Приговор Берстелю:
Принят в Славянское общество в сентябре 1825 года. Знал о намерении свергнуть с престола покойного императора, воспрепятствовать наследникам его величества восшествие на оный и ввести в России республиканское правление. О намерении же лишить жизни всю высочайшую фамилию услышал по открытии уже заговора. На совещаниях не был и не принимал никакого участия в делах общества. При усмирении возмутителей Черниговского полка он действовал противу них с усердием и исправностию, заслужив за то благодарность корпусного командира.
По приговору Верховного уголовного суда осужден к лишению чинов и дворянства и к ссылке в крепостную работу в Бобруйск на 2 года. Высочайшим же указом 22 августа повелено оставить его в крепостной работе 1 год.
В августе 1827 Берстель определен рядовым на Кавказ в 45 егерский полк.
Приведем здесь прошение М. Берстель, поданное ею лично Николаю I 8 ноября 1827 г. Особо интересна излагаемая М. Берстель версия о причастности ее мужа к событиям, а также описание несчастного своего положения:
«...бедствие, постигшее мужа моего, повергло меня в жестокое страдание и соделало мое положение гибельным. Со времени ареста его в январе 1826 г. я с шестью малолетними детьми оставалась Киевской губ. в чужой деревне, среди неизвестных мне людей и без всяких средств к пропитанию. Испуг и страх повергли меня в тяжкую болезнь. Одно человеколюбивое семейство помещика Гудим-Левковича спасло меня с детьми от голодной смерти: оно из сострадания к нам дало убежище, пропитание и средства к пользованию. Только теперь, получивши некоторое облегчение, увидела мужа моего и узнала от него гибельную неосторожность, сделавшую его виновным, но Ваше великое милосердие, Правосуднейший и Великодушнейший монарх, спасло его от конечной погибели.
Вашему императорскому величеству небезызвестно, что вся вина мужа моего состояла в том, что двое из преступников — Пестов и Борисов сказали ему, что они принадлежат к какому-то обществу, которое предпринимало переменить правление, но, зная его верноподданнейшие чувства и правила, они даже не смели уговаривать присоединиться к ним, а муж мой, считая слова их сущим бредом, пренебрег оными. Таким образом, он никогда не принадлежал к числу злоумышленников, не имел с ними никакого сношения и никогда не думал, чтобы в самом деле могло существовать столь безумное и прегнуснейшее скопище. Сие и верность долга своего оправдал он тем, что при первом известии о появлении мятежников он немедленно и даже прежде назначенного времени чрез большое расстояние явился с вверенными ему орудиями и командою в местечко Белую Церковь, предписал командирам прочих рот тотчас присоединиться к ближайшим полкам противу мятежников и, предваря земские суды, истребовал от оных нужное пособие. За таковую быстроту действия и за меры, им принятые, получил он благодарность от корпусного командира; дальнейшие действия его противу злоумышленников равно доказали его верноподданнические чувства.
Среди самого бедствия нещастному семейству моему служит большим утешением то, что муж мой не причастен преступлению и что ни по правилам, ни по чувствам, ни по действиям своим не принадлежал и не мог принадлежать к числу злоумышленников, будучи всегда преисполнен благоволения, преданности и благодарности к монарху своему.
Государь всемилостивейший! Не осмеливаюсь просить о помиловании мужа моего. Прозорливость и правосудие монаршее не оставит отличить впавших в преступление по неосторожности от преступников, сделавшихся таковыми с намерением.
Но, государь!
Дерзаю умолять тебя о всемилостивейшем воззрении на участь шестерых малолетних сирот. Лишившись родителя, они лишились покровителя и остаются без воспитания. Прибегая с ними к милосердию Вашего величества всеподданнейше прошу определить старших из них в какие-либо учебные заведения, а равно и обеспечить положение мое с малолетними сиротами, требующими еще материнского попечения.
Верноподданнейшая Мария Берстель, урожденная баронесса фон Имгоф».
