Къ этому же времени, т. е. въ половинѣ 1824 года, должно отнести грустное событіе, въ коемъ Рылѣевъ принималъ участіе, какъ свидѣтель, и которое грустно отозвалось въ обществѣ того времени. Это была дуэль между офицеромъ лейбъ-гвардіи Семеновскаго полка Черновымъ и лейбъ-гв. гусарскаго Новосильцовымъ. Оба были юноши съ небольшимъ 20-ти лѣтъ, но каждый изъ нихъ былъ поставленъ на двухъ, почти противоположныхъ, ступеняхъ общества. Новосильцовъ -- потомокъ Орловыхъ, по богатству, родству и связямъ принадлежалъ къ высшей аристократіи. Черновъ, сынъ бѣдной помѣщицы Аграфены Ивановны Черновой, жившей вблизи села Рожествена въ маленькой своей деревушкѣ, принадлежалъ къ разряду тѣхъ офицеровъ, которые, получивъ образованіе въ кадетскомъ корпусѣ, выходятъ въ армію. Переводомъ своимъ въ гвардію онъ былъ обязанъ новому составу л.-гв. Семеновскаго полка, въ который вошло по цѣлому баталіону изъ полковъ: императора Австрійскаго, короля Прусскаго и графа Аракчеева. Между тѣмъ у Аграфены Ивановны Черновой была дочь замѣчательной красоты. Не помню по какому случаю Новосильцовъ познакомился съ Аграфеной Ивановной, былъ пораженъ красотою ея дочери и, послѣ немногихъ недѣль знакомства, рѣшился просить ея руки. Согласіе матери и дочери было полное. Новосильцовъ и по личными достоинствамъ, и по наружности, могъ и долженъ былъ произвести сильное впечатлѣніе на дѣвицу, жившую вдали отъ высшаго, блестящаго круга. Получивъ согласіе ея матери, Новосильцовъ обращался съ дѣвицей Черновой, какъ съ нареченной невѣстой, ѣздилъ съ нею одинъ въ кабріолетѣ по ближайшимъ окрестностямъ, и въ обращеніи съ нею находился на той степени сближенія, которая допускается только жениху съ невѣстой. Въ порывѣ первыхъ дней любви и очарованія онъ забылъ, что у него есть мать, Екатерина Владиміровна, рожденная графиня Орлова, безъ согласія коей онъ не могъ и думать о женитьбѣ. Скоро, однакожъ, онъ опомнился, написалъ къ матери и, какъ можно было ожидать, получилъ рѣшительный отказъ и строгое приказаніе, немедленно прекратить всѣ сношенія съ невѣстой и ея семействомъ. Разочарованіе-ли въ любви или боязнь гнѣва матери, но только Новосильцовъ, по полученіи письма, не долго думалъ, простился съ невѣстой, съ обѣщаніемъ возвратиться скоро, и съ того времени прекратилъ съ нею всѣ сношенія. Кондратій Федоровичъ былъ связанъ узами родства съ семействомъ Черновыхъ. Чрезъ брата невѣсты онъ зналъ всѣ отношенія Новосильцова къ его сестрѣ. Послѣ долгихъ ожиданій, въ надеждѣ, что Новосильцовъ обратится къ нареченной своей невѣстѣ, видя, наконецъ, что онъ совершенно ее забылъ и видимо ею пренебрегаетъ, Черновъ, послѣ соглашенія съ Рылѣевымъ, обратился къ нему сначала письменно, а потомъ лично съ требованіемъ, чтобы Новосильновъ объяснилъ причины своего поведенія въ отношеніи его сестры. Отвѣтъ сначала былъ уклончивый; потомъ съ обѣихъ сторонъ было сказано, можетъ быть, нѣсколько оскорбительныхъ словъ и, наконецъ, назначена была дуэль, по вызову Чернова, переданному Новосильцову Рылѣевымъ. День назначенъ, противники сошлись, шаги размѣрены, сигналъ поданъ, оба обратились лицомъ другъ къ другу, оба спустили курки и оба пали смертельно раненые, обоихъ отвезли приближенные въ свои квартиры -- Чернова въ скромную офицерскую квартиру Семеновскаго полка, Новосильцова въ домъ родственниковъ. Рылѣевъ былъ секундантомъ Чернова и не отходилъ отъ его страдальческаго ложа. Близкая смерть положила конецъ враждѣ противниковъ. Каждый изъ нихъ горячо заботился о состояніи другого. Врачи не давали надежды ни тому, ни другому. Еще день, много два, и неизбѣжная смерть должна была кончить юную жизнь каждаго изъ нихъ. Оба приготовились къ смертному часу. По близкой дружбѣ съ Рылѣевымъ, я и многіе другіе приходили къ Чернову, чтобы выразить ему сочувствіе къ поступку благородному, въ которомъ онъ, вступясь за честь сестры, палъ жертвою того грустнаго предразсудка, который велитъ кровью омыть запятнанную честь. Предразсудокъ общій, чуждый духа христіанскаго! Имъ ни честь не возстановляется и ничто не разрѣшается, но удовлетворяется только общественное мнѣніе, которое съ недовѣрчивостью смотритъ на того, кто рѣшается не подчиниться общему закону. Свѣжо еще у меня въ памяти мое грустное посѣщеніе. Вхожу въ небольшую переднюю; меня встрѣтилъ Рылѣевъ. Онъ вошелъ къ страдальцу и сказалъ о моемъ приходѣ; я вошелъ и, признаюсь, совершенно потерялся отъ сильнаго чувства, возбужденнаго видомъ юноши, такъ рано обреченнаго на смерть; кажется, я взялъ его руку и спросилъ: "какъ онъ себя чувствуетъ?" На вопросъ отвѣта не было; но послѣдовалъ другой, который меня смутилъ: "много лестныхъ словъ, незаслуженныхъ мною" (я лично не былъ знакомъ съ Черновымъ),-- сказалъ мнѣ умирающій. Въ избыткѣ сердечнаго чувства, молча пожалъ я ему руку, сказалъ ему то, что сердцемъ выговорилось въ этотъ торжественный часъ, хотѣлъ его обнять, но не смѣлъ коснуться его, чтобы не растревожить его раны и ушелъ въ грустномъ раздумьи. За мною вошелъ Александръ Ивановичъ Якубовичъ, одинъ изъ кавказскихъ героевъ, раненый пулею въ лобъ; пріѣхавшій въ Петербургъ для излеченія отъ раны, выдержавшій операцію черепной кости, и громко прославленный во многихъ кругахъ за его смѣлый, отважный характеръ, за многія доблестныя качества, свидѣтельствованныя боевою кавказскою жизнію. Онъ былъ членомъ Общества. По своему обыкновенію, Александръ Ивановичъ сказалъ Чернову рѣчь; отвѣтъ Чернова былъ скроменъ въ отношеніи къ себѣ, но онъ умѣлъ сказать Якубовичу то слово, которое коснулось тонкой струны боеваго сердца нашего кавказца. Онъ вышелъ отъ него со слезою на глазахъ и мы, молча, пожали другъ другу руки. Скоро не стало Чернова; мирно отошелъ онъ въ вѣчность. Въ то же время не стало и Новосильцова. Мать и родные услаждали его послѣднія минуты. Убитая горемъ мать приняла его послѣднее дыханіе. Она же проводила, съ немногими близкими, его гробъ, послѣднее жилище единственнаго любимаго сына, единственной ея надежды на земную радость, въ родовой склепъ. Мать Чернова не знала о горестной судьбѣ возлюбленнаго сына. Кажется, онъ не желалъ, чтобы сообщили ей и въ особенности сестрѣ то грустное событіе, котораго исходъ былъ такъ близокъ и такъ неизбѣженъ. Многіе и многіе собрались утромъ назначеннаго для похоронъ дня ко гробу безмолвнаго уже Чернова. Товарищи вынесли его и понесли въ церковь. Длинной вереницей тянулись и знакомые и незнакомые, пришедшіе воздать послѣдній долгъ умершему юношѣ. Трудно сказать, какое множество провожало гробъ до Смоленскаго кладбища. Все, что мыслило, чувствовало, соединилось тутъ въ безмолвной процессіи и безмолвно выразило сочувствіе къ тому, кто собою выразилъ идею общую, каждымъ сознаваемую и сознательно и безсознательно, идею о защитѣ слабаго противъ сильнаго, скромнаго противъ гордаго. Такъ здѣсь мыслятъ на землѣ, съ земными помыслами! Высшій судъ, испытующій сердца, можетъ быть видитъ иначе; можетъ быть, тамъ на небесахъ давно уже соединилъ узами общей, вѣчной любви тѣхъ, которые здѣсь примириться не могли.
