНСКОГО ЖИТЕЛЯ, ВОЗВРАТИВШЕГОСЯ ИЗ ССЫЛКИ

От начала 1857 по 1861 год

3 сентября 1856 года получили мы манифест 26 августа, возвращающий нас на родину после тридцатилетней ссылки. Его привез молодой Волконский, сын одного из наших товарищей, отправленный нарочно из Москвы к генерал-губернатору Восточной Сибири в Иркутск, где проживал его отец 1). Путь его лежал через Ялуторовск, и он остановился часа на два, чтобы сообщить нам эту новость.

Впечатление, которое произвела на нас, и особенно на меня, эта полуамнистия, определить трудно. Радоваться было нечему. Когда свечка потухает, немного уж пользы для нее, если ее перенесут из жаркой и удушливой атмосферы в другую, где воздух посвежее. Так точно и с нами. Возвратиться в Россию болезненными стариками, без всякого состояния, когда уже все прежние связи прерваны, когда большая часть близких сердцу современников наших лежали в земле, когда вместо живых людей приходилось каждому приветствовать одни могилы и при этом начинать жить сызнова, применяться к новым понятиям, вступать в новое общество, заводить новые связи и трудиться, может быть, из насущного куска хлеба. Вот перспектива, которая ожидала большую часть из нас, за исключением немногих, сохранивших состояние и имевших свое семейство. Она была вовсе неутешительна. Но, с другой стороны, если, откинув собственную личность, смотреть на эту амнистию с точки зрения более возвышенной, то есть как проявление другого образа мыслей, других более гуманных понятий в новом правительстве, если видеть в ней осуждение прежнего властолюбивого, эгоистического владычества и [желание] идти другим путем, более согласованным с духом времени, с общественной пользой, то это действие высшей власти имело свое значение и не могло не возбудить в нас радостные надежды. Более или менее оно и было так принято почти всеми нами. По крайней мере теми из нас, которые сохранили заветные убеждения и свои правила.

И сказать не в похвалу себе, много надобно было прилагать   и  твердости   характера  и  силы   воли,   чтобы пройти в течение тридцатилетия через все испытания вещественные и нравственные, начиная с оков, крепостей, острогов, тюрем, голода, холода, всякого рода лишений, унижений, преследований, каторжных работ, поселений и до 14[-го] класса включительно. Надобно было, говорю я, во все это время много перетерпеть, передумать, здраво обсудить, чтобы сохранить свято свои убеждения и свое достоинство и выйти в нравственном отношении цельным из этой долговременной и весьма нелегкой для сил человеческих борьбы.

Пусть другие, кто нас знает, решают вопрос этот в нашу пользу или против нас. Самим вам говорить об этом не приходится. Будучи людьми очень обыкновенными, скажу более — в отношении научного образования даже отсталыми, большая часть из нас вследствие стечения обстоятельств и той роли, которую довелось нам разыгрывать, не только сберегла, но увеличила сумму нравственных убеждений, сочувствующих всему хорошему, которые в юности еще направляли наши помыслы и поступки. Теперь, когда предвидится возможность жить и действовать именно этими убеждениями, когда некоторые из них, считавшиеся уже несбыточной мечтой, могли осуществиться, то весьма естественно, что, несмотря на разрушенную уже физику, на болезненную старость, что-то радостно-утешительное отозвалось в душе нашей при мысли пожить хотя несколько годов в новом и лучшем положении, если не деятелем, то по крайней мере близким зрителем ожидаемых преобразований, так сказать, присутствовать при всех успехах отечества нашего насчет своего политического возрождения. Это только и может объяснить наше почти общее желание воспользоваться амнистией, покинуть Сибирь и возвратиться на родину, хотя уже во многих отношениях нам чуждую, но все еще пламенно любимую.

Как много, как видимо изменилась она после того, как мы ее оставили. В тридцать лет достаточно было одного времени, чтобы улучшить ее вещественный быт, несмотря на то, что в прошедшее царствование препятствовали ее успехам. В гражданском же и нравственном отношении трудно было нам судить о ней. Возвращаясь на третий год нового царствования, в то уже время, когда оно начинало изменять прежнюю систему и приступило к благодетельным   преобразованиям   общественного   устройства, мы необходимо должны были найти в обществе брожение, с одной стороны, тревожное беспокойство и неудовольствие многочисленных поборников старого порядка, привыкших в долговременный николаевский период к безотчетному повиновению, к чисто материальной жизни и к палочной дисциплине, а с другой — восторженные надежды, и пламенные ожидания, и умственная деятельность в мыслящей, передовой части общества, хотя и немногочисленной, но сильной своими справедливыми общеполезными воззрениями и идеями.

Следовательно, вот в каком состоянии мы нашли то общество, в котором и с которым должны были жить отныне. Положение наше в нем было довольно затруднительное, ненормальное. С одной стороны, недостаточность наших материальных способов и наша незавидная внешняя обстановка ставили нас в последних рядах этого общества, а с другой — наше прошедшее, некоторые сохранившиеся связи и наши передовые понятия растворяли везде перед нами двери и давали право на особенное внимание. При таких условиях нелегко было в новом быту нашем быть на приметном месте и не уронить себя в общем мнении.

Разумеется, что новые сношения и связи составились нами преимущественно между людьми, которым мы сочувствовали и которые, со своей стороны, видели в нас долговременных страдальцев за общие с ними идеи. Но и здесь должно сознаться, что в научности и образовании мы далеко отстали от многих и, следовательно, не могли иметь большего между ними весу. Сверх того, неимение средств к жизни делало многих из нас зависимыми от обстоятельств и случайностей. Одним словом, отсутствие всего, что так высоко ценится большинством и без чего человеку нельзя вполне свободно располагать собою, не могло не затруднять нас в нашей новой жизни и  не  иметь  влияние  на  наше  положение в обществе.

К счастью моему, я приехал из Сибири хотя с небольшими, но достаточными для скромной жизни средствами и потому мог жить независимо от людей и обстоятельств. Оставшиеся в живых родные мои были большей частью люди небогатые, они встретили меня ласково, радушно, но сначала как будто опасались, что я предполагаю жить на их счет, и даже некоторое время не совсем верили тому, что у меня  есть свои маленькие средства. Убедившись же в этом, сделались еще ко мне внимательнее, Впоследствии же, к сожалению моему, я должен был убедиться, что материальные расчеты чрезвычайно как много для них значили. То, что я испытал в этом отношении на себе, вероятно, испытали с некоторыми изменениями и другие мои товарищи. Вообще в продолжение нашего отсутствия из России нравственная сторона общественной и семейной жизни значительно упала. Эгоистические правила развились в большом размере, и вещественные наслаждения и потребности стали преобладающими понятиями большинства. Все измерялось на этот аршин, все думали только о собственных выгодах и удовольствиях. Во всех сословиях господствовала неимоверная роскошь, всякий жил выше своих средств, помышлялось только о том, чтобы каким бы то ни было образом добывать их, и потому смотрели на все с этой точки зрения.

