В.И. Штейнгейль – Л. В. Дубельту. Тобольск, 24 августа 1843 года

Л. В. ДУБЕЛЬТУ

Тобольск, 24 августа 1843 *

Ваше превосходительство,

Леонтий Васильевич!

Облагодетельствованный раз Вами, я составил себе о Вас идею как о человеке умном, с превосходными качествами души и сердца. По этой идее обращаюсь к Вам с полною смелостью. Вы не сочтете дерзостью искренность, если я Вам скажу, что в 60 лет, и после такой жизни, какую мне господь определил, места, чины, в моих глазах, людей не возвышают. В свое время имел я сношения с первыми знаменитостями, насмотрелся — люди и люди.

Вынужденный обстоятельствами, а притом и не желая, чтобы мои сердечные излияния жене и сыну читаны были, может быть, молодыми людьми, я принял смелость препроводить оба письма на Ваше имя и покорнейше прошу их доставить. Не думаю, чтобы Вы нашли это невозможным. Если сановник унижается, забывая сан свой, до личного гонения невинного страдальца, страдалец имеет право, по крайней мере, кричать, что ему больно и от кого больно; особливо кричать тем, в участии которых уверен.

Вы сделали бы великое нам благодеяние вообще, если бы подтвердили, чтобы наши письма, адресуемые чрез III Отделение высочайшей канцелярии, отсылались отсюда нераспечатанными: это было бы для нас значительною гарантиею.

Примите уверение в нелицемерном, душевном уважении и в сердечной преданности до гроба

Владимира Штейнгейля 1

Примечания

44. Л. В. Дубельту

ЦГАОР, ф. 109, I эксп. 1826 г., д. 61, ч. 70, л. 44—45

1. В ответ на это письмо Л. В. Дубельт 15 сент. 1843 г. извещал В. И. Штейнгейля, что с разрешения А. X. Бенкендорфа письмо его к жене «отправлено по принадлежности, а письмо к зятю, г. Топильскому, его сиятельство приказал уничтожить, отозвавшись, что судить о совершенстве или несовершенстве постановлений и недостатках управляющих лиц в Сибири предоставлено высшему начальству, а не ему, Штейнгейлю, который должен жить тихо и скромно, вознося благодарения к господу богу за настоящее свое положение: ибо он, Штейнгейль, по точной силе законов, подлежал смертной казни и избавлен от оной единственно милосердием государя императора и что если он, Штейнгейль, на будущее время дозволит себе неприличные ему рассуждения и вмешательство в дела, до него не касающиеся, то к удержанию его от этого будут приняты строжайшие меры» (ДШ, л. 47).

*  Помета А. X. Бенкендорфа: «Должно бы нак[азать?], не ему судить — <одно слово неразб.> должен жить скромно,— и благодарить бога, был бы казнен — но этот раз прощ [ен?]».

В.И. Штейнгейль – А.Х. Бенкендорфу. Тара, 30 сентября 1843 года

А. X. БЕНКЕНДОРФУ 1

Тара, 30 сентября 1843

Благородный граф!

В последний раз в жизни обращаю к Вам вопль мой. Имейте терпение. Не затворяйте благородного сердца Вашего. Вы допустили сделать из меня грязный мячик, которым злобе вздумалось запятнать человека превосходных качеств души и сердца, и я закинут за 600 верст далее. Это не помешает мне непрестанно молить о Вас бога за оказанное Вами величайшее — по моим религиозным понятиям — благодеяние исходатайствованием мне христианского прощения в высоком сердце государя. Но не будет ли самая молитва жалобою на Вас к небесному правосудию — жалобою доступною? Там нет аристократии, там не куртизируют друг другу презрением несчастия, пожертвованием невинности. Ради господа! подумайте, граф: ей, ей, пора устать в преследовании нас! Вы дворянин не татарского происхождения; в Вас течет кровь благородных ливонских рыцарей. Счастие не может помутить ее, когда продолжительное бедствие не в силах было изменить крови германского происхождения, облагороженной при Оттоне I 2. Во всю жизнь мою, в службе, в гонении, в изгнании, везде я ненавидел зло и старался делать добро. В тесном кругу, конечно; но не лучше ли в тесноте творить добро, нежели вредить на просторе? Не я сам, судьба сделала меня преступником... Но не обращаюсь к прошедшему. Граф, положите руку на сердце: Вы знаете, все ли виновные так пострадали. Не усыпляйтесь же счастием и богатством: мы все- таки равно близки к вечности — и, Вы — христианин!

