Николай Александрович Бестужев (1791 – 1855). Автопортрет. 1814-1815 гг.

Акварельная повесть Николая Бестужева

И.С. Зильберштейн

"Смена" №1202, Июнь 1977

Николай Бестужев, безусловно, не раз писал Нонушку Муравьеву, единственную выжившую из родившихся в Сибири трех дочерей Никиты Михайловича и Александры Григорьевны. После кончины матери 22 ноября 1832 года, когда Нонушке исполнилось всего три с половиной года, узники Петровской I тюрьмы стали относиться к сироте с особенной нежностью. А так как и от ее бабушки и от петербургских родственников поступали к Н. М. Муравьеву многочисленные просьбы прислать портрет Нонушки, то Бестужев не мог не откликнуться на них.

Написав в 1833 году для подарка Муравьеву общий вид Петровского завода, Бестужев на этом пейзажном листе изобразил рядом с собой его и Нонушку.

Созданные Бестужевым портреты Нонушки (Софьи Никитичны Муравьевой, по мужу Бибиковой) могли в дальнейшем храниться и у нее – последние десятилетия своей жизни она прожила в Москве, в собственном доме на Малой Дмитровке (ныне дом № 21). Ее внучка вспоминала: «Дом бабушки Софьи Никитичны Бибиковой был настоящим музеем». Умерла она в'1892 году. Куда разошлось принадлежавшее ей семейное собрание портретов, среди которых, безусловно, должны были быть и работы Бестужева, никаких сведений нет. Известно только, что в послереволюционные годы в Государственный исторический музей поступил от правнучки С. Й. Бибиковой бестужевский портрет А. Г. Муравьевой.

Позволю себе высказать предположение, что девочка лет трех-четырех, изображенная на воспроизводимой здесь акварели Бестужева, быть может, и есть Нонушка. Нечто глубоко трогательное запечатлено в этом личике, во всем облике девочки. После революции акварель находилась в одном из московских собраний, откуда в двадцатых годах поступила к М. Ю. Барановской. После того, как я разыскал основное собрание исполненных Бестужевым и принадлежавших ему портретов декабристов и их жен она любезно подарила мне эту акварель. Справа на акварели буквами латинского алфавита проставлены вязью инициалы художника. Судя по манере исполнения, акварель следует датировать 1830-ми годами. Но, повторяю, это всего лишь предположение, что на данной акварели изображена Нонушка Муравьева. В некоторой степени оно подтверждается отысканной мною в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина фотографией, на которой Софье Никитичне около двадцати пяти лет. Думается, что художнику позировала именно Нонушка, которую, уже взрослую, два десятилетия спустя снял фотограф. Но окончательно решить вопрос, изображена ли на акварели Нонушка, можно будет лишь тогда, когда отыщется ее бесспорный портрет в детском возрасте или описание ее внешности тех лет.

Если Федор Михайлович Достоевский, встретив дочь Анненковых в трагическую пору своей жизни, навсегда запомнил ее сердечное участие и заботу, то для другого великого русского писателя, Льва Николаевича Толстого, знакомство с дочерью Александры Григорьевны и Никиты Михайловича Муравьевых было памятным в ином отношении. В начале 1860-х годов Толстой задумал роман «Декабристы». Познакомился он с Софьей Никитичной Бибиковой (Нонушкой) в 1862 году, приехав в Москву для собирания материалов к этому произведению. Документальных свидетельств об этих встречах почти нет. Зато имеются данные об их беседах в 1878 году, когда Толстой вновь вернулся к своему замыслу.

