«Полк был расстроен, почти на половину уничтожен, большинство офицеров перебито и взято в плен, но он не был разбит: он ещё слушался своего командира; по переходе через плотину остаток полка быстро собрался по “аппелю”[51] и построился на левом берегу Раузницкого ручья. Гвардия Наполеона не решилась преследовать… Подоспела пехота Бернадотта[52] и тоже остановилась… Знамёна нашей гвардии не были поруганы…

Полк, впервые увидавший огонь, кровью своей запечатлел Царское слово — быть ему первому в списках нашей кавалерии»{66}.

…Интересно, подъезжал ли маршал Бернадот к своим передовым порядкам (французские маршалы нередко так делали, равно как и командиры наших русских корпусов), и видел ли его тогда издалека эстандарт-юнкер Орлов? Ведь не пройдёт и десяти лет, как они встретятся в совершенно иных условиях…

В этом бою, в знаменитой кавалергардской атаке, по какому-то нелепому капризу судьбы, были убиты два офицера, имевшие в полку старших братьев — ротмистр барон Казимир Лёвенвольде 2-й и только что произведённый в чин корнета Никита Лунин 2-й.

Впоследствии, в сибирской ссылке, Михаил Лунин напишет:

«Мой брат и я были воспитаны в римско-католической вере. У него была мысль уйти в монастырь, и это желание чудесно исполнилось, ибо он был унесён с поля битвы, истекающий кровью, прямо в монастырь братьев-миноритов, где и умер, словно младенец, засыпающий на груди матери»{67}.

Карл Лёвенвольде не напишет ничего, ибо ему была уготована судьба не менее славная, нежели его брату — только несколько лет спустя… Пока же, в финале сражения, именно он командовал кавалергардскими пикетами, прикрывавшими отступление союзной армии с Аустерлицкого поля. Получив известие о смерти брата, ротмистр отвечал с ледяным спокойствием: «Ничто не препятствует и мне положить свою жизнь на алтарь Отечества», и продолжал стоять под неприятельской картечью, пока последний русский солдат не перешёл через плотину…

«На левом берегу Раузницкого ручья стоят остатки Кавалергардского полка. На противоположном берегу, на холме, стоит Наполеон, окружённый многочисленной свитой. У подножия холма — его гвардия с мамелюками, только что вернувшимися из своей последней атаки. Рапп приказывает подвести пленных офицеров к Наполеону. На вопрос Наполеона: “Кто старший?” — ему назвали князя Репнина. “Ваше имя?” — спросил Наполеон. — “Князь Репнин”. — “Вы командир Кавалергардского полка императора Александра?” — “Я командовал эскадроном Кавалергардского полка”. — “Ваш полк честно исполнил долг свой”. — “Похвала великого полководца есть лучшая награда солдату”. — “С удовольствием отдаю её вам. А что это за молодой человек с вами?” — “Это сын генерала Сухтелена[53]. Он служит корнетом у меня в эскадроне”. — “Он слишком молодым вздумал тягаться с нами”. — “Молодость не мешает быть храбрым!” — смело ответил Сухтелен. — “Хороший ответ, молодой человек! Вы далеко пойдёте”.

Кавалергардские офицеры нашли в шалашах французской главной квартиры самый радушный приём и попечение о своих ранах»{68}.

Император Наполеон оказался прав: в 1813 году, всего 25 лет от роду, Павел Сухтелен[54] принял Волынский уланский полк и через несколько месяцев был произведён в генерал-майоры за взятие французского города Суассона…

* * *

Александр I, как умный человек, прекрасно осознавал степень своей вины в происшедшей Аустерлицкой трагедии, а потому старался проявить максимально возможную заботу о собственном воинстве — так, чтобы это увидели и оценили все. Участники сражения были осыпаны наградами — даже после победы поощрения вряд ли бывают столь щедрыми. В Кавалергардском полку генерал Уваров был удостоен орденов Святого Александра Невского и Святого Георгия 3-го класса; генерал Депрерадович и полковник князь Репнин — ордена Святого Георгия 3-го класса; все прочие эскадронные командиры, а также адъютанты Уварова — ротмистр Балабин и поручик Чернышёв — ордена Святого Владимира 4-й степени; все раненые офицеры — золотых шпаг «За храбрость», все прочие офицеры — Аннинских крестов на шпаги. Все юнкера и один унтер-офицер были произведены в офицеры. К тому же, что было очень важно, все участники похода не в зачёт получили жалованье за треть года…

