3
Жизнь сложилась счастливо, а стоило судьбе чуть-чуть подать в сторону - и могла выпасть ссылка, опала или грустное затухание, как, например, у Михаила и Катерины Орловых, о которых Дубельты не забывают. 22 ноября 1835 года генеральша Анна Николаевна сообщает мужу о своем огорчении при известии об ударе у Катерины Николаевны Орловой: "Вот до чего доводят душевные страдания! Она еще не так стара и притом не полна и не полнокровна, а имела удар. Ведь и отец ее умер от удара, и удар этот причинили ему душевные огорчения".
Одна дочь генерала Раевского за декабристом Орловым, другая - в Сибири, за декабристом Волконским. Сын Александр без службы, в опале... Однако именно к концу столь счастливого для Дубельтов 1835 года открывается, что и жандармский генерал не весел:
9 ноября 1835 года. "Как меня огорчает и пугает грусть твоя, Левочка. Ты пишешь, что тебе все не мило и так грустно, что хоть в воду броситься. Отчего же так, милый друг мой? Пожалуйста, не откажи мне в моей просьбе: пошарь у себя в душе и напиши мне, отчего ты так печален? Ежели от меня зависит, я все сделаю, чтобы тебя успокоить".
Отчего же грустно генералу? Может быть, это так, мимолетное облачко или просто рисовка, продолжение старой темы - о благородном, но тяжелом труде в III отделении? По-видимому, не без того. Еще не раз, будто споря с кем-то, хотя никто не возражает, или же подбадривая сами себя, Дубельты пишут о необходимости трудиться на благо людей, не ожидая от них благодарности... Но, кажется, это не единственный источник грусти.
"Дубельт - лицо оригинальное, он, наверное, умнее всего третьего и всех трех отделений собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу, ясно свидетельствовали, что много страстей боролись в этой груди, прежде чем голубой мундир победил или, лучше, накрыл все, что там было".
Герцен неплохо знал, а еще лучше чувствовал Дубельта. Мундир "накрыл все, что там было", но время от времени "накрытое" оживало и беспокоило: уж слишком умен был, чтобы самого себя во всем уговорить.
Не поэтому ли заносил в дневник, для себя:
"Желал бы, чтоб мое сердце всегда было полно смирения... желаю невозможного - но желаю! Пусть небо накажет меня годами страдания за минуту, в которую умышленно оскорблю ближнего... Страсти должны не счастливить, а разрабатывать душу. Делайте - что и как можете, только делайте добро; а что есть добро, спрашивайте у совести".
Между прочим, выписал из Сенеки: "О мои друзья! Нет более друзей!"
Известно, что генерал очень любил детей - "сирот или детей бедных родителей в особенности", много лет был попечителем петербургской детской больницы и Демидовского дома призрения трудящихся. Подчиненных ему мелких филеров бил по щекам и любил выдавать им вознаграждение в 30 копеек (или рублей, т. е. сребреников). - (выделено нами - V.V.)
Мы отнюдь не собираемся рисовать кающегося, раздираемого сомнениями жандарма. Все разговоры, записи и только что приведенные анекдоты вполне умещаются в том "голубом образе", которым полковник Дубельт некогда убеждал жену: "Действуя открыто... не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли место мое самым отличным, самым благородным?" Но кое-что в его грусти и вежливости (о которой еще речь впереди) - все же от "ума". Противоречия будут преодолены, служба будет все успешнее, но и грусть не уйдет... Эта грусть крупного жандарма 30-60-х годов XIX века - явление индивидуальное и социальное, XIX век с его психологиями, мудрствованиями, сомнениями, всей этой западной накипью, каковая изгонялась и преследовалась Дубельтом и его коллегами, - этот век все же незримо отравлял и самых важных гонителей: они порою грустили, отчего, впрочем, служили еще лучше... - (выделено нами - V.V.)
С 1835 года по 1849-й из переписки Дубельтов сохранились лишь несколько разрозненных листков: очевидно, часть писем затерялась; к тому же до конца 1840-х Анна Дубельт подолгу проживала с мужем в столице, и писать письма было ни к чему. Однако на склоне лет она окончательно решается на "рыскинское заточение", дабы поправить здоровье и присмотреть за хозяйством. Более 3/4 всех сохранившихся писем относится именно к этому периоду.
Ситуация как будто та же, что и прежде. Один корреспондент - государственный человек, генерал, другой - хозяйственная, энергичная, шумная, неглупая "госпожа Ларина" ("я такая огромная, как монумент, и рука у меня ужасно большая").
