Н.С. Струк
Сорок лет назад (к истории создания музея декабристов в г. Иркутске).
Очень люблю мемуарный жанр в литературе, но никогда не собиралась сама писать воспоминания, потому что считаю, что историю учреждения, предприятия и музея должны писать историки или другие специалисты, поскольку история, воссозданная участником событий, чаще всего страдает субъективизмом. Сегодня я уступаю по настойчивым просьбам руководства музеем вспомнить, как начинался музей декабристов в Иркутске сорок лет тому назад.
Как я оказалась в музее, тогда еще не существовавшем?
Будучи студенткой третьего курса ИГУ в 1967 г., из предлагавшихся нескольких спецкурсов я выбрала «Декабристов в Сибири» - и выбрала свою судьбу. Спецкурс вел Семен Федорович Коваль, ученик Федора Александровича Кудрявцева, в свое время учившегося у основателя сибирского дека- бристоведения Бориса Георгиевича Кубалова. Коваль и Кудрявцев дружили с Кубаловым. Сохранились их интересные письма к мэтру декабристоведе- ния.
Семен Федорович вел занятия эмоционально, рассказывая о первых революционерах как о людях, с которыми он был знаком лично, при этом глаза его ярко горели, худощавое лицо покрывал румянец. Фронтовик С.Ф. Коваль через всю жизнь пронес честность, стремление бороться с несправедливостью, и для нас, слушавших его лекции, казалось, что преподаватель и декабристы - это нечто единое.
Когда пришла пора определяться с темой диплома, я, не раздумывая, выбрала «Подвиг жен декабристов». Тогда эта тема практически была неизученной. В дореволюционных журналах выискивала воспоминания декабристов (вспомним, что серии «Полярная звезда» еще не было даже в проекте),
изучала документы, хранившиеся и ныне хранящиеся в Государственном архиве Иркутской области, который тогда располагался в складах бывшей усадьбы купца Бутина (теперь здесь располагается ресторан «Эстрада»). До защиты диплома оставалось полгода, и после январских каникул в коридоре второго корпуса Иркутского государственного университета (Карла Маркса, 1), где тогда занимались историки, филологи, юристы, журналисты), ко мне подошел наш преподаватель, ныне доктор исторических наук Владимир Павлович Олтаржевский, который удивил меня вопросом: «А где вы собираетесь работать после окончания университета?». Я честно ответила: «Не знаю, куда распределят». После чего Олтаржевский (в 1950-х - начале 1960-х он несколько лет был директором краеведческого музея) задал еще один вопрос: «А не хотите ли вы пойти в краеведческий музей, поскольку, как мне известно, вы занимаетесь декабристами, а музею предлагают дом Трубецкого?». «Ой, не знаю, я плохо себе представляю, что такое работать в музее. Надо подумать».
13 февраля 1968 года я была зачислена на должность экскурсовода дореволюционного отдела Иркутского областного краеведческого музея с окладом 60 рублей, поскольку в штатном расписании музея, конечно, не было никаких единиц для реставрировавшегося музея. Экскурсовод - это только название, а фактически я занималась тем, что входит в обязанность научного сотрудника: изучала тему, собирала экспонаты, принимала участие в подготовке выставок. Любопытно, что сразу же после первого дня работы меня привлекли к строительству выставки, посвященной 60-летию Советской армии, и за участие в этом проекте (так бы теперь назвали это событие) я получила первую трудовую награду - набор портретов иркутских героев Советского Союза с дарственной надписью директора музея Владимира Вячеславовича Свинина. А летом я уже сама строила выставку о сойотах (по материалам экспедиции Ф. Кона), потом - о деятельности поляков в Сибири. Надо отметить, что работа по отбору материалов на выставки, их оформление, подготовка экскурсии по выставке дали неоценимый опыт, который пригодился не только в музее декабристов, но и позднее.
