164

смотрит на него почти так же, как Родзянка, равным образом передавая чье-то мнение» 1.

Для большинства васильковских декабристов и «соединенных славян» было характерно особенно строгое, пуританское воззрение на свое назначение и нормы человеческой, гражданской этики. «Православный катехизис», появившийся в первые дни восстания Черниговского полка, свидетельствует о напряженном, религиозно-жертвенном настроении лидеров движения.

Вступавший в Общество соединенных славян клялся «быть всегда добродетельным», присягал «на взаимную любовь, что для меня есть божество, и от чего я ожидаю исполнения всех моих желаний». В правилах этого общества между прочим значилось: «Не желай более того, что имеешь, и будешь независимым...» 2

Понятно, значение слов «любовь», «добродетель» в подобном контексте — особенно, максимально далекое от обыденного, расхожего, «альбомного» употребления этих понятий; более того — меняется коренной смысл старинных моральных категорий: если истинные любовь и добродетель, — то, что подразумевают члены тайного союза, тогда обыкновенные, «прежние» любовь и добродетель должны быть оценены уже иначе, должны «понизиться в ранге» и называться, в лучшем случае, страстью, привычкой, а в худшем, — развратом, ограниченностью... Отсутствие прямых контактов с поэтом не позволила васильковским декабристам приблизиться к настоящему Пушкину, увидеть за формой, порою легкомысленной, «закрытый клад его правильных суждений и благородных помыслов» 3.

Повторяем, незнакомство с Пушкиным, удаленность васильковской управы от постоянно общавшихся с поэтом и потому более объективных тульчинских декабристов — все это усиливает антагонизм. Левое крыло южных декабристов осуждает «легкомысленное» поведение того чело-

1 В. Э. Вацуро. Пушкин и Аркадий Родзянко (Из истории гражданской поэзии 1820-х годов). — «Временник Пушкинской комиссии. 1969». Л., 1971, с. 65. Автор сближает взгляд на личность Пушкина, обнаруживаемый у Горбачевского, со скептическими отзывами Матвея Ивановича Муравьева-Апостола, высказанными также в 1860-х годах (см.: М. К. Азадовский. Статьи о литературе и фольклоре. М.—Л., Гослитиздат, 1960).
2 ВД, т. V, с. 12; «Минувшие годы», 1908, № III, с. 160.
3 Формулировка Вигеля (см.: «Пушкин в воспоминаниях...», с. 226).

165

века, который по таланту своему предназначен для высшего; политика становится производной от морали — и в адрес великого поэта произносятся суровые и несправедливые инвективы.

Итак, считаем, очень и очень вероятным:

1. Что в рассказах Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина (судя по заметке Горбачевского) фигурировали какие-то подробности о любовных приключениях Пушкина, без сомнения, преувеличенные и приукрашенные досужей молвой.

2. Что Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Горбачевский и другие декабристы, находившиеся под Киевом, были предубеждены против личности великого поэта вследствие известной разницы морально-этических установок у последовательных декабристов и широкого круга прогрессивных мыслителей и деятелей.

3. Что это предубеждение, определенная «социальная репутация» Пушкина для части членов Южного общества были усилены злобной клеветой, шедшей из одесских источников, вызывавших доверие у декабристов.

4. Что Пушкин немало знал и еще больше догадывался о тех, кто «посвящал друзей в шпионы».

Последнее обстоятельство нельзя недооценивать. О тяжелейшем душевном состоянии Пушкина в момент приезда в Михайловское свидетельствует сам поэт; исследователи обычно указывают на унизительность грубой ссылки, обрывавшей многие личные нити и ухудшавшей общественное положение Пушкина. Все это, конечно, верно. Однако, перечисляя темные обстоятельства, одолевавшие Пушкина в 1824 году, нужно учесть как очень серьезный фактор и те «материи», о которых мы ведем речь. Поэт в то время оказывается один на один с тяжелой клеветой, которой, как мы видим, верили некоторые достойные люди. И, конечно, Пушкин знал много такого, чего мы не ведаем и что обобщается в строках о «горьком, небратском привете» «иных» друзей.

Как бороться с клеветой? Вызвать на дуэль, убить «невидимку»? Но этим ничего не рассеять, не доказать. Или — молчать, не оспоривать?