       Во второй половинѣ 1822 года родилась у Рылѣева мысль изданія альманаха, съ цѣлію обратить предпріятіе литературное въ коммерческое. Цѣль Рылѣева и товарища его въ предпріятіи, Александра Бестужева, состояла въ томъ, чтобы дать вознагражденіе труду литературному, болѣе существенное, нежели то, которое получали до того времени люди, посвятившіе себя занятіямъ умственнымъ. Часто ихъ единственная награда состояла въ томъ, что они видѣли свое имя, напечатанное въ издаваемомъ журналѣ; сами же они, пріобрѣтая славу и извѣстность, терпѣли голодъ и холодъ, и существовали или отъ получаемаго жалованья, или отъ собственныхъ доходовъ съ имѣній или капиталовъ. Предпріятіе удалось. Всѣ литераторы того времени согласились получить вознагражденіе за статьи, отданныя въ альманахъ: въ томъ числѣ находился и Александръ Сергѣевичъ Пушкинъ. "Полярная Звѣзда" имѣла огромный успѣхъ и вознаградила издателей не только за первоначальныя издержки, но доставила имъ чистой прибыли отъ 1-500 до 2.000 рублей.
       Такимъ образомъ начался 1825 годъ, который встрѣченъ былъ нами съ улыбкою радости и надежды. Я встрѣтилъ его дома, въ семьѣ родной. Получивъ 28-ми-дневный отпускъ, я воспользовался имъ, чтобы возобновить прерванныя сношенія со многими изъ членовъ Общества, переѣхавшими по обязанностямъ службы въ Москву. Исполнивъ эту цѣль моей поѣздки и утѣшившись ласками престарѣлаго родителя и милыхъ сестеръ, я возвратился въ концѣ января въ Петербургъ. Я нашелъ Рылѣева еще занятаго изданіемъ Альманаха, а по дѣламъ общества все находилось въ какомъ-то затишьѣ. Многіе изъ первоначальныхъ членовъ находились вдали отъ Петербурга: Николай Ивановичъ Тургеневъ былъ заграницей; Иванъ Ивановичъ Пущинъ переѣхалъ въ Москву, кн. Сергѣй Петровичъ Трубецкой былъ въ Кіевѣ; Михайло Михайловичъ Нарышкинъ былъ также въ Москвѣ. Такимъ образомъ наличное число членовъ Общества въ Петербургѣ было весьма ограничено. Вновь принятые были еще слишкомъ молоды и неопытны, чтобы вполнѣ развить собою цѣль и намѣренія Общества, и потому они могли только приготовляться къ будущей дѣятельности чрезъ постоянное, взаимное сближеніе и обоюдный обмѣнъ мыслей и чувствъ въ извѣстные, періодически-назначенные дни для частныхъ совѣщаній. Такъ незамѣтно протекалъ 1825 годъ. Помню изъ этого времени появленіе Каховскаго, бывшаго офицера лейбъ-гренадерскаго полка, и пріѣхавшаго въ Петербургъ по какимъ-то семейнымъ дѣламъ. Рылѣевъ былъ съ нимъ знакомъ, узналъ его короче и, находя въ немъ душу пылкую, принялъ его въ члены Общества. Лично я его мало зналъ, но, по отзыву Рылѣева, мнѣ извѣстно, что онъ высоко цѣнилъ его душевныя качества. Онъ видѣлъ въ немъ втораго Занда. Знаю также, что Рылѣевъ ему много помогалъ въ средствахъ къ жизни и не щадилъ для него своего кошелька.
       Къ этому времени, т. е. къ началу осени 1825 г., вслѣдствіе-ли темнаго, неразгаданнаго предчувствія, или вслѣдствіе думъ, постоянно обращенныхъ на одинъ и тотъ-же предметъ, возникло во мнѣ самомъ сомнѣніе, довольно важное для внутренняго моего спокойствія. Я его сообщилъ Рылѣеву. Оно состояло въ слѣдующемъ: я спрашивалъ самого себя, -- имѣемъ-ли мы право, какъ частные люди, составляющіе едва замѣтную единицу въ огромномъ большинствѣ населенія нашего отечества, предпринимать государственный переворотъ и свой образъ воззрѣнія на государственное устройство налагать почти насильно на тѣхъ, которые, можетъ быть, довольствуясь настоящимъ, не ищутъ лучшаго; если же ищутъ и стремятся къ лучшему, то ищутъ и стремятся къ нему путемъ историческаго развитія? Эта мысль долго не давала мнѣ покоя, въ минуты и часы досуга, когда мысль проходитъ процессъ самоиспытанія. Можетъ быть, она родилась во мнѣ вслѣдствіе слова, даннаго нами Пестелю и рѣшенія, принятаго нами, воспользоваться или перемѣною царствованія, или другимъ важнымъ политическимъ событіемъ, для исполненія окончательной цѣли Союза, т. е. для государственнаго переворота тѣми средствами, которыя будутъ готовы къ тому времени.