Прошла защита дипломной работы (она была ГЭКом рекомендована к печати, но сначала не было опыта издательского дела, а потом появились публикации других авторов), дом С.П. Трубецкого продолжал реставрироваться, а я наряду с экскурсиями по залам краеведческого музея, по городу, чтением лекций по истории Иркутской области на предприятиях (довелось читать лекции по всей области, от Слюдянки до Усть-Илима, в составе агитпоезда ОК ВЛКСМ в сентябре 1968 г.) занималась в библиотеках и архиве, отбирала материалы для экспозиции в доме Трубецких. А их оказалось до обидного мало: экспонаты, собранные Б.Г. Кубаловым и его учениками в 1920-х гг., да фотокопии, сделанные с документов в Государственном архиве Иркутской области. Оказалось, что в Иркутске, пережившем пожар 1879 г. и огонь революции, предметов дворянского быта практически нет.
Реставрация дома Трубецкого заканчивалась, а экспонатов по-прежнему не было, и тогда наш дореволюционный отдел при поддержке «матери- начальницы», так мы называли заведующую Ларису Яковлевну Подольскую, решил открыть музей небольшой выставкой, построенной на имеющихся в нашем распоряжении материалах.
Первая выставка была оформлена практически без материальных затрат. В трех комнатах первого этажа по стенам были выставлены фотокопии с портретов декабристов, некогда выполненных Н.А. Бестужевым и переснятых из издания 1904 г. Художник Виталий Ильин выполнил для них рамки из белого картона.
В гостиную к камину перекочевали экспонаты из краеведческого музея, собранные в 1920-х гг.: пирамидальное фортепиано Трубецких (сейчас оно атрибутировано как мемориальное фортепиано М.Н. Волконской и находится в экспозиции Дома-музея Волконских), ковер П.А. Муханова. Все было наивно, но претендовало на то, чтобы раскрыть тему восстания на Сенатской площади и показать роль декабристов в развитии Сибири, а главное - сообщить городу и миру (!) об открытии первого в Восточной Сибири музея декабристов и его проблемах иркутскому сообществу. Проблема была воспринята и управлением культуры Иркутского облисполкома, которое направило в Москву в Министерство культуры письмо с просьбой оказать помощь создающемуся музею декабристов.
Министерство культуры РСФСР командировало в Иркутск С.А. Каспаринскую, кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника НИИ культуры. Светлану Александровну растрогали наши попытки создать экспозицию, удивило, что ни я, ни второй сотрудник музея Тамара Владимировна Налётова (мы вместе учились на истфаке ИГУ, в 1976-1983 гг. - заведующая музеем декабристов) не видели ни одной экспозиции, построенной с учетом современных требований. Ей удалось убедить управление культуры в необходимости поучить сотрудников экспозиционной работе в столичных музеях и установить контакты с коллекционерами Москвы и Санкт-Петербурга.
Именно она взяла шефство надо мной - провинциалкой: водила по залам Государственного исторического музея, объясняя, как надо подавать тот или иной экспонат, и познакомила с М.Ю. Барановской - сотрудником Государственного исторического музея, биографом Н.А. Бестужева и знатоком культуры. Мария Юрьевна в одном из писем, хранящемся в ГАИО, писала Б.Г. Кубалову, что по его работам она узнала и полюбила Сибирь. Наверное, поэтому М.Ю. Барановская, бывшая к этому времени легендой ГИМа, приняла не просто дружелюбно, а с какой-то материнской заботой. Она не только учила меня музейному делу, показывала работы в фондах, связанные с Иркутском, но и познакомила с художником ГИМа Б.И. Беляниновым, который выполнил в технике оригинала копии с двух акварелей - «Портрет дочерей Трубецких» неизвестного художника и «Цветы Сибири» П.И. Борисова, муляжи рукописей М. Лунина. Мария Юрьевна же дала адреса коллекционеров Москвы и Ленинграда.
А в это время С.А.Каспаринская «выбила» в Минкультуры для меня командировку в Ленинград. Я смотрела экспозицию музея-квартиры А.С. Пушкина на Мойке, работала в рукописном отделе Института русской литературы, знакомилась с коллекционерами и впервые держала в руках раритеты начала XIX в., а главное - ходила мимо домов, в которых жили декабристы, вдыхала воздух невских вод, постигала атмосферу Петербурга.