Разумеется, что находилось много исключений, и эти исключения могли благодетельно действовать на будущность. Я говорю все это для того, чтобы показать, как трудно было наше положение в современном обществе при наших воззрениях, при наших недостаточных способах, наконец, летах и правилах.

Замкнувшись, так сказать, в самих себе, поддерживая необходимые только отношения с обществом и оставаясь простыми беспристрастными зрителями умственного движения, которое было вызвано новым царствованием, и всего, что совершается перед моими глазами, я намерен продолжать мои записки, изложить в кратких очерках главные из современных событий так, как они представляются мне при тех понятиях, которыми я привык руководствоваться. При таких сведениях, которые я мог иметь в  отдаленном  уголке  моей  уединенной   жизни.

Весьма натурально, что рассуждения мои будут носить отпечаток моей собственной личности, а в изложении самих событий многое может быть пропущено и даже иногда неверно. Не участвуя в них, а только следя за ними и следя в отдалении, не все из них могли дойти до меня. Сверх того, я могу только знать и судить о том, что делалось явно об окончательных видимых последствиях. Все то, что совершилось за кулисами, все то, что предшествовало проявлению этих событий, те подробности,   которые  сопровождали  их  и  действия  лиц,   которые в них участвовали, этого, разумеется, я по своему положению знать не мог. Конечно, при таких недостатках моего изложения оно не может иметь большого интереса, но я и сам не считаю рассказ мой чем-нибудь очень дельным. На него должны смотреть только как на суждения и мысли человека прошедшего времени, страдавшего 30 лет за те идеи, из которых некоторые проводятся ныне в исполнение самим  правительством.

Чтобы судить хоть сколько-нибудь правильно о событиях нового царствования, надо представить себе ясно положение, в котором находилась Россия при кончине императора Николая. Постараемся изобразить это положение, хотя и в общих чертах, но как можно вернее и добросовестнее.

Война с западными державами, с лишком год продолжавшаяся при жизни прежнего государя2, ознаменовалась рядом беспрестанных неудач и материальным истощением государства.

Многочисленные войска наши гибли не столько от самого неприятеля, сколько от бездарности, нераспорядительности полководцев, худого административного порядка и от незнаний современных улучшений в военном деле. Тридцатилетняя уверенность русских в превосходстве и непобедимости их армии исчезла и заменилась всеобщим опасением, всеобщим недоверием к правительству, даже подозрением в изменах. С другой стороны, внешняя политика наша находилась в самом невыгодном положении. В Европе Россия не имела ни одного приязненного госу­дарства. Все или явно восстали против нее, или тайно желали ее унижения. Одни только Соединенные Штаты несколько ей сочувствовали, но помощи ждать она от них не могла.

Дипломатические переговоры, начатые в 1850-м году еще при жизни императора Николая с западными державами, не привели ни к какому результату, да и не могли кончиться миролюбиво, потому что требуемые уступки оскорбляли в высшей степени самолюбие русского государя и, так сказать, сводили его с того пьедестала, на котором он стоял в ареопаге европейских владык и в общественном мнении не только России, но и целого Мира3. Стало быть, война угрожала принять еще большие размеры и России предстояли самые тяжкие, самые продолжительные испытания не с тем уже, чтобы восторжествовать, а чтобы хоть сколько-нибудь защитить себя.

А между тем все ее усилия истощались именно в самых бесплодных жертвах. Материальные ее средства, с такой готовностью и покорностью приносимые на защиту отечества, вследствие всеобщих злоупотреблений и ошибочных распоряжений или уничтожались без всякой пользы, или пополняли карманы лихоимцев всякого разряда, и военных, и гражданских, и провиантских, и комиссариатских, и даже, наконец, факторов-евреев. Усиленные наборы рекрутов приводили в отчаяние низший класс народонаселения4 и все-таки были недостаточны на пополнение потерь потому, что до прибытия своего на места назначения рекрутские партии таяли как воск. Потери же в самих войсках увеличивались со дня на день. Госпитали были наполнены больными, так что недоставало мест, куда класть их, а об уходе, содержании, лечении уже нечего и говорить. Произведенные по окончании войны следствия о злоупотреблениях в русской армии ясно показали, как и куда употреблялось все то, чем жертвовала Россия в эту славную эпоху для народа и войск и бесславную  для их полководцев  и  распорядителей5.

Внутреннее государственное и общественное состояние России было в это время в самом жалком, самом расстроенном положении. Тридцатилетнее правление покойного императора, основанное на всеобъемлющей централизации, довело значение и действие самого общества до нуля. Все сосредоточивалось в одной его особе, все исходило от него; правительство вмешивалось во все мельчайшие подробности не только общественной, но иногда даже частной жизни. Оно заведовало и всей администрацией, и полицией, и финансами, и торговлей, и промыш­ленностью, и народным образованием, и даже самыми мышлениями управляемых. Горе было тому, кто хоть несколько разнился с его системой действий. На этой централизации сходились все у престола и отсюда посредством безгласных, раболепных орудий расходились по всему пространству империи, по всем отраслям государственного управления.

Но эти безгласные и раболепные орудия в отношении престола, знавшие и понимавшие одну только волю монарха и безусловное повиновение власти, в свою очередь, явились неограниченными властителями в тех местах или в   тех   учреждениях,   которыми   они   заведовали,   не   имея имеете с тем ни одной ясной, ни одной правильной идеи по какому бы то ни было предмету государственного управления. Все помыслы их обращены были только на то, чтобы сохранить в верховной власти хорошее мнение о своей преданности, а в отношении края безусловную его покорность и такое спокойствие, которое бы равнялось безжизненности. О том же, в каком положении находятся управляемые, что делается во вред или в пользу их, никто не думал и не хотел думать.