Но все же 14 лет минуло - и многое переменилось. Дети выросли и вышли в офицеры, император Николай собирается праздновать 25-летие своего царствования. Бенкендорфа уже нет в живых - на его месте граф Алексей Федорович Орлов, родной брат декабриста. Однако еще при первом шефе случилось событие, благодаря которому Леонтий Васильевич из третьей персоны стал второй.
В первом из сохранившихся писем (1833 г.) Анна Николаевна, как известно, укоряла мужа: "Отчего А. Н. Мордвинов выигрывает - смелостию". Пройдет 6 лет - и Мордвинов навлечет на себя гнев государя, которому доложили, что в альманахе "Сто русских литераторов" помещен портрет декабриста, "государственного преступника", Александра Бестужева-Марлинского. Мордвинов был смещен, и через несколько дней, 24 марта 1839 года, управляющим III отделением, с сохранением должности начальника штаба корпуса жандармов, был назначен Дубельт. Кроме того, он стал еще членом главного управления цензуры и секретного комитета о раскольниках. Слух о том, что тут "не обошлось без интриги" и царю доложили, чтобы скинуть Мордвинова, распространился сразу. Но мы не имеем доказательств -да их и мудрено найти: в таких делах главное говорится изустно. Во всяком случае, для Бенкендорфа Дубельт - более свой человек, чем Мордвинов, и шеф был доволен [o возможном участии Дубельта в свержении А. Н. Мординова см. в книге И. В. Пороха "История в человеке". Саратов, 1971]. Дубельт же занял одну из главнейших должностей империи, возложившую на него обязанности и почтившую правом отныне вникать во "все и вся".
Разумеется, шеф жандармов - выше, но именно поэтому он не станет углубляться в подробности, доверит их Дубельту (Алексей Орлов был к тому же ленивее своего предтечи: когда при нем заговорили о Гоголе - уже тогда авторе "Ревизора" и "Мертвых душ", - он спросил: "Что за Гоголь?"; Бенкендорф-то знал, а Дубельт и получше его знал, "что за Гоголь").
Вскоре после нового назначения Дубельт поздравит высшего начальника с днем ангела, преподнесет подарок и записку:
"Пусть прилагаемый портфель лежит на Вашем рабочем столе и напоминает Вашему сиятельству, что во мне Вы имеете верного, крепостного Вам человека, который никогда не забудет Вашего добра и сделанных ему благодеяний".
С тех пор управление III отделением выглядело так:
"Бенкендорф благосклонно улыбнулся и отправился к посетителям. Он очень мало говорил с ними, брал просьбу, бросал в нее взгляд, потом отдавал Дубельту, прерывая замечания просителей той же грациозно-снисходительной улыбкой. Месяцы целые эти люди обдумывали и приготовлялись к этому свиданию, от которого зависит честь, состояние, семья; сколько труда, усилий было употреблено ими, прежде чем их приняли, сколько раз стучались они в запертую дверь, отгоняемые жандармом или швейцаром! И как, должно быть, щемящи, велики нужды, которые привели их к начальнику тайной полиции; вероятно, предварительно были исчерпаны все законные пути - а человек этот отделывается общими местами, и, по всей вероятности, какой-нибудь столоначальник положит какое-нибудь решение, чтобы сдать дело в какую-нибудь другую канцелярию. И чем он так озабочен, куда торопится?
Когда Бенкендорф подошел к старику с медалями, тот стал на колени и вымолвил:
- Ваше сиятельство, взойдите в мое положение.
- Что за мерзость!- закричал граф.- Вы позорите ваши медали!
И, полный благородного негодования, он прошел мимо, не взяв его просьбы. Старик тихо поднялся, его стеклянный взгляд выражал ужас и помешательство, нижняя губа дрожала, он что-то лепетал.
Как эти люди бесчеловечны, когда на них находит каприз быть человечными!
Дубельт подошел к старику, взял просьбу и сказал:
- Зачем это вы, в самом деле? Ну, давайте вашу просьбу, я пересмотрю.
Бенкендорф уехал к государю"
("Былое и думы").
Дубельт хорошо и верно служит своему государю, убежденный, что "в России все, от царя до мужика, на своем месте, следовательно, все в порядке"; ему только не нравятся заграничные поездки царя и шефа, и, прощаясь, Дубельт на всякий случай кладет в коляску Бенкендорфа пару заряженных пистолетов.