На обратном пути в самолете Ленинград - Иркутск развернула газету «Вечерний Ленинград» и прочитала заметку В.Н. Грусланова о книгах с автографом С.Г. Волконского, которые он нашел в 1945 г. в одном из бункеров Берлина. Тут же в самолете я написала письмо Владимиру Николаевичу, рассказала о музее и просила передать книги для будущей экспозиции. Письмо адресовала редактору газеты и бросила его в почтовый ящик аэропорта Омска, где была дозаправка. Теперь я думаю о своей наивности и беспредельной вере в человеческую доброту, но тогда они оправдались: недели через две-три после моего возвращения из командировки почтальон принес бандероль с двумя книжками и письмом В.Н. Это был первый подарок музею.
Позднее с Владимиром Николаевичем мы познакомились, и он рекомендовал меня нескольким ленинградским коллекционерам.
Поездки в Москву и Ленинград, знакомство с литературным музеем А.С. Пушкина в Москве, где под руководством его директора Александра Зиновьевича Крейна (его перу принадлежат книги «Рождение музея» и «Жизнь музея») была построена экспозиция, бывшая новым словом в музейном деле той поры, вобравшая в себя изящность и научность, позволили «увидеть» будущую экспозицию. Я написала тематико-экспозиционный план, суть которого сводилась к тому, что это будет не Дом-музей Трубецких, как предполагалось первоначально, а музей, посвященный пребыванию в Восточной Сибири всех декабристов. Предложение поддержал и С.Ф. Коваль.
Сложность нашего положения происходила еще и от того, что с чем большим числом источников мы знакомились, тем больше убеждались в том, что дом Трубецких находился в Знаменском предместье, но наши предшественники назвали дом на ул. Арсенальской домом Трубецких, да и дом был отреставрирован. Он должен был жить музейной экспозицией. Зная, что Трубецкой покупал дом в 1850-х гг. то ли для себя, то ли для одной из дочерей, мы выдвинули гипотезу, что Трубецкой с малолетним сыном после смерти Екатерины Ивановны переехал в дом на Арсенальской улице. Позднее с этой гипотезы мы начинали экскурсию по музею.
А вначале, разрабатывая тематико-экспозиционный план, я пыталась найти место в этом доме каждому из отправленных в Сибирь декабристов. Хотелось создать музей, который должен быть дворянским гнездом большой декабристской семьи. Интерьеры комнат соответствовали назначению: малая приемная, гостиная, кабинет, спальня, комната для прислуги, столовая, внизу - кухня, хозяйственные службы. Сени отводились под гардероб и кассу и выполняли функцию комнаты, где собиралась группа.
Комната перед лестницей, ведущей в мезонин, в котором, по нашей легенде, жил Ваня, отводилась под тему «Восстание. Приговор». Затем посетители по крутой лестнице спускались в подклет, где рассказывалось о пребывании декабристов в каторжных работах: «Декабристы в Иркутске и на близлежащих заводах», «Декабристы в Благодатске и Чите», «Декабристы в Петровском Заводе». Затем посетители по этой же лестнице поднимались на первый этаж, где в приемной (диванной) раскрывалась политическая деятельность декабристов на примере М.С. Лунина, П.Ф. Громницкого и Д.И. Завалишина; в гостиной - общественная деятельность декабристов: научная Н.А. Бестужева, сельскохозяйственные опыты В.Ф. Раевского, братьев Н.М. и А.М. Муравьевых, врачебная деятельность Ф.Б. Вольфа и занятия изобразительным искусством П.И. Борисова. Следующую комнату мы представляли как кабинет С.П. Трубецкого, где рассказывали об истории семьи Трубецких, подвиге Екатерины Ивановны. Последняя комната на левой половине посвящалась подвигу жен декабристов. В соседней малой комнате мы рассказывали о гостях дома Трубецких, а в столовой - об амнистии и возвращении декабристов в Европейскую Россию.
Когда план был закончен, Художественный фонд выделил оформителей (ныне бы сказали - дизайнеров): преподавателя Иркутского художественного училища Н.И. Домашенко и недавних выпускников училища В. Ильина и А. Муравьева.
Виталий Ильин был талантливым художником, который сумел почувствовать стиль эпохи, хотя приходилось спорить, но сразу же было оговорено, что при разработке художественного образа не будут проектироваться витрины, подиумы и прочая музейная мебель. Решено было, что стены по моде первой четверти XIX века, когда воспитывался вкус декабристок, будут обтянуты либо ситцем, либо шелком.
