Николай Басаргин

Воспоминания

Отдел  IV 142)

Тридцатилетие царствования покойного императора Николая как во внешней политике, так и во внутреннем управлении выразило вполне свой характер. Если бы события последнего времени не показали, до какой степени оно было несогласно с настоящим положением государства, если бы кончина его последовала до начатия последней войны 143), многие, может быть увлеченные наружным величием России и некоторыми удачными эпизодами его политики в течение этого долгого периода времени, остались бы в заблуждении насчет того, Что он сделал и чем он был для России. Преемнику же его дос­талось бы в наследство отвечать перед современниками, и потомством за все то, что не имело случая выразиться и, может быть, подвергнуться несправедливому осуждению в неумении идти по следам своего предшественника и блистательно окончить то, что им было начато и отчасти совершено. Но провидение не захотело подвергать ответственности нового царя за действия его родителя. Оно как будто нарочно продлило жизнь последнего до того периода борьбы с западными державами, когда уже никто не мог сомневаться и в ошибочности его политики, и во внутреннем неустройстве России. Он оставил престол именно в то время, когда наследник его не отвечал за последствия войны, мог свободно действовать к восста­новлению мира и согласиться на такие уступки, которые были вынуждены обстоятельствами. Новый государь не только этим не навлек на себя укора своих подданных, но заслужил всеобщую признательность.

Эту войну можно считать даже благодетельною для России, если смотреть с той точки зрения, что она явила во всем блеске русский народ, его самоотвержение, неограниченную его любовь к своему отечеству и указала вместе с тем новому правительству необходимость изменить прежнюю политику, несостоятельность которой так видимо подтвердилась событиями, и следовать путем, более согласным с истинной жизнью государства. Нет никакого сомнения, что теперь оно не только не встретит противодействия в необходимых для блага России преобразованиях, но найдет везде деятельных и преданных сотрудников. Этим отчасти она обязана будет последним событиям предшествующего царствования.

Это царствование началось тридцать лет тому назад при самых горестных, но вместе с тем благоприятных для него обстоятельствах. Кровь русская была пролита У подножья нового престола 144), но это не было виною правительства. Оно защищало себя, и этого права никто не посмеет у него оспаривать. Оставшись победителем, оно вдруг приобрело независимо от вещественной большую нравственную силу и при понятиях русского народа о самодержавии могло действовать, не встречая нигде не только сопротивления, но даже противоречия.

Рассмотрим, как оно воспользовалось своим выгодным Положением.

Вместо того, чтобы приступить к тем преобразованиям, в которых нуждалась Россия, вместо того, чтобы заменить вредные для ее блага учреждения новыми, соответствующими и времени, и общему требованию, оно вопреки собственной пользы явило себя грозным последователем внешней и внутренней политики всех пред шествовавших царствований. С одной стороны, оно предстало перед Европою бдительным стражем самовластия, явившись врагом всех прав народных, противником просвещения, одним словом, приняло на себя роль защитника всех устарелых идей, несогласных ни с духом времени, ни с общим направлением европейского общества. Понятно, что европейские государи обрадовались такому могущественному союзнику, который в случае нужды мог оказать им и нравственную, и материальную помощь при их внутренних распрях с подданными. Они при сознании могущества России, олицетворенной в особе государя, видели в нем главного сподвижника прав и преимуществ верховной власти, царственного вождя, готового во всякое время защитить их, и это положение между коронованными главами Европы не могло не льстить его самолюбию, не возбуждать в нем преувеличенного понятия о своем значении, своей силе и не вовлечь его во все действия и интриги европейской политики.

Уничтожив единственную оппозицию в России, заключавшуюся в тайном обществе и в малом числе лиц, сочувствовавших побежденным, он предал членов этого общества всей строгости законов и произволу самодержавной власти своей, увеличенной одержанной победой. Преувеличивая с целью, а может быть, и без намерения, угрожавшую престолу и государству опасность, он торжествовал эту победу как восстановитель общественного спокойствия, а потом отправился в Москву исполнять торжественный обряд своего коронования145), не сомневаясь в той раболепной преданности, с которою все сословия России встретят его. Но вместе с тем, желая отвлечь общественное внимание от предмета, исключительно занимавшего его в первые шесть месяцев нового царствования,— суда над так называемыми государственными преступниками, он воспользовался некоторым недоразумением с персидским двором и объявил войну шаху 146) Русские войска, всегда готовые приняться за оружие, с радостью отправились на такое поприще, где они могли быть существенно полезны для славы своего отечества и где пылкая молодежь пыталась познать новые лавры, новые награды за военные подвиги. Вся Россия, видевшая в военной славе единственный предмет своей гордости и привыкшая к победам, которые заменяли ей все другие общественные успехи, с участием следила за ходом войны и торжествовала вместе с царем своим подвиги российских войск.

Война эта не могла не иметь успеха. Персия в отношении численности войск, финансов, военного искусства и вообще всех средств своих не могла состязаться с Россией и рано или поздно должна была признать себя побежденной. Так и случилось. Едва прошел год, как, положив оружие, она вынуждена была просить мира, и этот мир, заключенный на выгодных для России условиях и доставивший ей значительные приобретения 147), озарил новое царствование блеском военной славы и увеличил значение владыки русского народа.

Вскоре за тем последовала Наваринская битва 148), столь в свое время превозносимая. В смысле морского военного дела она была подвигом . очень неблестящим, а в смысле нравственном поступком несправедливым. В Англии хотели даже судить Кодрингтона за нарушение нейтралитета и данных ему инструкций, и общественное мнение во всей Европе было тогда в пользу греков против турок, и потому английское и французское правительства должны были поневоле одобрить действия своих адмиралов. Вслед за нею началась турецкая война, обратившая на себя внимание Европы 149). Первый год был не совсем счастлив для русского оружия, но в следующий победы графа Паскевича в Малой Азии, переход графа Дибича через Балканы и занятие Адрианополя 150) блистательно вознаградили прежние неудачи и принудили Порту просить мира. Войска наши могли бы беспрепятственно вступить в Константинополь, но, опасаясь заступничества западных держав, государь должен был довольствоваться Адрианопольским трактатом, по которому Россия приобрела некоторые земли и большое влияние на Востоке 151), показав вместе и силу своего оружия, и свою умеренность.

По окончании этих двух кампаний значение императора, как в Европе, так и внутри России много увеличилось. Это было время, в которое он мог бы легко предпринять в своем государстве без всякой опасности для себя и для своей власти все те внутренние преобразования, которые нашел бы согласными с пользой и достоинством своего народа. Никто не дерзнул бы ему противоречить, никто но посмел бы не одобрить его распоряжений, никто не подумал бы, что он делает это не по собственному влечению. Все исполнилось бы по одному его слову тихо, спокойно, безропотно. Так силен он был в это время, и так готовы были все повиноваться ему.

Но, к несчастью и его собственному, и всей России, возвеличенной успехами своего оружия, обстоятельствами и удачами трехлетнего царствования, он думал лишь об одном себе, о настоящем и позабыл о своем народе и об истории. Он опасался малейшим сочувствием к народу, малейшим уклонением от принятой им консервативной системы ослабить понятие о самодержавии, опасаясь возродить в умах даже тень независимости, надежду на учреждения, более согласные с духом времени. Крепостное состояние, это грязное пятно в жизни русского народа, которое так легко мог бы он вычеркнуть из будущей истории России и которое он сам по своему образованию и по своей вере, как христианин, не мог не считать вопиющей несправедливостью, унижением человечества, не удостоилось даже его внимания потому только, что с его уничтожением могла возродиться мысль об основных преобразованиях, о законности естественных прав человека 152).

