Генри Миддлтон и восстание декабристов
Текст: Пол Бушкович (профессор Йельского университета (США))
Восстание на Сенатской площади в Санкт-Петербурге 14 (26) декабря 1825 г., имевшее целью свергнуть царя и основать конституционное правительство, среди прочих наблюдал посол США Генри Миддлтон. Он детально описал эти события и их последствия, постоянно держал государственного секретаря Генри Клея в курсе дел. Эти сообщения, хранящиеся в бумагах Генри Клея и частично изданные Марком Раевым в 1953 г., никогда не публиковались полностью. Они отражают взгляд на события изнутри, оценивают действия Николая I и его правительства, а также содержат собственное отношение Миддлтона к происходящему. Он был представителем крупнейшей в тогдашнем мире республики в то время, когда Россия делала первые попытки создать конституционное государство, и это также получило отражение в записках1.
Генри Миддлтон (1770-1846) исполнял функции посла Соединенных Штатов в России (1820-1830) дольше всех своих предшественников. Плантатор из Южной Каролины, он происходил из семьи, чьи предки в XVII в. переселились в Америку с Барбадоса. Его отец Артур Миддлтон (1742-1787) и дед сыграли важную роль в Американской революции и в политике Южной Каролины в первые годы республики. Артур Миддлтон подписал Декларацию независимости от имени Южной Каролины, а его сын служил в легислатуре штата, затем был губернатором до своего вхождения в Палату представителей в 1814 г. Генри Миддлтон поддержал Демократическо-республиканскую партию Т. Джефферсона, после чего по рекомендации местного партийного лидера Джона К. Калуна был назначен президентом Дж. Монро представителем Соединенных Штатов в России. Его главной целью были разграничение интересов США и России на северо-западе Тихого океана и попытка заручиться поддержкой императора в деле получения независимости испанскими колониями в Западном полушарии. Миддлтон также был вовлечен в ряды сторонников войны с Османской империей для поддержки греческого восстания, поддерживая царя в противовес помогавшим туркам британцам. Вернувшись в Америку, он застал нуллификационный кризис в Южной Каролине. Порвав со своим прежним патроном Калуном, он помог сформировать Союзную партию, пытаясь предотвратить отделение своего родного штата. Когда этот кризис миновал, Миддлтон оставил политическую сцену2.
Генри не был местечковым политиком. Его отец, Артур, был студентом Кембриджа и изучал право в лондонском Миддл Темпл. После его ранней смерти Генри учился у частных репетиторов, проведя большую часть своей юности в Англии. В 1794 г. он женился на Мэри Хелен Херинг (1772-1850), дочери английского офицера с ямайскими корнями, капитана Джулайнса Херинга. Его брат Джон Миддлтон (1785-1849) был художником и опубликовал в Англии книгу о римских руинах со своими рисунками. Их фамильная плантация Миддлтон Плейс, к северу от Чарльстона на реке Эшли, впечатляла воображение. Генри был одним из богатейших людей в Южной Каролине, - ему принадлежали 700 рабов. Это обстоятельство выдвинуло его на самую верхушку плантационной элиты3.
В Петербурге Миддлтон проявил себя старательным и умным дипломатом. Он регулярно описывал увиденное в своих донесениях. Хотя эти документы по большей части содержали информацию о его дипломатической деятельности, в них можно найти много общей информации о России, ее армии, финансах и т.п. Генри вел активную общественную жизнь и обзавелся важными связями в свете. Мэри Миддлтон была подругой дочери Сперанского, Елизаветы Михайловны, чья мать была англичанкой (она умерла сразу после родов). Елизавету воспитывала ее английская бабушка, жившая в России и служившая гувернанткой в аристократических семьях4. Супруга посла обрела в лице Елизаветы прекрасную подругу, говорившую на английском, а Генри часто виделся с самим Сперанским, который вернулся в 1821 г. из ссылки и губернаторства в Петербург и вновь стал важной фигурой во власти. Сперанский, в свою очередь, был на короткой ноге с графом Карлом Нессельроде, министром иностранных дел с 1816 по 1856 г. С ним Миддлтон постоянно общался по делам службы. Наконец, Миддлтон встречался с молодым служащим Русско-Американской компании Кондратием Рылеевым, поэтом и будущим декабристом5. Собственные бумаги посла не сохранились, но от его дочери Элеоноры (1804-1827) сохранился список светских приглашений за 1823-1826 гг.
Помимо встреч с представителями дипломатического корпуса и со своими личными знакомыми, Элеонора фиксировала информацию о всех семейных обедах, поездках, балах и контактах со многими представителями российской элиты: графом Д.А. Гурьевым (министром финансов и тестем Нессельроде), Муравьевыми, Бакуниными, Саблуковыми, Мятлевым (Иваном Петровичем? - П.Б.), князем Куракиным, графом Жаном Лавалем, графом Чернышевым и Татищевым (Александром Ивановичем, военным министром? - П.Б.) и другими6. Российские контакты Миддлтона охватывали и придворную элиту, и более широкую группу высшего дворянства.