       Сообщивъ свою думу Рылѣеву, я нашелъ въ немъ жаркаго противника моему воззрѣнію. Его возраженія были справедливы. Онъ говорилъ, что идеи не подлежатъ законамъ большинства или меньшинства; что онѣ свободно рождаются и свободно развиваются въ каждомъ мыслящемъ существѣ; далѣе, что онѣ сообщительны, и если клонятся къ пользѣ общей, если онѣ не порожденія чувства себялюбиваго и своекорыстнаго, то суть только выраженія нѣсколькими лицами того, что большинство чувствуетъ, но не можетъ еще выразить. Вотъ почему онъ полагалъ себя въ правѣ говорить и дѣйствовать въ смыслѣ цѣли Союза, какъ выраженія идеи общей, еще не выраженной большинствомъ, въ полной увѣренности, что едва эти идеи сообщатся большинству, оно ихъ приметъ и утвердитъ полнымъ своимъ одобреніемъ. Доказательствомъ сочувствія большинства онъ приводилъ безчисленные примѣры общаго и частнаго неудовольствія на притѣсненія, несправедливости, и частныя и проистекающія отъ высшей власти; наконецъ, приводилъ примѣры свободолюбивыхъ идей, развившихся почти самобытно въ нѣкоторыхъ лицахъ какъ купеческаго, такъ и мѣщанскаго сословія, съ коими онъ бывалъ въ личныхъ сношеніяхъ. Чувствуя и цѣня справедливость его возраженій, я понималъ однакожъ, что если идеи истины, свободы, правосудія составляютъ необходимую принадлежность всякаго мыслящаго существа, и потому доступны и понятны каждому, то форма ихъ выраженія или выраженіе ихъ въ поступкѣ подлежитъ нѣкоторымъ общимъ законамъ, которые должны быть выраженіемъ одной общей идеи. Бѣднякъ, по чувству справедливости, можетъ сказать богатому: удѣли мнѣ часть своего богатства. Но если онъ, получивъ отказъ, рѣшится, по тому же чувству правды, отнять у него эту часть силою, то своимъ поступкомъ онъ нарушитъ самую идею справедливости, которая въ немъ возникла при чувствѣ своей бѣдности. Я понималъ также, что государственное устройство есть выраженіе или осуществленіе идей свободы, истины и правды; но форма государственнаго устройства зависитъ не отъ теоретическаго воззрѣнія, а отъ историческаго развитія народа, глубоко лежащаго въ общемъ сознаніи, въ общемъ народномъ сочувствія. Я смутно понималъ также, что кромѣ законовъ уголовныхъ, гражданскихъ и государственныхъ, какъ выраженія идей свободы, истины и правды, въ государственномъ устройствѣ должно быть выраженіе идеи любви высшей, связующей всѣхъ въ одну общую семью. Ея выраженіе есть Церковь. Много и долго спорили мы съ Рылѣевымъ или, лучше сказать, обмѣнивались мыслями, чувствами и воззрѣніями. Ежедневно впродолженіе мѣсяца или болѣе или онъ заѣзжалъ ко мнѣ, или я приходилъ къ нему, и въ бесѣдѣ другъ съ другомъ проводили мы часы и разставались, когда уже утомлялись отъ долгой и поздней бесѣды. Въ этихъ ежедневныхъ бесѣдахъ вопросы были и философскіе и религіозные. Но послѣ многихъ отступленій, Рылѣевъ приходилъ къ темѣ, заданной мною сначала. Я видѣлъ, что онъ понималъ ее, какъ охлажденіе съ моей стороны къ дѣлу Общества и потому его усилія клонились къ тому, чтобы не допускать меня до охлажденія.
       Между тѣмъ въ тайнахъ высшихъ судебъ приготовлялось событіе грустное, о которомъ никто изъ насъ не помышлялъ, и которое поразило насъ, какъ поражаетъ громовой ударъ при безоблачномъ небѣ. Императоръ Александръ Павловичъ приготовлялся къ путешествію на югъ. Много слуховъ было тогда о причинахъ его путешествія. Между прочимъ говорили, что онъ готовилъ себѣ мѣсто успокоенія отъ царственныхъ трудовъ въ Таганрогѣ, гдѣ ему приготовляли дворецъ и гдѣ онъ думалъ съ добродѣтельной супругой, Елизаветой Алексѣевной, послѣ отреченія отъ престола, поселиться въ глубокомъ уединеніи и посвятить остатокъ дней покою и тишинѣ. Много признаковъ утомленія отъ царственныхъ трудовъ и глубокаго потрясенія лучшихъ силъ души давно уже видимо было не только тѣмъ, которые были близки къ его особѣ, но и намъ, занимавшимъ мѣста низшія въ правительственной іерархіи. Раскасированіе стараго Семеновскаго полка, наиболѣе имъ любимаго, первое потрясло его вѣру въ преданность къ его особѣ тѣхъ полковъ гвардіи, въ любви которыхъ онъ былъ наиболѣе увѣренъ. Нельзя сомнѣваться въ томъ, что онъ былъ убѣжденъ, что причина явнаго неповиновенія полка не заключалась единственно въ мелкихъ притѣсненіяхъ полковника Шварца, въ его неумѣніи обращаться съ солдатами, въ его желаніи унизить духъ солдатъ и офицеровъ, но въ дѣйствіи тайнаго Общества, коего членами онъ полагалъ многихъ офицеровъ стараго Семеновскаго полка. Въ этомъ онъ ошибался.
       Сколько мнѣ извѣстно, изъ офицеровъ, бывшихъ въ то время при полку, членомъ Общества и однимъ изъ первыхъ его основателей былъ Сергѣй Ивановичъ Муравьевъ-Апостолъ {Въ Семеновскомъ полку служилъ также (нѣсколько раньше) И. Д. Якушкинъ. Тамъ же служилъ юнкеромъ ближайшій впослѣдствіи другъ С. И. Муравьева-Апостола, кончившій вмѣстѣ съ нимъ свою жизнь на висѣлицѣ, М. П. Бестужевъ-Рюминъ. В. Б.}. Кромѣ его я не зналъ никого. Слѣдствіе, которое было сдѣлано, не раскрыло ничего {Не совсѣмъ вѣрно: Шильдеръ говоритъ о революціонной прокламаціи, подброшенной въ казармы. Авторъ этой прокламаціи остался правительству неизвѣстенъ. Въ составленіи ея подозрѣвали, между прочими, извѣстнаго Каразина. В. Б.}, кромѣ всѣмъ извѣстнаго обращенія полковника Шварца съ солдатами и офицерами, и противодѣйствія сихъ послѣднихъ тѣмъ благороднымъ обращеніемъ съ ввѣренными имъ нижними чинами, которое, само собою, безъ всякаго возмутительнаго начала, являло солдатамъ полковника Шварца въ весьма невыгодномъ свѣтѣ. Съ того времени можно было замѣтить, какъ вкралось недовѣріе въ сердце императора къ любимому имъ войску. Многіе думали и говорили, что въ немъ преобладала фронтоманія. Съ этимъ мнѣніемъ я несовершенно согласенъ. Я весьма понимаю то возвышенное чувство, которое ощущаетъ всякій военный, при видѣ прекраснаго войска, какимъ была и всегда будетъ гвардія, стройно движущаяся по мановенію начальника. Тутъ соединяется и стройность движеній, и тишина, и та самоувѣренность каждаго, движущагося безмолвно въ этомъ строю, которая являетъ собою невидимую, несокрушимую силу и бодрость душевную, составляющія украшеніе человѣка. Это чувство могъ раздѣлять и раздѣлялъ Императоръ Александръ при видѣ своего войска. На ежедневныхъ его посѣщеніяхъ развода, въ манежѣ, онъ искалъ не отличнаго фронтоваго образованія, но тотъ духъ, коимъ одушевлялось войско. Подъѣзжая къ фронту и ожидая отвѣта на сердечный привѣтъ: "здорово ребята", онъ въ одушевленномъ: "здравія желаемъ, Ваше Императорское Величество", слышалъ или голосъ полный любви неподдѣльной, или какой-то полухолодный отвѣтъ, который болѣзненно отзывался въ его любящей душѣ. Онъ былъ счастливъ, если слышалъ первый, и всѣмъ былъ доволенъ. Тогда и министры принимались съ докладами, и ихъ доклады всегда счастливо проходили, и ученіе развода, хотя съ ошибками, сходило съ рукъ хорошо. Это настроеніе въ особенности замѣтно стало въ послѣдніе годы его жизни. Помню весьма хорошо послѣдній Петергофскій праздникъ 1825 года. Императоръ, проѣзжая по парку, встрѣтилъ рядового лейбъ-гвардіи Финляндскаго полка, который, нечаянно увидѣвъ государя, выѣзжавшаго изъ-за кустовъ, сталъ во фронтъ по солдатскому обычаю, и, не дожидаясь царскаго привѣта, громко и одушевленно воскликнулъ: "здравія желаю, Ваше Императорское Величество". Государь спросилъ его имя и велѣлъ немедленно произвесть въ унтеръ-офицеры. Заслуга рядового состояла единственно въ чувствѣ, которое онъ умѣлъ выразить. Изъ этого примѣра можно видѣть, какъ высоко цѣнилъ это чувство императоръ Александръ.