Сообщая жене 9 февраля 1878 года из Москвы, что он встретился с «двумя декабристами» (А. П. Беляевым и П. Н. Свистуновым), Толстой далее пишет: «...а вечер был у Бибикова, где Софья Никитична мне пропасть рассказывала и показывала».Тогда же Лев Николаевич взял у нее для прочтения несколько книг. Не вернув их в обещанное время, он отправил С. Н. Бибиковой письмо (не сохранилось), на которое она ответила ему 11 марта того же года: «Сейчас только что получила, граф, Ваше любезное письмо от 14 марта и спешу отвечать Вам. Разумеется, Вы можете оставить книги у себя и не спешить их возвращением. Еще когда Вы были у нас, муж мой и я просили Вас навещать нас, Вы обещались побывать у нас и мы поджидали Вас. Вы всегда доставите нам истинное удовольствие, бывая у нас; и я никогда не откажусь говорить с Вами об отце моем, память которого я свято чту. Чем более Вы узнаете его, тем только более можете оценить его. Одно только смущает меня – я боюсь, что не сумею передать Вам во всей полноте характер отца моего и воспоминания моего детства о его товарищах. И потому заранее прошу Вашего снисхождения».

К сожалению, роман «Декабристы» не был завершен Толстым. До нас дошли лишь три главы, написанные осенью 1863 года, четыре «плана», семнадцать вариантов «начал», подготовительные наброски к роману в записных книжках и на отдельных листах, а также пометы Толстого на копии списка декабристов.

Кисти Бестужева, вне сомнений, принадлежал портрет Вани Фонвизина, родившегося 21 ноября 1832 года в семье декабриста и умершего в феврале 1834 года в Петровском заводе. М. П. Апухтина многократно просила свою дочь Н. Д. Фонвизину прислать портрет внука: «С нетерпением ожидаю Вавин портрет», – писала М. П. Апухтина 1 января 1835 года. В следующем письме к дочери от 8 января та же просьба: «Не забудь, мой друг Наташа, прислать Вавин портрет». Наталье Дмитриевне было, очевидно, трудно расстаться с этой дорогой для нее памятью о сыне. И все же она отправила портрет матери.

Вот что написала ей в ответ М. П. Апухтина 20 мая 1835 года: «С каким восхищением получила я портрет милушки моего ангела Вавы – точно слово ангел ему одно свойственное, незабвенному и милому дитяти нашему – какая любезность и прозрачность, как ты говоришь, друг мой Наташа, в этом милом ребенке. Портрет так хорош, что же он был существенно? Глаза по твоему описанию не сходны, ты говоришь темные, блистательные, а тут томные и как будто уже болезненные! Я хочу закрыть портрет в двух стеклах, с одной стороны портрет, с другой его волосы. От сердца тебя благодарю, моя душа, за этот драгоценный подарок. Он заставил меня от избытка чувств пролить много слез, много... Я нахожу, что Вавинька, как все мы находим, очень похож на Михаила Александровича был, черты, разумеется, нежнее – прелестное дитя!» Далее идут строки, которые могут служить косвенным подтверждением того, что автором портрета Вани Фонвизина был Бестужев": «Я к тебе писала, Наташа, что я давно уже благодарила любезнейшую княгиню Катерину Ивановну [Трубецкую] и Н. А. Бестужева за твой драгоценный портрет. Теперь у меня в драгоценной моей коллекции недостает только одного, а именно твоего портрета, друг мой сердечный Михаил Александрович, – как бы ты меня утешил-порадовал присылкою ето. Если это возможно, не откажи, пожалуйста, мне в этом и пришли... Пришли, мой друг Наташа, вид Петровского, с большим удовольствием приму его».

Бестужев к тому времени хорошо овладел акварельной живописью, как портретной, так и пейзажной. С Фонвизиными его связывали дружеские отношения, и он не раз писал их портреты. К тому же М. П. Апухтина уже получила портрет дочери, исполненный Бестужевым. Поэтому есть все основания предположить, что она имела в виду работы Бестужева, когда просила прислать портрет М. А. Фонвизина и вид Петровского завода.