Не странно ли было видеть, читать и слышать в последнее время все то, что он сам говорил о притеснении христиан в Турецкой империи, все то, что он считал законным предлогом к последней войне, все, что печаталось с разрешения правительства в газетах и журналах об этом вопросе, и знать в то же время, что у нас в России десять миллионов христиан-сограждан томятся в неволе у их собратий по вере, по отечеству и что в продолжение 30 лет самого спокойного царствования не сделано ни малейшей попытки снять с них эти оковы, ни малейшего узаконения в пользу их освобождения.

И как легко мог бы он уничтожить это пятно, заслужить этим признательность современников и уважение потомства. Какая бы была прекрасная страница в истории его царствования! Но он не хотел этого и не хотел потому только, что боялся ослабить временную самодержавную власть свою. Спрашиваю, есть ли тут что-нибудь высокого?

Вся политика, все действия его носили отпечаток величайшего эгоизма, Я преобладаю во всем и везде153). Не встречая никакого сопротивления внутри России и наложив оковы на самую мысль своих подданных, он весь обратился к внешней политике, где находил пространное поле для своей себялюбивой деятельности и где надеялся играть роль Агамемнона в ареопаге европейских владык154). Обстоятельства содействовали много к тому, чтобы питать в нем это понятие о своем значении. В Европе из всех коронованных лиц не было ни одного гениального человека. Сверх того, каждый из них был более или менее озабочен внутренним положением своего государства, тайной или явной борьбой со свободою мысли, одним словом, исключительно был занят охранением своих прав и преимуществ от Притязания подданных и потому смотрел на русского царя как на нужного и сильного заступника, к которому он мог прибегнуть в крайнем случае и который своим грозным, могущественным положением, своею явною враждою к новым идеям доставил бы ему большую нравственную помощь во всех случаях, касавшихся до неприкосновенности его власти. Особенно соседние государства Австрия, Пруссия и вся Германия находились под непосредственным его влиянием. Турция после Адрианопольского мира, убедившись в своем бессилии, не имела уже никакого голоса и поддерживалась одною политикою европейских государств.

Таким образом, все содействовало к тому, чтобы придать его политике характер самый резкий, не нуждающийся В осторожности, в мягкости, и убедить его са­мого, что страх, непреклонная настойчивость и воля, не терпящая противоречий, не знающая препятствий и не подчиняющаяся закону необходимости, суть единственные качества самодержавного государя. Что только таким образом должно управлять массами и заслужить в истории имя Великого! Уверенный в своей силе, ложно убежденный в твердости своего характера и даже некоторого рода в высшем призвании остановить, уничтожить не только в России, но и в целой Европе дух свободомыслия и утвердить верховную власть на прочных, не разрушаемых основаниях, он не задумался явно показать свою цель, не прибегая к предосторожностям, не заимствуя помощи ни от общественного мнения, ни от любви своих подданных. Подобно колеснице Джаггернаута 155), он тел по избранному им пути, раздавляя все, что встречал на дороге, и с самоуверенностью смотрел на коленопреклоненный по странам народ 156).

Результаты такого управления и такой политики соответствовали вполне их свойствам. Внутри государства общее раболепие, недостаток в людях государственных, ибо лица сколько-нибудь дельные, знающие себе цену, независимые по своему характеру и своим правилам не могли быть безусловными, слепыми орудиями, следовательно, удалялись или устранялись на первом шагу служебного поприща. На нем оставались и выслуживались только люди, исполнявшие беспрекословно, без размышления волю своего владыки. Эти люди довольствовались одними выгодами, не думая нисколько о том, полезно или вредно обществу то, что исполняют157). Как от этого, так равно и от отсутствия всякого умственного развития, от совершенного порабощения мыслящей, нравственной стихии человека, от оков, наложенных на просвещение, на воспитание, одним словом, на все, что составляет лучшее достояние человечества,—повсеместная Привязанность к материальной стороне жизни, эгоизм и все сопутствующие им худые наклонности и пороки. Лихоимство приняло огромные размеры и коснулось даже лиц, стоявших на высших ступенях общественной лестницы. Отвратительный разврат распространился во всех сословиях. Религия служила маской для лицемерия и мирских вещественных выгод.

Одним словом, материализм в полном смысле и в своих гнусных, отвратительных видах. Законы не исполнялись, роскошь, привязанная к чувственным наслаждениям, заразила все слои общества. Всякий помышлял только о том, как бы скорее нажиться какими бы То ни было путями, а потом наслаждаться грязным добром своим, утопая в роскоши и разврате. Одним словом, общество в России представляло подобие общества римского в последние времена его упадка. Одного только страшились, одного только не позволялось: противоречить правительству, рассуждать о верховной власти. Малейшее в этом случае отступление, малейшее свободное слово, действие наказывалось как величайшее преступление. Ссылка в Сибирь и каторжная работа ожидали всех тех, кто высказывал хоть тень свободомыслия 158).

При    таком   порядке  вещей  и  направлении   общества  самые даже вещественные выгоды государства страдали. Все отрасли народного материального благосостояния не могли получить того развития, которое бы они получили при других условиях гражданского быта. Успехи торговли, промышленности задерживались, с одной стороны, стеснительными узаконениями и мерами правительства, а с другой — уважением законов, отсутствием правосудия и вдобавок недостатком образования и необходимых сведений.

Откупная система, которая и в прежние царствования была явным злом для государства, при императоре Николае получила такое развитие, которое не позволяло сомневаться в участии самого правительства или, по крайней мере, высших правительственных лиц в ее вредных и противозаконных действиях. С каждыми новыми откупами возвышались на торгах откупные цены, и для этого правительство прибегало к тайным сделкам с торгующими ею, награждало известных своей нечестностью, своим плутовством откупщиков, если они только надбавляли цену, и заключало с ними условия такого рода, которые допускали их уклоняться от общих по этому предмету узаконений.

Относительно войск, этой опоры своего могущества, покойный государь не только следовал прежней системе, но еще умножил военные силы и подвергнул их более строгой дисциплине. Беспрестанные смотры, военные праздники, маневры занимали большую часть его времени, а выправка солдат, одиночное фронтовое учение служили постоянным предметом занятий офицеров и нижних чинов. На материальную и существенно военную части, как-то: на оружие, на меткость стрельбы, на улучшение обмундировки, не столько обращалось внимания. В отношении продовольствия и по части комиссариатской су­ществовали большие злоупотребления, а о сохранении здоровья солдат и об улучшении их служебного быта нисколько не заботились. Лазареты и вообще вся военно-медицинская часть находились в плохом состоянии. Занимались более наружностью, старались на смотрах показать товар лицом и мало думали об образовании искусных Врачей, об усовершенствовании способов лечения, об уходе за больными.

Морская сила обратила особенное внимание императора. Для будущих видов его нужно было увеличить, усовершенствовать флот, и потому в этом отношении сдвиги были очевидные, успехи и улучшения. Чтобы возбудить рвение и усердие в моряках, он назначил одного из сыновей своих в морскую службу159) и старался возвысить эту часть отличиями, особенною благосклонностью и скорыми повышениями. Балтийский флот был увеличен целою дивизиею, а Черноморский не только что увеличен, но и преобразован совершенно, так что впоследствии он явился с таким блеском, который останется навсегда в летописях морской военной истории.