       Довольно трудно выразить, но не трудно понять и почувствовать тому, кто самъ служилъ и находился въ близкихъ отношеніяхъ съ солдатами, сколько истины въ этихъ натурахъ, еще неиспорченныхъ воспитаніемъ свѣтскимъ, не изнѣженныхъ роскошію. Взявъ каждаго отдѣльно, можно найти въ немъ и лукавство, весьма естественное въ подчиненномъ, который въ начальникѣ видитъ не своего друга, но по большей части судью или безотвѣтственнаго начальника. Но въ строю, въ то время, когда ничто не возмущаетъ его чистыхъ побужденій, его голосъ есть голосъ истины, выражаемый всегда ея неподдѣльнымъ одушевленіемъ къ тому лицу, которое заслужило его довѣріе. Тутъ видно и чувство народное, выраженное просто, но явственно слышимое тѣми, которые прислушиваются къ нему. Такъ понималъ я императора Александра въ его ежедневныхъ отношеніяхъ къ любимому имъ войску.
       Но обратимся къ его поѣздкѣ въ Таганрогъ и къ первому извѣстію о его болѣзненномъ состояніи послѣ поѣздки въ Крымъ. Кто могъ помышлять при легкихъ припадкахъ лихорадки крымской, что болѣзнь опасна и поведетъ къ скорому концу? Телеграфовъ тогда еще не существовало, и потому мы спокойно ожидали дальнѣйшихъ извѣстій, которыя, однакожъ, не замедлили придти съ характеромъ угрожающимъ. Тогда начались молебствія въ церквахъ о здравіи государя и, кажется, во время второго молебствія въ Зимнемъ Дворцѣ, пришло извѣстіе о его смерти, и молебствіе обратилось въ торжественную панихиду. Затѣмъ провозглашенъ былъ императоромъ Константинъ Павловичъ, и на другой день вся гвардія и всѣ верховныя власти принесли ему присягу.
       Наканунѣ присяги всѣ наличные члены Общества собрались у Рылѣева. Всѣ единогласно рѣшили, что ни противиться восшествію на престолъ, ни предпринять что-либо рѣшительное въ столь короткое время было невозможно. Сверхъ того положено было, вмѣстѣ съ появленіемъ новаго императора, дѣйствія Общества на время прекратить. Грустно мы разошлись по своимъ домамъ, чувствуя, что на долго, а можетъ быть и навсегда, отдалилось осуществленіе лучшей мечты нашей жизни! На другой же день вѣсть пришла о возможномъ отреченіи отъ престола новаго императора. Тогда же сдѣлалось извѣстнымъ и завѣщаніе покойнаго и вѣроятное вступленіе на престолъ великаго князя Николая Павловича. Тутъ все пришло въ движеніе и вновь надежда на успѣхъ блеснула во всѣхъ сердцахъ. Не стану разсказывать о ежедневныхъ нашихъ совѣщаніяхъ, о дѣятельности Рылѣева, который, вопреки болѣзненному состоянію (у него открылась въ это время жаба) употреблялъ всю силу духа на исполненіе предначертаннаго намѣренія -- воспользоваться перемѣною царствованія для государственнаго переворота.
       Дѣйствія Общества и каждаго изъ членовъ обнародованы въ докладѣ Комиссіи и въ сентенціи Верховнаго Уголовнаго Суда. Нельзя отрицать истины, выраженной фактами, но по совѣсти могу и долженъ сказать, что и въ горячечномъ бреду человѣкъ говоритъ то, чего послѣ не помнитъ. Такъ и тутъ. Все, что было сказано въ минуты, когда воображеніе, увлекаемое сильно-восторженнымъ чувствомъ, выговаривало въ порывѣ увлеченія, не можетъ и не должно быть принято за истину. Но Верховный Судъ не могъ быть тайнымъ свидѣтелемъ того, что происходило на совѣщаніяхъ, не могъ вникать въ нравственное состояніе каждаго. Онъ произносилъ приговоръ надъ фактомъ, а фактъ былъ неопровержимъ! {Въ этомъ отношеніи съ Оболенскимъ не согласны многіе изъ его товарищей. В. Б.} Покроемъ завѣсою прошедшее! Насталъ день 14-го Декабря. Рано утромъ я былъ у Рылѣева; онъ давно уже бодрствовалъ. Условившись въ дѣйствіяхъ дальнѣйшихъ, я отправился къ себѣ домой, по обязанностямъ службы. Прибывъ на площадь вмѣстѣ съ приходомъ Московскаго полка, я нашелъ Рылѣева тамъ. Онъ надѣлъ солдатскую суму и перевязь, и готовился стать въ ряды солдатскіе. Но вскорѣ нужно было ему отправиться въ лейбъ-гренадерскій полкъ для ускоренія его прихода. Онъ отправился по назначенію, исполнилъ порученіе; но съ тѣхъ поръ, я уже его не видалъ. Много перечувствовалось въ этотъ знаменательный день; многое осталось запечатлѣннымъ въ сердечной памяти чертами неизгладимыми. Я и многіе со мною изъявляли мнѣніе противъ мѣръ, принятыхъ въ этотъ день Обществомъ, но необинуемость близкая, неотвратимая, заставила отказаться отъ нравственнаго убѣжденія въ пользу дѣйствія, къ которому готовилось Общество въ продолженіе столькихъ лѣтъ. Не стану говорить о возможности успѣха; едва-ли кто изъ насъ могъ быть въ этомъ убѣжденъ! Каждый надѣялся на случай благопріятный, на неожиданную помощь, на то, что называется счастливою звѣздою; но, при всей невѣроятности успѣха, каждый чувствовалъ, что обязанъ Обществу исполнить данное слово,-- обязанъ исполнить свое назначеніе, и съ этими чувствами, этими убѣжденіями въ неотразимой необходимости дѣйствовать, каждый сталъ въ ряды. Дѣйствія каждаго извѣстны.