Посаженным отцом и матерью на свадьбе В. П. Ивашева и К. П. Ле Дантю, состоявшейся 16 сентября 1831 года в Петровском заводе, были С. Р. Лепарский и М. Н. Волконская. Участие Лепарского в свадебном обряде объясняется тем, что, прослужив полвека в армии, он неоднократно встречался с отцом декабриста, Петром Никифоровичем Ивашевым, в частности и на поле брани. Так, С. Р. Лепарский и П. Н. Ивашев 11 декабря 1790 года были активными участниками взятия штурмом города Измаила, и обоих наградили за мужество, проявленное в этом сражении.

На протяжении восьми лет П. Н. Ивашев был начальником штаба у А. В. Суворова, а затем стал командиром Таганрогского драгунского полка и генерал-майором. С. Р. Лепарский дослужился до того же чина, командуя Северским конно-егерским полком. Сохранилась связка писем Лепарского к П. Н. Ивашеву, свидетельствующая о том, с какой заботливостью комендант острога относился к декабристу Василию Петровичу Ивашеву и к жене его Камилле Петровне. В одном из этих писем, датированном 10 апреля 1833 года, Лепарский извещал П. Н. Ивашева, что 8 апреля Камилла Петровна родила мальчика. Спустя неделю после первого письма Лепарский шлет второе, в котором сообщает, что мать и ребенок здоровы. Для декабристов, заключенных в Петровской тюрьме, это событие стало общей радостью, так как они принимали близко к сердцу судьбу самоотверженной молодой девушки, решившей разделить участь любимого человека. Н. В. Басаргин, один из тех, кто был особенно близок с Ивашевыми, писал в своих мемуарах: «У них родился сын, мой крестник, и это событие, можно сказать, удвоило их счастье».

Не мог остаться равнодушным к радостному событию в жизни своих друзей и Николай Бестужев. Исполненный им акварельный портрет ребенка Камилла Петровна отправила в подарок своей сестре Сидонии Григорович в Петербург. У нее, а затем у ее потомков в общей сложности около ста лет хранился портрет Саши Ивашева: в 1930-х годах он поступил в Государственный литературный музей, но так как на акварели отсутствовала пояснительная надпись, она оставалась неопознанной и неопубликованной. И лишь в недавние годы Е. К. Решко. правнучка Ивашевых, установила, что это изображение их сына Саши.

В личике большеглазого мальчика как бы светится все то прекрасное, что может проявиться в таком младенческом возрасте. Выразительны глаза ребенка, его пухлые розовые губки. Вся акварель написана в нежных тонах, которые гармонируют с внешностью мальчика.

При всем том изображение не разработано. Весьма возможно, что перед нами всего лишь первый набросок, сделанный в считанные минуты с тем, чтобы затем использовать его для создания законченного портрета. На акварели справа внизу обычные для художнических работ Бестужева инициалы «N\В:», написанные вязью.

Легко себе представить, с какой гордостью отправляла Камилла Петровна даже этот эскизный набросок в Россию, сколько радости принесло родным это изображение. Но недолго продолжалось счастье матери и отца: в августе 1834 года Саша умер, прожив всего шестнадцать месяцев. На следующий день после смерти ребенка Лепарский отправил гонца с письмом в Ундоры – имение П. Н. Ивашева в Симбирской губернии. 30 августа Петр Никифо-рович по дороге из Ундор в город встретил гонца. И хотя Лепарский в письме своем старался ободрить стариков Ивашевых, это был для них жесточайший удар.

Горе Камиллы Петровны и Василия Петровича разделяли декабристы и их жены. А когда летом 1836 года Ивашевы были отправлены на поселение в Туринск, ее подруги по изгнанию, продолжавшие оставаться в Петровском, ухаживали за могилой умершего малютки. Так, спустя две недели после отъезда Ивашевых, М. Н. Волконская первая отправляет Камилле Петровне письмо, начинающееся словами: «Дорогой и добрейший друг, я только что вернулась с могилы вашего ангелочка, где отслужила панихиду. Миша [четырехлетний сын Волконских] по собственному побуждению положил букет к его ногам... Я с Марией Казимировной Юшневской нарвала незабудок, которые она вам перешлет». Через неделю Ивашевой пишет Юшневская. Сообщая, что вместе с Волконской «были мы у Саши», и посылая «незабудки от этого ангела», далее она пишет: «У Сашеньки лилий желтых и саран (полевых лилий) множество, много и разного сорта цветов, все так же, как было при вас, и будьте уверены, что покуда я здесь, буду все исполнять, как исполняли Вы сами».