Мы ходили по магазинам, пытались найти ткани с орнаментами, похожими на те, что были вычитаны у Пушкина, Гоголя и других современников декабристов, описавших быт дворянских усадеб, тех мест, где проходила юность декабристов. К сожалению, выбор в те времена был небольшим, и после долгих мучений остановились на ткани под загадочным названием «альпак» - нечто среднее между атласом и шелком. Да и цветовая гамма была не ахти: голубой, сиреневый и розоватый. Но поскольку это было время, когда учреждения приобретали материал, оборудование и предметы, включая порошки и хозяйственное мыло, согласно выделенным нормам, в Облснабсбыте, то на приобретение такого огромного количества ткани и только в одном месте необходимо было получить специальное разрешение в управлении торговли облисполкома. Это же управление выделило еще одно разрешение - на покупку двух стекол размером 2^4 м толщиною 6 мм, которые можно было купить только в РСУ торговли, стеклившем витрины магазинов, поэтому стекло называли витринным. Стекла были использованы в теме «Декабристы в Петровском Заводе». Комната была длинная, поэтому в торце ее, выходящем на ул. Дзержинского, были установлены эти стекла и между ними огромного размера позитив, выполненный мастерски К. Лин- кевичем с небольшой репродукции акварели Н. Бестужева «Камера Волконских в Петровском Заводе» в фотолаборатории управления геологии. Слайд сзади подсвечивался лампами дневного света. Перед ним стоял рояль фирмы «Лихтенталь», принадлежавший Волконским, и у посетителей создавалось ощущение присутствия в камере, что усиливалось также и небольшими окнами подклета. Следует заметить, что в музеях Иркутска ни до, ни после музея декабристов не использовали слайды-позитивы такого размера.
В этой первой экспозиции было еще одно, как теперь говорят, ноу-хау. Часть рукописей декабристов, в том числе Лунина, художники ГИМа выполнили в технике фотомуляжей: бумага XIX в. пропитывалась специальным раствором, и на нее в виде фотографии переносился документ. Фотомуляж повторял все особенности документа.
В собрании краеведческого музея не было тогда портретов декабристов, и нам пришлось пойти на рискованный шаг - заказать портреты в Художественном фонде. Выполнялись портреты в разных техниках и разными художниками.
Пожалуй, первой к теме обратилась Светлана Ивановна Таволжанская, в конце 1960-х гг. переехавшая из Львова в Иркутск. Помню, как в небольшой квартире на Синюшиной горе уговаривала красивую, несколько даже величественную молодую женщину создать образ декабристок. Талантливейший скульптор, очень требовательный к своему творчеству человек, С.И. не сразу согласилась. Попросила дать ей литературу о декабристах, долго изучала декабристскую иконографию и наконец-то согласилась работать над композицией, посвященной Волконским. Материал она выбрала сложный - шамот. Сейчас скульптура, на которой Мария Николаевна и Сергей Григорьевич скованы кандалами, заняла свое место в экспозиции дома Волконских.
Александр Муравьев, ныне народный художник и академик, выполнил серию графических работ, которые получили всероссийское признание. Николай Домашенко, работающий теперь в Санкт-Петербурге, создал тематические произведения: «Восстание на Сенатской площади», «Казнь декабристов».
Конечно, очень хотелось, чтобы в доме был портрет хозяина. Музей подал заявку в Худфонд, и за живописное полотно принялся Виктор Мироненко, бывший тогда директором Художественного фонда. Портрет мы получили за несколько часов до открытия постоянной экспозиции. Насколько удачным он получился, судить искусствоведам. Портрет открывал экспозицию, расположенную в той же комнате, что и тема «Восстание на Сенатской площади».
Следует заметить, что жизнь музея декабристов в начале 1970-х гг., подготовка к 150-летию со дня восстания декабристов всколыхнули неподдельный интерес к декабристской тематике среди творческой интеллигенции Иркутска: в драматическом театре был поставлен по пьесе М. Сергеева спектакль «Записки Марии Волконской» (1975 г.) о подвиге жен декабристов.
