184

ности от столиц декабристам было непросто соединить прежние послания с этими, объективно понять всю многосложность литературной и политической позиции поэта. Разумеется, контакты Пушкина с декабристской каторгой продолжаются, но документальных свидетельств, относящихся к 1830—1837 годам, сохранилось сравнительно немного.

Поводом для пушкинских разговоров в Петровском заводе было прибытие новых стихов и прозы, а также известия (из писем и рассказов редких путешественников) о семейной и общественной жизни Пушкина. Впрочем, многого, относящегося к потаенным контактам поэта и забайкальских каторжан, мы, очевидно, не знаем. Впечатляющий пример тому — недавно установленный факт: присылка в Петровский завод (в 1835 или 1836 году) принадлежавшей поэту книги А. П. Степанова «Постоялый двор»; 1 возможно, что книга первоначально предназначалась для И. И. Пущина 2. Ведь для самого Пущина не ослабевали — пожалуй, делались все дороже — лицейские воспоминания и традиции. «Жаль, — писал ему Энгельгардт, — если б в бурунах мирских этот день (19 октября) исчез; не худо, хоть один раз в году, несколько опять лицействовать, облицеиться, сердце дружбою отогреть» 3.

Любопытнейшим документом, хоть и не говорящим прямо о Пушкине, но косвенно очень важным для «пущинско-пушкинской» темы, является неопубликованное письмо декабриста к Е. А. Энгельгардту — из Петровского завода 7 февраля 1836 года. Оно написано рукою M. H. Волконской, исполнявшей в этом случае роль добровольного секретаря 4. Послание начинается строками:

«Из письма Anriete Вы давно узнали, что я получил «Шесть лет» еще в декабре месяце; Вы видели мою благодарность, повторять ее не буду. Вы давно меня знаете...»

Как мы догадываемся, лицейский директор в конце 1835 года присылает строки и ноты, взволновавшие узника-лицеиста: «Шесть лет» — это знаменитая песня, сочи-

1 См.: Н. А. Дилигенская. Загадка старой книги. — «Наука и жизнь», 1974, № 5, с. 112.
2 Позже она принадлежала Матвею Муравьеву-Апостолу; однако этого декабриста не было на Петровской каторге. Он мог получить книгу от друзей только на поселении в Ялуторовске, где вместе с ним оказался И. И. Пущин.
3 ГБЛ, ф. 243, к. 4, № 39.
4 ПД, ф. 244, оп. 25, № 177.

185

ненная Дельвигом по случаю окончания Лицея 1. Первая строчка этой песни, исполнявшейся на всех лицейских встречах: «Шесть лет промчались как мечтанье» (подразумеваются, конечно, те незабываемые шесть лет, с 1811-го по 1817-й, которые они провели все вместе).

Несколько лет назад Э. Найдич заметил на одном из писем Ф. Матюшкина, посланном друзьям с другого конца мира, сургучную печать, в центре которой находились две пожимающие друг друга руки, символ лицейского союза, а по краям ясно прочитывались слова из только что названной лицейской песни: «Судьба на вечную разлуку, быть может, породнила нас...» 2

Пушкин включил в «19 октября» (1825) чуть измененные строки из этого лицейского гимна —

...на долгую разлуку

Нас тайный рок, быть может, осудил!

В письме, на которое отвечает декабрист, Энгельгардт, вероятно, сожалел, что Пущину удастся лишь прочитать текст лицейской песни, но не услышать ее полного музыкального исполнения, ибо опытные лицейские запевалы находятся в Петербурге, Москве, то есть в другой части света.

Пущин возражает:

«Напрасно Вы думаете, что я не мог услышать тех напевов, которые некогда соединяли нас. Добрые мои товарищи нашли возможность доставить мне приятные минуты. Они не поскучали разобрать всю музыку и спели. Н. Крюков заменил Малиновского и совершенно превзошел его искусством и голосом. Яковлев нашел соперника в Тютчеве и Свистунове.