Опасаясь военной молодежи, к которой принадлежала большая часть членов уничтоженного им при восшествии тайного общества 160), он затруднил производство как в гвардии, так и в армии. Прежде оно шло так быстро, особенно в первой, что чин полковника получали ранее тридцатилетнего возраста. При нем же в штаб-офицеры производились уже люди пожилые, прослужившие 20 и более лет в обер-офицерских чинах. Этим он надеялся уничтожить значение и влияние молодежи в войсках. Расчет его в этом отношении был верный, но не верный в другом. Он лишил армию молодых начальников, столь полезных в тех случаях, где потребна большая деятельность, самоотвержение, энтузиазм и все принадлежности юных лет.

В отношении гражданского благоустройства лучшая заслуга его была составление и обнародование свода законов 161). Прежде него изучение отечественных законов, которых незнанием, впрочем, никто не смел отговариваться, было недоступно. Это было нечто вроде хаоса, в котором нельзя было найти никакого толку. Процессы гражданские, дела уголовные производились, не основываясь почти ни на чем. Стоило только подыскать какой-нибудь хотя сколько-нибудь подходящий закон, основать на нем решение — и возражать уже было нельзя. Так называемые стряпчие, люди, посвятившие себя ябедам, проводившие жизнь свою, роясь в грудах разного рода узаконений всех царствований, одни только могли кое-как действовать в процессах и оттого пользовались большими выгодами. Они только могли указывать иногда судьям на неправильность их суждений и отыскивать для этого законы, противоречащие тем, на которых последние основывались. От этого происходило, что не только достояние, но самая участь людей находилась во власти лихоимцев и ябедников. С обнародованием свода законов, где, несмотря на некоторую запутанность, все-таки можно доискаться и справиться в каждом тяжебном деле, кто прав и кто не прав, где обозначены обязанности и права всех сословий и всех должностей, где, по крайней мере, можно найти при каждом встретившемся обстоятельстве, что законно и что противозаконно, не только простые граждане, но и благополучные чиновники много выиграли как для своего спокойствия, своей совести, так и для ограждения своей собственности и своей личности. Этим сводом Россия обязана как покойному государю, так и исполнителю его воли графу М. М. Сперанскому.

Учреждение Министерства государственных имуществ можно отнести также к числу благодетельных мер правительства. Оно показывает желание ознакомить простой народ со своими правами и обязанностями и сколько-нибудь оградить его от произвола, от притеснений местных управлений. Вместе с тем, по смыслу своего учреждения, оно занялось распространением между государственными крестьянами полезных сведений по части земледелия, хозяйства и разного рода ремесел и крестьянских промыслов. Мысль учреждения этого министерства принадлежит графу Киселеву, который и был назначен министром162). Хорошо зная этого государственного сановника, я убежден, что самые благие намерения руководили его при основании своего министерства, и если он не вполне достиг своей цели, если, как я слышал от многих лиц, достойных веры, оно идет не совсем хорошо и что вкралось множество злоупотреблений, то это отношу я скорее не к свойству или погрешностям самого учреждения, а к негодности и худому качеству орудий, которыми должно было действовать и без которых нельзя обойтись, а также отчасти и к противодействию тех, чьи выгоды или виды это учреждение нарушало. Можно к этому прибавить, что по цели своей, будучи некоторым успехом в отношении народного быта и народных прав, оно при понятиях покойного государя не могло быть вполне развито, должно было подчиниться тому, что не согласовывалось с его свойствами, и потому следствия его не могли быть так благодетельны.

Этими двумя распоряжениями ограничиваются существенно полезные действия правительства относительно внутреннего и гражданского благоустройства. Остальные законодательные и правительственные меры в течение этого продолжительного царствования или были вызваны обстоятельствами и так ничтожны, что не стоит о них и говорить, или имели целью, как, например, присоединение униатов, придать большую силу верховной центральной власти и упрочить ее политику.

Гонения и наказания противу свободы мышления не прекращались во весь этот долгий период времени. Студенты, профессора университета, журналисты, уклонившиеся хоть несколько от определенного им пути, выражавшие сколько-нибудь свободно мысль свою, часто даже по простому подозрению лишались мест, ссылались под присмотр полиции в отдаленные губернии, а иногда подвергались осуждению к ссылке в Сибирь или сажались в крепости 163).

В отношении книгопечатания цензура была так строга, что не пропускала даже самых невинных выражений, часто не дозволяла изложение простых исторических фактов и самых безвредных рассуждений. В университетах и высших учебных заведениях инспектора назначались из военных, и студенты подвергались под их надзором самой строгой дисциплине. Многие из юношей за неосторожное слово, за выраженное изустно или на бумаге непозволительное желание теряли всю будущность свою, ссылались на Кавказ солдатами или в Сибирь па поселение. Одним словом, это был некоторого рода терроризм, который затруднял общественные сношения и принуждал каждого более или менее сосредоточиваться в самом себе или в своем семействе.

Учреждение корпуса жандармов и 3-го отделения собственной канцелярии государя было предназначено для того, чтобы заведовать тайною полициею в государстве и наблюдать за общественным мнением164). Оно имело своих тайных и явных агентов. Это учреждение могло бы быть страшным орудием гибели при худых качествах исполнителей, но, к счастью, с самого начала граф Бенкендорф, принявший на себя должность шефа жандармов, будучи добрым человеком, старался принимать в свой корпус более или менее хороших людей. В том же смысле поступал и преемник его, так что оно не имело тех вредных последствий для общества, которые бы можно было ожидать и опасаться 165).

Приступаю теперь к внешней политике правительства.

По заключению Адрианопольского мира государь, достигший в молодых еще летах некоторой славы и большого веса в Европе, пользовавшийся неограниченною властью в самой России, предполагал, может быть, спокойно идти путем своей политики. Он надеялся при малейшем удобном случае утвердить окончательно свою власть в тех странах, которые наиболее подчинялись его влиянию, и преобладание своей политической системы в остальной части Европы. К югу — Турция, обессиленная, распадающаяся, к западу—славянские племена, находившиеся под игом Австрии, были заманчивой целью для его честолюбивых видов. С одной стороны, осуществить идею Петра Великого, намерения Екатерины: изгнать из Европы турок, завоевать древнюю византийскую столицу, колыбель православия, сделаться главою пятнадцати миллионов греков, своих единоверцев, с другой— соединить племена славянские, избавить их от чуждого ига, наконец, утвердить во всей Европе преобладание своей политики, уничтожить развивающиеся понятия о свободе и правах народных, заключить в определенные границы свободу мысли и иметь сателлитами своих остальных европейских государей — вот картина, которая представлялась ему в будущем и которую более или менее определенно рисовало его воображение. Надобно сознаться, что эта картина была заманчива и хотя не совсем была согласна с прямодушною политикою, хотя не заключала в себе ничего существенного для блага народов и самой России, но по понятиям государя не могла не казаться ему делом великим — достойною для него целью.