Вспоминается, как в мезонин, где находился наш рабочий кабинет, поднялся А.И. Алексеев (теперь народный художник РФ, академик Российской академии художеств, на протяжении многих лет возглавлял Иркутскую организацию художников). Всегда спокойный, сдержанный, в этот день Анатолий Иванович был взволнован и попросил, чтобы ему разрешили поработать, чтобы дали кандалы и чернильницу. Здесь, в мезонине, он сделал наброски, а затем в мастерской он дорабатывал натюрморт «Памяти декабристов».
Его сосед по мастерской, непререкаемый авторитет, учитель иркутских прикладников и дизайнеров Борис Тимофеевич Бычков (тоже народный художник, член-корреспондент РАХ) вслед за другом увлекся декабристской тематикой. Б.Т. выбрал тему «Подвиг жен декабристов» и запечатлел образы женщин в своем любимом материале - стекле. Он выполнял 11 кубков на заводе в г. Гусь-Хрустальном.
Открытие первой экспозиции в доме Трубецкого было очень скромным. Тогда еще не было «пиар-акций», а мы с коллегой Тамарой Владимировной Налётовой варились в собственном котле настолько, что накануне открытия поздно вечером красили лестницу в мезонин (краску купили за свои деньги). Руководству краеведческого музея было не до нас. Был конец года, надо было использовать все лимиты, финансы, написать отчеты. Забавно, что от руководства «головного» музея никто на открытии не присутствовал, а когда я, счастливая, позвонила, чтобы «похвастаться», то директор музея М.С. Гезунгейт (старшее поколение иркутян вспоминает его как музыканта, пропагандиста народной музыки и отличного балалаечника) первым делом спросил, почему до сих пор нет годового отчета, и предупредил, что за это мне будет объявлен выговор. Но через несколько дней он остыл и даже подарил мне старинную книгу М.М. Зензинова «Декабристы. 86 портретов» с трогательной надписью. На открытии были в основном студенты и преподаватели ИГУ и пединститута. Небольшую речь сказал Ф.А. Кудрявцев.
Торжество прошло, и начались будни. На первых порах посетителей было немного, бывали дни, когда не было ни одного человека.
Но летели месяцы, и музей постепенно встраивался в культурную жизнь города. Стало хорошим тоном приводить в музей гостей Иркутска, а тогда их было не меньше, чем теперь. Очень любил бывать в «декабристах» с гостями московскими и иностранными председатель горисполкома Николай Францевич Салацкий. Он очень гордился музеем, считал его такой же визитной карточкой, как Иркутская ГЭС. Музей же своим открытием был в большой степени обязан Салацкому.
Бесспорно, реставрация дома Трубецкого, как и Волконского, Спасской церкви, Богоявленского собора и Польского костела, ледокола «Ангара», отчасти музея на 47-м километре Байкальского тракта - весь реставрационный бум в Иркутске в 1970-1980 гг. - это заслуга Николая Францевича, сначала на посту председателя горисполкома, а затем председателя Иркутского отделения ВООПИК. Если вспомнить только количество квартир, которые были выделены для отселения домов Трубецких и Волконских, плюс снос магазина, закрывавшего фасад дома Трубецких, то память о председателе горисполкома должна быть вечной. Не каждый бы решился снести каменный магазин.
Да и сама история реставрации дома Трубецкого началась с решения горисполкома, принятого 1967 г.
Но вернемся в музей 1970-х. Росло число друзей музея, и одним из самых верных был поэт, писатель и общественный деятель Марк Давидович Сергеев, который успевал не только писать, но и выступать на предприятиях, вести передачу на телевидении, ездить в командировки, заниматься десятком общественных дел. В 1986 г. ему было присвоено звание почетного гражданина г. Иркутска.
На первых порах он, как ответственный секретарь Союза писателей, приводил своих гостей в музей, слушал экскурсию. Но подружились мы в 1971 г. Наслушавшись от своих коллег о литературных вечерах в Литературном музее Пушкина и декабрьских вечерах в Государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина, я как-то, когда М.Д. заглянул в музей, рассказала о вечерах в московских музеях и помечтала, что хорошо бы и нам устроить такой вечер, тем более что видела по телевизору, как Галина Алексеевна Крамова читает поэму Некрасова «Русские женщины», но я с ней незнакома. М.Д. идея понравилась, и он сказал, что переговорит с Г.А. Через несколько дней Марк Давидович позвонил, сообщив, что Г.А. согласна, и назвал дату встречи.