Весьма естественно, что такой порядок, продолжавшийся тридцать лет и в такое время, когда в других государствах Европы с каждым днем успехи по всем отраслям общественного быта шли более или менее вперед, необходимо устранял Россию от всех современных улучшений жизни в нравственном, так и материальном отношении. Идеи, понятия современного поколения оставались без развития, промышленность, торговля, народное богатство не делали никаких успехов. Увеличивались одни только злоупотребления, лихоимство и растление нравов, поощряемое в низших классах гибельною системой винных откупов, а в высших — официальным лицемерием, роскошью  и  жаждой  к  вещественным  наслаждениям.

Правительство, для того только, чтобы не ослабить своего всемогущего влияния, своей централизации, отказывалось даже от самых очевидных улучшений в правительственном отношении. Оно всеми силами не только затрудняло, но часто даже просто не дозволяло учреждение акционерных компаний, опасаясь, с одной стороны, тесного соединения значительного числа граждан даже для промышленных выгод, а с другой — боясь потерять частицу того контроля, которому оно подвергало все действия общественной жизни.

Вот почему в то время, когда в Англии, Соединенных Штатах, Франции и большей части Германии в два последние десятилетия успехи промышленности посредством ассоциации так быстро увеличили народное богатство, когда эти страны покрылись сплошной сетью железных Дорог, так много способствующих не только размену материальных произведений, но и размену мыслей, Россия оставалась только зрительницей этого движения и только под конец царствования Николая увидела у себя первую Железную дорогу6. Но и тут исполнение доказало все непонимание  самых   простых  начал   экономической   науки.

Правительство, боясь ассоциаций, приняло на себя постройку этой дороги, издержало на это вдвое более того, что бы она стоила частным лицам, поручило это дело человеку, ничего не понимающему, кроме фельдфебельской должности, и грязному во всех отношениях7, потом постановило такие правила, при соблюдении которых уничтожалась вся польза железной дороги, и, наконец, дало полную свободу всякого рода злоупотреблениям. По крайней мере половина всей израсходованной на нее суммы пошло или на ненужные вовсе украшения, и в карманы строителей. Многие из последних приобрели огромные состояния, а у главного распорядителя явились более 10 тыс. душ крестьян. Правила же, поставленные первоначально для проезжающих по железной дороге, так хорошо были придуманы, что не позволяли пользоваться выгодами   этого   сообщения   большей   части   пассажиров.

Но, с другой стороны, при существовавшем судопроизводстве, при полной безгласности и при той безответственности, которою пользовались все власти в отношении управляемых, никакое частное предприятие не могло иметь успеха. Никто не решался употребить на какое-либо промышленное дело свой капитал, если не имел в виду заинтересованных протекторов между сильными этого мира. Оттого большая часть свободных капиталов лежала без действий в кредитных учреждениях. Владельцы довольствовались получением 4%, а кредитные учреждения отдавали их под залог дворянских имений большей частью для непроизводительных потреблений и на удовлетворение роскоши.

Таким образом большая часть частных достояний поступила в залоги, дворянство обедняло, а эти капиталы, вместо того, чтобы увеличивать ежегодно народное богатство, служили только к некоторой выгоде Опекунского совета, к поощрению недеятельности в их владениях и  к разорению земельных собственников.

Вот в коротких словах положение, в котором покойный государь оставил Россию своему наследнику. Горько для него в последние минуты разочарование, но оно было неизбежным следствием всего его правления. Впрочем, и в этот торжественный час он не был все-таки убежден в ошибочности своей системы, потому что сказал будущему государю: «Не такою надеялся оставить я тебе Россию, а устроенную,    благоденствующую»8. Как будто мертвое спокойствие, безжизненность — одно и то же, что устройство и благоденствие.

Трудно, чрезвычайно трудно было положение нового царя России *. С одной стороны, война и война несчастливая. Борьба почти со всею Европою. Армия, потерявшая уверенность от неудач, ослабевшая от потерь. Бездарные полководцы, всюду кража и злоупотребления, расстроенные финансы и совершенный недостаток в государственных людях. Придворные льстецы и сребролюбцы — вот что окружало его и что оставил ему в наследство покойный. А между тем вследствие прежней системы само общество не могло принимать никакого участия в делах, все лежало на нем одном, никто не смел и думать о том, чтобы облегчить его тягостное бремя. Всякое действие, всякая вынужденная обстоятельствами мера относилась прямо к нему — ставилась ему в вину. Всякий ожидал от него почти невозможного, и если невозможное не исполнялось, приписывал это худому распоряжению правительства.

Здесь, однако, должно заметить, что именно те люди, которые в прежнее царствование наиболее терпели от произвола верховной власти, которые не допускались ни к какому участию в делах, потому что мнения и правила их не согласовывались с исключительными и раболепными идеями того времени, возвысили теперь свой голос в пользу нового государя, стараясь справедливо доказать, что он не обязан нести солидарности за действия прежнего правительства, что надобно принимать в соображение трудности обстоятельств, в которых он находится. Хоть людей этих было и немного, но так как это были люди передовые, мыслящие, причем же они говорили правду, то общественное мнение, пробудившееся от долговременного сна, стало на их сторону и возложило упования свои на юного государя, известного уже и прежде необыкновенною кротостью характера. Седовласые царедворцы должны были умолкнуть и внутренне сознаться в ошибочности прежней системы и их собственных действий, основанных на одном угождении и лести.

С   другой   стороны,   европейские  державы   с  кончиною

___

* На полях приписка (здесь и далее — рукой Басаргина): «Положение   верховной   власти   после   кончины   Николая».

покойного императора сделались гораздо сговорчивее и стали менее опасаться завоевательной политики русского двора *. Дипломатические сношения возобновились, и хотя падение Севастополя нанесло тяжелую рану России, но вместе с тем оно показало и все мужество, все герой­ство русских войск. Честь оружия была спасена. Оставалось только решиться на некоторые уступки, и новый государь не задумался это сделать. Мир был заключен, и Россия с признательностью приняла его, ибо понимала очень хорошо всю трудность обстоятельств, не им самим вызванных. Никто не смел и не имел права поставить в вину Александру II этого мира, всякий ясно видел его необходимость и его современность9. Так судила о нем и вся Европа, оказавшая при этом случае государю свое сочувствие и свое уважение.