Жена Берстеля после осуждения его жила в Васильковском у. Киевской губ. в с. Телешеве, принадлежавшем отставному т. поручику Гудиме-Левковичу.
В вышедшей в 1926 г. пятнадцатой книге исторического журнала «Красный архив» известным декабристоведом С. Н. Черновым была опубликована «Записка о состоянии и домашних обстоятельствах ближайших родных государственных преступников, по приговорам Верховного уголовного суда осужденных» и отдельные сведения из других документов, дополняющие ее содержание. Публикация дает достаточно полное представление об имущественном положении декабристов и их семей. Ценность «Записки» несомненна: она, например, послужила одним из основных источников для характеристики состава родственников осужденных декабристов и их материального положения при новом издании «Алфавита декабристов» .
Трудно сказать, что заставило Николая I уже 29 июля 1826 г., т. е. спустя чуть более двух недель после казни пятерых декабристов, распорядиться собрать сведения, содержащие «в возможной подробности положение и домашние обстоятельства ближайших родных» осужденных по делу 14 декабря. Осознание суровости приговора, христианское раскаяние в содеянном, просто человеческое сострадание или дальний политический расчет? Хотя для последнего предположения и нет прямых документальных данных, оно не беспочвенно, если вспомнить об известном высказывании Николая I, сделанном под впечатлением первых допросов декабристов, проводившихся в его присутствии: «Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока, Божиею милостью, я буду императором» . Вместе с тем он и подумать не мог, что спустя сорок лет (1866 г.) разговоры членов тайных обществ о цареубийстве кто-то попытается реализовать (этим «кто-то» стал ишутинец Дмитрий Каракозов в неудавшемся покушении на его сына — царя Александра II).
Как бы там ни было, но соответствующие запросы в строго секретном порядке были разосланы генерал-губернаторам и гражданским губернаторам тех губерний, в которых проживали сами декабристы или их ближайшие родственники . Вскоре поступили первые сведения. Но, поскольку круг запрашиваемых данных не был четко определен, донесения сильно разнились по своему содержанию. Если одни должностные лица «постарались дать очень обстоятельные, полные и, по-видимому, относительно хорошо выверенные сведения, другие ограничились довольно простыми канцелярско-полицейскими справками» . В целом сбор данных об имущественном положении семей декабристов оказался делом не простым, а необходимость сохранения в глубокой тайне предпринимавшихся в этой связи действий еще более затрудняла и затягивала его. Отсюда — неоднократные настойчивые требования начальника Главного штаба И. И. Дибича ускорить присылку требуемых императором сведений. Военный министр А. И. Татищев, на которого как на бывшего председателя Следственного комитета и была возложена ответственность за сбор этой информации, торопится и в ноябре 1826 г. представляет наспех составленное на основе разрозненных и далеко не полных данных «общее сведение».
В итоге — истребование дополнительных справок с мест, и только 20 августа 1827 г., т. е. спустя год с лишним после «высочайшего повеления», Татищев отсылает в Главный штаб относительно полноценную справку.
Вот эта-то «Записка», включающая в себя сведения об имущественном положении семей 121 декабриста, и была опубликована С. Н. Черновым по писарской копии (отпуску), сохранившейся в фонде Следственного комитета и Верховного уголовного суда над декабристами. Подлинник же «Записки» за личной подписью Татищева, хранящийся в фонде Канцелярии начальника Главного штаба в составе дела под несколько расширенным названием «О положении и домашних обстоятельствах ближайших родных всех преступников, осужденных Верховным уголовным судом и о вспомоществовании тем из них, которые бедного состояния» (начато 29 июня 1826 г.— окончено 25 апреля 1832 г.), остался неизвестен ни публикатору «Записки», ни подготовившему издание указанного выше «Биографического справочника» С. В. Мироненко.