       15-го Декабря я былъ уже въ Алексѣевскомъ равелинѣ. Послѣ долгаго, томительнаго дня, наконецъ я остался одинъ. Это первое отрадное чувство, которое я испыталъ въ этотъ долгій, мучительный день. И Рылѣевъ былъ тамъ-же, но я этого не зналъ. Моя комната была отдалена отъ всѣхъ прочихъ номеровъ; ее называли офицерскою. Особый часовой стоялъ на стражѣ у моихъ дверей. Нѣмая прислуга, нѣмые приставники, все покрывалось мракомъ неизвѣстности. Но изъ вопросовъ коммиссіи я долженъ былъ убѣдиться, что и Рылѣевъ раздѣляетъ общую участь. Первая вѣсть, мною отъ него получена была 2і-го Января; при чтеніи этихъ немногихъ строкъ радость моя была неизъяснима. Теплая душа Рылѣева не переставала любить горячо, искренно; много отрады было въ этомъ чувствѣ. Я не могъ отвѣчать ему; я не имѣлъ искусства уберечь перо, чернила и бумагу; послѣдняя всегда была номерована; перо, чернильница -- въ одномъ экземплярѣ; ни посудки для чернила, ни мѣста, куда бы спрятать; все такъ было открыто въ моей комнатѣ, что я не находилъ возможности спрятать что-нибудь.
       Что скажу я о дняхъ, проведенныхъ въ- заключеніи, подъ гнетомъ воспоминаній еще свѣжихъ, страстей, еще не утихшихъ, вопросовъ комиссіи, непрестанно-возобновляемыхъ, опасеній за близкихъ сердцу, страха однимъ лишнимъ словомъ въ отвѣтѣ не прибавить лишняго горя тому, до кого коснется это слово? Все это было въ первый періодъ заключенія. Постепенно вопросы сдѣлались рѣже, личный вызовъ въ коммиссію прекратился, тишина водворялась постепенно въ душѣ; новый свѣтъ проникалъ въ нее, озарялъ ее въ самыхъ темныхъ ея изгибахъ, гдѣ хранится тотъ итогъ жизни мыслящей, чувствующей, дѣйствующей, который составился со дней немыслящей юности до времени. мыслящаго мужа. Съ чѣмъ сравню этотъ свѣтъ и какъ достойно восхвалю его? Слабый образъ его есть восходящее солнце, которое, восходя изъ невидимой глубины небесной, освѣщаетъ сначала верхи горъ и едва замѣтными лучами касается долины; постепенно возвышаясь, лучи его постепенно дѣлаются ярче, постепенно ими освѣщаются и всѣ горы, и ярче, и теплѣе освѣщаются долины, гдѣ растенія нѣжныя постепенно привыкаютъ къ его живительной теплотѣ, и открываютъ его лучамъ свои сомкнутыя чашечки, вдыхая въ себя его живительную силу. Такъ и. свѣтъ Евангельской истины освѣтилъ сначала тѣ черты жизни и характера, которыя рѣзко обозначались въ глубинѣ самопознанія. Постепенно проникая далѣе, свѣтъ Евангельскій, лучами живительными, лучами теплыми любви вѣчной, полной, совершенной озарялъ, согрѣвалъ, оживлялъ все то, что въ самосознаніи способно было принять его свѣтъ, вдохнуть въ себя его теплоту, раскрыться для принятія его живительной теплоты, его живительной силы. Такимъ образомъ протекали дни за днями, недѣли за недѣлями. Открылась весна, наступило начало лѣта, и намъ, узникамъ, позволено было пользоваться воздухомъ въ маломъ саду, устроенномъ внутри Алексѣевскаго равелина. Часы прогулки распредѣлялись поровну на всѣхъ узниковъ: ихъ было много, и потому не всякій день каждый пользовался этимъ удовольствіемъ.
       Однажды добрый нашъ сторожъ приноситъ два кленовыхъ листа, и осторожно кладетъ ихъ въ глубину комнаты, въ дальній уголъ, куда не проникалъ глазъ часового. Онъ уходитъ -- я спѣшу къ завѣтному углу, поднимаю листы и читаю:
       
       Мнѣ тошно здѣсь, какъ на чужбинѣ;
       Когда я сброшу жизнь мою?
       Кто дастъ крилѣ ми голубинѣ?
       И полещу и почію.
       Весь міръ, какъ смрадная могила:
       Душа отъ тѣла рвется вонъ.
       Творецъ! Ты мнѣ прибѣжище и сила!
       Вонми мой вопль, услышь мой стонъ!
       Приникни на мое моленье
       Вонми смиренію души,
       Пошли друзьямъ моимъ спасенье,
       А мнѣ даруй грѣховъ прощенье,
       И духъ отъ тѣла разрѣши!
       
       Кто пойметъ сочувствіе душъ, то невидимое соприкосновеніе, которое внезапно объемлетъ душу, когда нѣчто родное, близкое коснется ея, тотъ пойметъ и то, что я почувствовалъ при чтеніи этихъ строкъ Рылѣева! То что мыслилъ, чувствовалъ Рылѣевъ, сдѣлалось моимъ; его болѣзнь сдѣлалась моею, его уныніе усвоилось мнѣ, его вопіющій голосъ вполнѣ отразился въ моей душѣ! Къ кому же могъ я обратиться съ новою моею скорбію, какъ не къ Тому, къ которому давно уже обращались всѣ мои чувства, всѣ тайные помыслы моей души? Я молился, и кто можетъ изъяснить тайну молитвы? Если можно уподобить видимое невидимому, то скажу: цвѣтокъ, раскрывшій свою чашечку лучамъ солнечнымъ, едва вопьетъ ихъ въ себя, какъ издаетъ благоуханіе, которое слышно всѣмъ, приблизившимся къ цвѣтку. Неужели это благоуханіе, издаваемое цвѣткомъ, не впивается и лучемъ, которымъ оно было вызвано? Но если оно впивается лучемъ, то имъ же возносится къ тому Источнику, отъ коего получило начало! Такъ уподобляя видимое невидимому -- сила любви вѣчной, коснувшись души, вызываетъ молитву, какъ благоуханіе, возносимое Тому, отъ кого получило начало! Кончилась молитва. У меня была толстая игла и нѣсколько клочковъ сѣрой обверточной бумаги. Я накалывалъ долго, въ возможно сжатой рѣчи все то, что просилось подъ непокорное орудіе моего письма, и, потрудившись около двухъ дней, успокоился душой и передалъ свою записку тому же доброму сторожу. Отвѣтъ не замедлилъ. Вотъ онъ:
       "Любезный другъ! Какой безцѣнный даръ прислалъ ты мнѣ! -- Сей даръ чрезъ тебя, какъ чрезъ ближайшаго моего друга, прислалъ мнѣ Самъ Спаситель, котораго давно уже душа моя исповѣдуетъ. Я ему вчера молился со слезами. О, какая была эта молитва, какія были эти слезы и благодарности, и обѣтовъ, и сокрушенія, и желаній за тебя, за моихъ друзей, за моихъ враговъ, за мою добрую жену, за мою бѣдную малютку, словомъ за весь міръ! Давно-ли ты, любезный другъ, такъ мыслишь? Скажи мнѣ: чужое оно или твое? Ежели эта рѣка жизни излилась изъ твоей души, то чаще ею животвори твоего друга. Чужое оно или твое, но оно уже мое, такъ какъ и твое, если и чужое. Вспомни броженіе ума моего около двойственности духа и вещества". Радость моя была велика при полученіи этихъ драгоцѣнныхъ строкъ; но она была неполная, до полученія слѣдующихъ строфъ, писанныхъ также на кленовыхъ листахъ:
       
       О, милый другъ, какъ внятенъ голосъ твои.