Спустя еще месяц Юшневская вновь пишет Камилле Петровне: «Иван Иванович [Пущин] здоров, третьего дня ходил к Саше и сказал мне, что хочет посадить деревья. Вчерась я была у Сашеньки; все там исправно, цветов много; он молит о счастье своих добрых родителей». А через пять недель М. Н. Волконская отправляет Ивашевой еще одно письмо: «Решетка [на могилке Саши] выкрашена в цвет железа, и деревья скоро будут посажены. Сергей [С. Г. Волконский] хочет сделать деревянную ограду, кроме большой стены, которая должна окружить все кладбище, и мысль его очень удачна, так как тогда деревья и цветы будут в большом порядке. К будущей весне Вы получите вид этой местности, столь дорогой Вашему сердцу».

Так, друзья Ивашевых, их соузники по Петровскому всячески старались облегчить горе молодых супругов, не имевших возможности ухаживать за могилкой сына, так как находились от нее за много сотен верст. Что же касается вида, той местности, обещанного Марией Николаевной, то его, конечно, должен был выполнить и, думается, выполнил Бестужев.

Декабрист-магнетизер

Публикация дневниковых записей декабриста Н. А. Бестужева об упражнениях в магнетизме

Публикуемый нами документ принадлежит руке декабриста Н.А. Бестужева и является систематической записью опытов магнетического лечения, проведенных Н.А. Бестужевым над его товарищем по заключению – декабристом князем А.П. Барятинским 1, страдавшим тяжелой хронической болезнью.

Этой записью начинается небольшая тетрадка Бестужева, хранящаяся ныне среди бестужевских бумаг в Пушкинском доме Академии наук СССР, в котором, кроме того, находятся различные заметки ее владельца из многочисленных интересовавшихй и его областей. Н.А. Бестужев, один из главнейших участников восстания 14 декабря, был, как известно, весьма разносторонним человеком: моряк и историограф русского флота до своей ссылки, он вместе с тем бл выдающимся техником, автором ряда изобретений, незаурядным, хотя и не имевшим строгой школы, художником, автором ряда очерков, рассказов и повестей. Все это, наряду с широким его общественно-политическим кругозором и самостоятельным и строгим характером, создало ему выдающееся место в кругу товарищей по тюрьме, среди которых он пользовался неизменным уважением и влиянием.

По-видимому, среди обширных своих занятий, Бестужев интересовался и гипнотизмом, который тогда, под названием магнетизма, начинал применяться для лечебных воздействий. Результатом этих интересов и явилась попытка его, - очевидно, не совсем удачная, - лечить таким путем своего товарища А.П. Барятинского, одного из виднейших деятелей южного тайного общества и сподвижника Пестеля.

В лечении, как видно из текста, принимал участие и «диктатор 14 декабря» - декабрист кн. С.П. Трубецкой. Мы затрудняемся точно установить год, к которому относится нижеследующая «история болезни». Судя по другим заметкам, имеющимся в той же книжке, Бестужев пользовался ею во время пребывания в Петровском заводе, в специально построенном для государственных преступников остроге. И Бестужев, и Барятинский и Трубецкой находились в нем с сентября 1830 г. по июль 1839 г.

* * *

«Барятинский хотел, чтобы я его магнетизировал для его болезни, если не для получения непосредственного облегчения, - то по крайней мере, для узнания посредством сомнамбулизма каких-нибудь медицинских пособий.

1 мая я приступил к действию.

Больной сидел в креслах, я против него, большие пальцы рук против моих больших пальцев, его колени между моих ног и ноги вместе.