Вечер в музее по тем временам был дерзостью с нашей стороны, поскольку никого не должно было быть к 18.00, когда музеи четко сдавались под охрану.
А здесь сумерки, окна закрыты, зажжена свеча в единственном тогда музейном подсвечнике на столике в дальнем углу, по диагонали от камина, и неповторимый голос Г.А., то дрожащий от гнева, то полный любви, звучит в гостиной.
Постепенно зарождалась традиция музыкальных вечеров «У Трубецких», на которых зачастую пела Нина Забелинская, преподававшая в музыкальном училище. Через некоторое время сложилось содружество с Ниной Дмитриевной Воротниковой, воспитавшей в пединституте не одно поколение солистов. На первых порах ей аккомпанировала Наталья Тихонова, потом пианино стало звучать с виолончелью солиста филармонии Валентина Тихонова, а затем к ансамблю присоединилась скрипка Натальи Аввесаломовой.
Марк Давидович приглашал на вечера и гостей города: то хор Минина, то актеров Новосибирского театра «Красный факел». Декабристоведы Л.Б. Ли- бединская и В.И. Зоркин делились своими находками. Все эти люди были романтиками, одержимыми служением искусству, все выступления были бесплатными. Событием становились вечера, в которых участие принимал сам Марк Давидович. Здесь, у камина, он впервые читал публике стихи, посвященные Ибрагиму Ганнибалу, Натали Пушкиной, Николаю Бестужеву.
Спустя некоторое время музыкально-литературные вечера стали проводиться и вне музея: со сцены Дома культуры «Современник» в г. Ангарске я показывала экспонаты, рассказывала о декабристах, М.Д. читал свои стихи, звучала классическая музыка.
Популярность музея выросла настолько, что мы вдвоем не могли уже справляться с потоком посетителей. В музей декабристов была принята выпускница пединститута Елена Прядко, позднее для проведения экскурсий на один-два дня отправляли сотрудников краеведческого музея, среди них нынешний преподаватель педуниверситета, кандидат исторических наук Виктор Ветров. Популярность музея выражалась и в желании людей, побывавших в нем, поделиться своими сокровищами. Без них не было бы сегодняшнего музея, его известности далеко за пределами области.
Почти после каждой экскурсии кто-либо предлагал посмотреть, не подходят ли музею диваны, столы, вышивки, доставшиеся им от предков. К сожалению, это были чаще всего предметы второй половины XIX в., но их брали с благодарностью и передавали в фонды краеведческого музея, поскольку музей был его отделом, как и фонды. Некоторые экспонаты, выполненные в более позднее время, из-за отсутствия современных декабристам предметов заняли свое место в экспозиции дома Трубецких, а диван и пара кресел 1860-х гг., обтянутые все тем же альпаком, до сих пор стоят теперь уже в гостиной музея Волконских.
Особенную роль в становлении экспозиции дома Трубецких сыграл Д.Н. Марковский - реставратор, проработавший в Эрмитаже с довоенных лет до 1960-х гг. С ним меня познакомил все тот же В.Н. Грусланов. Знавший всех ленинградских коллекционеров, Дмитрий Николаевич стал «агентом» нашего музея в Ленинграде. Он рекомендовал меня многим из них: и под его рекомендацию по одному лишь акту приема-сдачи экспонатов я увозила антиквариат. Зачастую пенсионер на свои деньги приобретал у коллекционеров мебель, столь необходимую нашему дому. Иногда где-то на мусорке мог подобрать сломанный стул, а то и всего лишь ножку от него, принести домой, восстановить стул с использованием родных материалов. Так в течение полугода, а иногда и года дальняя комната в его трехкомнатной квартире на проспекте Науки превращалась в фондохранилище нашего музея. Когда же набиралось достаточное количество предметов, он звонил в Иркутск и приглашал приехать. Вывезти антиквариат из Ленинграда в то время было очень сложно: существовало постановление местных властей, разрешающее отправку мебели из Ленинграда только при наличии справки о том, что она не представляет музейной ценности. До сих пор помню коридоры и кабинеты в Управлении Октябрьской железной дороги, где доводилось бывать, чтобы получить разрешение на заказ контейнера.
