Тогда Паскевич вне себя от негодования обратился к князю Бековичу и приказал ему взять сотню казаков с парламентерским флагом и с трубачем ехать в Ерзерум объявить Сераскиру что если он сей час не явится в наш Лагерь то богатый город7 возьмется на копье, предается разграблению и не останется в нем камень на камень.
Князь Бекович как был в шитом генеральском мундире с лентами и орденами сел верхом и в сопровождение своего адъютанта и сотни кавказских казаков направился к Эрзеруму, в которой его безпрепятственно впустили8.
Князь Бекович прекрасно и красноречиво говорил по Турецки. Только что он въехал в Эрзерум все население мужчины и старухи его обступили с ревом прося заступничества, чтобы русскии их не разорили и не избили. Бекович отвечал в смысле что русской Главнокомандующий их и прекрасный Эрзерум не пре<м>енно желеет, доказательство тому очевидное, так как турецкая армия разбита на голову до того что не кем защищать город и ничего не было бы легче утром того же дня занять и разграбить Эрзерум, но Главнокомандующий вместо того еще накануне послал пригласить Сераскира прибыть в лагерь для переговора о правильной сдаче города, дабы никто из жителей не подвергся ни малейших убытков и притеснения, но Сераскир не прибыл на приглашение, по этому Главнокомандующий послал его — Бековича, — объявить Сераскиру что если он тот час не прибудит в Русский Лагерь то на разсвете завтрашняго дня начнется Штурм Города, который будит предан грабежу и разорению! по этому всякой поймет что участь Эрзерума и всего его населения зависит не от Русских а от Сераскира!

Все возрастающии толпы, дружелюбно, с воплями и мольбами препровождили Бековича до помещения Сераскира состоящаго из двух этажнаго дома окруженнаго открытыми верандами; во втором этаже из приемной дверь на веранду была открыта настиш; в большой зале, служившей приемною, на турецком диване, поджавши ноги сидел Сераскир, окруженный стоящими начальниками его разбитой армии, спасшимися с ним.

Бекович со своим адъютантом и казачьим сотенным начальником и казачьими ординарцами, взошел в приемную Сераскира, оставя саму сотню на прилагающей к дому площади, теперь занятую всем населением Эрзерума.
Князь подошел к Сераскиру и строго, резко передал ему свое поручение, упрекая его в том что чрез его упрямство или трусость он губит богатый город со всем его населением.
Сераскир указывая рукою на Бековича приказал его схватить! Но князь вышел на веранду а вышедшии с ним заняли двери выходящии на веранду обножив свои шашки.
Бекович объявил толпе что Сераскир решил ея участь приказав Русского парламентера схватить; за что Русская армия страшно накажет город Эрзерум!9
Вся толпа ринула в дом Сераскира схватила его и всех тут бывших турецких начальников, обезоружила их и передала князю Бековичу не медленно приставивший, к заарестованны<м> караул взятой в казачей сотни, а саблю Сераскира со своим адъютантом отправил к фельдмаршалу.
На утро наша армия вошла в замиренный Эрзерум с распущенными знаменами с музыкой и песенниками при радушной встречи поголовнаго населения, спасеннаго города10.

Кавказское население гор разделялось на многочисленные племяна не зависимыи друг от друга: иныи из них управлялись строго выборным началом, очень не сложных республик: другии подчинялись самодержавным наследственным владельцам.
С давних пор, из самой изуверной Магометанской страны, именно из Бухары, проникали на Кавказским племенам изуверы проповедующих что эти горцы отошли от учения Пророка, и увещевающих возвратиться к строгой спартанской жизни предписанной Кораном.
До Турецкой войны «1828»-го года, с нашей стороны война на Кавказе ограничивалась нападением в наших пределах прославившихся наездников собиравших шайки отпетых смельчаков и с ними грабивших и избивавших не только аулы замиренных кавказцов но еще и русскии селении станицы в которых захватывали плен продаваемый в неприступныи горы: после таких прорывов неприятеля наши войска ходили наказывать аулы в которых эти хищники набирались11.
Во время же самой Турецкой, с одной стороны оборона наших границ со стороны Кавказских племен значительно ослабела, так войска были оттянуты в Азиатскую Турцию; а с другой стороны Начальствующие Лица удалились со своими частями: Этими обстаятельствами воспользовались Бухарскии приш<е>льцы, и к Мусульманской проповеди стали придавать увещевание жителям вести Казават (священную войну) против Русских.
В горах не оказалось недостатка предприимчивых отчаяно храбрых начальников шаек и отношении наши с горцами преимущественно с левой стороны — за Тереком — стороны военно-Грузинской дороги, следуя в Грузию стали боле и боле усложняться.
Паскевич не постиг значение этого усложнения событий, и представил в Петербург проэкт покорения Кавказа, прозванный Тифлисским Генеральным Штабом, «проэктом двадцати отрядов»12. По утверждению этого проэкта фельдмаршал сосредоточил не бывалый на Кавказе сбор войск у реки Кубани в земле Черноморских казаков, перешел на ту границу и несколько недель проходил по предгорным степям без цели и решительно без всякой пользы, после чего возвратился в Тифлис героем пышного фиаско13.
Когда читаешь этот пошлый «проэкт» особенно теперь когда факты доказали его несостоятельность, и каких усилий и жертв потребовалось для покорения Кавказа, изумляеш<ь>ся как человек не признанный сумашедшим мог подписать нелепость! и рождается сомнение не был ли замысел Тифлисского Генерального Штаба выказать Петербургу всю нелепость и умопомешательство Паскевича, соделавшимся самою нелепою личностью своим хвастовством, шарлатанством и дерзким обращением.
Паскевич обратил все внимание которое он только был в состояние вызвать на свой донкихотской проэктированной поход не счел нужным озаботиться об левом фланге и ограничился назначить Федора Александровича Бековича начальником этаго леваго фланга.
Князь Бекович — по туземному «Тембот»14 — был очень умный человек, в азиатском смысле, добродушный, прямой, правдивый, самой строгой честности и изумительно хладнокровно храбрый, без малейшей тени европейского воспитания и образования: от рождения крещен в Православие, но с детства окруженный Магометанами, не было возможно вывести заключение, каково он вероисповедания.