При высочайшем чувстве чести и нервной ранимости поэта — ситуация была печальной и опасной. Мы ее, может быть, недооцениваем — а это ведь было похоже на

ЧАСТЬ  II

ПУЩИН—ПУШКИН

Глава V

«ПРЕД ГРОЗНЫМИ СУДЬБАМИ...»

 

Наконец, пробила слеза (она и теперь, через тридцать три года, мешает писать в очках).

Пущин, 1858

...Но с первыми друзьями
Не резвою мечтой союз твои заключен;
Пред грозным временем, пред грозными судьбами,
О милый, вечен он!

Пушкин, 1817

Адрес мой? Ивану Ивановичу Пущину в город Бронницы для доставления в село Марьино». Некоторые из друзей удивлены: «В первый раз в жизни слышу слово Бронницы <...> и что за Бронницы, что за Марьино, как ты туда попал и зачем?» 1

На центральной площади подмосковных Бронниц у собора — могила Ивана Ивановича; всего в полутора километрах — место, где он завершал последний в жизни труд «Записки о Пушкине».

Сочинение это полностью и в отрывках перепечатывалось сотни раз, но как это часто бывает с очень известными текстами, — осталось еще много непрочтенного и необъясненного. Авторская рукопись уже почти столетие принадлежит Академии наук и сейчас находится в Ленинграде, в Отделе рукописей Института русской литературы: 2 большая тетрадь, переплет зеленоватый с красным прямоугольником посредине, а по красному — заглавие: «Записки Ивана Ивановича Пущина».

Вместо введения — письмо к Е. И. Якушкину:

«Как быть! Надобно приняться за старину. От вас, любезный друг, молчком не отделаешься — и то уже совестно,

1 Из письма И. И. Горбачевского Пущину от 30 октября 1858 г. (ГИМ, ф. 282, № 292, л. 200 об.).
2 ПД, ф. 244, оп. 17, № 36.

171

что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых наших встречах в доме Бронникова. Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ» 1.

Первая же фраза: «Как быть!» — относится к числу очень популярных среди друзей «пушкинских словечек». «Как быть», — восклицает Пущин, узнав о смерти одного из старых товарищей по Сибири декабриста Вольфа. — «Как быть. Грустно переживать друзей, но часовой не должен сходить с своего поста, пока нет смены...» 2

Первым строкам вступительного письма предшествует большая и сложная предыстория, которая очень важна для нашего рассказа, потому что без нее не понять многого в Пущине, даже в Пушкине. И мы из 1850-х годов отступим в главные для нашего повествования 1820-е.

В СИБИРЬ

История пущинских записок начинается буквально в первые дни, если не часы, после восстания 14 декабря.

Прибыв в столицу за несколько дней до восстания. Пущин активно действует на Сенатской площади и, по возвращении домой, находит в полушубке следы картечи.

Арестованный только через трое суток, 17 декабря 1825 года, декабрист, как известно, успел распорядиться своими бумагами: часть была сожжена (в том числе лицейский дневник, о котором Пущин позже очень сожалел 3); другие рукописи были сложены в специальный портфель и тридцать один год спустя дождались своего владельца. В портфеле были разнообразные лицейские, в том числе и пушкинские, материалы, а также одна из редакций декабристской конституции, сочиненной Никитой Муравьевым (с пометами на полях нескольких членов тайного общества).

История перемещений «пущинского портфеля» из рук в руки в различных работах представлялась неточно: например, неоднократно говорилось о том, что И. И. Пущин передал рукописи П. А. Вяземскому, в то время как Вя-

1 Пущин, с. 41.
2 Там же, с. 283.
3 Там же, с. 41.

174

О том, что Горчаков пришел выручать лицейского товарища, знал и декабрист П. Н. Свистунов 1.

Прощание с директором и разговор с Горчаковым могли произойти в одно время и в одном месте: вполне вероятно, что к Энгельгардту после присяги во дворце явился Горчаков, очень почитавший своего наставника...

Если так, то в сумерках 14 декабря происходит примечательная лицейская встреча — эпилог к 19 октября.