Вы спросите, где же взялись сопрано и альт? На это скромность доброго моего секретаря не позволяет мне сказать то, что бы я желал и что, поистине, я принимаю за не заслуженное мною внимание» (далее по-французски Мария Волконская от себя: «Как видите, речь идет обо мне и Камилле Ивашевой, и должна Вас заверить, что это

1 Очевидно, было прислано печатное издание: «Шесть лет. Праздничная песнь. Воспитанники Императорского лицея в Царском Селе в 1817 году. Слова воспитанника барона Дельвига. Музыка В. Теппера». СПб., 1835.
2 Э. Найдич. Стихотворение «19 октября 1827». — «Литературный архив», вып. 3. 1951, с. 23.

188

Пушкинское «далече» многогранно. Всю необыкновенную сложность художественного и политического взгляда Пушкина друзья не могли постигнуть из тюрьмы за 7000 верст.

Зато часть декабристов напряженно следила за пребыванием поэта при дворе и болезненно преувеличивала степень его сближения с верховной властью.

Если даже близкий человек, Пущин, признает:

«Впоследствии узнал я об его женитьбе и камер-юнкерстве; и то и другое как-то худо укладывалось во мне: я не умел представить себе Пушкина семьянином и царедворцем» 1, — можно догадаться, что суждения других заключенных были еще более резкими. Мы не можем пройти и мимо того факта, что Лунин в своих замечательных сочинениях 1836—1840 годов («Письма из Сибири», «Разбор Донесения следственной комиссии», «Взгляд на тайное общество в России» и др.) даже не упоминает о поэзии Пушкина как существеннейшем факте русской мысли и культуры; хотя основная часть лунинских сочинений составлялась уже после гибели поэта, она, несомненно, отразила некоторые воззрения, выработавшиеся прежде... Неукротимый декабрист, искавший в «замерзшей» российской действительности 1830-х годов проблески жизни, деятельности, приметы истинности своих воззрений, — он не понял, не почувствовал того, что было записано позже другим современником (между прочим, тоже не прощавшим Пушкину его стихов, обращенных к царю): «Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений <...> Поэзия Пушкина была залогом и утешением. Поэты, живущие во времена безнадежности и упадка, не слагают таких песен — они нисколько не подходят к похоронам» 2.

Поскольку мы изучаем отношение к Пушкину Пущина и его товарищей — коснемся еще одного важного, но неясного вопроса.

Дошел ли к поэту знаменитый «Ответ» декабристов («Струн вещих пламенные звуки...»), написанный А. И. Одоевским в 1827 или 1828 году? Разумеется, прямых свидетельств не сохранилось, и всякое решение останется гипотезой... И все же — имеются серьезные доводы, что Пушкин не узнал «Ответа».

1 Пущин, с. 86.
2 А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, т. VII, с. 214—215.

189

Во-первых, отсутствие какой бы то ни было, даже замаскированной, реакции поэта на стихотворное обращение из каторжных нор: трудно представить горячего, отзывчивого Пушкина, который бы просто молча принял такие строки. (Мы оставляем в стороне очень сложный, важный и неизученный вопрос о сходстве и различии обоих посланий, об «идеологических установках» Пушкина и Одоевского: это тема для особого исследования.)

Во-вторых, стихотворение было крайне опасным; чего стоит двукратный прямой выпад против царей («смеемся над царями», «свобода... нагрянет на царей»). В случае обнаружения автору и распространителям грозили страшные кары, вплоть до казни. Недаром полный текст стихотворения мог быть напечатан в России только в 1910 году (пушкинское послание «Во глубине сибирских руд...» — в 1874 году). Пересылка «Ответа» в европейскую часть России представляла великую угрозу и для посылавшего, и для посредника, и для адресата. К тому же, как известно, в биографии А. И. Одоевского периоды смелых взлетов сменялись душевным упадком, когда он обращался к властям с покаянием, вызывая сильное неудовольствие товарищей 1. Посылая некоторые свои сочинения для анонимной публикации в столицах, Одоевский, по всей вероятности, не рисковал присылкой «Ответа» 2.

Конечно, знавшие «Ответ» декабристы могли сообщить его пушкинскому кругу, попадая из Сибири на Кавказ. Однако первая партия таких ссыльных, где находился автор «Ответа» Одоевский и несколько его осведомленных товарищей — Лорер, Назимов, Розен, Нарышкин, Лихарев, Фохт, — пересекла Уральский хребет с востока на запад в июне 1837 года... Впрочем, и после этой даты стихотворный ответ декабристов Пушкину долгое время, видимо, совершенно не распространялся.