Не имея понятия ни о стратегии, ни о тактики он однако был не заменим Военно Начальником в Азии, так как его мышление было направлено совершенно одинаково с мышлением и миросозерцанием азиатцев, которыи он всегда отгадывал замыслы, предупреждая их поползновении.

К солдатам князь Бекович был добр, ласков и заботлив о их обеспечение но не умел с ними обходиться, вовсе не зная их превосходныи качества.
Как правитель края населенного Азиатцами он был незаменимым так как до мелочей знал обычаи, дух, умственное направлении и характер кавказских туземцев, и соображал со всеми этими нравственными их свойствами, к тому же и уважение к его положению Владетельного князя много содействовало глубокому уважению которые горцы к нему питали15.
Князь Федор Александрович был женат по Магометанскому обряду на магометанки слывущей красавицею но не показывающейся мужчинам; детей у него не было16.

Я близко знал князя Бековича состоя при нем казначеем сборов с горцов Левого фланга вновь обложенных податью и штрафом за участие в возстании поднятом Казы Муллой17.

Этот гениальный Казы Мулла стоит чтобы в крадце его описать как образец судьбы гения, даже среди совершенно дикаго народа.
Рожденный в ауле «Гимрин» племени Койсубулинцев, он вышел из школы Мечете родного аула, успешным учеником почему и признан муллою.
Скудность его жизненных средств в горах, побудили отправиться в наши пределы, в пограничный город «Кизляр», где оснавал Мусульманскую школу, года два процветавшую; но изобилие средств жизни вовлекли Кази Муллу вкусить сладость кизлярских вин и он спился с круга, почему местные мусульмане перестали посылать своих детей в его школу18.
Дошедши до крайности Казы Мулла стал снискивать пропитание в поденной работе в роскошных виноградниках Кизлярских армян, влюбился в дочь садовладельца, у которого постоянно работал поденщиком, воспользовался грозою воробьиной ночи, убил садовладельца, но не успел похитить дочь и не теряя времени бежал в свои родные горы перешел в «Табасарань» и скрылся в горную потаенную пещеру, к бывшему своему учителю, отшельнику в своем ските погруженному в изучение мудрости внесенной Бухарскими изуверами. Этот мудрец считался у горцев Святым19 и народ благоговел к нему, щательно скрывая от преданных нам туземцев его местопребывание в горной трущобы, и тайно посещающи скитника, познали его сожителя и ученика Кази Муллу.
По окончании Турецкой войны «1828»-го года, когда Паскевич сосредоточил Кавказские войска для своего бесцельного закубанского похода, близ окраин правого фланга Линии, Бекович прибыл начальником Левого фланга Кавказской линии в за турецкую страну, и в то же время Казы Мулла вышел из пещеры своего наставника, и поднял знамя «Казавата» (священной войны) фанатизируя мусульманское население своими иступленными пылкими проповедями, резко обличая пред горными племенами пороки, распущенность, отступничество от истинного Магометанства и Кривду Владельцов и Правителей Кавказских племен, именем «Аллы» и его пророка «Магомета», убеждая низвергать и убивать не только самих правителей но и их роды поголовно.
В сущности Казы Мулла восмечтал из всего горного населения затеречнаго создать Магометанскую республику над которою самому стать президентом первосвященником и для этой цели даже приступил было, в одной из крепчай<шей> местности Гор, среди племен Ауховцов, воздвигать первопрестольную Мечеть, агромных размеров, имеющую служить собором всему мусульманству Кавказа.
Князь Бекович всюду самым удачливым образом вел военное дело, когда действовал самостоятельно. Только однажды под начальством командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории генерала от кавалерии Эмануэля, когда сей генерал ввел отряд составленный из плохих сборных частей в глухую трущобы где сам был ранен, то князь Бекович хотя успел вывесьти этот отряд, 1-го июля 1829-го года20 в крепость Внезапную, но уже разбитый на голову, при огромной потери убитыми и ранеными, и при потери много оружия и двух пушек с их ящиками, в следствие того что князь принял начальство над войском уже совершенно разстроенным, не имевшаго ни одной части и представляющаго толпу смешавшихся воинов.
Это не удавшееся дело имело пагубныи последствии естественно потрясшая самонадеянность наших войск и сильно поошривши дерзость неприятеля21: не смотря на это князь Бекович с недостаточным числом войск превосходно прикрывал наши границы и громил неприятеля при всякой встречи несмотря на то что вся 14-я пехотная дивизия в самое это критическое время была вытребована в Рязань, уже не помню, для каково то парада или маневр.
Последствия разгрома дела 1-го июля была замена генерала Емануэля генерал-лейтенантом Вельяминовым, бывшим начальником Штаба Кавказского корпуса при незабываемом Алексеи Петровиче Ермолове, превосходно знающий Кавказ, его особенности и войну с Горцами.
При Вельяминове князю Бековичу много облегчилось бремя усмирения возстания жителей гор, так как он с Вельяминовым находился в самых дружеских отношениях и в нем постоянно встречал полное содействие своим дельным предположениям22.

К военным заслугам князя Бековича должно добавить несравненно плодовитейших для будушности края его труды по устройству управления и положению местных инородцев и на этот труд в последствие принесший такие обильные плоды он настойчиво весь себя пос<в>ятил23.

