В Сибирь через Финляндию

Суд был скорый. Вернее, суда фактически не было. Их вызывали в небольшую комнату, тщательно закрывали двери и предлагали поставить свои подписи под показаниями на следствии. После чего зачитывался уже заготовленный приговор...

Шел июль 1826 года. Дело о восстании дворянских офицеров на Сенатской площади в декабре 1825 года подходило к завершению. Невиновные были оправданы. Наиболее активных солдат из восставших полков прогнали через строй: некоторые получили по 12 тысяч шпицрутенов -ударов прутьями из лозняка по спине. Пятерых офицеров "за их тяжкие злодеяния" приговорили к четвертованию, милостиво замененному повешением. Большинство декабристов были приговорены к ссылке в Сибирь - на каторгу или поселение. Для многих из них дорога за Уральский хребет оказалась долгой.

"Зашел ко мне священник с известием, что в ту же ночь я буду отправлен в Финляндию", - рассказывал о последнем дне своего пребывания в Петропавловской крепости Иван Якушкин.

Из-за отсутствия острога в Нерчинске отправить сразу всех декабристов в Сибирь на почтовых тройках не представлялось возможным. Но осужденные об этом не догадывались.

"Я поражен удивлением, когда вместо Сибири отвезли в Финляндию и засадили в крепость Свартгольм", - позже признавался барон Владимир Штейнгель.

Свартгольмская крепость располагалась в пяти верстах от современного финского города Ловииса.

Сюда же летом 1826 года фельдъегери и жандармы доставили Гавриила Батенькова, Владимира Бесчаснова, Ивана Повало-Швейковского и других участников декабристского восстания.

Вслед за Свартгольмом начали "заселять" Кексгольмскую крепость (ныне г.Приозерск Ленинградской области).
Первыми здесь появились отставной подполковник Александр Поджио, прапорщик Федор Вадковский и отставной коллежский асессор Вильгельм Кюхельбекер, поэт и друг Пушкина.

Местом заключения декабристов была определена и крепость Роченсальм, в восьми верстах от Кюмень-города, нынешней Котки. Строго говоря, арестантов доставляли не в саму крепость, а в форт Слава, расположенный на острове, в трех верстах от крепости.

Своим возникновением форт обязан фельдмаршалу Александру Суворову - по приказу Екатерины II он занимался укреплением финляндских границ в 90-х годах XVIII столетия.

По воспоминаниям современников, знаменитый полководец любил прогуливаться по Роченсальму и любоваться своим произведением. "Массивнее, прочнее и красивее строениев тяжело обрести", - с ноткой гордости писал он об укреплениях племяннику Хвостову.

В таком "красивом строении" и оказались капитан Алексей Тютчев, Александр Бестужев - один из четырех братьев-декабристов - и брат Сергея Муравьева-Апостола, повешенного за участие в восстании, Матвей.

В Роченсальмскую крепость определили и Ивана Якушкина. При выезде из Петербурга, в станционном доме в Парголово, узники простились со своими родственниками. Якушкин договорился с женой, что она с детьми последует за ним в Сибирь. В том, что их поселят в Сибири, декабристы в тот момент не сомневались - поэтому считали Финляндию местом временного пребывания.

После Петропавловской крепости дорога в Финляндию казалась бывшим заговорщикам приятной прогулкой: ни затворов, ни стен. Но выросшая как будто из воды круглая башня форта Слава вселила в их сердца печаль и тревогу. Предчувствие не обмануло.

"Нас разместили поодиночке в казематы и заперли на замок, - вспоминал позже Якушкин. - В каждом каземате, с русской печью, было два окошка... По стене стояла кровать с соломой, стол и несколько стульев... в моем новом жилье было темно и сыро". Из-за сырости в комнате не прекращалась капель, своим стуком напоминавшая тиканье часов. Перед окнами - щиты из свежеструганых досок. Никто не должен был видеть заговорщика, и ему также возбранялось общаться с кем бы то ни было. Даже гулять первое время выводили только поодиночке.

Еще менее приветливо встретила декабристов стража Свартгольмской крепости. "...Это был низкий каземат, 8 шагов длины и 6 ширины, с двумя железными дверями и маленьким окошком с железною решеткою. "Это ваше место", - проговорил черство офицер-смотритель и с шумом запер двери запорами и ключом".

Даже по прошествии десятилетий Штейнгель вспоминал, что "это была самая ужасная минута во всей жизни. Мне вообразилось, что тут мне определено умереть".