Судя по дневнику, у генерала из сильнейших мира того вызывал неприязнь только великий князь Михаил Павлович. Дубельту не нравится, как тот муштрует молодых военных (среди них - младший Дубельт), но в 1849 году Михаила Павловича не стало. Впрочем, как-то очень быстро уходят в могилу и многие из старых подопечных - Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Белинский, Гоголь... Один современник считал главными координатами, определяющими географическое положение Петербургского университета, "в двух верстах от графа Орлова и генерала Дубельта и в одной от Петропавловской крепости"; другой помнил, как некий профессор вставал при имени Дубельта: "А вдруг донесут, что я был непочтителен к такому лицу".
Вся Европа 1848 - 1849 годов охвачена мятежами, вся - кроме Англии и России. В России - тишина, и если петербургская нервная суета еще может вывести из равновесия, то
...Там, во глубине России,
Там вековая тишина.
К своему 30-летию старший сын Николай Дубельт получает от матери подарок - деревню Власове. Дубельт-отец несколько уязвлен: почему только "от матери"?
"Дорогой Левочка... не мой, а наш подарок. Если бы не твои милости и не было бы детям нашим такого великолепного от тебя содержания, я бы не могла прибавить столько имения, что почти удвоила полученное от батюшки наследство. Если бы ты не был так щедр и милостив к сыновьям нашим, я бы должна была их поддерживать, и тогда не из чего было бы мне прикупать имений".
По всему видно - за 14 лет дела серьезно улучшились. Однако при растущих доходах - соответственные расходы:
5 мая 1849 года. "Скажи, пожалуйста, Левочка, неужели и теперь будет у тебя выходить до 1000 рублей серебром в месяц... Уж конечно ты убавил лошадей и людей... Жаль, Левочка, что ты изубытчился так много".
1000 рублей в месяц - 12 000 в год (т. е. примерно 800 крестьянских оброков). Только в Новоторжском уезде у Анны Дубельт - 600 душ, а всего - более 1200.
"Дорогой Левочка. Потешь меня, скажи мне что-нибудь о доходах твоих нынешнего года с золотых приисков: сколько ты получил и сколько уплатил из долгов своих?"
Кроме имений и приисков они владеют дачами близ столицы, которые регулярно сдают разным высоким нанимателям - например, графу Апраксину. Весьма любопытен связанный с этим последним вполне министерский меморандум, посланный Анной Николаевной мужу 10 июля 1850 года и вводящий читателей отчасти в мир "Мертвых душ", отчасти в атмосферу пьес Сухово-Кобылина:
"Николинька пишет, что граф Апраксин хочет купить нашу петергофскую дачу, чему я очень рада, и прошу тебя, мой друг бесценный, не дорожись, а возьми цену умеренную. Хорошо, если бы он дал 12 т. руб. сер., но я думаю, он этого не даст; то согласись взять 10 т. р. серебром - только чистыми деньгами, а не векселями и никакими сделками. У графа Апраксина деньги не верны; до тех пор только и можно от него что-нибудь получить, пока купчая не подписана; и потому, прошу тебя, не подписывай купчей, не получив всех денег сполна. Разумеется, издержки по купчей должны быть за его счет.
Если же ты не имеешь довольно твердости и на себя не надеешься, что получишь все деньги сполна до подписаний купчей, то подожди меня, когда я приеду, а я уж нашей дачи без денег не отдам. Граф Апраксин станет меньше давать на том основании, что он дачу переделал; но ведь мы его не просили и не принуждали; на то была его собственная воля, и теперь его же выгода купить нашу дачу, потому что тогда все переделки останутся в его же пользу. Другие бы, на нашем месте, запросили у него бог знает сколько, потому что ему не захочется потерять своих переделок. А тут 10 т. р. сер., цена самая умеренная, потому что дача нам самим стоит 40 тыс. руб. ассигнациями".
Итак, 30 тысяч рублей в год от службы плюс 1200 тверских душ (примерно 20 тысяч) плюс доходные земли в провинции и дачи близ столицы, плюс проценты с золотых приисков; общая сумма доходов и расходов отсюда не видна, но вряд ли она превышала 100 тысяч рублей. Бывали, разумеется, состояния и более значительные. Старую графиню Браницкую, племянницу Потемкина, спрашивали, сколько у нее денег; она же отвечала: "Не могу сказать, но, кажись, 28 миллионов будет".