Тут-то, возможно, Энгельгардт и сказал, что не трудно жить, когда хорошо, а надобно быть довольным, когда плохо. Здесь-то Горчаков и мог предложить паспорт, а Пущин — отказаться...

Наиболее вероятная последовательность исторических перемещений «лицейского портфеля» в 1825—1857 годах: Иван Пущин — Энгельгардт — Михаил Пущин — Вяземский — Иван Пущин.

В течение этого тридцатилетия И. И. Пущин приближался (сам того не подозревая) к своим будущим запискам и многими другими нелегкими путями.

Осужденный по первому разряду (смертная казнь, замененная многолетней каторгой за самые активные действия перед и во время 14 декабря), Пущин, после двадцатимесячного заключения в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, был отправлен в Читу, куда прибыл в начале 1828 года.

«Что делалось с Пушкиным в эти годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно не знаю; знаю только и глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом» 2. Александра Григорьевна Муравьева, жена декабриста Никиты Муравьева, в первый же день приезда Пущина, 5 января 1828 года, передала ему сквозь частокол текст послания Пушкина «Мой первый друг, мой друг бесценный...», написанного 13 декабря 1826 года — через год, без одного дня, после восстания на Сенатской площади, когда Пущин еще был в Шлиссельбурге (стихи были вручены уезжавшей жене декабриста 16 января 1827 года).

Послание Пушкина, очевидно, положило начало той тетради «заветных сокровищ», которую Пущин с немалой опасностью для себя вел в Сибири и где уже в известном

1 Из неопубликованной переписки Свистунова. Сведениями о ней автор обязан Т. Г. Цявловской.
2 Пущин, с. 84.

175

смысле начинались его мемуары. Тогда же, мы угадываем, начинались и «разговоры о Пушкине».

Число людей, хорошо знавших в прежней жизни Александра Сергеевича, было на каторге, в Чите и Петровском заводе, довольно велико: Никита Муравьев, Давыдов, Сергей и Мария Волконские, Якушкин, Лунин... Кроме того, и лично не знавшие Пушкина, например, Горбачевский, принесли с воли отголоски разных старых мыслей, суждений, слухов, верных или сомнительных. Поэтому без всякой претензии на полноту списка, но сознавая важность этого перечня для дальнейшего рассказа, вычисляем:

5 января 1828 года и в следующие дни. Разговор Пущина о Пушкине с Александриной Муравьевой (несколько слов через частокол) и с товарищами по тюрьме («Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! <...>. Пушкину, верно, тогда не раз икнулось!»).

Тогда же. Разговоры с другими декабристами по поводу прибывшего послания «Во глубине сибирских руд...» — что входит в предысторию «Ответа» Одоевского («Струн вещих пламенные звуки...»). К этой теме мы еще вернемся.

Другой отклик на живой привет от Пушкина — в записках Якушкина:

«В 27 году, когда он <Пушкин> пришел проститься с A. Г. Муравьевой, ехавшей в Сибирь к своему мужу Никите, он сказал ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество; я не стою этой чести» 1.

«Присутствие» Пушкина не без труда — но обнаруживается и в письмах, которые Пущин получал в то время.

Можно уверенно предположить, что корреспонденцию, пришедшую в течение первого читинского года, 1828-го, Пущин переплел в отдельный том, как это делал позже 2.

1 Якушкин, с. 43.
2 Самая обширная публикация пущинских писем вошла в издание: И. Пущин. Записки о Пушкине. Письма (1956). По подсчетам составителя и редактора этой книги, в нее попала примерно половина выявленных посланий декабриста. Письма, полностью или частично не вошедшие в данное издание, естественно, приводятся со ссылками на архивные фонды.
О значении и местонахождении писем Пущина к Пушкину см. обзор: С. В. Житомирская. Архив И. И. Пущина. — «Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. B. И. Ленина», вып. 20, М., 1958.

178

Письмо Мясоедова, о котором Пущин извещал Энгельгардта, пошло в Сибирь вместе с этим посланием Екатерины Ивановны (написано 17 января, получено, судя по помете Пущина, 26 февраля) ; трогательный лицейский привет — одно из свидетельств дружеского участия, что сохранялось об осужденных на родине.