Вскоре, однако, он увидел необходимость отложить на время свои виды и обратить не только внимание на неожиданно совершившиеся события в Европе, но и действовать против них оружием. Июльская революция изгнала Бурбонов, прочных союзников России, и, учредив во Франции правление более свободное, имела влияние на всю Европу166). Во многих местах вспыхнули возмущения против установленных властей, народы вновь потребовали прав своих, и вся Европа перешла в какое-то тревожное состояние, которое восстанием Польши коснулось и России.

Это восстание принудило государя отказаться на время от деятельного участия в европейских делах и обратить силы своего государства на возмутившуюся Польшу, Никто не мог сомневаться в последствиях борьбы послед. ней с Россией. Несмотря на мужество ее малочисленного войска, на чрезвычайные усилия, которые она делала в этой борьбе, она не могла по своему положению и своим способам состязаться с таким исполином без посторонней помощи. Этой же помощи при тогдашних обстоятельствах в Европе ниоткуда нельзя было ожидать, и почему, невзирая на ошибки русских полководцев, она должна была пасть. Нескольких месяцев достаточно было, чтобы потушить возмущение и восстановить прежнее владычество русского царя167).

По окончании польской кампании начались преследования польских инсургентов. Большая часть из участвовавших в ней офицеров, генералов бывшей польской армии, членов национальных собраний, духовных и должностных лиц, признавших сторону учрежденного революционного правительства, предана была суду, имения их конфискованы, а сами или сосланы в Сибирь, или в отдаленные русские губернии. Остальные искали спасения за границей и рассеялись по всей Европе, в Германии, Англии, Франции и Соединенных Штатах, поселяя в народах страх и ненависть к русскому владычеству. Прежнее законоположение Польши, дарованное ей по Венскому трактату императором Александром, было уничтожено168). Кодекс Наполеона, которым руководствовались в Польше169), был заменен в уголовных и некоторых других делах русскими законами. Польская армия перестала существовать и по частям вошла в состав русских войск, начиная от бригадных генералов до главнокомандующего, одним словом, национальность была совершенно почти уничтожена, и с каждым днем появлялись законы и распоряжения правительства, не позволявшие сомневаться в намерении его сделать из Польши провинцию русской империи и навсегда силою слить оба народа воедино, не отступая ни от каких для этого мер, как бы они ни были жестоки и несправедливы.

Как русский, я не могу быть защитником Польши, не могу желать, чтобы Россия принуждена была силою отказаться от своих завоеваний, стоивших ей столько крови и пожертвований, но как человек, как гражданин христианского мира, должен сознаться и сожалеть, что политика русских царей из личных своих видов обрекла столько жертв и отняла отечество у целого народа. Что выиграла Россия от завоевания Польши? Негодование и укоризну всей Европы, огромные траты людей и государственных доходов, ненависть целого народонаселения» опасность иметь под боком постоянного врага и при каждом затруднительном случае, при каждом разрыве с какою-либо из европейских держав отделять значительные силы единственно для того только, чтобы охранять в этой стороне свои владения и останавливать там беспрестанное броже­ние умов. Сверх того, какое горестное, плачевное зрелище русское правительство находит в необходимости постоянно являть глазам своего народа и всей Европы. Беспрестанные осуждения, казни, ссылки и непрерывный ряд разного рода жестоких мер против людей, которых все преступление состоит в том только, что, не понимая и не принимая политики русских государей, они предаются несбыточной надежде восстановить свое отечество и свою независимость.

Не благоразумнее ли, не согласнее ли бы с выгодами России была такая политика, которая вместо того, чтобы покорить, поработить Польшу, старалась бы устроить ее, упрочить ее самостоятельность, охранить от притязании других держав и тем сделать ее навсегда своею союзницею. Тогда бы с этой стороны она служила для нас всегдашним оплотом противу тех, кто захотел бы вторгнуться в наши пределы, а в войне внешней или умножила бы наши силы, или, по крайней мере, оставалась нейтральною, избавила бы нас от необходимости отделять огромное число войск для охранения наших с нею границ. Вместе с тем какую нравственную силу, какое бы уважение приобрело русское правительство во мнении других государств. Европа, не страшась преобладающей, завое­вательной политики России, с доверенностью смотрела бы на ее преуспевание и во всех существенных, жизненных вопросах своего внешнего и внутреннего существования видела бы в ней силу, сохраняющую, благодетельную для своего политического быта, а не разрушающую, не грозящую рано или поздно покуситься на самостоятельность ее политических обществ и не только остановить успехи ее цивилизации, но даже отодвинуть ее к векам варварства.

Мне кажется, что как в жизни человека, так и в жизни целого общества или государства всякий не только противоправительственный, но даже неблагоразумный поступок влечет за собой такие последствия, на которые иначе нельзя смотреть как на наказание самого провидения.

В отношении Польши нельзя не согласиться, что Россия дорого платилась и платится за ошибочную, скажу более, недобросовестную политику прежних царствований. Теперь хотя бы правительство и желало возвратить, восстановить прошедшее, но уже этого нельзя сделать, и волею или неволею оно должно следовать тем путем, который избран его предшественниками, и нести на себе тягостное бремя всех последствий их неблагоразумных видов. Дай бог, чтобы, обсудя здраво и прямодушно этот вопрос, оно нашло такой исход, который бы согласовался и с пользою государственною, и с правилами нравственной, человеколюбивой политики. Этим оно заслужило бы всеобщую признательность своих подданных и вместе с тем восстановило бы себя в общем мнении всего мира. Дай также бог, чтобы в то же время прекратилась и эта продолжительная, вековая ненависть между двумя единоплеменными народами и чтобы они, забыв прошедшее, существовали впредь или добрыми союзниками, или единоотечественными братьями.

Потушив польское восстание, покойный император не остановил прежней политики своей вмешиваться во все европейские дела и играть в них господствующую роль, в особенности же в отношении Турции, которую он считал, рано или поздно, своей добычею. Неустройство, внутренние раздоры и самый состав этого государства давали беспрестанный повод первенствующим европейским державам участвовать не только в ее внешних сношениях, но даже и во внутреннем ее управлении. Несогласия, а в скором времени и явный разрыв султана с египетским пашою, своим вассалом, и успех оружия последнего, завоевавшего Сирию и грозившего самому Константинополю, доставили случай Англии, Франции v в особенности России вмешаться в эту междоусобную войну и явиться согласно политике своей защитником той или иной стороны 170). Франция держала ,сторону Мехмета-Али и хоть явно не помогала ему, но видимо сочувствовала его успехам. С другой стороны, Англия по своим видам на Востоке, опасаясь допустить Францию к большему там влиянию в том случае, если бы египетский паша завладел престолом оттоманов, и Россия, согласно своей постоянной цели не допускать в Турции учреждения самостоятельного и прочного правительства, приняли сторону султана. Русский государь, не довольствуясь переговорами, высадил значительный корпус войска на азиатский берег Босфора171) и этим не только защитил столицу Турции, но и остановил успешные действия Ибрагима-паши после его Конийской победы 172). Пользуясь этим случаем, он заключил дополнительный трактат с Махмудом без посредничества прочих европейских держав и, приобретая таким образом преобладающее влияние на Востоке, сделал большой шаг в видах своей политики. После долгих переговоров к примирению обеих враждующих сторон и несогласия Мехмета-Али принять сделанные ему предложения соединенный английский и российский флот начал действовать против него, отнял приморские города Сирии и принудил его, наконец, не только отказаться от своих завоеваний, но и принять такие условия, которые отнимали у него политическую независимость и делали его простым вассалом султана даже в отношении самого Египта. Франция хотя и была оскорблена такими действиями Англии и России, противными ее видам и в которых ее даже не пригласили участвовать, но не могла или не считала для себя возможным явно вступиться за своего египетского союзника.