В год утверждения Дубельта в должности начальника III отделения граф Завадовский потратил на отделку петербургского дома два миллиона рублей ассигнациями. Однако силу Дубельта должно измерять не столько в золотых, сколько в "голубых" полицейские единицах... Обратим внимание на разнообразие денежных поступлений: земли, крепостные, служба, акции (золотопромышленная компания, разумеется, весьма заинтересована в таком акционере, как Дубельт: это уже "отблеск" его должности).
В эти годы письма Дубельтов переполнены наименованиями отличных вещей - съедобных и несъедобных. Ассортимент за 14 лет очень расширился и, возможно, порадовал бы своей причудливостью самого Николая Васильевича Гоголя. Товары городские явно преобладают, но и деревня регулярно освежает стол и дом начальника III отделения.
"ВЕДОМОСТЬ
Всем благодеяниям и милостям пресветлейшего, высокоименитого и высокомощного Леонтия Васильевича Дубельта к покорной его супружнице деревенской жительнице и помещице Вышневолоцкого уезда Анне Николаевой дочери.
1. Английская библия.
2. Календарь на следующий год.
3. Ящик чаю.
4. " ".
5. Денег 144 рубля.
6. Денег 144 (рубля) серебром.
7. Винограду бочонок.
8. Икры огромный кусок.
9. Свежей икры бочонок.
10. Миногов бочонок.
11. Сардипок 6 ящиков.
12. Колбасы 6 миллионов сортов и штук.
13. Осетрины полрыбы.
14. Ряпушки копченой сотня.
15. Душистого мыла 9 кусков.
16. Подробная карта Тверской губернии.
17. Две подробные карты Швейцарии.
18. Подробное описание Швейцарии, Франции.
19. Дюжина великолепных" перчаток.
20. Памятная книжка на следующий год.
21. Альманах Готский.
22. Девять коробок с чинеными перьями.
23. Бесконечное количество книжек почтовой бумаги".
Деревня отвечает на этот сгусток отечественного импорта "тремя корзинами с яблоками и тюком картофеля, белого, чистого, как жемчуг, но жемчуг огромных размеров для жемчуга" (гоголевский слог!), и требует тут же "помаду a la fleur d'orange для моей седой головы" да похваливает присланный с жандармами ананас, "который хотя немножко с одной стороны заплесневел, но это ничего, можно обтереть".
Когда-то трудной проблемой была покупка саней за 500 рублей - теперь из деревни Дубельт может получить неожиданные 900 рублей:
"Закажи, Левочка, новый дорожный дормез: ты свой отдал Николиньке, а сам остался в пригородской карете".
У помещицы Дубельт есть еще время порассуждать о том, что отправленная мужу "дюжина полотенцев - толстоваты, но тонкое полотенце не так в себя воду вбирает"; и о том, что лучше бы Леонтий Васильевич присылал деньги не сторублевками, а помельче, хотя "всегда мелкие бумажки ужасно грязны и изорваны, а твои, бывало, новенькие, загляденье как хороши!"
По-видимому, генерал Дубельт любил блеснуть перед гостями своими кушаньями - "только что из вотчины". Тут он мог перещеголять многих более богатых и знатных, которые легко приобретали все что угодно, у самых дорогих поставщиков столицы, - но не у всех же имения за несколько сотен верст, а из-под Тамбова, Курска или Херсона мудрено доставить свежий товар или хотя бы "заплесневелый с одной стороны"; к тому же не каждому даны жандармы в мирном качестве курьеров и разносчиков...
Сравнивая Москву и Петербург, Герцен заметил: "...Москвичи плачут о том, что в Рязани голод, а петербуржцы не плачут об этом, потому что они и не подозревают о существовании Рязани, а если и имеют темное понятие о внутренних губерниях, то, наверное, не знают, что там хлеб едят".
Дубельт знал, по должности, о существовании как Рязани, так и вышневолоцких крестьян, но вдруг по-петербургски забывался и требовал, чтобы мужики доставили ему, к примеру, 100 пар рябчиков. Тут Анна Николаевна напоминала, что мужики рябчиков не разводят и разорятся, гоняясь за ними, - "рябчики будут за мой счет, чтобы не умереть тебе с голоду...".
Дубельты богатели, но неспокойно, суеверно богатели.
"Богу неугодно, чтобы я очень разбогатела, и все посылает мне небольшие неудачи, чтобы я жила посмирнее и поскромнее; на мельницу ветер дует все от дома, хотя ее и переносят; хлеб продам и через две недели, много через два, три месяца, вдруг цена поднимется вдвое или втрое".