По заключении мира надобно было приняться за устройства внутренние, за преобразование всей системы прежнего порядка**. Но здесь именно открыли совершенный хаос. За что только ни возьмись, все было гнило, все носило следы тления и возмутительного безобразия. Это было ветхое, разрушающееся здание, которое строилось в продолжение полутораста лет не по какой-либо рациональной системе, а по произволу лиц, действовавших самовластно и безотчетно. Не говоря уже о правительстве, самое общество было искажено, с одной стороны, долговременным раболепием, отсутствием свободной мысли, а с другой — всеми привычками, всеми недостатками ничтожной роли, которую оно играло в государстве. Прибавьте к этому крепостное состояние и откупную систему, столь гибельно действовавших на все отрасли общественного развития и порождавших неправильные, превратные идеи в  кучу  отвратительных  пороков.

Не ставя нисколько в вину новому государю первые его действия по вступлении на престол, действия, которые основывались на чувствах долга и любви к покойному родителю и которые были отчасти внушены ему советниками и любимцами покойного, я скажу только, что эта некоторого рода солидарность, добровольно им принятая в отношении прежнего царствования, очень мешала

___

* На полях приписка: «Улучшение дипломатии. Сношения и заключение мира».

** На  полях приписка:   «Внутреннее  состояние  России».

ему впоследствии при его благих намерениях* 10. Гораздо бы лучше было и для него самого, и для России, если в на первом шагу своем порешил дело с прежним порядком и с людьми, с этим порядком приверженными, он вступил бы смело на другой путь. Тогда не было бы того колебания, которое замечается теперь во всех действиях правительства, клонящихся к улучшению государственного и общественного быта11. Тогда яснее бы обрисовались люди, хотящие или не хотящие помогать ему, и всякий бы знал, чего именно оно желает. Тогда не нужно бы было правительству употреблять такие лица, которые на каждом шагу стараются его затруднить и которые под сурдиной ему противодействуют, являя между тем наружную преданность. Надобно было понять, что все то, что находилось во главе правительства при прежней системе, все то, что привыкло действовать вследствие прежних понятий об обществе и власти, об управлении и о своем в нем значении, все то, что привыкло пользоваться выгодами раболепного повиновения и злоупотреблениями, которые хотят истребить, не могло быть участником и деятелем при новом порядке вещей. Пусть лучше бы эти люди остались в явной оппозиции — эта оппозиция нисколько не была бы опасна, тем более, что все эти люди не могли быть на хорошем счету в общественном мнении. Они гораздо опаснее теперь, когда занимают важные к управлении места и могут не только тайно, но даже и явно препятствовать естественному ходу событий в предпринятых преобразованиях. К тому же всякое их вредное действие или влияние прикрывается волею и именем монарха, и, следовательно, все то, что делается без его ведома и даже против его желания, относится большинством общества, и особенно людьми не рассуждающими, прямо к нему.

Укажу на некоторые действия верховной власти, имевшей прекрасную цель, но в исполнении носящей несомненные признаки вредного влияния приверженцев прежнего порядка и недостатка свободной воли в правительстве.

Амнистия, дарованная политическим страдальцам прежнего царствования, которые в течение тридцати лет несли   тяжелый   крест   испытаний   всякого   рода  и   против

___

* На  полях приписка:   «Невыгода принять  солидарность».

которых гнев покойного императора не уменьшался ни на волос во всю его жизнь, была делом в высшей степени не только добрым, но и справедливым *. Правительство не могло не понимать того возмутительного неправосудия, с которым они судились во время оно. Ему нельзя было не знать, что виновность их, преувеличенная разгневанным владыкою и безжалостным подобострастием Следственной комиссии и Верховного уголовного суда, при тюремном одиночном заключении и отсутствии всякой законной защиты не была такого рода, чтобы нести за нее столь ужасное и продолжительное наказание12. Сверх того, из всех так называемых государственных преступников осталось уже очень немного и то дряхлых, болезненных стариков13.

Для них самих эта амнистия ровно ничего не значила. Что могло быть для них радостного явиться в преклонные лета на два, на три года в новое для них общество без всяких собственных средств к существованию. Но она много значила в отношении самого их дела, в отношении того мнения, которое составилось об нем, в отношении самого правительства и как уступка общественному мнению, явно выразившемуся в их пользу, даже в прежнее царствование14. Смотря на амнистию с этой точки зрения, она была делом здравой политики и чрезвычайно народным. Но как исполнена была она? Вместо того чтобы простить просто и возвратить всех безусловно, начались опять категории и ничтожные оговорки подраз­делений. Кто возвращался с княжеством, графством, кто без этих титулов, одни могли жить где им угодно, другим запрещалось жить в столицах. Возвращалось потомственное дворянство, но не чины и знаки отличия15. Спрашиваю, есть ли тут правильное понимание дела? И не явно ли высказывается во всем этом участие старых царедворцев, боявшихся полной амнистии, как явной улики в их несправедливых действиях во время суда над мнимыми преступниками. Один только Тургенев получил полное прощение и именно потому, что в продолжение ссылки жил очень покойно в чужих краях, принял даже иностранное подданство и на призыв покойного государя к суду отказался явиться, представив очень справедливую причину — отсутствие   правосудия   в   этом   деле16.    Опять

___

* На полях приписка: «Амнистия».

говорю, не явное ли здесь влияние людей прежнего порядка на доброе и великодушное сердце государя, который, вероятно, и не подумал, что этим уменьшаются все достоинства амнистии. И посмотрите, как эти люди пользуются его добротою, чтобы затемнить ее в общественном мнении. Мнимо-политические преступники, т. е. настрадавшиеся за свое мнение, а некоторые даже за одни слова, хотя и возвращены, но не прощены вовсе, между тем как простые преступники, воры, грабители, взяточники, уличенные и наказанные, подобно К. Д.17 и т. д., прощены совершенно, и все прежнее возвращено им. Можно было бы спросить, где тут справедливость? Я не скажу и уверен, что чувство это в государе, судя по многим его действиям, весьма сильно, но, к несчастью, то, что до сих пор его окружает, не всегда прямодушно пользуется его добротою.

Еще страннее и неуместнее было обнародование брошюры барона Корфа почти вслед за возвращением политических изгнанников *18. Что хотело показать этим правительство? Неужели оно опасалось нравственного влияния на общественное мнение. Неужели оно думало, что нужно было напомнить обществу то несчастное время, когда свершалась над ним казнь, и неужели оно предполагало этим в высшей степени бездарным сочинением восстановить против них общее мнение19. Я не полагаю этого, а, напротив, думаю, что государя уговорили в этом случае старые любимцы его родителя, участвовавшие в осуждении возвращенных им изгнанников, чтобы показать обществу, что это осуждение было правильно и что они должны были так действовать. С другой стороны, им, может быть, хотелось показать всем, что и настоящее правительство смотрит на это дело с той же точки, как они. И как плохо, даже недобросовестно в отношении к правительству написана эта брошюра. Например, что это за письмо покойного императора Александра к Кочубею, в котором он так жестоко говорит об окружающих его царедворцах, из которых впоследствии многие занимали государственные должности20. Думаю, что читается статья не в пользу, а против правительства. Да и к чему было приводить это письмо? Что оно доказывает? То, что давно уже всем известно о придворной челяди. Вмес-

___

* На   полях   приписка:   «Брошюра   б[арона]   Корфа».