Приемы руками следующие:

1. Действие как сказано выше.

2. Руки на плечах.

3. Проводя от плеч и до больших пальцев 5 или 6 раз.

4. Большие пальцы против ложки 2 , прочие по ребрам.

5. Большим током, от головы до колен и ниже.

В первом положении до тех пор, пока руки не примут одинаковую теплоту.

Во втором – 4 или 5 минут, для третьего – минуты 2, для четвертого – около 5 минут.

Остальное с предыдущим составляло 45 минут.

Я производил большой ток, проводя по самому телу.

После действия больной не чувствовал ничего, кроме некоторого ощущения при моем упорном взгляде.

Я устал чрезвычайно духом и телесно.

2 маия.

Я положил больного на кровать в способнейшем для него положении и действовал попрежнему с тою разницею, что при большом токе не касался руками.

Действие продолжалось 45 м., больной после действия жаловался на слабость в ногах и во всем теле, но не чувствовал расположения ко сну, хотя после одолевала его зевота.

Я устал менее вчерашнего.

3 маия.

Из вччерашнего и прежнего действий заметил я, что воля моя сильнее, когда я держу его за руки или за плечи или над ложкою и напротив развлекалась более, когда действую большим током и потому полчаса сегодня посвящено было первым четырем действиям, а остальная четверть только большому току.

Такая же усталость в больном, еще меньшая усталость во мне.

4 маия.

То же самое, кроме того, что я употребил спрыскивание и (зач. неразб. 4 буквы) водил большими персстами напротив глаз и ложки.

Такая же усталость с его стороны, с моей напротив.

5 маия.

Больной жаловался, что поутру он чувствует такую же усталость в членах, как после магнетизма, хотя спит очень хорошо. Сегодня он зевнул при конце большого тока.

Взаимное наше положение то же, я приметно менее устаю.

6 маия.

Я магнетизировал при Трубецком и в то время ькак положил руки на плечи, больной начал зевать и всю четверть часа, пока я держу их в этом положении, зевота не прекращалась, однако не имела никаких последствий.

По окончании я поднял больного с кровати, и он жаловался менее на усталость.

Я чувствовал мало усталости, - вообще с начала действия краска видимо вступала ему в лицо, температура возвышалась и легкая испарина показывалась по всему телу.

Единственное ощущение, говрил больной (зач. «он что»), когда я провожу мои большие пальцы над ложкою, то он слышит это даже когда его глаза закрыты.

7 маия.

Действие то же, и ничего особенного, кроме того, что зевота продолжалась долго.

Больной объявил, что изгога (изжога – И.Т. 3) его, которою он страдал беспрерывно, почти вовсе оставила его с тех пор, как я начал магнетизировать.

Однако, сегодня он жаловался на головную боль, которая не прошла от действия.

NB. Я должен прибавить, что со второго дня я гляжу прямо в глаза больному.

9-го мои имянины, и потому я не магнетизировал.

10 маия.

Во время действия стучали в дверь, больной был развлечен, однако последствия те же.

11-го.

Действия и последствия те же.

12-го.

Полагая, что надо усилить магнетизм и действовать двойным током, я пригласил сегодня Труб. и сообщившись с ним, я попросил его действовать, а сам стал сзади его, положа руки на плечи.

Больной был очень беспокоен, магнетизм продолжался только полчаса, ибо мы оба с Т. очень устали.

Бар. объявил, что сегодня он чувствовал что-то необыкновенное и особенно род судороги в бровях и в носу, которые тотчас проходили, как скоро Т. клал ему под ложку пальцы и особенно приемом успокаивающим.

Изгога совершенно прекратилась.

13 маия.

Действие то же при двойном токе; судорожные движения лба и носа менее, - зевоты не было ни вчера, ни сегодня; но после магнетизир. больной устал менее.

14-го.

То же, - действовал я, - судороги не было; зевота снова показалась, усталость больного более.

15-го.