Получив разрешение, через весь Невский проспект пешком шла на товарный двор Московского вокзала, стояла в очередях, заказывала контейнер. Оформляя документы о его содержании, антиквариат называла мебелью, бывшей в употреблении, и страховую стоимость указывала в копейках. Через день-два контейнер загружали мебелью из квартиры Марковских, опечатывали, и я улетала в Иркутск. Начинались тягостные дни ожидания, но Господь меня хранил: ни разу отреставрированная мебель не была поцарапана или что-либо пропало из контейнера.
Зато случались кражи из музея. В ноябре 1975 г. из экспозиции была украдена шаль, по легенде принадлежавшая Марии Волконской. В этот день экскурсии шли одна за другой, практически без перерыва. После обеда я закончила экскурсию, взяла следующую. Между этими группами Тамара Владимировна прошла с группой, и когда я вошла в гостиную, то увидела, что на стуле у камина нет шали. Подозвала смотрителя, тихонечко спросила, почему убрали шаль, но и она удивилась. Спросили у Т.В., но и она не убирала экспонат. Перекрыли музей, вызвали милицию. Сначала было возбуждено уголовное дело, потом его закрыли. Через много лет Читинскому краеведческому музею предложили шаль, аналогичную нашей. Е.А. Ячменев, став уже директором музея, занимался вопросом возвращения ее в Иркутск. В 2012 г. шаль была возвращена в Иркутский музей декабристов.
Другая кража была связана с проникновением в музей через форточку в окне подклета молодого человека с фамилией Дураков. Сработала сигнализация, приехала вневедомственная охрана, обошли дом: все тихо, следов взлома нет, все закрыто. Уехали, снова поставили музей на пульт, а через несколько минут снова сработала сигнализация, и, приехав, обнаружили открытую форточку: теперь вор ее не закрыл. В 3 часа ночи охрана приехала за мной. Когда вошли в дом, стало ясно, что украли каминные часы. К чести Октябрьского РОВД, воришку нашли быстро, но часы не вернулись в музей, потому что, поняв, что похищенное не золото, Дураков распилил часы и выбросил их в отхожее место. Обидно до слез, поскольку этот экспонат был не только украшением гостиной, но и свидетельством благородства двух людей. Часы предложила экскурсантка из Ленинграда, но поскольку командировки давались с трудом, то ехать за подарком не представлялось случая. Прошло, наверное, с полгода, как после очередного музыкально-литературного вечера ко мне подошел молодой человек и сказал, что он летчик и хотел чем-нибудь помочь музею. Тут же вспомнилось предложение летней посетительницы, и я позвонила в Ленинград, спросила, не передумала ли она, и сообщила, что к ней зайдет в ближайшее время наш представитель. Когда Анатолий Гра- фенков полетел в Ленинград, он зашел к дарительнице, и через сутки часы были в музее. Через несколько месяцев самолет, в 1973 г., в составе экипажа которого был А.Графенков, разбился.
Теперь, вспоминая те времена, поражаюсь своей то ли смелости, то ли доверчивости, когда могла просить совершенно незнакомого человека перевезти предмет, стоивший огромную сумму денег на антикварном рынке, или оценивать отправляемые вещи в копейки. Но доверие не подводило: люди отвечали благородством.
Часть предметов приобреталась у коллекционеров. И здесь они оказывали доверие музею: обычно один коллекционер рекомендовал меня другим. Я приходила, отбирала нужные музею вещи, составляла акт, под честное слово забирала эти предметы и, упаковав в ручную кладь, увозила в Иркутск гарднеровский фарфор, хрупкие хрустальные чернильницы и т. д. Затем закупочная комиссия музея подтверждала стоимость предметов, и деньги переводились на сберкнижку коллекционерам. Здесь тоже была определенная доля риска, поскольку музей самостоятельно выплачивал стоимость только до 300 рублей, а все, что свыше, оплачивалось только с разрешения управления культуры облисполкома. Но начальник управления А.С. Раздроков и начальник планового отдела управления О.М. Хейфиц настолько с пониманием и доброжелательностью относились к проблеме музея, что никогда не возникало проблем с закупкой дорогостоящих раритетов да и с выделением дополнительных средств на их приобретение.