те с тем оно отчасти служит как бы оправданием тем, которые хотели изменить этот порядок21. А разговор Константина Павловича с Николаем? Его намек на свои записки, которые через двадцать лет отыскались в столе князя Волконского и о которых очень наивно говорится, что в них оказалось то же самое, что помещено было в тогдашних ведомостях при восшествии на престол Николая22. Можно ли этому верить? Можно ли допустить, чтобы Волконский, который был олицетворением трусости, осмелился скрывать у себя те самые записки, которых доискивался император. Не заставляет ли это предполагать, что действительно покойный Константин Павлович оставил после себя что-то письменное, которое многое объясняло и что было по смерти его уничтожено или скрыто. Зачем обо всем этом говорить, зачем возрождать сомнения, когда все уже перестали о том и думать. А, наконец, наивный рассказ о молодом человеке, явившемся к государю перед 14-м декабря23. Кто поверит всей этой идиллической беседе покойника с гвардейским подпоручиком. Согласно ли это хоть сколько-нибудь с характером покойного и особенно в такое критическое для него время — когда дело шло о престоле? Много и много можно еще было сказать и доказать не только вздорного, но даже вредного для самого правительства и для памяти покойного государя в этой брошюре, но она не стоит того, чтобы заниматься ею, не стоит даже и критики. Мы только потому и говорим о ней, чтобы показать, как неуместно и вполне нерасчетливо было ее появление. И опять-таки государь нисколько не виноват в том24. Где ему входить во все подобные мелочи, когда на нем лежало бремя всеобщей государственной неустроенности.

Да и не показал ли он именно в то самое почти время, когда выходила эта бездарная книжонка, замечательный пример великодушия и любви к своим подданным *. Дело студентов, в котором замешано было несколько десятков молодых людей, из которых в прежнее царствование большая часть отправилась бы в Сибирь, кончилось тем, чем никто и не ожидал. Простив всех, он явил пример великого милосердия и показал действием в этом случае   по   внушению   своего   сердца — без   всякого   посто-

___

* На   полях   приписка:   «История   киевских  студентов».

роннего  влияния,  как умеет  он отличать  преступление от порывов и увлечении молодости25.

В продолжение первых двух лет своего царствования он не имел даже времени осмотреться*. Год целый еще продолжалась война, отвлекавшая общее внимание и особенно внимание правительства от всего постороннего. Война эта с каждым днем раскрывала общественные недуги и всю несостоятельность прежнего порядка. По окончании ее надобно было заняться устройством, переформированием и уменьшением войска. Надобно было рассчитываться с прежней системой истощать и без того уже расстроенные государственные финансы, на то, чтобы уничтожить грустные ее плоды. И все это надобно было делать теми же людьми, которые привыкли к этой системе, которые пользовались ее результатами, которым она доставила и значение, и почести, и богатство. Правда, нашлись несколько молодых личностей, не принимавших участие в прежних злоупотреблениях и выказавших свои способности, свою распорядительность и свое мужество в последнюю войну и особенно при защите Севастополя. Их преимущественно употребил государь для того, чтобы открыть вопиющие злоупотребления, распространившиеся в последнее время по всем частям военного ведомства, а некоторых из них назначил на второклассные должности по разным отраслям управления. Но, к сожалению, должен заметить, что все эти желания исправить и улучшить администрацию делались вяло, с беспрестанными колебаниями и не с тою твердою, железною волею, как бы следовало. Это именно оттого, что старые сановники прежнего времени занимали почти все высшие государственные места и не только неохотно, но даже с заднею мыслью исполняли волю монарха. Вот именно тут-то и оказалась погрешность той солидарности, которую принял на себя государь в отношении царствования своего родителя. Не обладая той силой воли, как Петр I, ни его железным, непреклонным характером, будучи по природе своей добр, кроток, он невольно попадал под влияние окружающих его советников, действовавших на его сердце и на его беспредельное уважение к памяти отца26.

Не   менее   того,   должно   отдать   справедливость,   что,

___

* На полях приписка: «Первые два года царствования и сановники прежнего времени».

несмотря на эти колебания, несмотря на все препятствия, он неизменно следовал своим преобразовательным идеям и ни на минуту не оставлял их *, Свобода мысли, некоторая гласность не только допускались, но даже поощрялись правительством. Россия как будто пробудилась от летаргического сна. Все, что только могло думать, заговорило и словесно, и письменно**27. Нельзя представить себе той радости, с которой Россия приняла это снятие оков с мысли того умственного движения, которое в самое короткое время распространилось повсюду, и всех благо­детельных от того последствий. Появились сотни новых журналов28, все вопросы политической, экономической и нравственной жизни стали обсуждаться со всех их сторон. Конечно, о многом судилось и вкось и впрямь, но это не мешало быстро подвигаться умственному развитию в России. Появилось множество обличительных статей, раскрывавших все раны нашей общественной жизни. Заговорили даже о будущих надеждах на улучшение гражданского быта, указывались и возможности к этому, и средства для достижения этой вожделенной цели. На сцену выступили некоторые талантливые и передовые личности, могущие со временем играть значительную роль  в  будущности  нашего  отечества.

Материальная сторона нашей общественной жизни подверглась также благодетельным реформам. Повсюду стали учреждаться акционерные компании ***. Мертвые капиталы вышли на божий свет и посредством соединения, подобно тому, как из малых источников составляются большие реки, стали оплодотворять нашу промышленность. Начались сооружаться частными предприятиями железные дороги. Водные сообщения посредством новых компаний пароходства способствовали развитию торговли. Одним словом, всюду заметна была правительствен­ная деятельность. Правительство не только не препятствовало этому движению, но даже поощряло его, с одной стороны, гарантируя с иных компаний дивиденды, с другой — уменьшая   проценты   в   кредитных   учреждениях   и

___

* На   полях   приписка:   «Твердость   убеждений   государя».