       Какъ утѣшителенъ и сладокъ!
       Онъ возвратилъ душѣ моей покой!
       И мысли смутныя привелъ въ порядокъ.
       Спасителю, сей Истинѣ Верховной.
       Мы всецѣло подчинить должны
       Отъ полноты своей души
       И міръ вещественный и міръ духовный.
       Для смертнаго ужасенъ подвигъ сей,
       Но онъ къ безсмертію стезя прямая
       И благовѣстнуя речетъ о ней
       Сама намъ истнна святая!
       Блаженъ, кого Отецъ нашъ изберетъ,
       Кто истины здѣсь будетъ проповѣдникъ,
       Тому вѣнецъ. того блаженство ждетъ.
       Тотъ. царствія небеснаго наслѣдникъ!
       Блаженъ кто вѣдаетъ, что Богъ Единъ,
       И міръ, и истина, и благо наше;
       Блаженъ, чей духъ надъ плотью властелинъ
       Кто твердо шествуетъ къ Христовой чашѣ.
       Прямый мудрецъ: онъ жребій свой вознесъ,
       Онъ предпочелъ небесное земному,
       И какъ Петра, ведетъ его Христосъ
       Ко треволненію мірскому!
       Душею чистъ и сердцемъ правъ
       Передъ кончиною подвижникъ постоянный;
       Какъ Моисеи съ горы Нававъ
       Узритъ онъ край обѣтованный!
       
       Это была послѣдняя, лебединая пѣснь Рылѣева. Съ того времени онъ замолкъ, и кленовые листы не являлись уже въ завѣтномъ углу моей комнаты.
       Между тѣмъ Верховный Судъ оканчивалъ порученное ему дѣло. Насъ приводили, показывали подписанныя нами показанія. Я не зналъ, для чего меня спрашиваютъ; не зналъ, что вмѣсто слѣдствія Верховный Судъ уже окончательно рѣшилъ нашу участь; видѣлъ мои показанія; отвѣчалъ, что признаю ихъ за свои. Скоро насталъ день 9-го іюля. Насъ собрали въ залы Комендантскаго дома. Радость была велика, при встрѣчѣ съ друзьями, съ коими такъ давно мы жили въ разлукѣ. Напрасно, однакожъ, я искалъ Рылѣева и прочихъ четверыхъ. Смутно я понималъ, что они избраны изъ среды насъ для чего-то высшаго, нежели что предстояло намъ. Вошли мы въ залу. Знакомыя и незнакомыя лица сидѣли въ парадныхъ мундирахъ и безмолвно смотрѣли на насъ. Оберъ-Прокуроръ громко прочелъ сентенціи каждаго изъ насъ. Я выслушалъ свой приговоръ какъ-то равнодушно. Въ эти минуты нѣтъ времени на размышленіе; и будущность, намъ предстоявшая, коснувшись слуха, не представляла никакого яснаго понятія о ея истинномъ значеніи. Мы вышли и насъ повели обратно не въ прежній Алексѣевскій равелинъ. Мнѣ назначили пребываніе въ Кронверкской куртинѣ. Въ длинномъ и широкомъ корридорѣ указали мнѣ на дверь. Я взошелъ въ маленькую комнату, досчатой перегородкой отдѣленную отъ сосѣдняго номера. Я удивился близкому сосѣдству, отъ котораго отвыкъ въ продолженіе шести мѣсяцевъ.-- Вечеромъ на другой день приходитъ къ намъ постоянный собесѣдникъ, постоянный утѣшитель, который съ первыхъ дней заключенія свято исполнялъ свой долгъ, какъ священникъ, какъ духовный отецъ, какъ единственный другъ заключенныхъ, Петръ Николаевичъ Мысловскій, протоіерей Казанскаго собора. Онъ зашелъ къ каждому, чтобы по возможности приготовить къ предстоящему исполненію приговора. Зная его скромность въ отношеніи тѣхъ предметовъ, которые не входили въ прямую его обязанность, какъ священника, я не смѣлъ спросить его сначала о предстоящей участи пятерыхъ, отдѣленныхъ отъ насъ и избранныхъ къ высшему испытанію.
       Наконецъ, передъ уходомъ я рѣшился спросить: что же будетъ съ ними? Когда онъ прямо отвѣчать не могъ, онъ отвѣчалъ всегда загадочно. Его послѣднія слова въ этотъ день были: Конфирмація-декорація. Я понялъ, что испытаніе будетъ, но что оно кончится помилованіемъ. И онъ былъ въ этомъ убѣжденъ. И онъ надѣялся. Надежды не сбылись.
       Вотъ послѣднее, предсмертное письмо Рылѣева къ его женѣ: "Богъ и Государь рѣшили участь мою. Я долженъ умереть, и умереть смертію позорною". Письмо это, мой милый, мой безцѣнный другъ, отдастъ тебѣ духовный отецъ мой, Протоіерей Петръ Николаевичъ Мысловскій. Онъ обѣщалъ мнѣ молиться о душѣ моей. Отдай ему одну изъ золотыхъ табакерокъ, въ знакъ признательности, или лучше сказать, на память, потому что возблагодарить его можетъ одинъ Богъ за тѣ благодѣянія, которыя онъ оказалъ мнѣ своими бесѣдами. Не оставайся здѣсь долго; старайся кончить скорѣе дѣла свои; отправляйся къ почтеннѣйшей матушкѣ и проси ее, чтобы она простила меня; равно всѣхъ проси о томъ же. К. И. и дѣтямъ ея кланяйся низко и скажи имъ, чтобы онѣ не роптали на меня за М. Б.; не я его вовлекъ въ общую бѣду; онъ самъ это засвидѣтельствуетъ.