В главных архивохранилищах Москвы, Ленинграда, Киева, Иркутска почти нет списков «Ответа», относящихся к 1830—1840-м годам. Исключение — редкие записи стихов в тетрадях некоторых декабристов; так, выйдя на

1 См. об этом замечательное письмо Ф. Б. Вольфа М. А. и Н. Д. Фонвизиным от 11 ноября 1836 г. — Сб.: «В сердцах отечества сынов». Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, 1975, с. 281.
2 См.: ЛН, т. 60, кн. 1, с. 177, а также: В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсон. Сквозь умственные плотины. М., «Книга», 1972, с. 25—31.

Глава VI

«МЫ БЛИЗИМСЯ К НАЧАЛУ СВОЕМУ»

О Пущин мой...

      Пушкин, 1825

Пушкин мой
    Пущин, 1858

Приходит 1837 год. Гибель Пушкина, а также распространение некоторых неофициальных и полуофициальных документов об этом событии (письма Жуковского, Спасского, Даля), односторонне подчеркивающие христианское примирение поэта с царем, — все это вызывает декабристские споры, прежде всего среди узников Петровского завода (к тому времени там сидели только осужденные по суровейшему «первому разряду»).

Суть обсуждения находим у Пущина:

«Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его! <...>

Размышляя тогда и теперь очень часто о ранней смерти друга, не раз я задавал себе вопрос: «Что было бы с Пушкиным, если бы привлек его в наш союз и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, которая пала на его долю?» 1

Присмотревшись к этим строкам, замечаем, между прочим, существование в каземате различных «кружков» и расходящихся мнений, сходившихся, однако, в печальном итоге.

Смерть поэта снимает сдержанность суждений о его роли среди декабристских тайных обществ.

Пущин в своих записках не приводит никаких мнений, кроме своего:

1 Пущин, с. 87.

192

«Положительно, сибирская жизнь, та, на которую впоследствии мы были обречены в течение тридцати лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможности достичь того развития, которое, к несчастию, и в другой сфере жизни несвоевременно было прервано» 1.

Однако мы знаем, что это суждение было не единственным.

Сергей Григорьевич Волконский думал иначе, полагая, что принятие поэта в тайное общество спасло бы его и сохранило от пули убийцы: «Он был бы жив, и в Сибири его поэзия стала бы на новый путь» 2.

Итак, вторая точка зрения — хотя и не столь трагически проникновенная, как пущинская, но тоже любовная, сочувствующая.

Мы угадываем и третий, самый суровый тип посмертных оценок великого поэта; очевидно, именно к этому времени относятся некоторые беседы Пущина с Иваном Горбачевским, о чем уже говорилось в предшествующей главе.

Исходной точкой разговора были как раз письма Жуковского, Даля, Спасского о предсмертном примирении Пушкина с царем. В этом член Общества соединенных славян видел подтверждение прежних скептических мнений о Пушкине Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина (впрочем, и Пущина — одного из наиболее почитаемых людей — Горбачевский не считал достаточно последовательным революционером: «Способен ли он кверху дном все переворотить? Нет и нет, — ему надобны революции деланные, чтоб были на розовой воде») 3.

Пущин, видимо, не позволял обвинениям Горбачевского перейти известную грань, но кое с чем из его критики соглашался; отзвук этого согласия мы находим в письме, пошедшем три года спустя к Ивану Малиновскому. «Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история и если б я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России, хотя не всем его стихам поклоняюсь; ты догадываешься, про что

1 Пущин; с. 87.
2 ЛН, т. 58, с. 163.
3 И. И. Горбачевский. Записки. Письма, с. 175.

195

и памяти, которые вели от Пушкина к Пущину в течение прошедшей четверти века; он — живой вестник живой русской жизни, с приветом от родных, знакомых, с рассказом о действительно главных общественных, литературных новостях, в числе которых видное место занимала увеличивающаяся посмертная роль Пушкина (одиннадцать «пушкинских статей» Белинского; первое научное издание сочинений Пушкина, только что начатое П. В. Анненковым, с которым молодой Якушкин знаком и близок).