Итак, Михаил Орлов возвращался в Петербург корнетом гвардии — этот чин был им получен 9 января 1806 года. Ничего более об участии нашего героя в Австрийском походе и сражении при Аустерлице мы сказать не можем, хотя, по утверждению князя Волконского, Орлов «в этом сражении замечательной храбрости был по отличной его храбрости произведён в корнеты»{70}. Но в том «сражении замечательной храбрости» все кавалергарды, вся Российская императорская гвардия, были героями…

«Гвардия вступила в Петербург 7 апреля в 12 часов дня. Встреченная у Средней Рогатки[57] Государем, она прошла церемониальным маршем до Зимнего дворца. Во главе войск шли кавалергарды. После парада полк занял новые казармы, построенные у Таврического дворца. Государь пожаловал нижним чинам по фунту говядины, по чарке вина и по 1 рублю»{71}.

И тут вдруг вся «слава, купленная кровью» — как впоследствии напишет поэт, — оказалась в прошлом. Пережить это было очень нелегко… Из Кавалергардского полка тогда, под тем или иным предлогом, ушли в отставку или в длительные отпуска многие офицеры.

Через несколько дней по возвращении в Петербург князь Репнин, один из знаменитых героев Аустерлица, испросил отпуск для лечения — с 16 апреля по 1 сентября 1806 года, но по окончании отпуска подал новый рапорт и 11 сентября был уволен от службы генерал-майором «за болезнию от ран».

Тогда же, в сентябре, также с повышением в чине, то есть полковником, ушёл в отставку отважный Карл Лёвенвольде.

В том же году уволились из полка штабс-ротмистры граф Васильев и Плохово, поручик Прокудин… Пожалуй, ни в один год Кавалергардский полк не терял столько народу по собственной их доброй воле.

Конечно, в то же самое время пришли в полк и новые люди: в частности, князь Сергей Григорьевич Волконский, ставший, можно так сказать, «полковым летописцем»: именно он сохранил в своих «Записках» многие подробности жизни Кавалергардского полка в начале XIX столетия, что очень важно для нашей книги.

«Натянув на себя мундир, я вообразил себе, что я уже человек, и по общим тогдашним понятиям весь погрузился в фрунтовое дело… — вспоминал декабрист на старости лет. — Круги товарищей и начальников моих в полку, за исключением весьма немногих, состояли из лиц, выражающих современные понятия тогдашней молодёжи. Моральности никакой не было в них, весьма ложными понятия о чести, весьма мало дельной образованности и почти во всех преобладание глупого молодечества, которое теперь я назову порочным. В одном одобряю их — это тесная дружба товарищеская и хранение приличий общественных того времени»{72}.

Конечно, мемуары — не документ, они могут быть субъективны, и даже весьма, а потому утверждение об отсутствии моральности и «ложных понятиях о чести» вполне можно списать на стремление автора соответствовать «духу времени», в котором писались эти «Записки», и тому самому «позднему уму», о котором говорил поэт[59]… Но вспомним «Двух гусаров», графа Толстого — кто из персонажей кажется нам более симпатичным? Турбин-отец, ровесник героев Аустерлица, со своими «ложными понятиями о чести», или его сын, человек «прогрессивный» и подобных «понятий» не приемлющий? Ну да не о том речь…

К сожалению, никто из сослуживцев Волконского воспоминаний о полку не оставил, а потому мы не имеем возможности узнать, как самого его встретили кавалергарды. Ведь он, записанный в гвардию с пелёнок, не прослужив ни дня, успел стать армейским ротмистром, а потому, в соответствии с Табелью о рангах, пришёл в Кавалергардский полк сразу же поручиком[60]. Новые его товарищи и одногодки Михаил Орлов, Сергей Воейков, князь Фёдор Гагарин, переведённый в кавалергарды из лейб-гвардии Семёновского полка, дрались при Аустерлице юнкерами, заслужив в бою свои офицерские… (так и хочется красиво сказать — «эполеты», но эполетов в Русской императорской армии тогда ещё не было!) чины — и тут вдруг появляется не нюхавший пороху поручик, который становится над ними старшим. А к «старшинству» в те времена в армии относились весьма щепетильно. Так что вряд ли молодые офицеры полка обрадовались приходу нового сослуживца… Однако позже князь Волконский достойно впишется в полковую семью.