Между тем дело это содержит много любопытных фактов о действиях и Николая I, и ряда близких родственников декабристов после суда над ними. Прежде всего эти материалы дают ответ на вопрос о первоначальных мотивах поступка императора, распорядившегося начать сбор сведений об имущественном положении семей декабристов. Это — реакция на поступавшие от родственников декабристов прошения об оказании им материальной помощи ввиду их бедственного положения в результате потери единственных кормильцев.
13 сентября 1827 г. Дибич затребовал полученные от Татищева сведения о родственниках «государственных преступников» (л. 156). Дежурный генерал А. И. Потапов, к которому поступила «Записка», счел нужным детальнее с ней ознакомиться перед представлением императору, и лишь 19 сентября он уведомляет Дибича, что «по внимательном рассмотрении их (сведений.), сделав о состоянии ближайших родных каждого краткие выписки, разделил я их на шесть разрядов, поместив: В первый — имеющих нужду во вспомоществовании, в числе коих некоторые сами об оном просят. Во второй — не имеющих нужды во вспомоществовании, но в содействии по некоторым домашним обстоятельствам, в числе коих некоторые сами об оном просят. В третий — с состоянием богатым и хорошим. В четвертый — с состоянием посредственным. В пятой — живущих бедно. В шестой — таких, о родных коих вовсе не получены сведения или получены, но неверные». Далее он делает весьма ценное пояснение: «При составлении выписок я имел в соображении и все те просьбы, кои до сих пор поступили в Главный штабе. и.в. от родственников преступников, через что пополнились и прояснились некоторые сведения, военным министром доставленные» (л. 159— 160). Вот эти-то разделенные на «разряды» списки семей декабристов и были представлены для ознакомления Николаю I, оставившему против фамилий некоторых из них свои карандашные пометы и указания.
Прежде чем приступить к их рассмотрению, несколько слов о численном составе этих шести «разрядов».
В «третьем разряде», не удостоенном особого внимания императора, содержится пофамильный перечень 52 лиц «с состоянием богатым и хорошим» (л. 161 —164 об.).
Причем сведения о состоянии и положении их семей предельно сокращены по сравнению с татищевской «Запиской» и сведены буквально к одной-двум фразам.
«Четвертый разряд» «с состоянием посредственным» включает 22 фамилии; он тоже не вызвал интереса у царя. Поясняющая информация здесь также сведена к минимуму.
В «шестой разряд» (л. 167—168) Потапов включил: Ф. Б. Вольфа, Н. А. Загорецкого и А. И. Шахирева , о родственниках которых на тот момент не было получено сведений; В. И. Враницкого — у него не оказалось родственников в России, «из бывших же при нем бумаг видно, что таковые у него есть в Праге» (что впоследствии и подтвердилось); И. Ф. Фохта, «родственников и имения у которого не оказалось». Сюда же были занесены П. Ф. Громницкий (Громнитский), Н. О.Мозгалевский, А. З. Муравьев и Н. Н. Оржицкий — в сведениях об их родных были большие неясности (впоследствии данные были уточнены).
«Первый разряд» (л. 169—172 об.) содержит фамилии 28 декабристов, семьи которых «имели нужду во вспомоществовании». Стоит отметить, что в потаповском списке сведения об их положении по сравнению с татищевской «Запиской» иногда дополнены новыми, вызывающими сочувствие обстоятельствами, что, несомненно, делает честь его составителю . Приведем характеристики положения тех семей, по которым есть соответствующие резолюции Николая I.
А. П. Барятинский: «Мать его, титулярная советница княгиня Анна Барятинская имеет двух дочерей. Она приносила жалобу, что дочери сии, получив после осужденного брата по закону 100 душ, бросили ее без всякой помощи <... > живут в Москве, а она здесь, в Петербурге, в беднейшем положении, почему и просила в пенсион жалование покойного своего мужа» (л. 169). На полях против этих строк имеется канцелярская помета: «Министру юстиции 21 октября № 1315», смысл которой прояснится далее.