Все образование князя Бековича состояло в том, что он чисто говорил по русски и на том же языке писал хорошим почерком, остальное его воспитание, было до мелочей все цело черкеское, почему и жизнь его была совершенно азиатскаго пошиба. Он не имел привычки, все свободное от службы время заниматься чем либо умственным, всегда и всюду окруженный своими узденями, — каторыи в сущности были его командирами, — подвластными ему князьями, гостями приезжими из других племен, день проводили в пустой болтовне, осмотре и пробах оружия каторым туземцы обвешились, иногда случалось что под властныи князя Бековича приезжали для судебных разбирательств взаимных тяжб: но князь Бекович не был в состоянии весьти какой либо не служебный и назидательный разговор общественный, никогда не брал в руки какую либо книгу или газету, не имел понятия о картежной игре, в пище и употребление вина был крайне воздержан: политические его возрения и мышления ограничивались Кавказскими вопросами.
Он помер в 1829 году24 лет сорока с небольшим в следствии простуды: во время похода в Горной стране позднею осенью, когда уже наступили заморозки, палату его согревали жаровнями; раз ночью, он чтобы освежиться, в одном белье вышел из палатки, чрез меру нагретую и лег на голую землю вследствие чего было воспаление внутренностей положивших его в гроб вопреки всех стараний лучих докторов.
Алексей Александрович Вельяминов25
О молодости и воспитание генерал-лейтенанта Вельяминова я ничего не знаю.
Лично я стал его знать когда он заменил Емануеля на Кавказской линии, когда ему было лет пятьдесят.
Алексей Александрович Вельяминов был человек замечательно образованный, умный, не увлекающийся вспыльчивостью, и постоянно руководствующийся хладнокровною обдуманностью26.
Время его воспитания естественно повлияло на его отрицательное направление, и он был что наши отцы называли «Вольтерианиц».
Знаю что Вельяминов долго служил в артиллерии в части подчиненной А. П. Ермолову, близко его знавшаго и отличавшаго, почему и выбрал его в своего начальника Кавказского корпуснаго Штаба27.
Когда же Петербургскии интриги, зависть и клеветы добились удаления Ермолова и заменения Паскевичем28 при разгаре враждебных отношений с смежною Персиею, Паскевич с горсткою взятою в геройском Кавказском корпусе, воспитаннаго и одушевленнаго Ермоловым двинулся к Елизаветополю — древняя Ганжа — откудава выступил против подошедшаго Персидскаго наследнаго принца Абас Мурзы, с 60-тысячною армиею29, Паскевич изумленный остановил свой отряд, и не на что не решаясь, потерянной уселся на барабан с зади фронта, Вельяминов подъехал к нему и стал ему представлять опасность с нашей стороны оставаться в бездействии! Паскевич в иступление, закричал ему «место русского генерала под неприятельскими ядрами!» Вельяминов отъехав направился к Кургану стоящему пред фронтом наших войск, слез с лошади и лег на разостланную бурку: тут несколькими неприятельскими ядрами выбито сколько то лошадей из конвойной команды Вельяминова, к которому подъехал бешенный храбрец армянин генерал майор князь Мадатов — в Отечественную войну в Париже известный под прозвищем Prince du Karabaque* — требуя наступление; но получив ответ что это зависит от Главнокомандующего Мадатов вне себя поскакал к Паскевичу, ругаясь не печатными словами, упрекал его что опозорит непобедимыи до селе славныи знамены Кавказскии, так как неприятель их закидает своими шапками! Паскевич, окончательно потерянный, с отчаянием махнул рукой выговорив «делайте как знаете!» Мадатов как вихрь направился к Вельяминову, запыхаясь передал слова Главнокомандующего, требуя распоряжении и приказания.
Вельяминов сел на лошадь, приказ<ал> Нижегородскаго драгунскаго полка дивизиону рубаки Левковича30 ийдти марш марш в атаку самого центра Персидской Линии, а Ширванскому батальону Юдина31 следовать в подкрепление драгунскому дивизиону, ширванцы в мгновение ока сбросили свои ранцы и кивера заменив их фуражками, по кавказски бегом понеслись, за далеко опередивших их драгун, которыи геройски неслись на 60 тыс. неприятеля: Перси<я>не же с обеих флангах на быстрых своих лошадях помчались окружить дивизион героев драгун, и в то самое мгновение что последнии ударили в лоб персиянам. Ширванцы с ревом ура в штыки ударил<и> в хвост заскакавшей Персидской кавалерии и туже секунду Персидская армия не выдержавши геройскаго столкновения из славных славнейших героев Кавказцов была опрокинута; вся наша кавалерия понеслась крошить опрокинутого неприятеля; сам Абас Мирза спасся присев за камень; вся артиллерия неприятеля, пропасть его оружия, знамен и значков достались победителям, и урон персиян раненными и из крошенными нашею кавалериею был громаден а спасшиеся от преследования были разсеяны32.

В реляции о Елизаветопольском погроме Паскевич себе одному приписал эту победу33, и Император Николай «1» поверив своему фавориту, в оскорбление славнейшей Кавказской армии отрешил и предал опале славнейшаго современнаго полководца Ермолова, заменив его Паскевичем придав ему всех лучих Русских генералов получивших свое военное образование на исторических полях Отечественной войны, в тоже время усилив Кавказскую армию многочисленными войсками двинутыми из России.
Вельяминов тогда отказался от занимаемой им должности начальника Штаба, и на все убеждении Паскевича отзывался своею неспособностью занимать ее, а на замечание что однако он долгое время занимал эту должность, Вельяминов отвечал, что обстановка была совершенно иная, так как Ермолов был его благодетель во всем до мелочи руководящего его!
Вельяминова перевели начальником дивизии34 корпуса генерала Рота ненавистного в нашей армии35. В Турецкую войну при переправе чрез Дунай Рот во всеуслышание разругал и наговорил дерзости Вельяминову что тот в последствие говаривал: «Этот немец наемщик глумится над Русскими Дивизионными начальниками с целью унизить Русских и поэтому обходится с нами как никакой порядочный благовоспитанный человек не обходится со своей прислугой».
В тот же вечер при вступление в Лагере Вельяминов подал рапорт что болен и на утро лег в лазаретную фуру.
Целый переход Рот ехал около этой фуры уговаривая Вельяминова и упрашивал его взять назад свой рапорт но не добился другого ответа постоянно повторяемый «я болен!»
Вельяминов был переведен начальником «14» пехотной дивизии36, назначенной вторично на Кавказ и с нею совершил зимний поход в Чечне, принесший обильный плод.

