78
бы «уместны» также пушкинские «Исторические замечания...» 1.

Для пополнения своей коллекции Лобанов имел немало возможностей, так как был связан с двумя крупнейшими хранилищами рукописей: много лет служил под началом А. Н. Оленина в Императорской публичной библиотеке, а незадолго до смерти управлял Румянцевским музеем 2. Был он также близким приятелем И. А. Крылова и Н. И. Гнедича, собрал немало их работ и написал о каждом по книжке с похожим названием:

«Жизнь и сочинения Николая Ивановича Гнедича». СПб, 1841.

«Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова». СПб, 1847.

Встречался он также и с Дельвигом.

Скончался M. E. Лобанов в 1846 году на семидесятом году жизни. Н. С. Алексеев пережил Лобанова на восемь лет, что еще раз опровергает предположение, будто автограф хранился у «отшельника бессарабского».

Однако установить, где находилась беловая рукопись в период между Пушкиным и Лобановым, пока, к сожалению, не удалось. История ее во многом неясна...

Обратимся теперь к тексту автографа.

«ПРОШЛО СТО ЛЕТ — И ЧТО Ж ОСТАЛОСЬ?..»

Если бы пушкинские «Заметки по русской истории» не завершались точной датой — 2 августа 1822 года и если бы эта дата не подтверждалась «перекрестными» доказательствами — вряд ли кто-нибудь решился приписать найденные страницы двадцатитрехлетнему автору: гениальными юношескими стихами нас не удивить, но изумляет суровая, точная проза, к тому же историческая, требующая, кроме таланта, специальных знаний.

При помощи этих «Заметок» удается проникнуть в малодоступный мир потаенных пушкинских мыслей, возникающих и меняющихся на одном из важнейших исторических перевалов — через десять лет после 1812-го, за три

1 Интересно, откуда дети Лобанова знали, что анонимная рукопись «Российской истории» — пушкинская: из частичной ее публикации в «Библиографических записках» 1859 г. или от своего отца?
2 См.: Н. Янчук. Литературные заметки.

79

года до 1825-го, «пред грозным временем, пред грозными судьбами...». Поэтому, прежде чем вернуться к лицам и обстоятельствам, затронутым на предыдущих страницах, попытаемся медленно прочитать пушкинское сочинение 1.

Как уже говорилось, в беловом автографе вместо заглавия над текстом рукою Пушкина — «№ 1» (скорее всего «№ 1» вписано позже, так как поэт никогда не начинал писать так высоко, почти у верхнего края страницы) 2. Справа — «NB» и оставлены большие поля для дополнений. (Обычная его манера, когда предпринимался какой-нибудь большой труд.)

«По смерти Петра I движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалось в огромных составах государства преобразованного. Связи древнего порядка вещей были прерваны навеки: воспоминания старины мало по малу исчезали» 3.

В первой же фразе первой исторической работы Пушкина главный герой — Петр I; и так во многих будущих трудах, вплоть до последнего, незавершенного, «Истории Петра...». Начало — медленное, эпическое: предложения длинные, в ритме истории Карамзина. Однако здесь — краткое обозрение «новейшей истории», в то время как «История Государства Российского» должна была остановиться перед воцарением Романовых.

«По смерти Петра I»... «огромные составы...», «прерванные связи...» вызывают в воображении читателя некий громадный организм, «Левиафан»; сильный человек мощным движением швырнул и вздернул его так, что захрустели составы и связи и отшибло «воспоминания старины...». Через десять лет это будет «гордый конь», которого всадник «уздой железной... поднял на дыбы...».

1 Пушкинский текст будет сопровожден комментариями, совершенно не претендующими на объяснение и освещение всего; даже наоборот — это комментарии, в которых много важных вопросов совсем не появится, например, почти не будут рассмотрены источники, из которых Пушкин черпал свои исторические сведения. (См.: Б. В. Томашевский. Пушкин, кн. 1, с. 570—572). Цель комментариев — обратить внимание на некоторые не слишком очевидные оттенки пушкинской мысли.
2 Отмечено Т. Г. Цявловской.
3 Здесь и далее текст Пушкина см.: XI, 14—17.