И, повторим, именно Сергею Григорьевичу обязаны мы знанием подробностей о жизни нашего героя и его полковых товарищей. В частности, про Орлова он писал так: «Лицо замечательное по уму, образованности и сердцу, преисполненному чувством полезного, бывшему впоследствии светилом среди молодёжи…»{73}

* * *

Как говорится, «в карете прошлого далеко не уедешь»: тут был совершенно иной противник, а на месте Фридриха Великого восседал Фридрих Вильгельм III. И вообще, по словам того же знаменитого военного теоретика Карла Клаузевица, «Французская революция придала европейской политике и войнам другой характер, не предусмотренный Фридрихом Великим».

А потому, совершенно закономерно, дальше были Йена и Ауэрштедт — полный разгром прусской армии. Не только полный, но и позорный.

«Сильнейшая крепость Германии — Магдебург с 23-тысячным гарнизоном и 450 орудиями сдалась без выстрела двум эскадронам французских гусар… Берлин поднёс ключи победителю, и Наполеон в три недели покорил всю Пруссию. Пруссаков охватил ужас и они не думали о продолжении борьбы: сильные крепости сдавались французским разъездам по первому их требованию. Из 186 000 прусских войск около 25 000 было убито и ранено, свыше 100 000 сдалось в плен, до 45 000 дезертировало и рассеялось, осталось лишь 14 000 генерала Лестока, искавших спасения в привислинских крепостях. Король бежал под защиту русских штыков»{77}. Можно уточнить, что в течение шести недель — с 3 октября по 20 ноября — сдалось восемь прусских крепостей, имевших суммарный гарнизон в 58 200 человек.

Господи боже ты мой! И у нас сегодня находятся такие многоумные авторы, которые старательно ругают русскую армию и русских полководцев 1812 года! Поймите, милостивые государи, вот что такое — Наполеон! Ведь только русские смогли по-настоящему устоять, пусть даже и проигрывая сражения, отступая, сдавая кампании — но не сдаваясь, не разбегаясь, не чувствуя себя проигравшими. К чему лицемерить? Воевать с гениальным Наполеоном было безумно трудно!

…Император Наполеон тогда много чего «накрутил» в Европе, но это не имело никакого отношения к нашему юному гвардейскому корнету до тех пор, пока русский царь не возмутился происходящим и не послал за пределы России свои войска. Официально они шли на помощь Пруссии — но, как было и в предыдущую Австрийскую кампанию, пока они дошли до места, союзная армия перестала существовать. Как мы понимаем, русские опоздали не потому, что шли медленно, а потому, что пруссаки — как ранее и австрийцы — поспешили быть битыми…

15 ноября 1806 года отряд пока ещё никому не известного генерал-майора Барклая де Толли не дал французским войскам переправиться через Вислу у Плоцка. 11 декабря тот же Барклай и также ещё совсем не знаменитый генерал-лейтенант граф Остерман-Толстой отбросили французские авангарды под Сохачевом и Чарновом. 14 декабря, в сражении при Пултуске, генерал от кавалерии Беннигсен разбил корпус маршала Ланна… В общем, кампания начиналась для нас очень даже неплохо.

Двухдневное сражение при Прейсиш-Эйлау 26–27 января 1807 года закончилось в пользу русских, однако граф Беннигсен почему-то не пожелал развить успех и вообще решился отступить, так что Наполеон преспокойно приписал победу себе, с чего, в общем-то, и начался перелом в войне, принявшей уже затяжной характер…

В начале февраля император Александр решил вновь отправить в поход гвардию, о чём генерал Кологривов уведомил генерала Депрерадовича 8-го числа.

«10 февраля Де-Прерадович донёс Кологривову, что “Кавалергардский полк к выступлению в поход находится в готовности”, в составе 41 офицера, 802 нижних чинов и 738 коней.

13 февраля, в 6 ч. утра кавалергарды первые выступили из Петербурга. Государь провожал полки и напутствовал их милостивыми словами»{78}.

Казалось, всё было замечательно, сердца русских воинов бились в едином желании отомстить французам! Однако «На другой день по выступлении кавалергардов Цесаревич приказал отдать в приказе по полку, что Государем было замечено, что: 1) “когда полк тронулся из Миллионной, то трубачи заиграли поход в то время, когда полк был не сформирован, ибо штандарты были на правом фланге полка; 2) гг. офицеры, идучи на поенъ-девю[61], лошадей своих горячили, прыгали и не равнялись; 3) при маршировании повзводно шеренги не равнялись, и в эскадроне полк[овника] Титова (2-го) унт[ер]-офицер на место чтобы быть в замке[62], ехал на правом фланге 2-й шеренги; 4) гг. офицеры дурно палаши держали; 5) вообще 2-я шеренга вовсе не равнялась и люди качали палашами; 6) стремена во всём фронте были весьма длинны, и саквы[63] не довольно круто и высоко застёгнуты, что всё Государь Император изволил приказал исправить, дабы впредь сего замечено не было”»{79}.

