М. Бестужев.

Начало и конец восстания 

Ключевую роль в событиях 14 декабря играет восстание Московского гвардейского полка. Гвардейцам Финляндского и Измайловского полков (где тоже готовился мятеж) не хватило именно чужого примера; они боялись оказаться одни. Морской экипаж и Гренадерский полк поддержали восстание только после того, как узнали о его начале. Сложнее всех было московцам: они были первыми… Менее известно, что они не только начали восстание, но и закончили его; именно с ними связан последний всплеск активности мятежа, уже на льду Невы. Поэтому события, происшедшие в Московском полку, стоит рассмотреть более внимательно. Они заслуживают отдельного поста.
Здесь приведены (без комментариев и с незначительными пояснениями, взятыми в [квадратные скобки]) отрывки из воспоминаний ротного командира Московского полка штабс-капитана Михаила Бестужева. Цитируется по изданию: Декабристы рассказывают. М.: Молодая гвардия, 1975 г., 336с.

I Накануне

«Шумно и бурливо было совещание накануне 14-го в квартире Рылеева. Многочисленное собрание было в каком-то лихорадочно-высоконастроенном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобно-исполнимые предложения и распоряжения, слова без дел, за которые многие дорого поплатились, не будучи виноваты ни в чем ни перед кем. Чаще других слышались хвастливые возгласы Якубовича и Щепина-Ростовского. Первый был храбрый офицер, но хвастун и сам трубил о своих подвигах на Кавказе. Но недаром сказано: «кто про свои дела твердит всем без умолку – в том мало очень толку», и это он доказал 14 декабря на Сенатской площади… Щепина-Ростовского, хотя он не был членом Общества, я нарочно привел на это совещание, чтобы посмотреть, не попятится ли он.»

«К нам [Бестужеву и Сутгофу] подошел Рылеев и, взяв своими руками руку каждого из нас, сказал:
– Мир вам, люди дела, а не слова! Вы не беснуетесь, как Щепин или Якубович, но уверен, что сделаете свое дело. Мы…
Я прервал его:
– Мне крайне подозрительны эти бравады и хвастливые выходки, особенно Якубовича. Вы поручили ему поднять артиллеристов и Измайловский полк, придти с ними ко мне и тогда уже вести всех на площадь к Сенату – поверь мне, он этого не исполнит, а ежели и исполнит, то промедление в то время, когда энтузиазм солдат возбужден, может повредить успеху или совсем его испортить.
– Как можно предполагать, чтобы храбрый кавказец?…
– Но храбрость солдата не то, что храбрость заговорщика, а он достаточно умен, чтобы понять это различие. Одним словом, я приведу полк, постараюсь не допустить его до присяги, а другие полки пусть присоединяются со мною на площади.
– Солдаты твоей роты, я знаю, пойдут за тобою в огонь и в воду, но прочие роты? – спросил, немного подумав Рылеев.
– В последние два дня солдаты мои усердно работали в других ротах, а ротные командиры дали мне честное слово не останавливать своих солдат, ежели они пойдут с моими. Ротных командиров я убедил не идти на площадь и не увеличивать понапрасну число жертв.
– А что скажете вы, – сказал Рылеев, обратившись к Сутгофу.
– Повторяю то же, что вам сказал Бестужев, – отвечал Сутгоф. – Я приведу свою роту на площадь, когда соберется туда хотя бы часть войска.
– А прочие роты? – спросил Рылеев.
– Может быть и прочие последуют за моею, но за них я не могу ручаться.
Это были последние слова, которыми мы обменялись на этом свете с Рылеевым…».
[Сутгоф был ротным командиром Гренадерского полка, и он действительно вывел свою роту на Сенатскую площадь (уже после присяги полка Николаю), когда узнал, что московцы уже там; прочие роты Гренадерского полка привел на площадь Панов].

II Начало

«Пришедши к себе на квартиру, я нашел там брата Александра, с нетерпением ожидавшего меня.
– Где же Якубович? – спросил я.
– Якубович остался на своей квартире обдумывать, как бы похрабрее изменить нам. На все мои убеждения ехать к артиллеристам и измайловцам он упорно повторял:
– Вы затеяли дело несбыточное – вы не знаете русского солдата, как знаю я.
– Итак, надежда на артиллерию и прочие полки исчезла, – сказал я чуть не со слезами на глазах.  – Ну, видно богу так угодно. Медлить нечего, пойдем в полк – я поведу его на площадь.»

«Мы пошли. Брат говорил солдатам, что он адъютант императора Константина, что его задержали на дороге в Петербург и хотят заставить гвардию присягнуть Николаю и пр. и пр. Солдаты отвечали в один голос:
– Не хотим Николая – ура, Константин!!
Брат пошел в другие роты, а я, раздав боевые патроны, выстроил свою роту на дворе и, разослав своих надежных агентов в другие роты, чтобы брали с собою боевые патроны, выходили и присоединялись к нам, с барабанным боем вышел на главный двор, куда выносили уже налой для присяги. Знамена уже были принесены, и знаменные ряды солдат ожидали нашего появления на большом дворе, чтоб со знаменами примкнуть к идущим на площадь ротам. Щепин выстроил свою роту позади моей; позади нас образовалась нестройная толпа солдат, выбегающих из своих рот.»