А. К. Берстелъ: «Имеет жену и шесть маленьких детей, в совершенной бедности и болезненном положении живущую помощию добрых людей; сверх того от одной умершей родной сестры осталось пять человек детей в крайней бедности».
Собственноручная резолюция Николая I: «Сыновей распределить по корпусам (кадетским), а матери дать единовременно» (л. 169 об.).
Государь приказал принять их в казенные заведения, а жене дать вспомоществование в 500 руб., которое и выдавалось ежегодно в течение 10 лет.
Распоряжения царя имеются, но Потапов, на которого была возложена практическая реализация царских указаний, просит своего непосредственного начальника Дибича разъяснить, в чем именно должно заключаться единовременное вспомоществование семьям Берстеля, Корниловича, Ентальцева, Тизенгаузена, Иванова, Лисовского, Пестова. В своем ответе Дибич, вне всякого сомнения со слов самого Николая I, дал точные размеры назначенных сумм помощи: первым четверым по 500 руб., следующим двоим — по 200 руб., а Пестову — ничего (л. 177—178). Эти деньги в сумме 2400 руб. были получены из Кабинета е.и.в. и без задержки отправлены для вручения адресатам по месту их жительства (л. 215)25. Причем Потапов в каждом случае строго следит за доставкой их по назначению, ибо имеет распоряжение начальника Главного штаба: «о ежегодном вспомоществовании родственникам государственных преступников Берстеля, Корниловича, Янтальцева и Тизенгаузена иметь в виду и мне ежегодно докладывать» (л. 176).
Сопоставление данных о материальном и семейном положении получивших вспомоществование и тех, кому было в нем отказано, показывает, что положительная резолюция царя, как правило, следовала при твердой уверенности его в необходимости оказания помощи, а также при наличии личного прошения лица, ее добивавшегося. В случаях же сомнительных оставлялись без внимания даже самые жалостливые обращения.
Не удалось сразу же вручить деньги и жене А. К. Берстеля. В декабре 1827 г. киевский военный генерал-губернатор П. Ф. Желтухин уведомил Потапова, что ввиду освобождения Берстеля из Бобруйской крепости и назначения его рядовым в 45-й Егерский полк жена его с детьми 21 августа отправилась в Бобруйск с тем, чтобы оттуда ехать в г. Або, где дислоцировался этот полк. А в середине декабря Мария Берстель сама явилась к Потапову со следующим письменным обращением:
«Ваше превосходительство! Милостивый государь!
Уведомилась я, что г. и. всемилостивейше пожаловать соизволил мне в единовременное пособие <...> 500 руб. и высочайше повелел двух сыновей определить в корпуса <...> желала бы поместить сыновей моих, старшего Николая 11 лет в Морской корпус и младшего Карла 6 лет в I Кадетский корпус. Сверх того остается у меня четыре дочери, из коих Елизавета 12 лет и Антуанета 8 лет требуют воспитания, которого я по совершенной моей бедности дать им не могу. Почему и осмеливаюсь утруждать Ваше превосходительство <...> просьбою о снисходительном Вашем ходатайстве в помещении их в учебные заведения под покровительством государыни императрицы состоящие, а всемилостивейше пожалованные мне деньги всепокорнейше прошу вытребовать обратно для выдачи мне» (л. 243 и об. Подлинник).
Несмотря на царскую резолюцию относительно судьбы детей Берстеля, они и в конце января 1828 г. еще не были устроены. И только после «высочайшего повеления» от 31 января Николай и Карл были определены в кадетские корпуса (л. 287). В письме Дибича начальнику Канцелярии императрицы Марии Федоровны Г.И. Вилламову от 18 марта 1828 г. отчасти раскрываются мотивы неординарных действий императора: «...г. и., снисходя на просьбу жены государственного преступника Берстеля <...> обремененной многочисленным семейством и находящейся в крайне бедном состоянии, и в том внимании, что муж ее при исследовании о злоумышленных обществах оказался менее других виновным и вместо ссылки определен на службу рядовым, изъявил высочайшую волю — сыновей ее распределить по корпусам, а о дочерях, коих у нее четыре: Елизавета 12 лет, Антуанета 8 лет и две малолетних, высочайше повелеть соизволил просить Ваше превосходительство доложить г. и. Марии Федоровне, не благоугодно ли будет ее величеству определить их в девичье училище Военно-сиротского дома» (л. 302).