** На    полях    приписка:    «Гласность    и    умственное    движение в России».

*** На полях приписка: «Материальные и промышленные улучшения».

давая некоторые преимущества акционерным сообществам.

Надо при этом сознаться, однако ж, что многие из этих акционерных предприятий вследствие недостаточности иногда и совершенного отсутствия экономического нашего образования далеко не оправдывали ожиданий *, Даже — почему не сказать — сделались в. руках недобро­совестных людей поприщем для злоупотреблений и личных интересов, но как же могло быть иначе? Там, где действуют люди, всегда будет и хорошая, и дурная сторона их действий, в особенности же когда общество еще мало понимает то, на что обратило свою деятельность, и когда самые даже судебные учреждения, которые должны оградить их от обмана и недобросовестности, не на той степени совершенства, чтобы как следует защитить правого. К сожалению, именно в этом отношении и страдает до сих пор наше отечество, ожидая с нетерпением преобразование нашего судопроизводства.

Впрочем, обращаясь опять к акционерным сообществам, утешимся мыслью, что за всякое воспитание, за всякое приобретение в чем-либо опытности необходимо надобно поплатиться. Так и в этом случае.

Приступаю теперь к самому важному, самому жизненному вопросу нашего общественного быта, получившему на третий год царствования Александра II столь неожиданное для большинства решение **. Это решение было вполне согласно с требованием века, с пользою отечества и с чувством справедливости, всегда присутствующим более или менее в человеческой совести. Я говорю здесь о крестьянском вопросе. Давно уже — в первые годы царствования Александра I — вопрос об уничтожении крестьянского состояния обсуждался передовыми людьми своего времени. О нем думали Сперанский, Мордвинов*** и т. д. Сам император Александр желал этого освобождения особенно в начале своего правления. Деланы были даже некоторые попытки, окончившиеся ничтожными и ни к чему не ведущими мерами и учреждениями29. Опасение возбудить неудовольствие дворянства и страх внутренних смут при освобождении 20 млн.  рабов-

___

* На полях приписка: «Ошибки».

** На полях приписка: «Крестьянский вопрос».

*** Далее зачеркнуто: «Воронцов».

пролетариев, существовавших одною только грубо материальной жизнью, заставлял отступать тогдашних мыслителей и государственных людей от проведения в жизнь их намерений. Покойный император Николай, сколько заметно было из некоторых его действий и слов, также был не прочь от того, чтобы уничтожить крепостной быт или, по крайней мере, улучшить положение крепостных30. Но те же самые причины заставили и его откладывать до удобного времени это дело. Будучи занят господствующей мыслью: сохранять мертвую тишину в государстве, он боялся тронуть этот вопрос, чтобы не возродить народные волнения и не дать повода новым идеям проникнуть в общество31. А между тем с течением времени, несмотря на тугое развитие общественного образования, гуманные идеи хотя и медленно, но все-таки распространялись между мыслящей частью общества, так что когда снята была печать с уст и оковы с мысли, этот вопрос появился одним из первых как предмет суждений и разговоров. Правительство не только не мешало этим суждениям, но даже явно высказывало свою симпатию к заступникам эмансипации.

Так прошел весь 1857 год, везде толковали об этом вопросе. В журналах появилось множество статей против крепостного состояния. Его обсуждали и со стороны нравственной, и со стороны экономической. Сначала защитники крепостного права пытались было доказывать неле­пыми доводами и неуместными сравнениями патриархального быта древних времен с настоящим положением крепостных людей преимущество и выгоды этого средневекового учреждения, но, будучи легко опровергаемы самыми простыми и живыми логическими возражениями, уклонились от прений и замолкли. Впрочем, большая часть дворянства, частью из личных интересов, частью вследствие привычек своих, а наиболее по своему малому образованию, оставались на стороне крепостного права. Они надеялись, что правительство долго еще не приступит к разрешению этого вопроса и что подобно, как при Александре I, поговорят об этом некоторое время, потом перестанут, и все останется по-прежнему. Вдруг манифест государя от января32 и циркуляры министра внутренних дел33 упали как бомба среди изумленных защитников и противников крепостного права. Надобно было видеть, какое это произвело волнение в Москве и повсюду. С одной стороны, столько восторженной радости, а с другой — сколько ропота, опасений и т. д.34. Начались толки и вкривь, и вкось. Ясно было, что весьма немногие понимали настоящее значение предстоящего общественного переворота. Одни считали это дело чрезвычайно простым, незатруднительным при выполнении, другие, напротив, видели в нем гибель всему обществу, уничтожение дворянства, немедленные неминуемые смуты, потерю всего достояния. Как те, так и другие, разумеется, ошибались. Прошло несколько времени, умы успокоились и стали хладнокровно рассуждать. Правительство в этом случае поступило весьма благоразумно. Оно предоставило самим помещикам инициативу к уничтожению крепостного состояния и дозволяло свободно рассуждать об этом предмете35. Гласность чрезвычайно много помогла к разъяснению и правильному обсуждению этого вопроса. Многие из противников эмансипации поняли, в чем дело, и, убедившись не только в справедливости, но и в пользе этого изменения, перешли на сторону его защитников. Таким образом, в весьма непродолжительное время о ней уже судили как о событии неизбежном,  для  которого  наступило  время.

Надобно отдать справедливость и низшему классу народонаселения, который в этих столь близких ему обстоятельствах вел себя прилично. Нигде не было не только смут, но даже особенного неповиновения властям и господам. Крестьяне сей час поняли, что вдруг нельзя было освободить их, что надобно сначала определить, устроить их будущий быт и что без властей быть им нельзя. Это ясное понимание своего положения вырази­лось их спокойствием и их миролюбивыми ожиданиями предстоящих изменений36. Между тем по распоряжению правительства устраивались всюду губернские по этому делу комитеты, для которых составлена была программа, обозначавшая главные только условия освобождения крестьян и не допускавшая их доходить в своих проектах до нелепицы. В границах этих условий они могли свободно рассуждать и излагать свои мнения о лучшем решении вопроса во всех его частях и со всех его сторон. Проекты этих комитетов, составленные на основании большинства голосов каждого из них, должны были рассматриваться в Главном комитете по крестьянскому делу, в котором председательствовал сам государь37,   и служить главными материалами для окончательной редакции общего законоположения по этому важному вопросу.