Граббе совершенно потерялся и удалился куда глаза глядят как помешенный, сняв шапку и рукою потирая лоб; я за ним следовал как его тень опасаясь чтобы с ним чего не случилось и усиливался вызвать его к памяти и к распоряжениям тем более что подошедшая колона безо всякого распоряжения по инстинкту этих столь боевых и славных войск завязала горячую перестрелку с неприятелем.
В оправдание Ширванскаго полка должно пояснить, что перед этим на одном не удавшемся Штурма Ахульго, этот полк в несколько минут, а кроме полковых казначея и квартирмейстера, потерял от полкового Командира до младшаго офицера, всех фельдфебелей, большею частью капральных унтер офицеров и агромное число рядовых, так что убыль штаб и обер офицеров и отчасти унтер офицеров комплектовали из других полков личностями не знающии своих новых частей и им неизвестных66.
Впячатление оставившее по себе в Петербурге сделало то что это страмное Чаркеевское дело ни мало не уронило Граббе: быть может и навранная реляция, которую я не видел, тоже представило позорное дело под Чаркеем блистательною победой.
Но если Граббе не был военачальником то оказался еще худшим администратором. Но в обществе, в салоне, в кабинете, во всякой беседе он имел дар редкого очарователя, его речь составленная из избранных приличных и благозвучных слов постоянно выражала рыцарскии, благородныи, высоко нравственныи, честныи чувства, просто очаровывала и отуманивала слушателя. По этому естественно лица от которых зависела судьба Граббе, или знавшие его по его красноречию не могли разгадать что это было единственно роль разыгрываемая искуснейшим актером.

Все сдесь сказанное о вреде причиненном на Кавказе управлением Граббе подтверждается всеми событиями воспоследовавшими при его приемнике при котором наши крепости с артиллериею брались неприятелем на копие и гарнизоны их избивались; наконец все бывшии замиреныи туземцы, отложась переходили в неприятельские ряды.
Без сомнения если ново назначенный Корпусной Командир «Нейдгард»67 соответствовал своему назначению и имел б военныи соображении, а главное умел бы внушать подчиненным исполнять свои обязанности, а приемник Граббе был бы военный а не парадный Генерал умевший командовать, то все таки избегли весь позор, столь правдиво описанный Бароном Торнау68 во 2-й части Русскаго Архива за 1881-й год, и Князь Аргутинской69 не заменил бы свой долг своими армянскими разщетами, сумасбродный храбрец «Клюке-фон-Клюгенау»70 был бы употреблен соответственно его способностям, «Пасек»71 не дерзал бы своевольничать столь нагло, а Гурко72 сумел бы быть начальником и не подражал бы пошлостям своих подчиненных.

Евгений Александрович Головин
В моих бумагах находится биография Генерала Головина: но она предназначалась для печати, что не состоялось, поэтому я ее сдесь дополню.
Евгений Александрович воспитывался в Москве в университетском пансионе известнаго Антон Антоновича Антонскаго. По собственному его сознанию это образование было очень слабо и уже на службе настойчивыми занятиями он сам себя образовал и это весьма удовлетворительно.
В Отечественную войну он служил в Армии. По производству в Генералы, еще в Царствование Императора Александра «1-го» Головин был назначен начальником Гренадерской бригады расположенной в Туле: в этой бригады состоял Имянитой Фанагорийской полк.
Евгений Александрович был родной брат Ивана Александровича Головина начальствующаго в Москве Масонскою Ложею «Ожидающих Манну». Это обстоятельство повлияло на нравственное направление Евгения Александровича обратив его в истаго Масона.
Он не имел никогда ни какова покровителя и всегда служил в Армии во фронте.
Начало его известности изтекла из смотра Императора Александра «1-го» особенно довольнаго Бригадою Головина, назначившаго его командиром Гвардейскаго Егерскаго полка.
Последущии прохождении Евгения Александровича описаны в разных журналах, даже его привлечение в Секту Татариновой, представляющую что то более образованнаго Скопческаго раскола73.
Назначение его Командиром Отдельнаго Кавказскаго корпуса было для него не легко.
Войска Закавказия были до того распущены что строевыи солдаты выходили на большии дороги вооруженныи, где стреляли и грабили проезжих.
Начальники хвастовством заносились до наглой лжи: например Командир Нижегородскаго драгунскаго полка «Безобразов»74 — за свою жену, урожденная княжна Лопухина75, лишенный флигель адъютантскаго звания и высланный из Петербурга, — представлял реляции, что со своим полком в рукопашном бою он истребил значительныи шайки Лезгин, а на поверку оказалось что во всем полку не было ни одной Шашки отточенной.
По гражданской части злоупотреблении, и не выразимыи безпорядки далеко превышали военныи.
Ревизовавший Гражданское Управление Барона Розена, Сенатор Барон Ган76, был оставлен в Закавказие, ознакомить Головина со всею грязью им открытой, что он и исполнил, но не смотря на его близкое исследование края, он только указывал на зло но не мог придумать средства устранить это зло и указать на личности из тамошних служащих в состояние способствовать <на>весьти порядок.
Ко всему этому из Петербурга Головин получал чувствительныи оскорблении: как то: его семейство прибыло в Тифлис со своим доктором «Касовичем»77 — последователем секты Татариновой — . В скоре Шеф Жандармов, Граф Бенкендорф сообщил Головину что Государь Николай «1» приказал выслать «Касовича» из Грузии! «Касович» собирался выехать когда явился к Головину местный Жандармской Окружной Генерал «Скалон» — такой же урод из себя как отвратительною своей нравственностью, — пред<ъ>явив повеление Бенкендорфа, если «Касович» в данной срок не выедит то взять его и с жандармом доставить в Петербург.
Патом когда в Петербурге ночью арестовали Татарину и ее союзников, а потом разослали их с жандармами; Головину с ее детьми78 выслали с унтер офицером Петербургскаго жандармскаго дивизиона «Михаиловым» к ея мужу тогда служащаго в Варшаве. «Михаилов» оказался услужливый и расторопный Малый, вскоре произведенный в офицеры с состоянием по кавалерии; и Головин его взял заведовать домом Корпуснаго Командира в Тифлисе, положеннаго по штату.