Миддлтон был одним из многих послов при петербургском дворе, которые вращались (вместе со своими женами) в кругах правящей элиты Российского государства и общества. Не только у него были хорошие связи. Французский посол Пьер-Луи-Огюст Феррон, граф де ла Ферроне (1777-1842), дружил с самим Николаем I. Австрийский посланник граф Людвиг фон Лебцельтерн и князь С.П. Трубецкой, один из лидеров Северного общества, были женаты на сестрах. Трубецкого даже арестовали в резиденции Лебцельтерна. Записки Ферроне и Лебцельтерна уже давно опубликованы7. Миддлтоны были знакомы с британским дипломатом Эдвардом Кромвелем Дисброу (1790-1851) и его женой Анной, и с английским послом Перси Смити, шестым виконтом Стрэнгфорда (1780-1855)8. Все эти дипломаты и их жены были непосредственными очевидцами событий при дворе, во власти, среди элиты, и регулярно докладывали о правительственных начинаниях, которые власти старались держать в секрете, но историки до сих пор нечасто обращают на них внимание. Но, как показывают записки Миддлтона, эти источники заслуживают тщательного изучения.
Донесения американского посла в Вашингтон за период от смерти Александра I до казни и ссылки декабристов, отражают события сквозь призму личного восприятия и понимания Миддлтона9. Первое сообщение повествует о проблеме престолонаследия, возникшей после отречения великого князя Константина, и мнениях российской элиты о Константине и Николае. Донесение, датируемое вечером 14 декабря, очень краткое, и хотя Генри был непосредственным очевидцем событий, полное сообщение было составлено им только 21 декабря (2 января). Миддлтон включил в него официальную сводку из правительственных "Санкт-Петербургских ведомостей", но там по большей части говорилось о действиях Николая и верных ему войск, в то время как сам посол обратил свое внимание на действия восставших. Он высказал интересную мысль о главных целях мятежников и передал содержание первых показаний арестованных, в которых те ссылались на Бенжамена Констана. Письмо Миддлтона от 30 января (11 февраля) 1826 г. сообщало о следственном комитете, созданном для допроса бунтовщиков. Дипломат никогда не называл свои источники, но его дружба с семьей Сперанского указывает на один из них. Сперанский был вовлечен в расследование и с 1 июня стал членом Верховного уголовного суда над декабристами. Миддлтон также получал официальную информацию от Нессельроде, но неизвестно, говорил ли он с ним приватно. Донесения других послов содержали сведения об официальных встречах с царем, и некоторые переклички в сообщениях указывают на то, что Миддлтон беседовал и с ними.
Взгляды американского посла на события известны по его письмам. М. Раев, Г. Бергквист и Н.Н. Болховитинов посвятили им по нескольку страниц. Они в один голос заявляли о том, что Генри отрицательно относился к восстанию10. Однако по сравнению со своими коллегами он находил в событиях и позитивные моменты. Он не говорил, как Ла Ферроне, о "соблазне конституционных идей" или "пугающих ужасах", которые могли последовать за этим "жутким предприятием" "ужасных сумасшедших", которые хуже Робеспьера и Марата11. Также он не верил, подобно Лебцельтерну или Меттерниху, в то, что бунт был частью общеевропейского заговора, "заразой", основанной на атеизме12. Лорд Стрэнгфорд считал, что события 14 декабря были "ужасным заговором"13. Все дипломаты практически сразу осознали, что это не только один из российских дворцовых переворотов, но и борьба за свободу и конституцию, один только Миддлтон не находил в этом ничего плохого. Он сам был сыном революционера, и его взгляды были другими. Он понимал, что в случае удачи восстание могло привести к большим переменам и крестьянской революции. Как богатый плантатор, Генри видел опасность нестабильности, но его отец был лидером конституционной революции рабовладельцев Южной Каролины, которая не закончилась массовыми беспорядками и бунтами рабов. Окончательное заключение Миддлтона было таково: Россия еще не готова к переменам, так как народные массы слишком необразованны. Однако он верил в их "неотъемлемые права" - в идею, которую не разделяли его коллеги-дипломаты. Также он считал, что элита, слишком малочисленная, не желала терять преимуществ от службы царю. В дополнение к этому Генри описал Николая как правителя, способного сохранить поддержку русской аристократии. Симпатия Миддлтона к восставшим не была результатом их восхищения американской республикой. Действительно, "Конституция" Никиты Муравьева могла бы преобразовать Россию в федеративную республику, состоявшую из множества "держав", что можно перевести на английский как "штаты". Рылеев же обожал Дж. Вашингтона. Однако Миддлтон не знал об этом и сообщал только о европейских предшественниках идеологии декабристов14.