Пущин, И. Д. Якушкин и другие ссыльные убеждаются на очень сильных примерах, что Пушкин «второй раз» молод и необходим для нового поколения. Евгений Якушкин, взгляды которого были вполне на уровне родительских, оказался необыкновенным почитателем и знатоком пушкинской поэзии (сам признавался, что знал наизусть много пушкинских стихов, еще не умея читать). Вероятно, он сообщил (или обещал переслать) ялуторовским ряд неизвестных им, в частности, неопубликованных пушкинских строк. В ту встречу И. И. Пущин, мы точно знаем, еще раз повторил свой рассказ о Пушкине. Прощание с Е. Якушкиным, возвращавшимся в Москву, как можно догадываться, сопровождалось своеобразным договором между ним и Пущиным об обмене пушкинскими и разными другими новостями. Конечно, не случайно, что после отъезда Евгения Якушкина ялуторовцы начинают усиленно вспоминать: Евгений Иванович был инициатором, даже своеобразным соавтором большей части декабристских мемуаров, и здесь его влияние приобретает, между прочим, и особенный, «семейный» характер, потому что в том же духе уже давно воздействует на своих Якушкин-отец. Еще 17 марта 1847 года он писал Пущину: «Одно только беспрестанное внимание к прошедшему может осветить для нас будущее; я убежден, что каждый из нас имел прекрасную минуту, отказавшись чистосердечно и неограниченно от собственных выгод, и неужели под старость мы об этом забудем? 1»

Иван Якушкин начинает и в ближайшие годы завершает свои замечательные «Записки...». Его товарищи, признавая в нем «первое перо» ссыльной колонии, сообщают ему ряд сведений о событиях, которые они видели, а он — нет. Так рождается важный очерк «Четырнадцатое декабря», несомненно, записанный И. Якушкиным со слов

1 Якушкин, с. 296.

196

участников — Пущина и Оболенского; воспоминаний И. Якушкина об Александрине Муравьевой, согласно записи Евгения Якушкина, также являются совместным трудом его отца и Пущина (завершен 26 декабря 1854 года) 1.

Обещание, данное Пущиным в 1853-м и подтвержденное в 1855-м — самому написать о Пушкине, — было выполнено в 1858-м. Но до этого должны были произойти существенные исторические перемены.

Пожалуй, впервые после попытки Лунина в 1830— 1840-х годах перед ссыльными была поставлена задача, которую они и прежде осознавали, но теперь — громко заявленная как насущная общественная потребность. Задача — написать, оставить воспоминания о своем деле и своем времени.

В тот самый период, когда в России растет возбуждение в связи с крымскими поражениями и появляется все больше «подземной литературы» — раздается также эхо из Западной Сибири.

В этой связи письма Е. Якушкина за 1854—1855 годы весьма знаменательны. 30 июня 1854 года он отправляет в Ялуторовск Пущину послание, которое дойдет до места 1 августа:

«Недавно отправил я Вам план Царского Села — Н. В. <Басаргину> портрет Киселева, Е. П. <Оболенскому> портрет Филарета <...> Разумеется, Вы за это ничего мне не должны, так же, как и за памятную книжку Лицея, которую я Вам обещал подарить, хоть Вы это и забыли» 2.

Пущин отвечает 6 августа 1854 года:

«Получил Вашу посылку. Нашел в ней, между прочим, план Царского Села и с удовольствием рассматриваю давно знакомые места, которые много изменились и расширились с тех пор, как мне по некоторым обстоятельствам не удавалось там побывать» 3.

Впоследствии Е. И. Якушкин не раз откажется принимать от декабристов деньги за доставку вспомогатель-

1 Якушкин, с. 167—171; ЦГАОР, ф. 279, № 12.
2 ЦГАОР, ф. 1705, № 7, л. 163. В это время вышла первая «Памятная книга Александровского лицея...», содержавшая списки окончивших Лицей с 1817 г. по выпускам со сведениями о годах жизни и дальнейшей службе воспитанников. Имена Пущина и Кюхельбекера там отсутствовали.
3 Там же, ф. 279, № 625, л. 1—2.