       "Я хотѣлъ просить свиданія съ тобою, но раздумалъ, боясь, чтобы не разстроить себя. Молю Бога за тебя, за Настеньку и за бѣдную сестру и буду всю ночь молиться. Съ разсвѣтомъ будетъ ко мнѣ священникъ, мой другъ и благодѣтель и причаститъ меня. Настеньку благословляю мысленно Нерукотвореннымъ образомъ Спасителя и поручаю всѣхъ васъ святому покровительству Живаго Бога. Прошу тебя болѣе всего заботиться о ея воспитаніи; я желалъ-бы, чтобы она была воспитана при тебѣ. Старайся перелить въ нее твои христіанскія чувства и она будетъ счастлива, не смотря ни на какія превратности въ жизни; а когда будетъ имѣть мужа, то осчастливитъ его, какъ ты, мой милый, мой добрый, неоцѣненный другъ, осчастливила меня въ продолженіе 8-мы лѣтъ. Могу-ли я, мой другъ, благодарить тебя словами? Онѣ не могутъ выразить чувствъ моихъ. -- Богъ тебя вознаградитъ за все! Почтеннѣйшей П. В. душевная, искренняя и усерднѣйшая моя благодарность. Прощай! Велятъ одѣваться. Да будетъ Его святая воля!

    Твой искренній другъ
    Кондратій Рылѣевъ 1.
       1 По поводу этого письма существуютъ сомнѣнія: въ своемъ разборѣ извѣстной книги Корфа "Восшествіе на престолъ императора Николая I" Герценъ, между прочимъ, писалъ: "жена Рылѣева сама говорила (курсивъ подлинника), что она никакого такого письма не получала и что Рылѣевъ никогда не писалъ его" ("14 декабря 1825 года и императоръ Николай", 1858 г. стр. 247). В. Б.
       
       Настала полночь. Священникъ со Святыми Дарами вышелъ отъ Кондратія Федоровича; вышелъ и отъ Сергѣя Ивановича Муравьева-Апостола, вышелъ и отъ Петра Каховскаго и отъ Михаила Бестужева-Рюмина. Пасторъ напутствовалъ Павла Ивановича Пестеля.
       Я не спалъ; намъ велѣно было одѣваться; я слышалъ шаги, слышалъ шопотъ, но не понималъ ихъ значенія. Прошло нѣсколько времени,-- слышу звукъ цѣпей. Дверь отворилась на противоположной сторонѣ корридора; цѣпи тяжело зазвенѣли. Слышу протяжный голосъ друга неизмѣннаго, Кондратія Федоровича Рылѣева: "простите, простите, братья!", и мѣрные шаги удалились къ концу корридора. Я бросился къ окошку; начинало свѣтать; вижу взводъ Павловскихъ гренадеровъ и знакомаго мнѣ поручика Пильмана; вижу всѣхъ пятерыхъ, окруженныхъ гренадерами съ примкнутыми штыками. Знакъ подали и они удалились. И намъ сказано было выходить. И насъ повели тѣ же гренадеры, и мы пришли на эспланаду передъ крѣпостью. Всѣ гвардейскіе полки были въ строю. Вдали я видѣлъ пять висѣлицъ; видѣлъ пятерыхъ избранниковъ, медленно приближающихся къ роковому мѣсту. Еще въ ушахъ моихъ звенѣли слова: "Конфирмація-декорація"; еще надежда не оставляла меня. Съ нами скоро кончили: переломили шпаги, скинули мундиры и бросили въ огонь; потомъ, надѣвъ халаты, тѣмъ же путемъ повели обратно въ ту же крѣпость. Я опять занялъ тотъ же номеръ въ Кронверкской куртинѣ.
       Избранныя жертвы были готовы. Священникъ Петръ Николаевичъ былъ съ ними. Онъ подходитъ къ Кондратію Федоровичу и говоритъ слово увѣщательное. Рылѣевъ взялъ его руку, поднесъ къ сердцу и говоритъ: "слышишь, отецъ, оно не бьется сильнѣе прежняго." Всѣ пятеро взошли на мѣсто казни, и казнь совершилась...
       Такъ пали пять жертвъ, избранныхъ среди насъ, какъ жертвы искупительныя за грѣхъ общій; какъ готовые, спѣлые грозди, они упали на землю. Но не земля ихъ приняла, а Отецъ Небесный, который нашелъ ихъ достойными небесныхъ своихъ обителей. Они отошли въ вѣчность, предочищенные отъ всего земного въ горнилѣ скорбей, и внутреннихъ, и внѣшнихъ, и, принявъ смерть, приняли вмѣстѣ съ нею и вѣнецъ мученическій, который не отымется отъ нихъ во вѣки. Слава Господу Богу!
       21-го іюля 1826 года, вечеромъ, мнѣ принесли въ мой номеръ Кронверкской куртины сѣрую куртку и такіе же панталоны изъ самаго грубаго солдатскаго сукна и возвѣстили, что мы должны готовиться къ отправленію въ путь. Наканунѣ этого дня я имѣлъ свиданіе съ младшими братьями, пажами -- и простившись съ ними, просилъ ихъ прислать мнѣ необходимое платье и бѣлье. Они исполнили мое желаніе: вѣроятно, нашли готовый сюртукъ съ брюками, и вмѣстѣ съ бѣльемъ уложили въ небольшой чемоданъ и отправили ко мнѣ: все это я по лучилъ, и удивляясь новому наряду, который мнѣ принесли, спросилъ у плацъ-маіора: "Зачѣмъ же мнѣ послали партикулярное платье, если хотятъ, чтобы я носилъ сѣрую куртку?" Отвѣтъ мнѣ былъ, что это отдается на мою волю, и что я могу воспользоваться казеннымъ платьемъ, если этого самъ пожелаю. Но такъ какъ мнѣ приказано было приготовиться къ дорогѣ, то я пораздумавъ, что у меня не было ни одной копѣйки въ карманѣ,-- и что въ дальней сторонѣ и въ дальнюю дорогу -- единственный мой сюртукъ потерпитъ совершенное истребленіе, я рѣшился надѣть казенную аммуницію, которая хотя на видъ не хороша, но весьма была покойна, по ширинѣ ея размѣровъ, и сталъ дожидаться времени отправленія. Вскорѣ послѣ полуночи, меня повели въ Комендантскій домъ: взойдя въ комнату, вижу Александра Ивановича Якубовича, въ такомъ же нарядѣ, какъ и я. -- Вслѣдъ за нимъ вошелъ Артамонъ Захаровичъ Муравьевъ -- бывшій командиръ Ахтырскаго гусарскаго полка, и Василій Львовичъ Давыдовъ, отставной лейбъ-гусаръ. Артамонъ Захаровичъ былъ одѣтъ щегольски; въ длинномъ сюртукѣ -- и со всѣмъ изяществомъ, которое доставляетъ искусство портного, щедро награжденнаго. Его добрая жена, Вѣра Алексѣевна, заботилась о немъ. Василія Львовича я увидѣлъ тогда въ первый разъ; не великъ ростомъ, но довольно тучный, съ глазами живыми и выразительными; въ саркастической его улыбкѣ замѣтно было и направленіе его ума, и вмѣстѣ съ тѣмъ нѣкоторое добродушіе, которое невольно располагало