Весьма естественно, что после этого Россия приобрела большой вес и большое влияние в Турецкой империи173), который она старалась через своих агентов поддерживать не только в самом правительстве, но и во мнении его подданных. Все христианское народонаселение Турции, принадлежащее большей частью к православному исповеданию и составляющее почти половину жителей Турецкой империи, смотрело на русского царя как на единственного своего защитника, как на будущего властелина, который должен был рано или поздно избавить их от турецкого ига. Вместе с тем и прочие европейские державы, не сомневаясь более в видах России, усмотрели всю опасность такой политики и хотя не могли явно остановить ее успехи, зорко за ней следили и ожидали только благоприятного случая, чтобы отнять у нее возможность привести в исполнение свои намерения. С этих пор сношения главных европейских держав с Турцией представляют непрерывный ряд интриг и всякого рода тайных действий их дипломатии, которыми та и другая из них домогались приобрести исключительное влияние на Оттоманскую Порту174).

Итак, чтобы выразить в нескольких словах внешнюю и внутреннюю политику покойного государя, безошибочно можно сказать, основываясь на очевидных, отчасти вышеобъясненных фактах, что первая заключалась в домогательстве распространить свое владычество, с одной стороны, уничтожением Турецкой империи, покорением ее областей русскому престолу или основанием нового государства для одного из потомков дома Романовых, а с другой — соединить все славянские племена под державой русского царя. Далее, в явном желании приобресть господствующее, безраздельное влияние на остальную часть Европы и прочно утвердить правила самодержавия изгнанием и подавлением всех свободных идей, одним словом, в намерении основать некоторого рода всемирную монархию, главою которой был бы русский император. Вторая же — уничтожить в России всякую тень оппозиции, развить идею и правила самовластия до крайних их пределов и иметь в ней могущественное и беспрекословное орудие к достижению своих целей.

Я уверен, что тот, кто хотя несколько вникнет в смысл действий и событий прошедшего царствования, будет согласен с этим об нем мнением, которое, несмотря на все уверения в бескорыстии, на все старания покойного государя скрывать свое намерение, утвердилось почти во всей Европе и заставило даже самые дружелюбные для него правительства убедиться в его властолюбии и угрожающей им опасности.

Да и как можно было предполагать с его стороны, чтобы европейские государства из каких-нибудь личных, мелких видов их правлений согласились отказаться от своей самостоятельности, своей независимости и допустить Россию в 19 веке осуществить идею Карла Великого, Карла 5-го и, наконец, Наполеона, этого гения-исполина новейшей истории175). Деяния и окончательный результат последнего столь еще свежи в памяти поколения, могли бы служить поучительным примером для покойного государя, но уроки прошедшего редко принимаются в соображение там, где действуют страсти или честолюбивые побуждения и где искажает все лесть и раболепие. Иначе как можно бы было объяснить то ослепление, которому подвергаются самые даже высокие умы, не перестающие увлекаться надеждою остановить пути самого провидения, столь явно предназначившего человечество не к животной невольнической жизни рабов, а к успехам и усо­вершенствованиям, согласным с природою разумных существ.

Да и вправду сказать, самый характер покойного императора и его, так сказать, государственные и административные способности не были на той высоте, которая требовалась от них обстоятельствами, вызванными его политикой. То, что он сам в себе считал твердостью и в чем многие, подобно ему, ошибались, было скорее упрямство, необузданная настойчивость, нежели твердость характера. Не отнимая у него много достоинств как человека, не оспаривая умственных его способностей, в нем нельзя было, однако ж, признать ничего гениального, а одностороннее образование, сильная раздражительность и преувеличенное о себе понятие мешали ему видеть настоящую сторону, стать на настоящей точке зрения в самых обыкновенных вопросах государственного управления. Так, например, имея такие обширные виды, он не старался или не умел приготовить к удобному для исполнения их времени ни людей, способных помогать ему, ни государственные финансы, ни материальную и искусственную часть своей военной силы, одним словом, увлекаясь наружным величеством России, ее безропотною покорностью и численным превосходством своего войска, он не понял, что этого недостаточно не только к наступательной войне с целою Европою, но даже и к войне оборонительной, к собственной защите своей. Восставая, возмущаясь против злоупотреблений, он ничего не предпринимал, чтобы истребить или уменьшить их, а думал, что все дело правителя состоит только в том, чтобы без пощады наказать тех, которые случайно окажутся виновными. Под влиянием своей раздражительности он часто оскорблял самых преданных ему людей и вместе с тем не замечал, что совершалось у него перед глазами самыми близкими к нему сановниками. Дела генерала Тришатного и Политковского показали целой России и всей Европе, что делалось между высшими правительственными лицами и на что способны государственные сановники России! 176)

Он не понял или не хотел понимать, что люди дельные, способные имеют характер более или менее независимый и потому не могут быть слепыми орудиями власти. От того-то за все его царствование не образовалось ни одного вполне государственного человека или знаменитого полководца. Генерал Ермолов, пользовавшийся заслуженной репутацией и доверенностью сограждан, должен был провести весь период его царствования в бездействии 177). Некоторые из молодых людей, военных и гражданских, много обещавших на своем поприще, должны были оставить службу и жить частными людьми. Одним словом, ничто не показало в нем такого администратора, который для выполнения своей цели заранее приготовляет все то, в чем окажется надобность в данное время.

А это настоящее, можно сказать, неблагоразумное, преследование свободы мышления, доходившее даже до смешного, сколько вреда сделало ему не только в общем мнении, но даже и в исполнении его намерений. Оно восстановило против него как в Европе, так и в самой России всех сколько-нибудь благомыслящих людей и заставило одуматься даже его приверженцев. Каждый явно видел, что можно ожидать в будущем при таком правительстве, которое хочет иметь одних бессмысленных рабов.

Еще более вреда сделало ему такое поведение и такой образ действий во внешних его сношениях с Европою. Независимо от опасений увеличивающегося могущества России европейские и особенно германские правительства беспрестанно были оскорбляемы его вмешательством в их взаимные между собою отношения в таких делах, которые нисколько не касались России, тоном, каким он при этом обращался с ними. Англия, которой он не сочувствовал, но которую всех более опасался, старалась воспользоваться каждой его неосторожностью, чтобы втайне приготовить сильную против него оппозицию, и выжидала удобного времени и новых ошибок с его стороны для вступления в явную и успешную с ним борьбу. Франция в правление Людовика-Филиппа по робкой внешней политике своей не была опасна для него, но он не любил представительного правления, не любил и короля, который, будучи обязан престолом Июльской революции и получивший власть по воле народной, своим конституционным поведением, своею тесной связью со средним сословием (bourgeosie) унижал в его глазах свое достоинство и служил вредным примером для других государств. После Февральской революции, сначала его поразившей своею неожиданностью и устрашившей своими последствиями178), как только что заметил реакцию, так всеми силами стал помогать ей. Золото и интрига России много послужили к избранию и возведению на престол Людовика-Наполеона и к реактивным событиям в Италии и в Германии. Ему не пришло в голову, что, содействуя к возвышению наполеоновской династии, он приобретал этим не покорного союзника, а могущественного врага, который даже для поддержания власти своей, для склонения на свою сторону общественного мнения и для обессиления внутренних враждебных ему партий находился в необходимости возбудить воинственный дух Франции, воспользоваться первым удобным случаем отплатить России за 1812 год и стереть этим пятно, оставшееся на ее военной славе. Зная характер французов, Людовик-Наполеон понимал хорошо, что этим только он может утвердиться на престоле и заставить общественное мнение забыть противозаконность своих прежних действий и свое прошедшее. Покойный государь, содействуя к. его возвышению, не сообразил, увлекаясь своей нена­вистью к свободным учреждениям, что он воздвигает этим новое и сильное препятствие к осуществлению своих будущих видов.