Узник упал на колени перед окошечком и стал истово молиться на свет. Почувствовав некоторое облегчение, барон встал. В ту же минуту загремел засов и вошел смотритель. Извинившись за то, что ничего не приготовлено, он пообещал все принести и добавил, что арестанта "велено пристойно содержать".

В понятие пристойного содержания крепостное начальство и узники вкладывали разный смысл. Первые восемь месяцев декабристы не ощущали почти никакой разницы с казематами Петропавловки - были запрещены прогулки, не выпускали в баню. При обращении к заключенным иначе как "каторжными" их не называли.

Как это было не похоже на условия содержания Ивана Анненкова, который находился в Выборгской тюрьме еще во время следствия над декабристами! Он постоянно общался с комендантом и офицерами стражи, посещал их пирушки. Жительницы города присылали ему "выборгские крендели и разную провизию, даже носки своей работы". Вообще, по его словам, "сидеть было довольно сносно".

После суда ситуация изменилась. Коменданты и крепостная стража выполняли данные им инструкции, хотя и от местного начальства тоже кое-что зависело.

Осенью 1826 года в Свеаборгскую крепость, что недалеко от Хельсинки, были доставлены семь декабристов. Их заключили в специально приготовленные казематы на острове Лонгерн, Одному из узников, Михаилу Лунину, досталось помещение, крыша над которым прохудилась настолько, что в дождливую погоду вода протекала сквозь потолок. Трудно предположить, что "испытание погодой" было рекомендовано Петербургом или самим императором. Впрочем, Лунин был человеком не только независимым и смелым, но и остроумным. Когда генерал-губернатор Финляндии Арсений Закревский при встрече с ним поинтересовался: "Есть ли у вас все необходимое?", то услышал в ответ: "Я вполне доволен всем, мне недостает только зонтика". Закревский оказался другого мнения. Он послал императору доклад о "неудобностях" обитания заключенных и предложил перевести их в Свартгольм и Выборг - Николай I согласился.

Отдаленность от Петербурга позволяла надзирателям иногда нарушать инструкции, порой не без личной выгоды. Вот как вспоминал Иван Якушкин о деятельности поручика Василия Хоруженко, начальника стражи форта Слава: "Сперва он как будто нас опасался, но потом, убедившись, что мы народ смирный, сделался ручнее. Иногда он собирал нас всех вместе и пил с нами чай; тут он рассказывал нам разные происшествия своей жизни... Нами он распоряжался по своему произволу: то мы все вместе гуляли по двору, то он держал нас целый день под замком, уверяя, что будто команда на него роптала за его снисходительное обращение с нами. Добывая выгоду для себя из пятидесяти копеек на ассигнации, отпускаемых ежедневно на наше продовольствие, кормил он нас очень плохо. На несчастье наше, тесть его, шкипер, подарил ему огромный запас испорченной солонины, которую с корабля велено было выкинуть. С этой солониной варили нам щи отвратительные; хлеб, покупаемый в Роченсальме, был также не всегда выпечен, а вода в колодце, устроенном посреди крепости, когда дул западный ветер, была до такой степени солона, что ее почти невозможно было пить". В результате большинство узников заболели гельминтозами.

Кроме бесед, обедов и прогулок некоторое оживление в однообразно и долго тянувшиеся дни вносило чтение. Однако книгами заключенных не баловали. Когда Екатерина Уварова прислала в Выборг своему брату Михаилу Лунину посылку с книгами - большей частью художественную литературу на русском и иностранных языках, ему передали только Новый Завет. Остальные книги были отправлены обратно.

Роченсальмские узники пользовались в основном книгами, привезенными с собой. В библиотеке поручика Хоруженко оказались лишь одна часть "Четьи-минеи" - сборника жития святых - да посредственный роман. Правда, он передал декабристам тетрадку, исписанную аккуратным женским почерком. Это был французский перевод последней части поэмы Джорджа Байрона о Чайльд Гарольде, переписанный одной из русских жительниц Роченсальма. Выручала собственная "библиотека", тоже небогатая.

"Муравьев привез с собой французскую библию и Саллюстия с французским переводом, я (то есть Якушкин) имел возможность захватить с собой только Монтеня, но, к счастью, у Бестужева было два тома старинных английских журналов, один том Ремблера и один том Гертнера. При помощи Бестужева Муравьев и я, мы стали учиться по-английски".