В продолжение всего 1858 года и большей половины 859[-го] губернские комитеты, постепенно в каждой губернии учрежденные, занимались составлением проектов улучшения быта крестьян. Между тем свободное суждение об этом вопросе в журналах и отдельных сочинениях, поощряемое до известных пределов самим правительством38, способствовало очень много к пояснению дела и к распространению в большинстве мыслящей публики более правильных и практических идей по этому предмету. Особенно отличались своими гуманными, справедливыми и дельными воззрениями на крестьянский вопрос журналы «Русский вестник», «Современник», «Отечественные записки», «Атеней» и «Сельское благоустройство»39. Можно сказать положительно, что в продолжение двух лет произошли большие перемены в общественном мнении в пользу эмансипации. Никто уже не только не сомневался в ней, но почти каждый считал ее более или менее необходимой.

По мере того как губернские комитеты оканчивали свои проекты, они представляли их в Редакционную комиссию, составленную под председательством генерал-адъютанта Ростовцева из людей более или менее деловых и современных. Об этой комиссии и особенно о предсе­дателе ее в обществе господствовало двоякое мнение. Одни уверены были, что она выполнит свое дело хорошо и добросовестно, другие, напротив, обвиняли ее в наклонности к бюрократизму и формальности, без ясного понимания общественной пользы. Так как занятия этой ко­миссии не кончены, то и нельзя судить преждевременно о том, что она сделает. А между тем председатель ее, один из любимцев государя, умер, оставив по себе, с одной стороны, много ценителей его достоинств, а с другой — не меньшее число сомневающихся в чистоте его правил. Пишущий эти строки мог бы тоже сказать свое о нем мнение, но воздерживается и предоставляет времени разрешить вопрос о характере г[енерал]-а[дъютанта] Ростовцева, деятельности которого нельзя не отдать справедливость40.

Представленные в Редакционную комиссию проекты губернских комитетов не все отличались добросовестностью и ясным пониманием дела. Большая часть из них носила оттенок личных интересов. Во всех почти комитетах прения членов были не миролюбивы и доходили часто до грубых нападений на личности. Большая часть из них представила по два проекта: один — большинства; основанный на явном желании обратить решение вопроса в пользу дворянства, а другой—меньшинства, имевший более справедливое и рациональное Воззрение на это дело. Из этого должно заключить, что мыслящих, практических и добросовестных людей между российским дворянством находится менее, нежели таких, которые или вовсе ни о чем не думают, или думают только о своих собственных интересах. Впрочем, это не мешает той силе, которая делает перевес в событиях этого мира, оставаться на стороне меньшинства, ибо она заключает в себе разумную и нравственную часть нации. Нередко из губернских комитетов поступали к правительству жалобы на неприличные слова и поступки некоторых депутатов, и оно вынужденным нашлось делать им выговора, а некоторых даже исключать из комитетов по высочайшей воле.

Московскому дворянству государь был вынужден по крестьянскому вопросу сказать даже несколько жестких слов41, а в иных губернских городах, посещаемых им в продолжение этого времени, делать замечания или на медленность,   или   на   неправильные   действия   комитетов.

К концу 1859 года, когда большая часть проектов была представлена в Редакционный комитет, правительство сочло нужным прекратить письменные прения об этом предмете. Журналы перестали помещать статьи о крестьянском деле, и в самом даже обществе разговоры и суждения о нем сделались не так уж полемичны. Все ожидали с нетерпением окончательного решения, а между тем  другие вопросы  занимали общественное мнение.

Многие не одобряли распоряжений правительства о прекращении гласных суждений о крестьянском деле во время действий Редакционной комиссии. Это правда, что оно поступило в этом случае вопреки принятой им системе насчет гласности и как будто наклонилось к реакции, но, по моему мнению, хотя оно и действительно погрешило против самого правила, тем не менее, оно доставило этим больше свободы действий Редакционной комиссии и дало ей более времени обсудить и сообразить представленные  проекты  губернских  комитетов,   не отвлекая ее внимание беспрестанными, посторонними рассуждениями о каждой части крестьянского вопроса, иногда не подходящими даже к делу и нередко противоречащими не только собственному воззрению правительства, но даже и самому здравому смыслу.

Весьма естественно, что в продолжение этого времени правительство иногда делало уклонения от принятой им сначала свободы суждений и через это подвергалось упреку со стороны либеральных людей, хотя и совершенно преданных ему, но дорожащих приобретенным ими правом обсуживать общественные вопросы. Эти люди, с одной стороны, не хотели принимать в соображение, что в неограниченной монархии не легко правительству пользоваться бесконтрольной властью. Так соразмерять свои действия, чтобы они никогда не противоречили общей его системе и особенно когда во главе большей части правительственных ведомств находятся деятели прежнего времени, старающиеся беспрестанно свертывать на прежний путь, иногда без всякого намерения, а нередко и с сокровенной целью, а с другой — сами даже они или, лучше сказать, некоторые из них, ранее блиставшие способностями и выходящие более или менее из среды людей обыкновенных, повинуясь честолюбивым помыслам, желали играть более значащую роль при новых событиях и обратить на себя общественное внимание. Так, например, история при дворянских выборах в Тверской губернии наделала много шуму и заставила правительство действовать по старым началам. А между тем вся эта история началась из пустяков, скорее от ошибки, чем от обдуманного поступка, министра внутренних дел, не сообразившего, что предписанием свыше насчет запрещений рассуждать о крестьянском деле во время выборов он нарушает основной Закон. Горячие умы между тверским дворянством, по своим способностям стоявшие выше других, а по идеям своим считавшиеся людьми передовыми, с жаром воспользовались этим обстоятельством, чтобы увлечь за собою большинство собрания, и представили, хотя и в покорном адресе, государю свои права и свои желания42.

Разумеется, что государь если и оправдывал в душе этот поступок, то не мог, однако, компрометировать своего министра, действовавшего его именем, и потому вынужденным   нашел   изъявить   тверскому   дворянству   свое неудовольствие. История эта на некоторое время обратила на себя и на главного в ней деятеля г. Унковского общественное внимание и тем доставила ему то, что удовлетворяло его честолюбие43. Тут и обвинить некого и удивляться нечему, все это весьма естественно и беспрестанно делается в тех государствах, где существует и свобода мысли, и свобода слова.