Можно только догадываться, как восприняли офицеры государев приказ и что они говорили в своём кругу об Александре Павловиче и его достопочтенном братце. Полк отправлялся на войну! Люди были готовы умирать за Отечество, а им — про саквы, про равнение второй шеренги и «качание палашами»… Неужели даже после Аустерлица российский государь ничего не понял?! Не хватит ли играть в солдатики?!

Кстати, в полк, с мечтою взять реванш за Аустерлицкое поражение, начали возвращаться офицеры, поспешившие выйти в отставку после 1805 года.

11 марта 1807 года Карл Лёвенвольде «…вновь поступил в полк ротмистром и 10 апреля прибыл на походе к полку; 27 сентября того же года произведён в полковники и назначен командиром 3-го эскадрона, которым блестяще командовал»{80}. Уточним, что чаще всего офицера увольняли в отставку со следующим чином, но если он решал возвратиться в строй, при том что положенный срок в предыдущем чине выслужил не до конца, то его могли принять обратно не в новом, а в прежнем его воинском звании…

Поход в Пруссию не особенно отличался от описанного ранее — тот же беспорядок, те же проблемы, к ним прибавилась и нехватка продовольствия.

25 марта Кавалергардский полк перешёл границу, и вскоре гвардейский отряд присоединился к главной армии.

Знаменитый генерал Ермолов так прокомментировал произошедшее: «Государь император прибыл к армии, и пришла гвардия под начальством цесаревича. Главная квартира императора расположилась в Бартенштейне, великого князя в Шипенбейле. Начались разводы, щегольство, и мы в авангарде с тощими желудками принялись за перестройку амуниции»{81}.

Через два месяца русская армия дралась под Гутштадтом, изрядно потрепав корпуса маршалов Нея и Сульта; вскоре, 29–30 мая, произошёл безрезультатный бой при Гейльсберге; а затем, 2 июня, всё завершилось нашим поражением — но не разгромом! — при Фридланде.

«Кампания 1806–1807 годов, пожалуй, самая поучительная из всех ведённых нами против Франции. Победив под Пултуском и Гейльсбергом, оставшись “при своих” — и даже с трофеями при Эйлау, потерпев, наконец, почётное поражение под Фридландом, русская армия опровергла легенду о непобедимости Наполеона. Мы потеряли в боях 26 пушек и ни одного знамени, а захватили 6 знамён и орлов[64] и 16 пушек. Ничтожность трофеев и громадные в то же время кровавые потери — 60 000 с каждой стороны, в достаточной степени свидетельствуют о высоком качестве войск обоих противников»{82}.

В этой войне воевали в основном армейские части, а гвардия — в том числе и Кавалергардский полк — оставалась в резерве.

Князь Волконский так писал о своём друге: «…участвовал в походе с полком в Пруссии в 1807 году, но как полк не был в деле, то не было случая ему выказаться»{83}.

Думается, он не совсем точен — в формулярном списке Орлова значится: «1806-го и 1807-го [находился] в походе против французов и в действительных сражениях 24-го и 25-го числа майя [при] Гутштадте и на реке Посарже. 29-го при Геннесберге и 2-го июня при Фридлянде»{84}. Что ж, Михаил вполне мог выполнять какие-то поручения на поле боя, выступая в роли адъютанта или ординарца. Человек инициативный и деятельный, он вряд ли просто оставался в резерве… Вроде бы за отличие в одном из этих сражений он был даже награждён золотой шпагой «За храбрость».

61

Так в тексте. Термин «поень-де-вю» обозначает движение на заданный ориентир, в заданном направлении.

62

Следует понимать: «вместо того, чтобы быть в замке» (то есть замыкающим, последним).

63

Саква — небольшой мешок у кавалеристов и артиллеристов для сухарей, овса, крупы, соли и т. п. (Брокгауз и Ефрон).

64

Орлы — символы чести полков французской армии. В 1804–1808 годах по одному орлу имел каждый батальон пехоты и каждый эскадрон кавалерии. С 1812 году орлы полагались только пехотным частям численностью не менее 1200 штыков и кавалерийским — не менее 600 сабель.

* * *