Благородный граф! Всем, что есть для Вас свято, умоляю Вас: возвратите меня в Тобольск, дайте мне там дострадать, как я того надеялся, в некотором спокойствии. Здесь я многого лишен. Умственные и телесные силы мои изнемогают. Положение мое может быть ужасно. Вспомните, у меня есть дети. Они с честью служат государю. Исходатайствуйте мне эту милость, хотя по случаю всерадостнейшего для России события — рождения   нового залога благоденствия нашего отечества 3. Клятву произнесу пред Вами, что если зять мой будет в Тобольске губернатором, нога моя добровольно не переступит его порога. Никогда не думал я иметь влияние на управление, не имел и не мог иметь его: в этом могу бога призвать во свидетели. Время откроет истину.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностню имею честь быть и пр.

Примечания

46. А. X. Бенкендорфу

ИРЛИ ф. 604,№ 14, л. 145—145 об. Копня рукой В. И. Штейнгейля, отосланная им М. А. Бестужеву

1. В деле Штейнгейля, где сосредоточена его переписка с III Отделением, нет ни самого этого письма, ни обычного сопровождения к нему представителя местной администрации. Мало вероятно, чтобы оно не дошло до адресата; остается предположить, что оно не было отправлено.

2. Бенкендорф происходил из прибалтийских немцев. При Оттоне I (см. о нем примеч. I к Автобиографическим запискам), насаждавшем христианство в славянских землях, происходило завоевание и онемечивание края.

3. 8 сент. 1843 г. родился цесаревич Николай Александрович (ум. 1865).

*  В тексте: рождением.

В.И. Штейнгейль – А. Ф. Орлову. Тара, 6-е декабря 1844 года

А. Ф. ОРЛОВУ 1

Тара, 6-е декабря 1844 *

Сиятельнейший граф,

милостивейший государь!

В день тезоименитства государя, помолясь усердно богу о благоденствии его величества, обращаюсь к высокой особе Вашей. Заклинаю Вас тенью незабвенного брага Вашего, которого так благородно вы спасли 2, уделите я нам в сердце Вашем уголок сострадания, когда скоро уже минет двадцать очистительных лет, для нас ужасных. Господь призвал Вас к возможности делать много добра: не измените столь высокому призванию. Удостойте меня внимания.

Чуть, по заточении, стал я свободен, первым порывом сердца моего было — испросить у всемилостивейшего государя христианское прощение. Благость государя беспримерна: «Не только Штейнгейля, — изволил он отозваться,— но и всех государственных преступников давно простил в душе моей». Государь властен возвратить чины, кресты; но если бы оставил в отчуждении от отеческого сердца, — и в презрении! — милость была бы тяжкое для совести бремя. Но христиански простить в душе значило возвратить нам нравственное достоинство в самом мнении. Это мой диплом, граф! — мое право на снисхождение, на внимание к моему несчастию. Смею думать, что с ним нельзя никому презирать меня, нельзя отказывать в достоинстве существа мыслящего.

По милосердию государя, я был уже в Тобольске. Я вел себя, как прилично старику, несущему крест. Старался оправдать на себе высочайшую милость монарха, моего и детей моих благодетеля. Надеялся и дострадать тут, с именем человека честного и доброго. Но меня сослали в Тару. Было предложено даже: «не угодно ли сослать далее!» 3... Простите, граф! объяснять всех этих вещей я уже не в силах  **. Но пред богом, пред государем, пред Вами, пред всем миром до конца немногих дней моих не престану твердить: «Я не заслужил того». Покойный граф, ко мне всегда милостивый, благотворительный ***, отказал мне в защите... Но господь уже позвал его. Он упредил меня с ответом... Благоговею. Да будет мир его праху.