В начале 1859 и в 1858 году во многих местах России в польских губерниях выразилось замечательное явление в народной жизни, обратившее на себя внимание мыслящей публики *. Во многих уездах значительное число крестьян целыми селениями и волостями отказывались от употребления горячих напитков и давали в этом обет и обязательную между собой подписку с добровольным согласием в случае нарушения обета подчиняться известным и определенным наказаниям. Началось с Ковенской губернии. Примеру этому последовали и во многих других как польских, так и российских губерниях44. Так что не проходило номера газеты, чтобы не сообщался новый факт такого утешительного проявления в отношении нравственности сельского населения. К несчастью, это прекрасное намерение и добровольная решимость низшего класса освободиться от наклонности к пьянству находились в явном противоречии с выгодами откупщиков и тех, кто из личных интересов им потворствует, а потому не удивительно, как теми, так и другими употреблены были все меры, и меры самые недостойные, чтобы уничтожить при самом начале этот высокий и нравственный подвиг простого сословия. В некоторых местах откупщики сбавили нарочно цену на вино, даже иногда отпускали его даром, чтобы совратить народ с настоящего пути, в других — при содействии местных властей они прибегали к угрозам и обманам. Даже рассеивали ложные слухи, что деньги, поступающие за вино, идут на выкуп крестьян от помещиков, одним словом, со стороны их не было упущено ничего, чтобы противодействовать этому вредному для их кармана проявлению. Правительство некоторое время молчало и дозволяло одобрять периодическим изданиям это похвальное направление крестьянского   сословия,   но,   наконец,   вероятно   по  жало-

___

* На   полях   приписка:    «Утешительное   явление   в   жизни   русского простонародия».

бам откупщиков и их сильному влиянию   на   высшую администрацию,  взяло   их   сторону—запретило писать и рассуждать об этом предмете и позволило местным властям     (покровительствующим откупщикам) действовать  в этом случае согласно их выгодам45.

Разумеется, что при таком противодействии и местного начальства, и откупщиков, и высших властей, и при всякого рода нарушениях народ не мог устоять в своем похвальном намерении, и мало-помалу это утешительное явление исчезло, так что к концу 859 года о нем уже не было и упоминаемо.

Здесь кстати сказать несколько слов о господствующей системе откупов, так гибельно действующей на все отрасли народного благосостояния и на самое основание общественной жизни *. Представляя людям, занимающимся откупными делами, легкий и верный способ к обогащению, но с условием руководствоваться одними личными интересами и ни во что не ставить все остальные, она являет плачевное зрелище, с одной стороны, разбогатевших грязных личностей, пользующихся в обществе не только значением, но и некоторого рода уважением с толпою своих клиентов и огромным влиянием на все правительственные места, на всю администрацию, начиная с самого мелкого чиновника до высших сановников государства, а с другой — искусно и систематически распространяемое развращение нравов низшего сословия, обложенного ими самою тягостною, безжалостною податью, которое лишает его почти необходимого и доводит до нищеты и беспросветной животной жизни. Встречаются при этом случае и такие грустные примеры, что одни и те же люди, нажившие в грязном деле откупов огромные состояния, вдруг являются защитниками интересов ограбленного ими сословия и проповедниками современных идей. И эти люди, несмотря на грязное свое прошедшее, ставятся на пьедестал и занимают в общественной жизни почетное место наряду с передовыми и образованными гражданами46. Такова сила богатства в наш материальный век и так мало еще развиты нравственные понятия большинства.

Одно из главных и настоятельных требований нашего общественного   быта — это   преобразование   нашего   судо-

___

* На полях приписка: «Откупная система».

производства и судоустройства *. В этом отношении бесправие, любостяжание и бюрократическая путаница достигли своих крайних пределов, так что при увеличивающихся день ото дня вещественных интересах, требующих беспрестанного внимания и вмешательства судебной власти, нет уже никакой возможности оставаться при старом порядке. Общественное мнение давно уже выразилось по этому вопросу, и само правительство признало необходимость преобразования существующего судопроизводства. В каком виде будет это изменение, какие начала будут служить основанием новому порядку, покажет будущее. По крайности до сих пор все, что пишут и чего желают по этому предмету, носит отпечаток современных идей и знания юридического дела: уничтожение бюрократизма и запутанных форм, устное и гласное судопроизводство, адвокатура, суд присяжных и несмещаемость судей. Вот в коротких словах главные требования общественности органов в этом отношении. Слышно, что при министерстве юстиции составлено несколько комиссий и что в скором времени выйдут некоторые уже постановления. Нельзя, впрочем, ожидать чего-нибудь окончательного до разрешения крестьянского вопроса, который особенно занимает теперь правительство и который так тесно связан со всеми будущими преобразованиями по всем частям  государственного  управления  и  устройства.

В прошедшее царствование полиция, к которой должно отнести некоторым образом и жандармские части, несмотря на дурную организацию свою, играла весьма важную роль в государственном управлении **. Обращая мало внимания на существенную сторону своего предназначения, на защиту личности и собственности граждан от всякого рода злоумышленных покушений, на сохранение порядка и общественной безопасности и т. д., она преимущественно занималась тайным наблюдением за мнениями и поступками частных и должностных лиц, сколь-нибудь разномыслящих с правительством, и следила неусыпно за самыми невинными проявлениями образа их мыслей, даже в интимных беседах. Это «похвальное» занятие отвлекало ее от прямых обязанностей, о которых она мало помышляла и заботилась об одних лишь личных

___

* На полях приписка:  «Судоустройство».

** На полях приписка:  «Полиция».

служебных выгодах. Даже по устройству своему и составу ее действия не согласовывались с настоящей целью ее учреждения47, а потому общественное мнение имело о ней самое невыгодное понятие, и лишь только допущена была гласность, как громко стали говорить о необходимости улучшить и преобразовать эту часть внутреннего управления48. Происшествие с г. Якушкиным в Пскове, где ясно сказалось все бесправие и произвол, даже незнание законов и обязанностей со стороны высших лиц губернской полиции, одним словом, все их грехи, о которых до этого времени рассуждалось только в частных разговорах и которые гласность вывела наружу49.

Это происшествие, говорят, наделало много шуму и дало повод обществу выразить свое мнение насчет лучшего устройства как самой полиции, так и содержания арестантов. Вот лучшее доказательство, как высшие правительственные лица стараются показать явное пренебрежение к общественному мнению. В происшествии с Якушкиным, которое сделалось гласным и в котором общее мнение обвиняло псковского полицмейстера, начальство не только что не взыскало с него за самоуправство, но представило к награде, и через несколько времени он получил орден за свою деятельность, распорядительность и усердную службу. В этом незначительном в общем обстоятельстве явно высказывалось недоброжелательство высших правительственных лиц к современным понятиям об обязанностях полиции и о правах, ограждающих личность управляемых *.