То же, - действов. Трубецкой, больной говорил, что был готов заснуть, но три раза был развлекаем вопросами или движениями Т. Он чувствовал тяжесть в ресницах, которая тотчас проходила с вопросами. Дейст. ¾ ч., изгога менее, - при действии проходила.

NB. Больной заметил, что самое сильное ощущение для него, когда держат за пальцы или за плечи: большой ток не производил на него никакого впечатления.

16-го.

То же. Зевота продолжается, тяжесть в глазах, но сна нет. Изгога возвратилась, но в весьма слабой степени. NB. Мы думали, что больной заснет, и потому магнетизировали 1 ч. и 5 м.

17-го.

То же. Зевота и тяжесть глаз и более ничего.

19-го.

Больной объявил после действия, что он первый раз почувствовал успокоение всех чувств при большом токе – даже потяготу и наклонность ко сну. Действие продолжалось 55 мин.¸ ибо мы думали, что он заснет.

20-го.

Я магнетиз. один, Д0.

21, 22, 23

Д0 сегодня больной в каземате, и я действую в 9 час.

24, 25

Больной споказывал более наклонности ко сну и особенно сегодня. Сверх того (зач. «он»), по словам его, он чувствовал какое-то приятное ощущение во всем теле и будто щекотание около небной ранки.

26-го.

То же. То же самое приятное ощущение. Прошедшую ночь он очень хорошо, спал до утра без просыпу, как говорит он, очень давно с ним не случалось.

27-го.

Д0. Сегодня посреди действия большим током я переменил приемы ладонями на успокоительный и водил всеми сложенными 5 пальцами, и больной, который почти с самого начала закрыл глаза, вдруг открыл их, приподнялся, чтобы посмотреть, что я делаю, и потом снова закрыл их, оставаясь чрезвычайно спокоен до конца действия. После же сказал, что он ту же минуту почувствовал какое-то неизъяснимое приятное ощущение, которое его удивило, и что с сим приемом он почувствовал разливающуюся по груди теплоту.

28-го.

То же самое, - я продолжаю магнетизировать по-вчерашнему.

29-го.

То же.

30-го.

То же. Теперь Б. при самом начале закрывает глаза и едва может открывать их. Сегодня он сказал, что был недалек он сна.

NB.

Вообще больной здоров; аппетит хорош, изгоги нет. Лицо его получило полноту и краску, глаза сделались светлее, - он довольно много ходит на воздухе.

Июнь.

То же без всякой перемены.

1 июля.

Я начал магнетизировать оржад с волею, чтобы это послужило лекарством от его недуга.

2 июля.

Он просил меня намагнетизировать оржад с мыслию, чтобы его прослабило, и на другое утро действительно оржад послужил ему слабительным».

*

>На этом запись Н.А. Бестужева обрывается.

И. Троцкий.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В тексте неверно даны инициалы – «А.И.», далее – то же. Трубецкой далее тоже почему-то назван «С.И.». Все исправлено. - прим. Кеменкири.

2. В публикации – «ляжки». Но так пальцы одной ладони физически не могут растопыриться! Видимо-таки «ложки», далее неоднократно упоминаемой в тексте – ср. выражение «сосет под ложечкой», - видимо, примерно место солнечного сплетения. - К.

3. В публикации – «И.Г.» - К.

Э. ДЕМИН

Сейсмостанции старого Селенгинска

В истории естественнонаучных исследований в нашей республике есть несколько малоизвестных страниц, связанных с изучением местных землетрясений.

Перенесемся в старый, патриархальный Селенгинск прошлого века. Сюда в 1839 году после отбытия каторжных работ в Петровском заводе прибывает на поселение декабрист Николай Александрович Бестужев. А в 1846 году в  Селенгинск в качестве медика переведен уроженец Забайкалья Петр Андреевич Кельберг. Именно этих двух удивительно разносторонних по научным интересам людей можно считать пионерами инструментальных сейсмических наблюдений в Восточной Сибири.