В отношении Австрии, Пруссии и Германского союза тоже двусторонняя и противная своим собственным выгодам политика. С одной стороны, несомненная, всегдашняя и существенная помощь правительствам против вcex либеральных идей и покушений, а с другой — беспрестанное оскорбление этих же самых правительств неуместным вмешиванием в германские дела, надменным тоном, поведением и явным домогательством не только пробуждать, поддерживать сочувствие, но и умножать своих приверженцев как между славянскими народами, вошедшими в состав Германской империи, так и между публицистами и высшими сановниками каждого государства. Все это, весьма естественно, посеяло недоверие в германских правительствах к видам русского императора и явно показывало его политические намерения, столь противные выгодам и независимости Германии.

Что делалось, обсуждалось втайне европейскими дворами, какие были их взаимные по этому предмету сношения, одним словом, как действовала современная европейская дипломатика, скрывается еще под непроницаемой завесой и не поступило в достояние истории. Но можно заключить по некоторым политическим уверениям, приписываемым известным по значению своему авторам, и по тому, что было печатано в разных временных сочинениях и журналах по поводу восточного вопроса и последних событий, что давно уже все европейские правительства более или менее желали уменьшить могущество и влияние России на Европу, остановить честолюбивые замыслы ее правительства к новым успехам на избранном им пути.

До Февральской революции или, лучше сказать, до Венгерской кампании179) хотя влияние России на европейские дела было значительнее, нежели влияние других государств, исключая, может быть, Англии, но его принимали как естественное следствие ее могущества и некоторым образом как вознаграждение за те поддерживания и ту помощь, которую оказывал покойный государь правительствам в их распрях и междоусобиях с подданными.

С Венгерской же войны, предпринятой без всяких выгод для собственного государства, а единственно в пользу Австрии, с этого именно времени, когда пожертвовано тысячи русских войск и миллионы русских денег для восстановления разрушавшегося престола потомков Габсбургского дома, все европейские правительства сделались тайными его недоброжелателями, тем более, что и его высокомерие, перейдя за пределы благоразумной политики, оскорбляло беспрестанно те из них, которые по своему положению или обстоятельствам боялись навлечь на себя его гнев. Так, например, в несогласиях Пруссии с Австрией в чисто германском вопросе он дал знать первой, готовившейся взяться за оружие, что объявит себя против той, которая начнет военные действия, и потом принудил их своим вмешательством прекратить спорный вопрос, противно видам и желаниям лучшей союзнице своей Пруссии 180), Король ее, будучи самым близким родственником покойного императора 181), неоднократно испытывал следствия его высокомерного характера и начинал опасаться его властолюбия, не был уже так расположен поддерживать его политику. Австрийский император, обязанный ему престолом, тяготился этим, отчасти зависимым положением, тем более, что выгоды его государства не согласовывались иногда с тем, что требовалось от него признательностью. Взаимное сочувствие русских и венгерцев в эту кампанию было и неприятно, и оскорбительно для австрийского правительства. Русские, помогая австрийцам, не любили их, при всяком случае смеялись над ними и оскорбляли их самолюбие, в то же время дружили и с уважением обращались с венгерцами, которые, в свою очередь, платили русским тою же монетою182). Даже полководцы венгерские клали оружие с условием вручить его русским, а не австрийцам. Таковая симпатия между теми и другими не могла нравиться австрийцам и заставила их опасаться за будущее. Они даже могли думать, что русское правительство с намерением старалось возбудить к себе и к своим войскам сочувствие венгерцев, и потому немудрено, что по окончании кампании вместо приятельского союзника го­сударь приобрел в австрийском императоре тайного недоброжелателя, страшившегося дорого поплатиться за оказанное ему благодеяние и потому жадно выжидавшего случая избавиться от этого страха и упрочить свою независимость.

Некоторые события во время венгерской кампании, как-то: нарушение нейтралитета Дунайских княжеств, переход через них русских войск и преследование венгерцев в самих княжествах, в особенности же требование у турецкого правительства выдачи венгерских и польских предводителей восстания, перешедших в турецкие владения, более и более показывали Европе, как мало уважал покойный государь мирные трактаты и независимость соседних государств. В дело о выдаче Кошута и его сподвижников вступились Англия и Франция, поддерживаемые общественным мнением. Посланники их внушили и помогли турецкому правительству отвергнуть настоятельные по этому случаю требования России и Австрии183), что и было причиною большого неудовольствия русского государя против Турции. С этого времени влияние России на турецкое правительство стало видимо уменьшаться, а в мыслях императора Николая утверждается намерение не медлить окончательными посягательствами на независимость и самостоятельность Оттоманской Порты.

Всем известно, какое малозначащее само по себе обстоятельство дало повод к войне, угрожавшей воспламенить всю Европу. Франция и Англия в последнее время приобрели господствующее влияние на турецкое правительство, смотревшее с недоверчивостью на Россию, и при всяком случае старались уменьшить еще более ее значение в турецкой политике. Вопрос о ключах к храму господню в Иерусалиме служил только предлогом184). Главное дело заключалось в том, что Порта более и более освобождалась от влияния России и подчинялась политике западных держав. Тут прослеживалось также частное обстоятельство, которое много повредило императору Николаю. Я хочу сказать о личном неудовольствии на него лорда Стрэдфорда-Рэдклифа, английского посланника при Оттоманской Порте. Последний считал себя оскорбленным русским государем. Не мог простить ему этого и, где только мог, старался вредить ему 185). Со своей стороны, покойный государь, негодуя на Порту за ее уклонение от его влияния, особенно в делах о польских и венгерских выходцах, которых ему очень хотелось иметь в своих руках, в полной уверенности на свои силы и свои средства, обманутый насчет положений других держав, решился ускорить события и приступить к исполнению давно задуманного им намерения.