В начале апреля две старшие дочери Берстеля были помещены в это училище (л. 307).
В последующем дежурный генерал Потапов ежегодно обращался с секретным запросом к министру императорского двора с просьбой подтвердить действенность царских резолюций относительно семей семерых декабристов — «можно давать не в виде пенсиона, а просто ежегодно в виде вспомоществования» (л. 310 и др.; речь шла о женах Берстеля, Тизенгаузена, Штейнгейля, Ентальцева, а также о матерях Корниловича, Дивова, Щепина-Ростовского и Ентальцева).
И, несмотря на то, что Потапов в одном из своих обращений счел нужным отметить, что «жена <...> Янтальцева, по собственному ее показанию, получала в Чите по 500 руб. в месяц, что самое показывает уже достаточное состояние», распоряжение императора осталось в силе — он не любил менять однажды принятых решений. И деньги исправно получали и Ентальцева в г. Березове, где она была на поселении с мужем, и Берстель, проживавшая то в Финляндии, по месту службы мужа, то в Могилеве, куда она выезжала к родственникам, то в Киевской губ., и Дивова, находившаяся в Уржумском уезде Вятской губ., куда она на время уезжала из Казани в 1831 г. и т. д. Каждый год из Кабинета е. и. в. на эти цели без промедления отпускались 3500 руб. Причем деньги передавались из рук в руки через полицмейстеров, приставов, а Щепиной-Ростовской — и лично Потаповым, как это имело место, например, в 1831 г. (л. 382).
Делалось это в строго секретном порядке, и Потапов не уставал напоминать, что деньги выдавать нужно «без огласки» (л. 412 и др.), а вся переписка велась по закрытым каналам и круг посвященных в это дело был ограничен лицами, непосредственно им занятыми.
Каковы же мотивы, побудившие Николая I к такому беспрецедентному для российских государей шагу — оказанию материальной помощи и иного рода поддержки семьям своих политических противников? Первое, наиболее простое объяснение видится в том, что он сам к этому времени был отцом пятерых детей, и ему как человеку верующему не были чужды чувства сострадания, милосердия и великодушия. К этим именно чувствам взывали обращения к нему жен и матерей осужденных декабристов, искренне видевших в нем единственного защитника и спасителя. Не только Николай I, но и другие члены императорской фамилии, воспитанные в христианском духе, не чурались оказывать помощь нуждающимся семьям декабристов.
С другой стороны, вполне возможно, что Николай I не мог ставить знак равенства между декабристами — «государственными преступниками» и их безвинными членами семей. К тому же он, видимо, не сомневался в том, что реакция на события 14 декабря той части общества, которая поспешила засвидетельствовать ему свою верноподданность, и есть мнение большинства, и, вероятно, был искренне убежден, что «все,— как он писал брату Константину 23 декабря 1825 г.,— усердно помогают мне в этой ужасной работе; отцы приводят ко мне своих сыновей, все желают показать пример и, главное, хотят видеть свои семьи очищенными от подобных личностей и даже от подозрений этого рода» . Такие примеры действительно были, хотя далеко не многочисленные. Не случайно царь оставлял без ответа поступавшие на его имя прошения близких родственников декабристов с попытками мотивированно оправдать их поведение.
В 1850 жена Берстеля ходатайствовала о даровании сыну, унтер-офицеру гренадерского Таврического полка Виктору Берстелю, прав потомственного дворянства.