Михаилова, без его ведома, определили в какой то полк и из Петербурга, Штаб Кавказскаго Корпуса получил строгое повяление, немедленно отправить Михаилова в Россию в полк куда он назначен.
Генерал Скалон попустился до такой дерзости что ни более у Корпуснаго Командира он подвел не приглашеннаго своего офицера Иерусалимскаго рекомендовать Головиной, и тоже время перемигивался со своей, достойной его самого, супруги.
Иерусалимский во время арестов секты Татариновой, начальствовал караулом приставленным к Головиной и теперь был вновь переведен в Тифлисскую Жандармскую Команду.
Граббе был известен как нестерпимый подчиненный и теперь он не стесняясь шел против Головина, когда по Высочайшему повелению под Главным начальством Головина и непосредственным начальством Граббе повелено образовать Черноморскую береговую Линию под начальством Генерала Маиора «Раевского»79 человеку решительно ни к чему не способному не смотря на свой большой ум и огромную енсиклопедическую начи<тан>ность, совершенно поверхностную чуждую всякой специальности.

С перваго же лета Раевскому дан отряд для занятия указанных мест на Черкеских берегах Чернаго моря и возведения на этих местах Укреплений; на него было возложено ежедневныи военныи журналы которыи по команде шли к докладу Государя. Раевской ухитрялся включать в них им же вымышляемыи, будто Историческии сведении, повествовании о обычаях и взаимных отношениях Горских племян, тоже от начала до конца им самим выдуманныи.
Эти военныи журналы так понравились Императору Николаю что он стал их читать Императрицы, которая до того ими увлеклась, что из<ъ>явила желание их чаще получать, в последствие чего воспоследовало Высочайшее повеление чтобы не зависимо от военных журналов представляемых Раевским по команде чрез Тифлис он представлял Копии с них прямо к Военному Министру80.
Тогда Раевский стал вводить в эти журналы загадочныи предметы, которыи, в частных письмах он пояснял своим придворным связям, как контролирующии и обвиняющии своих непосредственных начальников: Граббе и Головина, над которыми он едко издевался, выставляя обоих пошлыми дураками. Впрочем при этом Раевский все таки, хотя сколько нибудь, да сохранял призрак осторожности81: но когда неприятель стал овладевать нашими прибрежными крепостями, и что по Высочайшему повелению воспоследовал запрос Головину и Граббе и Раевскому, и по получение их ответа Военный Министр послал им бумагу, по слогу явно продиктованную Императором, — катораго слог совершенно отличался своим повелительным тоном, — начинающаяся словами: «усматривая совершенное разноречие в отзывах трех Главных Начальников Кавказа!»... тогда Граббе и Раевский гласно стали провозглашать что сам Государь признает их равными Корпусному Командиру! в последствие чего Граббе отстранил от себя власть Корпуснаго Командира, фактически отделяясь от него, а Раевской с синическою наглостью стал официяльно поднимать на смех повеления Граббе и Головина отвечая на их формальныи бумаги едкими колкостями и пошлыми насмешками.
Все эти обстоятельства, добавленныи к прежним опалам окончательно сломили природную неприклонную энергию Головина и он письмом Государю просил увольнения от занимаемаго им поста что и получил.
Странное явление представлял Головин в звании Члена Государственного совета; привыкши к напряженной служебной деятельности он тяготился без обязательной деятельности, в нравственном отношении заменив изуверныи Мистические мечты на чудовишныи упражнении плотской секты Татариной, пережив мужественную силу своего сложения, под конец своей жизни он остался не причем с совершенно поколеблемым доверием к своим прежним убеждениям, представляя собою могучий корабль пливучий не имея цели куда пристать: точно также и Головин усумнившись в истине пережитых им упований, в своих мыслях лишенный всякой устойчивости бродил в своих мыслях не будучи в состояние решить самому себе его прежнии веровании были ли греховны или благочестивы? Что тем сильнее тяготило на его мышление что душевно он был строжайше нравственен.
Николай Николаевич Раевской
Сын славнаго сподвижника деятелей Отечественной войны он четырнадцати лет от роду с братом своим участвовал в этой Эпопеи Русской Армии, и когда корпус отца его отрезывался неприятельскою колоною, доблестный Корпусной командир Раевской, впереди своих двух сынов держащих по знамени <встал> и пошел на пролом вражей колоны.

Само собою Николай Николаевич с столь юных лет состоя в рядах Русских Героев не мог иметь удовлетворительных воспитания и образования, но одаренный большим умом и восприимчивостью он пополнил недостатки своего образования большою начитанностью, в последствие придавшее ему поверхносныи энциклопедическии познания, которыи в нем развели самое искустное Шарлатанство отличающееся своею наглостью.
Все это в совокупности соделало из Н. Н. Раевскаго замечательную умную личность без веры религиозной и общественной, глубоко но не потрясаемому убеждению, презирающаго Свет, Людей, их деяния и учреждении над которыми он с глубочайшим синизмом смеялся.
Большии, придворныи связи и воспоминаньи о заслугах его отца ему сильно покровительствовали.
В Персидскую войну 1826-го года он получил на Кавказе начальство славнаго Нижегородскаго драгунскаго полка, которым он вовсе не занимался не имея ни малейшаго понятия о службы. Патом участвовал в последующей — по заключения Мира с Персиею, — в Турецкой войне, завел интриги, в следствие которых Паскевич его выпроводил из Армии и подвел его в Генеральском чине, Аресту по Высочайшему повелению82.