Опасаясь одной Англии и предполагая, что прочие державы не посмеют препятствовать ему и ограничатся одними только дипломатическими возражениями, он при образовании нового английского министерства под председательством лорда Абердина, которого считал своим приверженцем, открыл свои намерения английскому посланнику, думая выгодными обещаниями привлечь на свою сторону британское правительство. При этом случае он имел неосторожность выразиться оскорбительно о других державах, у которых не считал даже нужным спросить их мнение. Лорд Сеймур (английский посланник) с согласия императора передал разговор свой и ноту русского правительства своему министру, которое, таким образом, узнав положительные виды государя и начав с ним дипломатическую полемику, стало принимать на всякий случаи свои меры и, вероятно, вошло в тайные сношения по этому вопросу с другими державами. Ему немудрено было склонить их всех на свою сторону. Людовик-Наполеон с радостью вступил в союз с Англией. Для его политики ничего не могло быть выгоднее, как роль защитника Турецкой империи и война с Россией, в которой он надеялся показать с блестящей стороны военные силы и средства Франции и которая могла не только упрочить, но даже прославить его царствование, а ему самому придать большее значение в Европе. Австрия и Пруссия не могли также одобрить намерений русского государя и, сверх того, были оскорблены его к ним неуважением. Первая, сверх того, по своему географическому и политическому положению страшилась распадения Турецкой империи и новых с этой стороны завоеваний России. Она охотно вступила бы в более тесный союз с западными державами, если бы не опасалась показаться перед светом неблагодарною за недавнее благодеяние, оказанное ей российским императором в венгерском возмущении.

Таким образом, тогда как государь мечтал заставить Турцию надменным тоном своей дипломатики или силою оружия покориться неизбежной судьбе своей и перейти из самостоятельного существования в положение, зависимое от России, и, может быть, даже овладеть самим Константинополем и оставить после громкое имя в истории, западные государства своим тесным союзом, своими приготовлениями и дипломатическими сношениями с остальной Европой выдвигали сильный против него оплот и с уверенностью в успехе ожидали, когда наступит время действовать. Посланники их в Константинополе зорко следили за каждым шагом русской политики и обещаниями поддержать Турцию, вселяли в нее уверенность и увеличивали свое на нее влияние.

Неблагоразумие и неосторожность русских агентов еще более запутывали и без того уже ошибочную русскую политику. В Болгарии, Черногории, Сербии и в самых даже славянских владениях Австрии они старались возжечь пламя возмущения и обещали помощь России. Они везде распространяли слух, что наступил последний час турецкому владычеству и что одного слова российского императора достаточно, чтобы положить ему конец. Что это слово, поддержанное миллионом войска и огромным флотом, готово уже уничтожить существование Порты и основать на ее развалинах новое христианское государство.

Во многих местах Турецкой империи, обитаемых народами греческого исповедания, вспыхнули преждевременно возмущения, и в самом даже Константинополе попадались в руки Оттоманского правительства русские агенты, объяснявшие своими поступками настоящие виды русского двора. В самой России появились рукописные статьи преданных правительству авторов, в которых высказывалась возможность присоединения славянских племен к России и об их готовности войти в состав единоплеменной с ними империи. Никто не сомневался, что они были писаны с согласия самого правительства, тем более, что в том же смысле, хотя и с большею осторожностью, выражались и печатные органы правительства. Таким образом, прежде начатия военных действий цель его [Николая I.—И. П.] сделалась очевидна и вся Европа имела время приготовиться к предстоящим событиям.

Наконец, последовало посольство князя Меншикова 186). Это посольство было одной из величайших ошибок покойного государя и его советников. Оно в одно время показало Европе и настоящую цель его требований и робость, опасение приступить к решительным мерам. Не знаю, правда или нет, но только я слышал от людей достоверных и по своему положению в обществе знавших то, что происходит за кулисами, что когда в тайном совете государя рассуждали об этом посольстве, то один из лучших государственных людей был такого мнения, что или совсем не посылать Меншикова и ограничиться простыми дипломатическими нотами и действиями аккредитованного посланника, или, отправляя, поддержать его требования Черноморским флотом и двухсоттысячною армиею. Первый должен был стать под самым Константинополем, а вторая, занявши княжества, ожидать последнего слова российского посла, чтобы идти вперед или возвратиться в свои границы. Совет дельный, который, может быть, дал бы другой исход событиям. Немудрено, что турецкое правительство, устрашась близких последствий и будучи застигнуто врасплох, согласилось бы на все требования князя Меншикова или же занятие Кон­стантинополя и распадение Турецкой империи совершалось прежде, чем западные державы могли подать ей существенную помощь. Конечно, в последнем случае могла бы возгореться продолжительная европейская война, но уже не за интересы Турции, и в этой войне обладание Босфором, Константинополем и единоверными с нами провинциями Турции доставило бы нам огромные преимущества. Правда, что и тогда исход такой всеобщей войны мог быть не в нашу пользу, тем более, что со стороны России она не была бы основана на чистых началах, по крайней мере, мы бы имели на своей стороне более вероятий к успеху, и легко могло случиться, что европейские государства, не имея уже надежды спасти Турцию, согласились бы разделить между собой ее области.

Но из всего заметно, что покойный государь сам боялся приступить к решительным мерам и полагался более на свою политику, нежели на свое оружие. Он не переставал надеяться, что достигнет желаемых им результатов одною наружною твердостью и грозным своим положением и что со своей стороны европейские державы, ограничась возгласами, побоятся выжечь пламя европейской войны и вступить в борьбу с таким исполином, как Россия, Он никак не воображал (и это было следствием его высокомерной самоуверенности), что они давно уже выжидали благоприятных для них обстоятельств, чтобы ослабить Россию и остановить ее помыслы к завоеваниям. Теперь он сам представлял им к тому удобный случай.

Поведение князя Меншикова в Константинополе было в высшей степени неблагоразумно. Своим надменным обращением, несоблюдением приличий он оскорблял достоинство независимого государства и гордость нации. Предъявив требования своего двора, которые низводили Турецкую державу на степень вассальства и делали русского царя покровителем половины народонаселения всей империи, он вместе с тем ясно высказывал, что могло ожидать в будущем Турецкое правительство, если признает покровительство России. Не слушая возражений, не соглашаясь на переговоры, не допуская никаких уступок, он поставил Турецкий диван в необходимость предаться совершенно внушениям западных держав и от-

Вергнуть его предложения187). Английский, французский, австрийский посланники очень ловко воспользовались ошибками князя Меншикова. Показывая, с одной стороны, желание миролюбиво окончить несогласия России с Турцией, с другой — своими обещаниями и, наконец, формальным договором утвердили последнюю в решимости на отчаянную борьбу с Россией.

Уезжая без успеха из Константинополя и получив от государя особенное на то полномочие, князь Ментиков по возвращении в Одессу приказал русским войскам, стоявшим на границе, перейти Прут и занять княжества. Два корпуса действующей армии немедля исполнили это повеление и вступили в Молдавию и Валахию188), Этим движением нарушался опять Адрианопольскии договор и в тогдашних обстоятельствах это могло считаться началом военных действий. Соединенный англофранцузский флот, в свою очередь, приблизился к Дарданеллам, и хотя переговоры между западными державами, Турцией и Россией продолжались, но все уже предвещало неизбежную войну, тем более, что государь отвергал всякое посредничество и не хотел слышать oб общем покровительстве турецких христиан. Изъясняя по своему прежние договора с Турцией, он настаивал на своем, хотел иметь дело с нею одною и не соглашался отступить от своих требований. Ни Австрия, желавшая принять на себя роль посредника, ни Пруссия, старавшаяся советами своими склонить его к уступкам, не могли ничего сделать. Будучи уверен, что Франция и Англия не решатся на явную борьбу с Россией, он думал своим упорством и решительными мерами принудить их отказаться от намерений защитить Турцию и, делая шаг вперед к своей цели, надеялся, что они сейчас отступят и предоставят Порту судьбе своей и его великодушию.