82

Народ с его мнением и «упорным постоянством» больше не появляется; хотя о нем говорится, но он сам «безмолвствует»: нет ни Булавина, ни Пугачева.

Второму составу — «новому поколению, воспитанному под влиянием европейским», то есть «обществу» — внимание куда большее, потому что Пушкин сам из этого состава. Тут впервые появляется один из главных мотивов работы — «просвещение», «выгоды просвещения».

Пушкин и в этих строках тонко меняет углы наблюдения: то с высоты XIX века на XVIII, то с «низин» XVIII на себя: «чиновники, иностранцы, схоластический педантизм» — слова, произносившиеся в 1820-х годах с оттенком отрицания, здесь, наоборот, звучат одобрительно. Позже Герцен напишет о XVIII веке как о времени, когда «поэты воспевали своих царей, не будучи их рабами», и когда еще «великой революционной идеей была реформа Петра» 1.

После народа и общества третий и последний «состав» — правительство. Кажется, Пушкин не жалеет красок, сближая уровень просвещения царского дворца и деревенской избы: в хижине упорное постоянство «суеверия», во дворце — «суеверная точность подражания», там — «бороды и русский кафтан», тут «азиатское невежество». Но так как исторический толчок уже дан, развитие продолжается, и новые случайности не могут отменить мощного движения, но могут лишь наложиться на него.

«Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон».

Центральная мысль всего сочинения и вообще для Пушкина одна из важнейших: просвещение — здесь не просто доза культуры, принятая обществом, это и экономика, и литература, и знания, и быт, это — уровень развития.

Развитие, просвещение неминуемо ведет к свободе. Из дальнейшего видно, что Пушкин разумеет под «народной свободой» одновременно свободу политическую и освобождение крестьян. Петр не только вводил просвещение, но на примере Англии, Голландии и других стран мог видеть,

1 А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах., т. VII. M., Изд-во АН СССР, 1956, с. 192.

83

что просвещение приводит к существенным переменам в управлении.

Мысль эта, понятно, принадлежала не одному Пушкину — целой эпохе, целому мыслящему слою. «Человек, — записывает Рылеев, — от дикой свободы стремится к деспотизму; невежество причиною тому. <Затем> человек от деспотизма стремится к свободе. Причиной тому просвещение» 1.

Однако подобные соображения нисколько не смущали Петра: «Доверяя своему могуществу и презирая человечество», он был уверен, что не скоро его просвещение обратится против его самовластия. Но Пушкину — как это будет видно далее — кажется, что время, отпущенное потомкам Петра для просвещенного самовластья, кончается; что через сто лет после Петра настал час свободы, «неминуемого следствия просвещения» 2.

«История представляет около его всеобщее рабство. Указ, разорванный кн. Долгоруким, и письмо с берегов Прута приносят великую честь необыкновенной душе самовластного государя: впрочем, все состояния, окованные без разбора, были равны пред его дубинкою. Все дрожало, все безмолвно повиновалось» 3.

Четырехкратное «все» звенит, как рабские цепи («всеобщее рабство...», «все состояния, окованные без разбора...», «все дрожало, все безмолвно повиновалось...»). Пушкина не пугает противоречие этих строк с хвалою «северному исполину» в начале сочинения: он улавливает истинные переходы добра во зло и обратно — причудливые и неизбежные.

Такова же пушкинская мысль о несправедливом петровском указе, будто бы разорванном Яковом Долгоруким 4, и полулегендарном письме Петра, предписывавшем сенату не исполнять царских приказаний, если будут посланы из турецкого плена. «Великая честь необыкновенной души самовластного государя», очевидно, в том, что

1 Рылеев. Полн. собр. соч. М.—Л., «Academia», 1934, с. 412.
2 Сходная мысль у Герцена в «Былом и думах»: «Четырнадцатого декабря <...> пушки Николая были равно обращены против возмущения и против статуи: жаль, что картечь не расстреляла медного Петра» (А. И. Герцен. Собр. соч., в 30-ти томах, т. IX, с. 48).
3 Этот отрывок, первоначально внесенный в основной текст, Пушкин затем перенес в примечания.
4 Подробная запись об этой истории внесена позже Пушкиным в «Table-talk» (XII, 162—163).