Жандармы, развозящие дубельтовские письма, посылки и прочее, также тревожат помещицу, в молодые годы не так понимавшую роль голубого мундира:
"Скажу тебе, Левочка, что есть одно обстоятельство, которое меня немного беспокоит. Николинька мне сказывал, что к его обозу ты хотел прикрепить жандарма. Вот я и боюсь, чтобы тебе за это не было какой неприятности. Поедет обоз по Варшавскому шоссе; кто-нибудь увидит жандарма при обозе, спросит, донесет об этом - беда! - уж ежели и дал ты жандарма, то уж графу своему скажи, чтобы в случае он мог постоять за тебя. Впрочем, ты, конечно, сам лучше знаешь, как поступить, только признаюсь тебе, что меня этот жандарм при обозе как-то порядочно беспокоит".
Ей не нравится, что у "сына Мишиньки" прихоть "вести с собою на Кавказ повара (на 60 р. серебром в месяц)... Если Мишинька надеется, что я отдам ему своего Фому, то я сделать этого не могу, потому что Фома необходим для моего спокойствия и здоровья. Что наши дети за принцы?.."
В другом послании: "Ты говоришь, Левочка, что дай бог, чтоб Мишинька помнил, что он только Дубельт, а не герцог Девонширский".
Генерал и крупный начальник боится зарваться. Он знает, что ходят слухи о больших взятках, им получаемых, и о секретной его доле в доходах крупного игорного дома. Правда, когда граф Потоцкий, пытаясь избавиться от пензенской ссылки, предложил Дубельту 200 тысяч рублей, то получил отказ; про это было сообщено Николаю I, который будто бы велел передать Потоцкому, что не только у графа, но и у него, царя, нет достаточных денег, чтобы подкупить Дубельта.
Вопрос о том, брал ли Дубельт, не решен. Кажется, не брал. Но есть такой термин, удачно введенный в научный оборот ленинградским пушкинистом В. Э. Вапуро: "социальная репутация". Дубельт стоял во главе учреждения чрезвычайно бесконтрольного и так легко мог бы сделать то, что делали тысячи, - брать... Отсюда - репутация. Да, если не брал, то, может быть, это плохо: лучше, если бы брал (Герцен говорил, что в России жить было бы невозможно, если бы чиновники не брали взяток и всегда строго исполняли приказанное). Во всяком случае, Дубельту не раз приходилось объясняться в том роде, как он сделал это однажды в записке на имя шефа жандармов Орлова:
"В журнале "Le Corsaire Satan" ("Сатанинский корсар") (1846) напечатана статья, что мой отец был еврей и доктор; что я был замешан в происшествии 14 декабря 1825 года, что в III отделении я сделал незначительные упущения по части цензуры, но неведомо как, за эту сделанную ошибку уволен от службы Мордвинов; что моя справедливость падает всегда на ту сторону, где больше денег; что я даю двум сыновьям по 30 тысяч руб. содержания, а молодой артистке 50 тысяч - и все это из получаемого мною жалованья 30 тысяч рублей в год.
Я хочу завести процесс издателю этого журнала и доказать ему, что отец мой был не жид, а русский дворянин и гусарский ротмистр; что в происшествии 14 декабря я не был замешан, а, напротив, считал и считаю таких рыцарей сумасшедшими, и был бы не здесь, а там, где должно быть господину издателю; что цензурную ошибку сделал не я, а Мордвинов, что у нас в канцелярии всегда защищались и защищаются только люди неимущие, с которых если бы и хотел, то нечего взять; что сыновьям даю я не по 30, а по 3 тысячи рублей, и то не из жалованья, а из наследственных 1200 душ и т. д. Как, ваше сиятельство, мне посоветуете?"
На полях записано рукою Орлова: "Я государю императору показывал, и он изволил сказать, чтоб не обращать внимания на эти подлости, презирать, как он сам презирает" ["Русская старина", 1888. № 11, с. 389-390]
Записка .занятная как по тону и фактам, так и по отзыву о "сумасшедших рыцарях" - старых сослуживцах, третий десяток лет живущих и умирающих в изгнании. Среди них, между прочим, и родной брат нового шефа жандармов, бывший приятель и корреспондент Дубельта. Михаила Федоровича уже четыре года не было в живых к этому времени.
Итак, служба идет вперед, но слишком уж многие блага прямо или косвенно приносит Дубельтам эта служба. И только бы не потерять все в один миг, как это случилось с прежним начальником Мордвиновым!, 1888. № 11, с. 389-390]