Посмотрим теперь, как приготовился покойный государь к этой войне внутри государства своего и какие были его действия как политика, администратора и полководца. Управляя по своему произволу общим мнением в России, он хотел придать предстоящей войне характер религиозный, водрузил знамя креста за угнетенных единоверцев и старался возбудить в подданных своих всеобщее к ним сочувствие. Но он не подумал в то же время, как странно должно было показаться всякому рассуждающему человеку такое ревностное в русском царе желание быть защитником жителей другого государства, находящихся более 400 лет под игом своих завоевателей, тогда как десять миллионов собственных его подданных, одной с ним веры, одного происхождения, томятся в оковах рабства  и тщетно ожидают своего освобождения. Какое противоречие, какая несообразность! То же самое проявляется и в другом отношении. Умножая до огромных размеров численность своих войск, он не заботился о необходимых при этом случае административных распоряжениях касательно продовольствия, их вооружения, их размещения в смысле стратегическом, не заботился о приготовлении для такой войны достаточного количества военных снарядов И других принадлежностей военного дела. Финансы России были также не в уровень с предстоящими обстоятельствами, одним словом, затруднения, недостатки всякого рода должны были оказаться при самом начале кампании. Как полководец он и его помощники явили такое отсутствие военных способностей и дарований, такое неразумение высших стратегических правил, что беспрестанные ошибки их бросаются в глаза всякому человеку, сколько-нибудь понимающему военное дело. В одном только они не ошиблись. Это рассчитывая на мужество и храбрость войск. В этом с ними была уверена вся Россия, и события блистательно оправдали эту уверенность.

Первый выстрел в этой войне сделала Турция, но ей и нельзя было поступить иначе. Движение русских было такого рода, что она должна была препятствовать им, тем более, что в войне нельзя было сомневаться и что по составу своих войск наблюдательное положение было для нее хуже военного189). Вслед за тем последовало формальное объявление войны с той и другой стороны.

Синопское дело, столь прославленное, было новой и большой ошибкой в политическом смысле 190). Оно окончательно убедило западные державы в необходимости действовать оружием и положить конец всем переговорам. Вместе с тем как электрическая искра оно воспламенило в Европе общее мнение против покойного императора и заставило даже приверженцев его отказаться от тщетных усилий оправдать его намерения. Лишь только весть об истреблении турецкого флота достигла Константинополя, соединенный англо-французский флот занял Босфор и вышел в Черное море. Правительства же обеих союзных Держав стали деятельно готовиться к войне и снаряжать десантные войска для подкрепления Турции.

Все события этой жестокой войны так свежи еще у всех в памяти, что я считаю излишним говорить о них. Несправедливо, неблагоразумно начатая, имевшая целью не пользу России, а личные расчеты властолюбия, при этом ошибочно, бездарно веденная как в административном, так и в стратегическом отношении, она должна была окончиться, как обыкновенно кончаются все предприятия людей, которые ни во что ставят жизнь и благосостояние подобных им, не подчиняются никаким нравственным правилам и не хотят слушать поучительных наставлений истории 191), одним словом, таких людей, которые действуют, имея в виду одно только собственное Я, а других считают безгласными орудиями, ступеньками к своему возвышению. Конец таких людей бывает всегда один и тот же. Иногда еще при жизни их наступает минута разочарования, они усмотрят, может быть, но уже поздно, всю ошибочность, всю суетность, всю порочность своих прежних убеждений и своих поступков. История рано или поздно воздает им должное, запишет на своих скрижалях новый поучительный пример, который, в свою очередь, также может послужить уроком для их последователей.

Нельзя не поместить здесь, однако же, несколько эпизодов последней войны, ясно показывающих, с каким отсутствием политических и военных соображений действовали покойный император и его полководцы. Например, переход через Дунай и осада Силистрии предприняты были в такое время, когда союзные войска стали прибывать уже на подкрепление турок и могли сделать высадку во фланг русским, когда Австрия явно объявила уже себя на стороне союзников и, следовательно, заняв княжества, могла стать у нас в тылу, отрезать от сообщений и, таким образом, без боя погубить нашу армию. По части высадки союзников в Крым? Как могла бы она совершиться, если бы приняты были хоть какие-нибудь предварительные меры. Всей России, всей Европе было известно из всевозможных журналов, даже наших собственных, что готовится сильный десант в Крым, что союзные войска имеют намерение овладеть Севастополем и уничтожить там русский флот. Их корабли беспрестанно обозревали в виду русских крымские берега, брали промеры, а наши, между тем, оставались сложа руки спокойными зрителями и не только не готовились к отпору, но с насмешками над союзниками хвастались своею беспечностью и спокойствием своих вождей 192). Я помню, как в то время каждый был уверен, что в Крыму находится многочисленное войско и приняты все меры, чтобы отразить высадку, и что потому в газетах наших так спокойно, так самоуверенно говорят о ней. Вскоре узнали, к несчастью, как велико было там войско и какие приняты были меры. А Альмская битва, а обход союзниками Севастополя, а дела Инкерманские и Чернореченские? 193) С одной стороны, храбрость, самоотвержение войск, с другой — бездарность, беспечность вождей, исполненные ошибками распоряжения, и военные, и административные. Сколько крови, сколько юных прекрасных жизней, сколько вещественного благосостояния принесено было в жертву властолюбию, руководимому упрямством и неспособностью.

И тут-то именно ясно высказалось в покойном государе отсутствие той твердости, которая спокойно смотрит на события, не падает духом перед неудачей, а управляет кормилом государства в самую жестокую бурю так же хладнокровно, как в хорошую погоду. Вместо того, чтобы своим присутствием одушевить войска, ускорить административные распоряжения, обсудить своими глазами на месте состояние армии и действия исполнителей его воли, он заперся во дворце своем, с беспокойством, тревогой ожидал каждого известия и упадал духом при каждом неблагоприятном донесении. Наконец, его сильная физи­ческая натура не выдержала всех нравственных потрясений и разочарований. Не дожив до конца вызванных им самим событий, он покинул этот мир, оставляя в наследство преемнику своему борьбу с целой Европой, армию хотя многочисленную, мужественную, но худо устроенную, смущенную поражениями и потерями, истощенные финансы, недостаток в полководцах и государственных людях и, наконец, обязанность поддерживать некоторое время такую политику, которая делала врагами его всю Европу.

Бог помог новому царю исправить одну из главных ошибок прежнего царствования, и хотя он должен был исправить ее с пожертвованиями, но благодетельные результаты этих пожертвований уже очевидны 194). Мир и спокойствие водворились в России и в целой Европе. Россия не потеряла своего места в ряду первенствующих европейских держав. Уважение к особе государя и к его характеру скорее увеличилось, нежели уменьшилось. Начинания его вселяют общую к нему доверенность, а новые пути, которыми он предполагает следовать, обещают для России развитие ее внутренних средств с благосостоянием, успехи просвещения, улучшение ее гражданского и общественного быта, а для него самого любовь народную, всеобщее доверие, уважение современников и потомства, блестящие страницы в истории и, наконец, милость и награду от самого провидения. Да поможет ему бог исполнить всеобщие ожидания и да утвердит его помыслы идти неизменно тем путем, который ведет к исполнению этих ожиданий.

Скажу еще несколько слов о том, в чем заключаются эти ожидания с моей стороны и в чем состоит, по моему мнению, истинное назначение России в судьбах всего человечества.