86

одобрительное отношение к «аристократическим замыслам» — ограничить самодержавие 1. Так, в 1819 году М. Ф. Орлов порицает датчан, которые «вольным переходом передались из рук нескольких олигархов в руки одного деспота. Я тут ничего великого не вижу, кроме великого непонятия о достоинстве народа вообще и о достоинстве человека в частном отношении» 2. Среди прогрессивных кругов было популярным мнение, что «Указ о вольности дворянской» способствовал освобождению личности, ограждению от всеобщей дубинки хотя бы части населения, дворян. Понятно, без такого частичного освобождения не могли бы явиться в дворянстве такие свободные люди, как декабристы, как сам Пушкин.

После 1825 года Пушкин, много размышляя о нравственных, внутренних переменах в людях и «состояниях», постепенно меняет точку зрения. В одном из отрывков, условно называемых «О дворянстве» (30-е годы), он пишет: «Чем кончится дворянство в республиках? 3 Аристократическим правлением. А в государствах? Рабством народа. а=b» (XII, 206). В 1822-м Пушкин еще полагал, что «b» (то есть рабство) лучше, чем «а» (власть аристократии), так как оставляет перспективу, «выход в будущем...». В 1830-х годах он, хотя и продолжает порицать «гордые замыслы Долгоруких», но притом не без сожаления рассматривает «уничтожение дворянства чинами», «падение постепенное дворянства» в связи с правлением Петра и Анны (XII, 206).

В 1822-м почти вся вина возлагалась на Екатерину II.

«Царствование Екатерины II имело новое и сильное влияние на политическое и нравственное состояние России. Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше дворянство. Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее вла-

1 См.: Ланда С. С. Дух революционных преобразований, с. 40—48.
2 «Былое», 1906, № 10, с. 299.
3 Под «республиками» Пушкин здесь подразумевает разные типы представительных правлений; «государство» — абсолютная монархия.

87

дычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве. Много было званых и много избранных; но в длинном списке ее любимцев, обреченных презрению потомства, имя странного Потемкина будет отмечено рукою Истории. Он разделит с Екатериною часть воинской ее славы, ибо ему обязаны мы Черным морем и блестящими, хоть и бесплодными победами в Северной Турции...» 1

Большая часть пушкинского сочинения — о царствовании Екатерины II. Причина ясна: первое движение дал Петр: этого хватило до 1762 года; второе движение — Екатерина, при которой наблюдается нечто принципиально новое в жизни страны. Правительство перестает плыть по течению, творить добро «ненарочно». Екатерина знает, что делает («имела свои виды...»). Пушкин не замечает почти ничего положительного в этом царствовании, употребляя слова «унизила», «сластолюбие», «гнусное соревнование», — и лишь в конце первого «екатерининского» абзаца возникает «странный Потемкин» и «блестящие победы», о которых тут же оговорено — «бесплодные...» 2. Впрочем, подозревая, что читатель вспомнит иные оценки Екатерины II, Пушкин объясняет, что «ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали».

Взгляд Пушкина понятен уж из того, что сказано в начале его сочинения: некоторые свободы, которые Екатерина дарит «непросвещенному дворянству», преждевременны. Это как бы заговор Долгоруких наизнанку: естественное движение от просвещения к свободе, начатое Петром и «ненарочно» продолженное его «ничтожными наслед-

1 «Бесплодные, ибо Дунай должен быть настоящею границею между Турциею и Россией. Зачем Екатерина не совершила сего важного плана в начале фр<анцузской> рев<олюции>, когда Европа не могла обратить деятельного внимания на воинские наши предприятия, а изнуренная Турция нам упорствовать? Это избавило бы нас от будущих хлопот». — Примеч. Пушкина.
2 Строки, посвященные Потемкину, и некоторые другие разделы пушкинского труда основаны, очевидно, на рассказах важного и осведомленного свидетеля А. Ланжерона. (Полная копия его записок см.: ГПБ, ф. 73 (В. А. Бильбасова), № 272—277; т. I—VI). Однако это особая тема, которая в настоящей книге подробно развернута не будет.