Любопытно, что и впоследствии многие противники существовавшего режима именно в камерах успешно овладевали иностранными языками, совершали открытия, сочиняли стихи, повести и романы. Достаточно вспомнить лишь два хрестоматийных примера. Николай Кибальчич, участник покушения на императора Александра II в 1881 году, в Петропавловской крепости разработал проект реактивного летательного аппарата. А почти двумя десятилетиями раньше в другой камере Петропавловки Николай Чернышевский написал свой знаменитый роман "Что делать?".

В форту Слава тоже создавалось литературное произведение. Александр Бестужев, уже в те годы широко известный как писатель Александр Марлинский, сочинял поэму "Андрей, князь Переяславский" - о древних временах русской истории. Ни чернил, ни бумаги ему не полагалось. Стихи пришлось записывать "жестяным обломком, на котором я зубами сделал расщеп, и на табачной обертке, по ночам". Чернилами служил толченый уголь.

Подходил к концу 1826 год. Среди заключенных финляндских тюрем стали распространяться слухи о предстоящей инспекционной поездке генерал-губернатора Финляндии Арсения Закревского. Подтверждением слухам послужили ежедневные учения команды стражников, более строгое соблюдение дисциплины. Посещение Закревским Свартгольмской крепости резко изменило положение заключенных. "Дозволено стало прогуливаться поодиночке по валу, видеться друг с другом в казематах и разрешено водить в баню, - рассказывал позже Штейнгейль. - Вообще личное обращение генерал-губернатора было очень успокоительное по оказанному вниманию и особенной вежливости". Столь же благотворным оказался визит Закревского и для узников Роченсальма: "и офицер наш, и комендант Кульман стали к нам также несколько внимательнее".

С посещением генерал-губернатора декабристы связывали надежду не только на улучшение условий, но и на изменение места пребывания. Эту же тему оживленно обсуждали и в петербургских салонах. К тому же весной 1827 года в Шлиссельбургскую крепость были переведены декабристы, до этого целых девять месяцев томившиеся в Кексгольме. Уверенность в том, что вскоре и остальные узники покинут Финляндию, была столь велика, что теща Якушкина прислала своему зятю сапоги из медвежьей шкуры - своеобразный намек на скорое отправление в Сибирь, Однако после отъезда Закревского прошел месяц, второй, третий, а финляндские крепости по-прежнему оставались пристанищем "государственных преступников". Усталость ожидания сказывалась на настроении, и Матвей Муравьев-Апостол не раз твердил своим товарищам, что им уже никогда не покинуть форт Слава.

Летом 1827 года Закревский второй раз объехал крепости. Прибыв в Роченсальм, он велел Хоруженко спросить; не желают ли заключенные остаться в крепости на весь срок, на который они приговорены.

"Никто из нас не подумал воспользоваться таким предложением, - писал Якушкин. - Мы не знали, что ожидало нас в Сибири, но мы испытали всю горечь заключения, и неизвестность в будущем нас нисколько не устрашала". Больше всего их пугали неопределенность в настоящем и одиночество.

"Когда конец моим испытаниям? - вопрошал Вильгельм Кюхельбекер. - Несчастные мои товарищи, по крайней мере, теперь спокойны: если для них и кончились все надежды, то кончились и все опасения; грустно им - они горюют вместе; а я один, не с кем делиться тоской..."

Никаких конкретных сроков Закревский не назвал. Оставалось ждать. А пока вместо Хоруженко в форт Слава назначили нового начальника. Он приехал не один - вместе с женой и "не совсем взрослой" дочерью. При появлении молодой дамы тридцатилетние холостяки Антон Арбузов, Александр Бестужев и еще более молодой Алексей Тютчев выщипали себе бороды, которые им не брили. Бестужев к тому же украсил голову красным шарфом в виде чалмы.

Обитатели Свартгольмской крепости двинулись в путь летом 1827 года. Увозили обычно мелкими партиями - по три человека в кандалах, в сопровождении фельдъегерей и жандармов. При словах "заковать в железа" комендант крепости подполковник Карл Бракель, зачитывавший приказ, зарыдал, и узникам пришлось его утешать. Необычная картина - дворяне в кандалах - вызвала потрясение и у начальника Роченсальмской крепости Кульмана. Со слезами на глазах читал он осенью того же года высочайшее повеление: заковать в железа и отправить в Сибирь декабристов, содержавшихся в форту Слава.

К концу 1827 года большую часть офицеров-декабристов вывезли из Финляндии. Последними пределы Великого княжества покинули Михаил Митьков, Петр Громнитский, Иван Киреев и Михаил Лунин.

Путь их тоже лежал в Сибирь.