В какой-то момент появилась возможность, опять же по рекомендации Д.Н. Марковского, изготовить новодел по образцам XIX века, и мастера Музея истории города Ленинграда (Петропавловская крепость) выполнили гарнитур из карельской березы, которому теперь уже более 30 лет и который через какое-то время сам станет раритетом.
Иногда, чтобы приобрести необходимые экспонаты, я совершала отчаянные поступки. Как-то захожу в антикварный магазин и вижу люстру: хрусталь, первая половина XIX века, небольшого размера - прямо для нашей гостиной, но стоит 500 рублей, а командировочные закончились, своих почти ноль, так как зарплата моя 90 рублей, просить деньги телеграммой бесполезно: пока оформят все разрешения, если только оформят, пройдет несколько дней, а люстру согласились оставить только до утра следующего дня, и тогда беру в долг эти деньги у приятельницы. Новый начальник управления
А.М. Куницын после долгих раздумий подписал протокол закупки, деньги я вернула, а люстра украшала гостиную Трубецких до самой разборки дома. Насколько это был правильный шаг, показало время: в дом Волконских через несколько лет пришлось закупать люстры современного производства.
Хочется подчеркнуть, что большая часть фондов музея декабристов комплектовалась за счет подарков. Виталий Иннокентьевич Зоркин, живший тогда в Улан-Удэ, приезжая в Иркутск, забегал в музей, чтобы подарить книгу XIX века, а то и дагерротип И.И. Пущина, иногда он принимал участие в салонах. Тогда же возникла традиция дарить комнатные цветы: теперь уже в зимнем саду дома Волконских цветет сиреневыми цветами, похожими на колокола, настоящее дерево, которое когда-то принесли в кабинет Трубецкого хрупкой веточкой африканского цветка, где он впервые зацвел.
Появился у музея даже свой фотограф: Виталий Ефимов, инженер ВАМИ, совершенно безвозмездно снимал музейные события, потом приносил фотографии. Он снял даже любительский фильм, который остался в его семейном архиве.
Незаметно пролетели «детские» годы музея декабристов: он стал на ноги, окреп и занял свою нишу в культурной жизни города.
Нам с Тамарой Владимировной Налётовой довелось принять активное участие в подготовке и проведении первой научной конференции «Декабристы и русская культура» (1975 г.), которая не только обогатила музей связями с учеными, но и дала возможность познакомиться с внуком Д.И. Завалишина Борисом Ивановичем Еропкиным, правнучкой Ивашевых Еленой Константиновной Фандерфлит, которые подарили музею семейные реликвии. Борис Иванович сначала передал на временное хранение шкатулку с портретом деда, выполненным известнейшим портретистом М.И. Теребеневым, но, приехав в Иркутск через несколько месяцев и увидев ее в экспозиции, понял, насколько шкатулка органично вписалась в интерьер дома, и подписал акт о передаче раритета музею на вечное хранение. До сих пор сердце начинает усиленно биться, когда я вспоминаю, как Елена Константиновна, похожая как две капли воды на Камиллу Ледантю, расправляет косичку, сплетенную из отрезанных перед отъездом в Сибирь волос прабабушки, отрезает часть ее и передает ее мне.
Музей, по оценке специалистов, работал интересно, искал новые формы: фотографии нашей экспозиции были опубликованы в альбоме «Новые музеи СССР». Меня же в марте 1976 г. назначили директором Иркутского областного краеведческого музея, посчитав, что смогу решать проблемы большего масштаба: остановилась реставрация на 47-м километре, краеведческий музей являлся заказчиком по реставрации Польского костела, где помимо органного зала предполагалось открыть музей «Поляки в Сибири», шла реставрация Спасской церкви, которую по окончании реставрации должны были передать краеведческому музею.
По «декабристам» скучала, пыталась всячески помогать им: на первых порах даже ездила за экспонатами, но потом захлестнули проблемы, связанные с реставрацией нескольких объектов, необходимостью комплектования фондов этих филиалов и филиалов, открывшихся в области, а также та работа директора, которая не видна на первый взгляд, но без которой не может существовать живой музейный организм.
Скучаю по «декабристам» до сих пор, с благодарностью вспоминаю тех, с кем свела меня судьба в те годы, кто подарил иркутянам и гостям города удивительный мир, в котором можно вспоминать о благородстве как давно живших, так и наших современников.