После этаго Раевской оставался без назначения и наконец получил в 1838 году начальство над вновь образуемой береговой Линии Чернаго моря.
Тут он оказался вредным и невозможным шутом не зная Русскаго языка он по французки диктовал военный журнал своему приятелю, безалабередному Льву Пушкина, — брата поета83, — писавший этот журнал по Русски, безпрестанно повторяя «да это не возможно писать, это выходит из всякого правдоподобия!» на что Раевской постоянно возражал одно и тоже: «Любезный Лев Сергеевич вы глупы и ничего не понимаете, чем больше вранья представлять в Петербург тем более его восхищаешь и приобретаешь Кредит у него!»84.
Как отрядный начальник Раевской был не возможен: и напр. в переходах сидя верхом в какой то Шутовской полуодежды заставлял на походе целыи полки, каторых солдаты взявшись друг друга под руки ийдти гусем выплясывая с припевом Малороссийскаго «Журавля» под песнею своею похабностью не печатанная85.
Раевский не успел изгнать всякой порядок и дисциплину в войсках порученнаго ему отряда, единственно потому что они были образованы Вельяминовым и еще имели ближайших начальников избранных этим, в полном смысле, славным Генералом.
К счастию Раевскаго он кончил свою карьеру удалением от начальства береговой Линии с оказанным благоволением, потому что в Петербурге сочли не возможным его заслужено карать за все его дела, то и сочли лучше притвориться что не знают их.
Нахальство и находчивость Николая Раевскаго были изумительны: вот тому пример.
Было время когда Графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова имела связь с Александром Раевским, — роднаго брата Николая, — связь кончилась публичным позорным скандалом86; но все таки она естественно имела влияние на расположение Графини к Николаю Раевскаго, когда он после Турецкой войны 1829-го года, без значения жил на Южном берегу Крыма где из рядко он посещал Воронцова в Алупке и своим редким умом забавлял Графиню. Оба Воронцовы постоянно приставали к Раевскому чтобы он чаще их посещал и оставался у них на несколько дней. Раевской же отговаривался тем что он не в состоянии выносить жар застегнутый в военной одежды. Тогда Графиня придумала его нарядить в старыи свои придворныи платья, слишком пышныи чтобы их отдавать горничным, и их раздирали по переднему Лифу и надевали на высокаго, плечистаго Николая Раевскаго служащаго всем забавой в этом наряде в котором он являлся к столу и в гостину87.
Обычаи Алупки были следующии: по пушечному выстрелу в «6» часов собирались к обеду, после катораго переходили в гостину где Граф Михаил Семенович садился в бальшии кресла стоящии против поперечной стороны стола в доль катораго на диване сиживала графиня близ своего Мужа и рядом с ней Раевской в ея нарядном платье. Это было время связи Графини Воронцовой с начальником военных поселений Графом Витте.
За чем то вызвали Графиню Воронцову. Она встала и сказала Раевскому ее пропустить. О<н> медленно, медведи образно стал вставать ладонью опираясь о стол; Графиня дружески ударяя его по плечу, промолвила: «Raevsky comme Vous êtes lent!»* Он обернул голову к ней и смотря ей в глаза произнес: «Faut-il Madame être Vite pour Vous plaire!»**.

По удаление с береговой линии, Раевской поселился на Южном берегу Крыма в имение своей богатой жены урожденной Бороздина88. Сдесь он скоро возстал против Князя Воронцова по своему обыкновению, став распространять пошлыи епиграмы и вымыслы о нем так что Граф запретил его принимать.

Раевской до того нагло презирал Петербург что в первой экспедиции береговой Линии, во время постройки укреплении он углубился диктовать по французки проэ<к>т Пушкину, писавшего его по Русски, Морскаго военнаго поселения, на восточном берегу Чернаго моря имеющаго служить Местному флоту тем же чем военныи поселении предполагались служить Сухопутным войскам. Пушкин чтетно клялся что это не возможный сумбур самаго дурацкаго пошиба. Раевский же одно твердил: «Вы ничего не понимаете, Мудрецы Петербурга, гиганты в невежестве и дурости, всякому верят, когда умеешь изложить».
Этот пресловутый проэкт Морскаго военнаго поселения кончался прозьбою зачислить в поселенцы «Волконского», женатого на родной сестре Николая Николаевича, последовавшаго за мужем сосланнаго в Сибирь по делу тайных обществ открытых в 1825 году.
Не смотря на все происки Раевскаго этот проэкт не был принят к докладу в Петербурге а проект Раевскаго и он сам презрительно осмеяны.
Раевский где то в неизвестной глуши помер всюду и всеми забытый.
Анреп89 заменил Раевскаго.

Анреп
Не иносказательно, а истинно был помешанный, корчевший Героя х рабрости и честности до иступления; в действительности же совершенно ни к чему не способный, внушаемый какими то фантастическими идеалами, в особенности в военном отношение, он в Турецкой войне пятидесятых годов90 на линии Дуная практически доказал свою совершенную неспособность и ничтожество91.
С Граббе Анреп был заклятый враг не щадившего перваго.
На каком то Царском смотру92, по словам Анрепа, Граббе, как Дивизионный начальник, в команде переврал приказание Государя так что Анреп со своею бригадою исполнил Движение не соответствующее Высочайшей Воли, в следствие чего перед всем сбором многочисленнаго войска Государь Николай повелел послать Анрепа за фрунт.
В следствие этого Анреп имел объяснение с Граббе, при катором оба распетушились до того что первый вызвал своего соперника на поединок, но как оба сознавали что им в России стреляться не благоразумно то согласились стреляться заграницей, куда Анреп поехал и где несколько месяцев тщетно прождал Граббе избежавшаго поединка. В последствие это послужило Анрепу поводом обращаться и отзываться о Граббе с величайшим презрением выставляя его трусом и безчестным актером.
Сам по себе Анреп был добрый человек, не способный сознательно делать зло и безчестной поступок, но как пустая помешанная личность, окружающии его вводили в самыи неблаговидныи поступки. Прочии Генералы на Кавказской Линии были личности пустейшии без о всякаго значения, единственно употребляемыи для обезательных инспекторских смотров. Одно исключение составлял «Засс» Курляндец без признака образования, и убеждении, имевший особыи способности на вооруженныи разбои на Широкую ногу, которыи в случаях надобности наказать вероломство какого либо туземнаго племя93 Вельяминовым поручалось набег, остальное же время это<т> славный Генерал, держал «Засса», как говорится, на цепи94.

Полковыи командиры выдрессированныи Вельяминовым, хотя не представляли ничего особеннаго, но на своих постах были удовлетворительны и достойно поддерживали в своих полках дивный военный Кавказский дух.
За то Закавказом, из Трех Старших Генералов иноземцов двое «Фези» и «Клюк-фон-Клюгенау» были ничто иное как безтолковыи хвастуны с обращением казарменных капралов; третий Армянин Князь Моисей Захарович Аргутинской-Долгоруков, — совершенный выродок своей национальности, при грубом воспитание и отсутствия всякого образования, отличался своим строгим безкорыстием и личною храбростью. К тому же хорошо говорящий на туземных наречиях вел все преговоры лично, без переводчиков, и одаренный всей многообразной хитростью и Лукавством Армян, превосходно ладил с неприязненными нам племенами, чрез своих отличных лазутчиков, заблаговременно зная малейшии замыслы и намерении горцев.
Закавказскии войска свято хранили предании о дивных боевых подвигах своих полков, но долгое время оставаясь без боевых упражнениях, быть может от части отстали в боевом отношении от войск расположенных на Кавказской Линии.