Сиятельнейший граф! имейте жалость. Вы всегда славились благородною душою, добрым сердцем: не возбраните этим прекрасным качествам взять сторону гонимого несчастливца. Здесь, в городе, так скудном средствами, положение мое тяжко. Возвратите меня в Тобольск или, если уже этого невозможно, переведите меня в Тюмень 4. Вы будете благодетель всего моего семейства. Оно не престанет благословлять Ваше имя. Мою благодарность в гроб возьму.

С глубочайшим почтением и совершенною сердечною преданностию имею честь быть

Вашего сиятельства покорнейшим слугою

Владимир Штейнгейль.

Примечания

48. А. Ф. Орлову

ЦГАОР, ф. 109, I вксп. 1826 г., д. 61, ч. 70, л. 59—60 об. Авторская копия письма, отосланная М. А. Бестужеву, имеет разночтения — ИРЛИ, ф. 604, № 14, л. 147—147 об.

1. Об А. Ф. Орлове см. примеч. 196 к A3. Он сменил А. X. Бенкендорфа, умершего 23 сент. 1844 г.

2. Речь идет об М. Ф. Орлове (см. примеч. 62 к ЗВ).

3. См. примеч. 1 к письму 45. Штейнгейлю было известно о предложении А. X Бенкендорфа из предписания П. Д. Горчакова М. В. Ладыженскому от 7 нояб. 1843 г. (Копия рукой В. И. Штейнгейля — ИРЛИ, ф. 604, № 14, л. 146 об,—147).

4. 3 янв. 1845 г А. Ф. Орлов, запрашивая мнение П. Д. Горчакова в связи с этой просьбой В. И. Штейнгейля, писал, что находит перевод его обратно в Тобольск «неуместным», но не видит причины «отказывать ему в водворении в Тюмени» (ДШ, л. 62). 5 марта 1845 г. П. Д. Горчаков отвечал, что возражает против перевода В. И. Штейнгейля в Тюмень, поскольку, во-первых, это ближайший в Сибири город к России, он лежит на большой дороге, куда вообще запрещено водворять государственных преступников, «отчего сие перемещение было бы особенной милостью, которою никто еще из сих господ, далеко превосходящих его нравственностью, не пользуется»: во вторых, «это снисхождение послужило бы примером бессилия местной власти над всеми государственными преступниками» и, в-третьих, благодаря тюменской ярмарке Штейнгейль «приобрел бы возможность свободного сообщения со всею Россиею — и обширное поле к козням, коими он в продолжение всей своей жизни отличался» (там же, л. 63). 8 марта 1845 г. А. Ф. Орлов уведомил П. Д. Горчакова о совершенном своем согласии с его мнением (там же, л. 64).

*   Пометы: «Сделать справку и доложить»; «Получено 31 дек[абря] ».

**  В копии далее: «Надо говорить истину; она оскорбительна».

***  В копии далее: «сверх моего чаяния».

В.И. Штейнгейль – П. П. Штейнгейль. Тара, 19-е июля 1845 года

П. П. ШТЕЙНГЕЙЛЬ

№ 244-й, Тара, 19-е июля 1845

Друг мой сердечный, Полина, 15-го, в воскресенье, я мысленно поздравлял тебя, первую, с дорогими твоими именинниками, со стариком включительно; в этих строках захотелось, некоторым образом, осуществить это сердечное поздравление, чтоб не вырубилось и топором — из сердца. Прими его с твоею добротою, с твоим радушием, с любовью, и да будет Христос — страдалец — бог! — посреди нас! Обними за меня, по прочтении этих строк, Володю — сына, Володю — внука; прижми их крепче к своему сердцу; мне будет, право, легче; а то больно тяжко.