къ нему тѣхъ, кто ближе съ нимъ былъ знакомъ. На Василіи Львовичѣ былъ надѣтъ фракъ Буту, перваго портного; остальной нарядъ соотвѣтствовалъ изящной отдѣлкѣ лучшаго портного. Мы молча пожали другъ другу руки. Якубовичъ не могъ удержаться отъ восклицанія, когда увидѣлъ меня съ отросшей бородой, и въ странномъ моемъ нарядѣ. "Ну! Оболенскій! -- сказалъ, онъ подводя меня къ зеркалу: "если я похожъ на Стеньку Разина, то неминуемо ты долженъ быть похожъ на Ваньку Каина". Вскорѣ дверь распахнулась, и комендантъ крѣпости, генералъ-отъ-инфантеріи Сукинъ громко сказалъ: "по высочайшему повелѣнію, васъ велѣно отправить въ Сибирь закованными". Выслушавъ повелѣніе, я обратился къ нему и сказалъ, что не имѣя при себѣ ни одной копѣйки денегъ, я прошу его объ одной милости, чтобы мнѣ возвратили золотые часы, довольно-цѣнные, которые были у меня отобраны, когда привезли въ крѣпость. Выслушавъ меня, генералъ приказалъ плацъ-адьютанту Трусову немедленно принести мои часы и возвратить мнѣ. Это было исполнено; вскорѣ потомъ, принесли ножныя цѣпи; насъ заковали, сдали фельдъегерю Сѣдову, при четырехъ жандармахъ и мы вышли, чтобы отправиться въ дальній путь. Провожая насъ, крѣпостной плацъ-маіоръ, Егоръ Михайловичъ Подушкинъ, подходитъ ко мнѣ и таинственно пожимаетъ мнѣ руку; я отвѣчалъ пожатіемъ -- и тутъ слышу едва внятный его шопотъ: возьмите, это отъ вашего брата. Тутъ я чувствую, что въ рукѣ моей деньги -- молча пожалъ я ему руку -- и внутренно благодарилъ Бога за неожиданную помощь. У подъѣзда стояли четыре тройки: на одну изъ нихъ меня посадили: невольное грустное чувство обнимало душу. Вдругъ вижу,-- на мою телѣгу вскочилъ Козловъ, адьютантъ военнаго министра Татищева, посланный имъ, чтобы быть свидѣтелемъ нашего отправленія; мы съ нимъ мало были знакомы. Онъ обласкалъ меня, какъ братъ родной, и слезы, потокомъ ліясь изъ его глазъ, свидѣтельствовали о глубокомъ чувствѣ, коимъ онъ былъ проникнутъ; отрадно мнѣ было видѣть сочувствіе въ такомъ человѣкѣ, съ которымъ я едва былъ знакомъ. Тройки помчали насъ съ разсвѣтомъ дня черезъ Петербургъ въ Шлиссельбургскую заставу, и мы остановились для перемѣны лошадей на первой станціи.... гдѣ насъ ожидала жена Артамона Захаровича Муравьева для послѣдняго прощанія съ мужемъ. Не болѣе часа пробыли они вмѣстѣ; лошадей перемѣнили, и скоро мы миновали Новую Ладогу и съ обычной быстротой ѣхали все далѣе и далѣе. Путевыя впечатлѣнія совершенно изгладились изъ моей памяти; быстрая и безпокойная ѣзда, новость положенія, все вмѣстѣ не дозволяло обращать вниманія на внѣшніе предметы. Мы останавливались въ гостинницахъ; Артамонъ Захаровичъ былъ общимъ казначеемъ и щедро платилъ за наше угощеніе; постороннихъ лицъ до насъ не допускали; наша отрада состояла въ бесѣдѣ другъ съ другомъ. Изъ путевыхъ впечатлѣній наиболѣе въ памяти сохранился въѣздъ въ Нижній, который совершился во время открытія ярмарки; тысячи народа толпились на площади, когда мы медленно проѣзжали чрезъ площадь къ гостинницѣ. Общее чувство къ намъ выразилось единственно безмолвнымъ созерцаніемъ нашихъ колесницъ съ жандармами, и нашего наряда съ ножными украшеніями. Въ Нижнемъ я купилъ необходимую для меня шинель и нѣкоторыя другія вещи мнѣ нужныя, и изъ 150 рублей, полученныхъ мною отъ Подушкина, немного оставалось у меня въ наличности; мы продолжали путь по большому сибирскому тракту и въ концѣ августа были уже въ Иркутскѣ.
       Генералъ-губернаторъ Лавинскій находился въ отсутствіи; насъ принялъ исправляющій его должность ст. сов. Гирловъ; съ нами онъ обошелся ласково и, поговоривъ съ участіемъ съ каждымъ изъ насъ, вышелъ изъ залы; вмѣстѣ съ нимъ вышли и другіе, но оставался чиновникъ, намъ тогда неизвѣстный (это былъ совѣтникъ какой-то палаты Вахрушевъ). Во время нашей бесѣды съ губернаторомъ, онъ смотрѣлъ на насъ съ видимымъ участіемъ; наконецъ, когда старшіе чиновники удалились, онъ подходитъ ко мнѣ; слезы у него были на глазахъ; едва внятнымъ голосомъ отъ душевнаго волненія, онъ говоритъ мнѣ: "не откажите мнѣ ради Бога, примите" -- и въ руку кладетъ мнѣ 25 руб.; я не зналъ что мнѣ дѣлать, говорю ему шопотомъ: "не безпокойтесь -- у меня деньги есть; я не нуждаюсь" -- вновь тѣ же слова: "ради Бога, примите" -- принуждалъ принять. До нашего конечнаго назначенія въ заводы, намъ отвели квартиру частнаго пристава Затопляева; полицеймейстеръ въ то время былъ Андрей Ивановичъ Пирожковъ; градскимъ головой былъ Ефимъ Андреевичъ Кузнецовъ, въ послѣдствіи столько прославившійся богатыми золотыми пріисками, но* еще болѣе общественною благотворительностію. Много вниманія и участія оказали намъ, какъ Ефимъ Андреевичъ, такъ и прочіе чиновники и купечество, и по возможности старались насъ успокоить и развлечь во время краткаго пребыванія нашего въ квартирѣ г. Затопляева, который самъ, равно какъ и Андрей Ивановичъ Пирожковъ, никакимъ словомъ и никакимъ поступкомъ не оскорбили въ насъ того чувства собственнаго достоинства, которое неизмѣнно нами сохранялось. Не долго мы пользовались радушнымъ гостепріимствомъ; насъ назначили -- меня и Якубовича -- въ соляной заводъ, находящійся въ 60-ти верстахъ отъ Иркутска, подъ названіемъ Усолье; Муравьева и Давыдова въ Александровскій винокуренный заводъ. Мы разстались съ надеждою вновь увидѣться при благопріятнѣйшихъ обстоятельствахъ. Съ Якубовичемъ прибыли мы къ мѣсту новаго назначенія 30-го августа. Вслѣдъ за нами пріѣхали въ Иркутскъ: Трубецкой, Волконскій и два брата Борисовыхъ, Петръ Ивановичъ и Андрей Ивановичъ; первые двое были посланы въ Николаевскій, а послѣдніе два въ Александровскій винокуренный заводъ.