В одном из своих писем в это время Николай Бестужев пишет: «Частые, хотя незначительные землетрясения здесь навели меня на идею повесить на проволоке 20-фунтовое ядро со шпилькой внизу. Эта шпилька опущена концом в ящик с мелким песком и при каждом землетрясении чертит его направление; но тут открылось другое: шпилька показывает тихое колебание почвы, и как я веду метеорологический журнал, где записывается также возвышение и понижение воды в Селенге, то согласие убыли и прибыли воды поразительно. Сверх того, ты, я думаю, слышал, что я устроил верные часы: погрешности их также точно соответствуют колебаниям почвы. Если шпилька неподвижна, часы мои делают погрешности, не превосходящие нескольких десятых секунд, но за секунду не переходят.

...Но как скоро шпилька начинает уклоняться, часы погрешают в первые дни на 2—3 секунды, и потом принимают опять правильный ход. Я хочу поставить другие часы в ящик с отвесом, чтобы более убедиться в справедливости моих выводов. Теперь переделываю отвес; вешаю его на проволоке в 3 сажени и, вместо шпильки, вставляю свободно двигающийся в трубке карандаш...»

Модель сейсмоскопа Бестужева сегодня можно увидеть в экспозициях Кяхтинского и  Ново-Селенгинского краеведческих музеев.

В 1864 году в Записках Сибирского отдела Русского Географического общества в Иркутске опубликовано составленное Кельбергом описание инструмента для определения направления и силы ударов землетрясения.

«...четырнадцать лет тому назад,— писал Кельберг,— я устроил для наблюдений особый отвес, состоящий из двенадцатифунтового чугунного ядра, привешенного к потолку амбара на трехаршинной тонкой медной проволоке; на нижней выпуклости ядра ввинтил карандаш, под очиненным концом которого лежала постоянно бумага. Этот инструмент при волнообразном колебании земли всегда давал верные результаты... Частые удары землетрясения, особенно бывшие в последнее время за Байкалом, дали возможность испытать удобство и прочность этого отвеса...»

Общность научных интересов декабриста и медика в области сейсмологии возникла и развивалась вместе с глубокой человеческой дружбой, связавшей Кельберга со всей декабристской колонией Селенгинска. Талантливый самоучка, ученик и друг декабристов Николая и Михаила Бестужевых, Константина Петровича Торсона, Кельберг был, кроме того, их домашним врачом и верным связным с внешним миром.

К сожалению, в настоящее время не представляется возможным достаточно точно оценить объем и значение проводимых Николаем Бестужевым сейсмических наблюдений. И связано это с тем, что пока не удалось обнаружить значительную часть селенгннского архива декабриста. А ведь не приходится сомневаться, что на своей простейшей сейсмостанции он вел журнал сейсмических наблюдений, как это делал (а затем опубликовал) его ученик Кельберг.

О постоянном интересе Николая Бестужева к местным сейсмическим явлениям свидетельствует его замечательный краеведческий очерк «Гусиное озеро», при составлении которого использованы и научные материалы Кельберга. В этом многоплановом произведении Бестужев, используя современные ему научные знания, рассматривает колебания почвы, объясняя их «действием подземного огня». Понятно, что не все выводы декабриста сохранили сегодня свое научное значение, но мнение его о связи землетрясений с образованием разрывов и разломов в грунтах стоит на уровне современной науки. «Шрамы на лике Земли» — так назвал подобные явления иркутский ученый член-корреспондент АН СССР В. П. Солоненко, развивающий на этой основе палеосейсмогеологический метод прогнозирования землетрясений.

Как очевидец некоторых местных землетрясений, Бестужев дает в очерке «Гусиное озеро» их красочное описание:

«..Не далее как третьего дня (20 ноября), в 6 часов вечера, когда мы все в семействе и человек два чужих сидели у самовара, вдруг послышался стук и шум, подобный тому, когда тяжело нагруженная телега скоро катится по мерзлой земле. Брата в это время не было дома, и все мы думали, что приехал он: только дивились, почему его вздумали привезти в колесном экипаже, когда все ездят на санях. Грохот остановился, как будто бы экипаж выпустил сегодня и потом с таким же гулом укатился со двора... Этот шум был предвестником землетрясения».