Бог свидетель моего чувства, когда 6 декабря, помолясь господу о благоденствии государя — благодетеля детей наших и нашего, писал я к графу АЛЕКСИЮ ФЕДОРОВИЧУ ОРЛОВУ 1. Голову бы я прозакладывал, что мое письмо тронет его сердце, возбудит в нем сострадание, и я не останусь жертвою. Все, что я знал о нем, с самой юности его, мне было в том ручательством. И теперь, когда полгода времени сбивают меня с уверенности, остаюсь твердым в той же мысли, что мое письмо принято к благородному сердцу; но — видно, должен повторить свои слова, сказанные в конце одного из ответов [на следствии.— Н. З.],— обстоятельства выше всякого побуждения, всякой силы, всякого закона. Одно время выше и самых обстоятельств. Терпение и терпение!

Кстати: знаешь ли анекдот; он напечатан. Князь Григорий Григорьевич Орлов впал в немилость 2. Против его завел кто-то тяжебное дело. В Сенате думали угодить, поддержав противника. При докладе граф Кирилл Григорьевич Разумовский 3 один взял его сторону и сказал, что не все законы подобраны. Когда обер-секретарь клятвенно уверял, что более приличных законов нет, граф указал год, месяц и число. Приказали подать, прочесть — это был указ Петра Великого о кулачных боях, где сказано «лежачего не бить» 4. Устыдились, дело решили в пользу князя. Великая монархиня милостиво приветствовала графа за его выходку  *. Нельзя не задуматься, что в варварский век считалось делом предосудительным нападать на беззащитного... и не сказать невольно: «О, просвещенья век!»

В конце прошлого месяца Александр Муравьев и Вольф проехали в Тобольск. Сюда они не заезжали. Я рад душевно за Катерину Федоровну 5. Очень понимаю, как малейшее сближение действует на родительское сердце. Да подкрепит ее господь.

С 10 июня у нас стояла беспрерывно ясная и жаркая погода. Только 30-[го] шел вымоленный дождь, и опять жары, поддерживающие язву на лошадей. Рогатый скот валится от чумы, против которой и холод не силен. Вообще жары меня ослабляют и куда как возбуждают желание — к вечному покою. Но, вспомня, что грех, со вздохом возношу взор к небу и с покорностию твержу: да будет воля твоя!

Передай мое почтение брату, сестрице Варваре Петровне. Обними мою, если возвратилась — приехала, хотел сказать, к вам. Кланяйся Анне Николаевне, Авдотье Петровне 6. Да хранит вас всех матерь божия. Прости. Обнимаю тебя, как неизменный друг до соединения в вечности

В. Штейнгейль.

Примечания

50. П. П. Штейнгейль

ЦГАОР, ф. 109, I эксп. 1826 г., д. 61, ч. 70, л. 66—67 об. Приложена писарская выписка из письма (отчеркнутые в тексте строки) с пометой А. Ф. Орлова: «Не посылать» (л. 65)

1. Имя и фамилия Орлова выписаны крупными буквами, очевидно специально в расчете на то, что он прочтет этот и следующий абзац.

2. Г. Г. Орлов (1734—1783), гр. (ошибочно назван князем), военный и государственный деятель, активный участник переворота 1762 г., возведшего Екатерину II на престол, ее фаворит; с 1772 г. утратил влияние при дворе, с 1775 г.— в отставке.

3. К. Г. Разумовский (1728—1803), гр., ген.-фельдмаршал, последний гетман Украины, член Государственного совета, участник того же переворота.

4. В сборнике списков декабристских произведений, составленном К. К Сунгуровым, среди заметок и выписок В И. Штейнгейля есть запись: «Указ о кулачных боях 21 июля 1726 года: И кто упадет, лежащих никого не били б» (ИРЛИ, ф. 265, оп. 2, № 2468, Л. 116 об.) См.: ПСЗ I, СПб., 1851, № 4939.

5. Е. Ф. Муравьева (урожд. Колокольцева, 1771—1848), мать декабристов А. М. и Н. М. Муравьевых.

6. Брат — Г. П. Вонифатьев, Варвара Петровна — сестра П. П. Штейнгейль. Сестра Штейнгейля — вероятно, Марья Ивановна. Авдотья Петровна — скорее всего, жена И. В. Прокофьева (об отношении ее к Штейнгейлю см. письмо 129).

*  Текст: «Кстати: знаешь ли анекдот <...> за его выходку» отчеркнут на полях карандашом.