«Любезный, милый друг мой Иван Иванович, пишу к тебе и сим желал бы выразить, как много сердце мое берет в горе твоем живого участия: может быть, рука моя умела б описать всю силу дружбы и с детства привязанности, кои я к тебе питаю, и перо в сем случае есть дурной доверитель наших чувств — потому и не распространяюсь. В Туле приятный случай познакомил меня или сблизил с М<илостивой> Г<осударыней> сестрицей твоею Катериною Ивановной и с преданным тебе другом Иваном Александровичем; 1 ты, брат Иван, будешь крепким звеном между мною и ими. Бог к тебе милосерд, он наделил тебя такими родными, каких мало я встречал; сколько заметить мог, ты, кажется, есть спутник всех помышлений Катерины Ивановны, она страдает беспрерывно по тебе, как неизменный друг, как нежная сестра; храни здоровье твое и надежды на будущую судьбу <...>

Вчера я был у них и беспрестанный разговор о тебе и воспоминание о минувшем воспитании и о счастливых днях царскосельской жизни нашей — видел я — что, хотя на несколько минут, разговор сей угнал на время ее думу; а я сим вполне утешился <...> уж их так люблю, как самых близких сердцу родных моих: ибо достаточно одного сего, что ты рос со мною, чтобы (сколько я понимаю) заставлять обоих превосходных людей сблизиться со мною.

Порадуй меня, Друг мой, дай знать чрез сию благодетельную Даму, сию примерную в нежности жену 2, чем могу служить тебе, уведомь, не можно ли тебе чего выслать, прошу тебя, будь откровенен, не откажи мне в сей отраде.

Наши все 29-ть человек лицейских (другого названия я и дать не смею) рассеяны по лицу земли, летом Дельвиг, беспечный сей философ, был у нас с женою, а о других слышу, что все здоровы. Я отец милых мне сыновей — Александра, Константина, Николая, жена моя тебе, как

1 Генерал И. А. Набоков, муж Е. И. Пущиной.
2 Внизу примечание неизвестной рукой: «Это мадам Нарышкина».

179

брату, кланяется и спрашивает, не нужно ли тебе чего выслать. — Письмо сие я посылаю к тебе в письме Катерины Ивановны; прощай, друг и брат, будь здоров и помни совершенно тебе преданного и любящего крепко

Павла Мясоедова;

я сделался сельским совсем жителем: живу в 12-ти верстах от Тулы».

3 февраля 1829 года Е. И. Набокова извещала брата:

«Мясоедова часто вижу — он очень любезен. Хорошо очень говорит, и главное — говорит о том, что мне приятно».

Вскоре в письмах старшей сестры появляются сообщения и об иных, более близких лицеистах.

21 февраля: «Был проездом И. В. Малиновский в Туле, провел с нами день. Как он добр с детьми <...> Могу сказать, что душа моя радовалась, видя его — можешь верить и вообразить, как с ним вспомнили старину — первые минуты свидания были очень тяжелы — добрый человек — как я ему благодарна, что вспомнил нас <...> Дети от него в восхищении — одним словом, это был для меня незабвенный день <...> О, как он тебя любит!»

Малиновский, сын первого директора Лицея, отставной полковник, родственник и приятель многих декабристов. Его сестра Анна Васильевна отправилась в Сибирь за мужем-декабристом Андреем Розеном.

26 февраля 1829 года уже Николай Пущин из Петербурга извещает осужденного брата:

«Презабавно вообразить, что Малиновский уездный предводитель дворянства и вообще помещик, на короткое время сюда приезжает <...>

Был в Царском Селе. Чириков 1, через 15 или 16 лет, как я его видел, нисколько не переменился, только прибавилось седых волос. Зал в Лицее совершенно тот же, каким я его видел, приезжая к тебе: можешь вообразить, бесценный мой Жанно, какие чувства овладели мною при входе в оный».

12 марта:

«На сих днях уехал отсюда Малиновский; он меня познакомил с двумя молодыми людьми — Илличевским и Корфом, с коими давно хотел увидеться и нигде не случалось встречаться. Стевена никак не могу заполучить к

1 Сергей Григорьевич Чириков, лицейский учитель рисования и гувернер.