А вот еще одно выразительное описание.

«Такие землетрясения здесь нередки и бывают значительны, например, в 1839 году августа 6 земля тряслась на всем протяжении реки Селенги... и колебание почвы было так сильно, что мы с братом, сидевшие в избе в деревне Твороговой, видели, как две лампадки, повешенные одна против другой в переднем углу перед образами, стукались одна об другую. В то же время в другой избе денщик Як. Безносикова, варивший ему обед, с ужасом увидел, что горшок с ухою выскочил сам из печки и вслед за ним обвалилась труба. Живописец, расписывавший свод в приходской церкви и лежавший тогда на подмостках с кистью, видел, как свод треснул, сомкнулся и снова разошелся, а железная полоса, его связывающая, сначала согнулась, потом вытянувшись запела, как тетива на луке...»

Напомним, что в данном случае Бестужев описывает землетрясение, сравнимое по силе с сильнейшим землетрясением 1742 года, о котором иркутская летопись П. И. Пежемского сообщает: «В мае было сильное землетрясение в Иркутске о всему Забайкалью. В Иркутске повредило Спасскую церковь, с соборной каменной колокольни упал шатер, а с церкви крест; во многих домах разрушились печи и трубы. Это одно из самых страшных землетрясений бывших по сие время в Иркутске...»

В очерке Бестужева есть и еще одно упоминание о местном землетрясении: «В первых числах того же года (т.е. 1839), поутру часов в 6 был такой же удар, от которого своды здешней церкви дали трещины и несколько труб повалилось...»

Сейсмическим исследованиям Кельберга исторически больше повезло, они достаточно хорошо освещены в изданиях того времени. После смерти Николая Бестужева, последовавшей в 1855 году, Кельберг продолжил и развил ранее проводимые в Селенгинске сейсмические исследования, чем внес заметный научный вклад в изучение сейсмичности нашего края.

Особая ценность сейсмических наблюдений «ученика сибирских академиков» (по выражению Е. Д. Петряева) заключается также и в том, что работа его простейших сейсмостанций охватывает значительную часть пятидесятилетнего периода жизни Кельберга в Селенгинске. Например, в 1847—1857 годах он зарегистрировал и элементарно описал 26 землетрясений в Селенгинске, а в период с 30 декабря 1861 по 24 февраля 1862 года, т. е. во время серии байкальских землетрясений, связанных с образованием всем известного Провала, в его журнале наблюдений содержится запись почти о 150 колебаниях почвы. Выписка из журнала метеорологических наблюдений о землетрясениях в Селенгинске с 1-го января 1870 по 1 января 1874 г. дает нам описание еще 11 землетрясений.

Немалый вклад сделал Кельберг в изучение последствий Цаганской катастрофы, приведшей 120 лет назад к опусканию под воды Байкала значительной части густонаселенной территории побережья в районе дельты реки Селенги, названной, как уже говорилось. Провалом. Как член-сотрудник Сибирского отдела Русского Географического общества, Кельберг был направлен в район бедствия в составе весьма представительной группы ученых. Собранный им научный материал лежит в основе современных представлений об этом сильнейшем местном землетрясении.

И сегодня приятно читать похвалу в адрес Кельберга, высказанную видным ученым того времени Шварцем: «...результаты наблюдений его заслуживают доверия: их не мало и они столь интересны и относятся к краю, для которого покуда будут единственными данными...»

Сейсмостанций старого Селенгинска... Сегодня в городах и поселках нашей республики их сменили станции единой службы сейсмических наблюдении и инженерно-сейсмометрической службы. Но немеркнущим примером служит научный подвиг первых естествоиспытателей нашего края.