«Началась борьба, беспутная свалка разрасталась от недоумения; каждая сторона думала видеть в другой своего врага, тогда как обе стороны были наши…
– Смирно, – скомандовал я, достигши знамени.
Разгоряченные солдаты затихли, опустив ружья к ноге. Я подошел к Щепину и взял знамя из рук знаменосца.
– Князь, – вот ваше знамя, ведите солдат на площадь.
– Ребята, за мной, – завопил неистово Щепин, и вся эта за минуту бурливая масса, готовая резать друг друга, как один человек двинулась за ворота казарм и затопила Гороховую улицу во всю ширину.
При нашем выходе из казарм мы увидели брата Александра. Он стоял подле генерала Фридрикса [командир полка] и убеждал его удалиться. Видя, что его убеждения тщетны, он распахнул шинель и показал ему пистолет. Фридрикс отскочил влево и наткнулся на Щепина, который так ловко рубанул его своею острой саблею, что он упал на землю. Подходя к своду выхода, Щепин подбежал к генералу бригадному Шеншину, уговаривавшему отдельную кучку непокорных, и обработал его подобно Фридриксу. Под сводом выхода полковник Хвощинский [командир батальона] стоял с поднятыми вверх руками, крича солдатам воротиться. Щепин замахнулся на него саблею, Хвощинский побежал прочь, согнувшись в дугу от страха, и Щепин только имел возможность вытянуть ему вдоль спины сильный удар саблею плашмя. Хвощинский отчаянным голосом кричал, убегая:
– Умираю! умираю!
Солдаты помирали со смеху.
Проходя по Гороховой улице, мимо квартиры, занимаемой Якубовичем, мы увидели его, сбегающего торопливо по лестнице на улицу к нам.
– Что бы это значило? – проговорил брат Александр. – Впрочем, надо испытать его...
Якубович, с саблею наголо, на острие красовалась его шляпа с белым пером, пошел впереди нас с восторженными криками:
– Ура! – Константин!
– По праву храброго кавказца, прими начальство над войсками.
– Да для чего эти церемонии, – сказал он в смущении.
Потом, подумавши немного, прибавил:
– Ну хорошо, я согласен.
Вышедши на Сенатскую площадь, мы нашли ее совершенно пустой.
– Что? имею ли я теперь право повторить тебе, что вы затеяли дело неудобоиспол-нимое. Видишь, не один я так думал, – говорил Якубович.
– Ты бы не смог сказать этого, если бы сдержал данное тобой слово и привел сюда прежде нас или артиллерию, или измайловцев, – возразил брат.
Мы со Щепиным поспешили рассчитать солдат и построить их в каре. Моя рота, с рядовыми из прочих, заняла 2 фаса: один, обращенный к сенату, другой – к монументу Петра I. Рота Щепина, с рядовыми других рот, заняла фасы, обращенные к Исаакию и к Адмиралтейству.
Было уже около 9 часов…»

III Конец

«К нам подскакал Сухозанет [генерал, командующий артиллерией] и передал последнюю волю царя, чтобы мы положили оружие, или в нас будут стрелять.
– Отправляйтесь назад, – вскрикнули мы, а Пущин прибавил:
– И пришлите кого-нибудь почище вас.
На возвратном скаку к батарее он вынул из шляпы султан, что было условлено, как сигнал к пальбе…»

«Выстрел грянул. Картечь была направлена выше голов. Толпа народа не шелохнулась. Другим выстрелом в самую середину массы – повалило много безвинных, остальные распрыснулись во все стороны. Я побежал к своему фасу к Неве. Последовал третий выстрел. Много солдат моей роты упали и стонали, катаясь по земле в предсмерт-ном мучении. Прочие побежали к Неве.»

«…Меня увлекла толпа бегущих солдат. Я забежал вперед.
– За мной, ребята! – крикнул я московцам и спустился на реку. Посередине ее я остановил солдат и с помощью моих славных унтер-офицеров начал строить густую колонну, с намерением идти по льду Невы до самой Петропавловской крепости и занять ее. Если бы это удалось, мы бы имели прекрасную точку опоры, куда бы могли собраться все наши и откуда мы бы могли с Николаем начать переговоры, при пушках, обращенных на дворец. Я уже успел выстроить три взвода, как завизжало ядро, ударившись в лед и прыгая рикошетом вдоль реки. Я оборотился назад, чтобы посмотреть, откуда палят, и по дыму из орудий увидел батарею, поставленную около середины Исаакиевского моста. Я продолжал строить колонну, хотя ядра вырывали из нее то ряд справа, то слева. Солдаты не унывали, и даже старики подсмеивались над молодыми, говоря им, когда они наклонялись при визге ядер:
– Что раскланиваешься? Аль оно тебе знакомо?
Уже достраивался хвост колонны, как вдруг раздался крик:
– Тонем!
Я увидел огромную полынью, в которой барахтались и тонули солдаты. Лед, под тяжестью собравшихся людей и разбиваемый ядрами, не выдержал и провалился. Солдаты бросились к берегу и вышли к самой Академии Художеств.
– Куда же мы теперь? – спросил меня знаменосец...»