Нейдгард
Вместо Головина назначен был Командир Армейскаго Корпуса расположенный в Москве «Нейдгард» должно быть по тому что на смотрах Императора Николая, Государю нравилась выправка солдат, чистота амуниции и оружия, благовидность фронта и маршировка и отчетливость ружейных приемов корпуса Нейдгарда представленнаго на смотр, тоже вероятно повлияло на это назначение благорасположение канцелярии Военнаго Министерства, причем должно полагать что не мало посодействовало личное корыстолюбие Военнаго Министра Чернышева, как ниже пояснится.
Нейдгард произходил из темнаго Немецкаго Семейства, был брюзглавый Малинькой человечек искательный и низкопоклонный до подлости пред сильными и влиятельными личностями, деспотически надменен и груб со всяким подчиненным не имевшаго покровителей95.
Я его знал в первый период своей службы в Московском корпусе Графа Петра Александровича Толстаго при котором Нейдгард был начальником Штаба.
Граф Петр Александрович Толстой не отличался особыми дарованиями, а образование его, по отношению к прошлому веку, удовлетворительно, но он отличался правдивостью, премотою и патриотизмом совершенно подобным нашим Лучим достославным древним Боярам: его поговорка, — которую он глубо<ко> прочувствовал, — была: «Братец Россия вить наша Мать!» В обхождение его не было и призрака гордости, и например при инспекторских смотрах, когда его окружали солдаты каторых он опрашивал претензии, Граф Петр Александрович неприменно спросит: «нет ли у кого понюхать табаку?» тот час явятся несколько тавланок, и Корпусной Командир, на радость всех окружающих его солдат в одну из поднесенных тавланок опустит пальцы и втягивая в нос щепотку табаку всегда промолвит: «Экой братец у тебя славный забористый табак!» Но Граф с неприступною гордостью нес свое Русское достоинство, вероятно это, — пред Отечественною войною когда он был послан в Париж полномочным Министром, — внушило Наполеону «1» глубокое уважение и внимание.

Когда Граф Петр Александрович в Москве командовал 5 пехотным Корпусом он был предметом оказываемого ему всеобщаго уважения, начиная с самаго Императора Александра «1-го» и даже царских временщиков не исключая, прозваннаго «Сила Андреевич» всеми ненавидимаго, страшнаго Графа Алексея Андреевича Аракчеева.
В Москве Граф Петр Александрович вовсе не обращал внимания на канцелярскии мелочи своего Штаба, предоставляя их своему Начальнику Штаба, сам же с отеческою заботою заботился чтобы солдаты имели хорошую пищу, управлялись правильно без лишняго и неправильнаго отягощения.
Нейдгард же со своею немецкою мелочностью копотился в своей канцелярии Штаба, наблюдая чтобы все отписки и срочные отчеты на каторыи ни кто <не> обращает внимания, — велись аккуратно и свое временно.
В «5»-м Корпусе, при доступности Корпуснаго Командира, начальник Штаба не мог заслужить ни чей нелюбви, но он всем надоедал своею немчурскою мелочностью.
Всех изумило назначение Нейдгарда Командиром Отдельнаго Кавказскаго Корпуса и Главноуправляющим Гражданскою частию, как Генерала не имеющаго никакой военной репутации и никогда не управлявшаго самостоятельно Гражданскою частью, в страну где кипела самая трудная война и где сложное Гражданское управление еще далеко не устоялось и требовало трудныи головоломныи соображения к Учреждениям Остальной Империи.
Во время управления Нейдгарда внушеный своей нелюбовию к Немцам я вышел в отставку, так что не был свидетелем всех безумных, свое образных, без законных мер введенных Немецким Авантюристом, в управление славным Кавказским Корпусом и по Гражданской части Закавказа.
Но опять вступив на службу при назначении Графа Воронцова Главнокомандующим и Наместником Кавказским, по своей служебной деятельности мне пришлось официально изследовать многии вопиющии злоупотреблении и без законии введеныи распоряжениями подписанныи Нейдгардом.
Князь Михаил Семенович Воронцов
В Русском Архиве напечатана моя статья под заглавием «К биографии Князя М. С. Воронцова!» но как статья назначенная к печати, естественно многое упущено96.
Князь Михаил Семенович от природы не был одарен ни какими мало мальски выдающимися дарованиями, но, особенно в возмужалом возрасте, он служил примером как разумное и прекрасное воспитание и образование в состояние обратить самое обыкновенное существо в замечательнаго Государственнаго деятеля.
Воспитание и образование Князя Воронцова развили в нем гуманность, справедливость, высокое благородство во всех его поступках, настойчивость никогда и ни в чем не ослабевающую деятельность доходящая до совершеннаго самозабвения, и постоянную наблюдательность обсуждаему сдраво мышлением.
В семейном отношение счастие ему не поблагоприятствовало и он глубоко чувствовал это, зная все распутство его жены.
Единственный его первый рабенок, дочь Иозефина, умерла в юности, остальныи дети носящии его имя, по чертам их лиц во все видение были не его дети, не смотря на это Князь был постоянно добр и нежен к ним.
К жене своей Князь Воронцов, по наружности, при посторонних был уважителен и этим принуждал всех оказывать ей самое изысканное почтение; но сколько раз находясь по службе на едине с Князем в ее присутствие, или она вмешается в наши переговоры, то он отпускал ей самыи колкии намеки иногда даже дерзость, при чем его лицо выражало наи<г>лубочайшее презрение! Она же постоянно изумляла своим хладнокровием, как будто эти намеки и дерзости не к ней относились, чем явно доказывала что привыкла к подобным выходкам.
Одно из первых предметов Каторыи пришлось Воронцову распутывать относительно управления Нейдгарда было дело Провиантское97.
Объезд Военнаго Министра Кавказа отозвался общим возмущением Горских племен, что весьма естественно потому что Чернышев не имея понятия об обычаях и умозрении туземцев, прибывши с целью свергнуть Головина, катораго он не навидил, потому что Головин был назначен Императором на Кавказ помимо его Чернышева и что Головин не вносил оброки в Военное Министерство, Чернышев прибыв на Кавказ как истый надменный и наглый временщик, знать не хотел ознакомиться с духом и особенностями туземцов, как диктатор повелевал по своим невежественным теоретическим понятиям почерпнутым в Петербургских канцеляриях.

Последствиями возстания Горцев было очевиднае совершеннае недостача численности войска на Кавказе о чем, посредством фельдъегеря донесено было Государю в то время путешествующему.
Николай Павлович получивши донесение о том отправил фельдъегеря сопутствующаго ему в какую то пехотную дивизию, с повелением немедленно следовать на Кавказ форсированным маршем, о сем тот же фельдъегерь привез уведомление Головину. Не много спустя прислали на Кавказ еще другую пехотную Дивизию98.
Естественно эти обе Дивизии расположенныи во внутренних Губерниях продовольствовались на сумы отпускаемыи военному Министерству каторое не перевело эти значительныи деньги в Кавказское Интендантство нашедшееся вынужденным довольствовать эти Дивизии, в продолжении полугода всеми запасами и средствами.
Когда Нейдгард потребовал пополнение этих запасов и средств военное Министерство сделало начет на Кавказское Интендантство в слишком Шестьсот рублей за израсходование Кавказских запасов. Нейдгард повидимому опасаясь навлечь на себя гонение Военнаго Министерства завел пустую переписку расплодившейся в агромных размерах, а положенныи продовольственныи запасы, на случай замешательства с Персиею и Азиатскою Турциею все таки не пополнялись в стране где наше владычество еще далеко не утвердилось. По прибытии в Тифлис Воронцова вникнувши во все подробности этой казнокрадской проделки он потребовал от Чернышева немедленной высылки этой сумы, каторая наконец без отговорочно была выслана.
В Дагестан по распоряжению Нейдгарда Генералом Клюке-фон-Клюгенау было заведено самае грязнае и наглае Маркитантская проделка по снабжению войск винною порциею, именно, что при передвижение какое не было число войск, обязательно маркитанту высылать свои припасы, и всюду где они останавливались, вся прочая жительская торговля прекращалась и воспрещалась! В следствие этаго в те аулы где торговля процветала, туда высылались несколько солдат и маркитантская Монополия заменяла торговлю жителей!
Это наглое злоупотребление прекращено одним повелением Новоприбывшаго Главнокомандующаго.
Но самое наглое злоупотребление власти, из числа мне известных, — управления Нейдгарда сказалось в самом Тифлисе. По назначение Нейдгарда на Кавказ, он в Москве пригласил прибыть в Тифлис своих земляков Немцов ремесленников сапожников, портных, кузнецов, колбасников, дамских парикмахеров и пр. каторых наехало целая колония.
С самаго прибытия в Тифлис Воронцов еще мало известный в своем Егерском сертуке, отправлялся пешком прогуливаться, и увидев вывеску француза дамского парикмахера зашел в этот Магазин. Хозяина не было дома и его встретил Красавиц, молодец в Шинели Грузинскаго Гренадерскаго полка — которым тогда командовал флигель адъютант Копьев99, — на распросы Князя Михаила Семеновича гренадер передал что он отдан из полка в учение дамскаго парикмахера, и недавно поступил вместо однополчанина утопившагося с отчаяния скверной жизни, так как хозяин принуждает к самым отвратительным черным работам, бьет без пощады и кормит самым скверным образом в проголодь так <как> казенный его — гренадера — паек удерживается в полку.
Вернувшись домой Воронцов тотчас послал в Штаб за справкою, каким образом из полка отдан строевой Гренадер на обучение мастерства женских причесок? Оказалось что воспоследовало предписание Нейдгарда всем полковым командирам и начальникам отдельных частей отдать солдат, командуемых ими частей в обучение разным приезжим Мастерам и ремесленникам.

Воронцов приказал полиции на утро собрать перед домом всех нижних чинов находящихся в Тифлисе не при своих частей.
Таких солдат собрали более шести сот человек. В военном отношение, фотографирует Нейгарда как военнаго Генерала, строго правдивое статья барона Торнау, помещенная во второй книги за 1881-й год Русскаго Архива100.
Удивительно как Князь Воронцов быстро и верно решал докладываемые ему дела, и это служило не опровержимым доказательством с каким постоянным вниманием он следил за всем восходящим до него в продолжение столь долгаго служебнаго поприща проведеннаго почти исключительно на действительной службе, так как он только короткое время был адъютантом Графа Петра Александровича Толстаго, при Петербургском же дворе он никогда не бывал иначе как проездом из самостоятельно занимаемых им постов.
По возвращению Князя Михаила Семеновича Воронцова с акупационным своим корпусом из Франции в Россию подвергся негодованию Императора Александра «1-го» в следствие чего он не вышел в отставку а удалился в 1881101 году в новокупленное имение, Киевской губернии «Мошня» на приданое его жены 57 миллионов рублей.

В этом селе «Мошня» Князь Воронцов пробыл некоторое время занимаясь его устройством и с самодовольствием воспоминал в последствие, между прочим как огромное озеро лично им изследованное плавыя в маленьком каюке, называемом народом «душегубкою» он обратил в превосходный Луг.
По окончанию своей служебной плодовитой деятельности Князь Воронцов удалился на некоторое время в «Мошню» и пред самою кончиною переехал в созданное им любимое детище, Одессу, где и почил искренне оплакиваемый множеством бывших его подчиненных, неменьшим числом знавших его и множеством облагодетельствованных им.
Впрочем нечего распространяться об этой Личности принадлежащей к сонму наилучших и яснейших Мужей нашей Отечественной Летописи.
Князь Александр Иванович Барятинской102
Об этом фельдмаршале в моих бумагах имеется особенная интимная биография103, сдесь не помещаемая потому что слишком грустно она рисует каких ничтожных личностей прихати выводили у нас и тем окончательно опошливались в России высокии служебныи паложении, губя Отечество представляя ничтожествам влиять на его управление и Судьбы.