90

Преемственность «Екатерина — Александр» (исключавшая Павла) была общепринятой. Традиции бабки считались сохраненными внуком.

Пушкин же находит в бабушкины времена те посевы, которые сорняком расцветают при внуке. Когда говорится, что «со временем История оценит...» и «тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной 1 памяти от проклятия России», то подразумевается, что оценит «не сейчас», но после будущих перемен, которые уничтожат ныне действующую и от Екатерины идущую систему.

Вчитываясь в этот отрывок, найдем:

«...влияние ее царствования на нравы...» (нравы же не переменились, это нынешние нравы!).

«Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа...» (имения, отсутствие чести и честности — все действительно для 1820-х годов и лишь началось с Екатерины).

«Таким образом развратная государыня развратила и свое государство...» (здесь продленное прошедшее время, как и в предыдущей фразе).

Названо всего несколько фамилий, но сколько еще подразумевается (все временщики, их родня — между прочим, многие из настоящих и будущих знакомых семьи Пушкина. Из тех, кто размещался между «канцлером» и «последним протоколистом», в 1822-м еще многие здравствовали или передали наследство сыновьям).

Не случайно Пушкин в этом месте совсем позабыл спокойный, эпический тон и раскаляет памфлетную ярость («ничтожность...» «плутни», «грабежи...» «отвратительное фиглярство...», «проклятие России...»). Язык все злее, афористичнее: «отсутствие чести и честности», «все крало, и все было продажно», «развратная государыня развратила государство». «Любимцы» появляются второй раз, после того как о них уже с презрением сказано, второй раз в тексте появляется и слово «бояре». Теперь это уже не тайная усмешка униженного крестьянина, а откровенная насмешка унижающего временщика: Орлову или Зубову лестно вспомнить про пощечину, отвешенную древнему потомку князей или бояр, про «хорошо причесанного генерала», который не смеет жаловаться на обезьяну вре-

1 Пушкин употребил здесь (и во многих иных случаях) это слово в значении «восславленный», «прославленный».

91

менщика, пачкающую его волосы нечистотами, и про еще более важного генерала и дипломата М. И. Кутузова, несущего кофе развалившемуся в постели «Платоше» Зубову.

Мимоходом снова брошен упрек серьезному оппоненту — на этот раз он назван: «обольщенный Вольтер...».

И. Л. Фейнберг, опубликовавший часть сохранившегося пушкинского черновика, отметил и другие крепкие выражения по адресу императрицы: мелькнуло слово «тиранство»; определяя отношения императрицы с Вольтером, Пушкин выбирал между «мелочным шарлатанством» и «отвратительным фиглярством» (предпочел последнее) 1.

Гнев Пушкина против системы Екатерины — Александра, кажется, достиг апогея, но это еще не все: уже мелькнули слова «под личиной кротости и терпимости...». Следующий большой отрывок целиком посвящен этому «славному» двоедушию:

«Екатерина уничтожила звание (справедливее, название) рабства, а раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. свободных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции. Екатерина уничтожила пытку — а тайная канцелярия процветала под ее патриархальным правлением; Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешел из рук Шешковского 2 в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами — и Фон-Визин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность».

Каждая фраза — в одном ритме. Екатерина утверждала одно, — а на самом деле было вот что... В этой обвинительной речи «сталкиваемые» факты говорят сами за себя, и Пушкин убирает лишние подробности, раздробляющие мысли (например, фразу из черновика о публикациях Вольтера в России: «Знаю, что «Кандид» и «Белый бык»

1 И. Л. Фeйнбeрг. Неизданный черновик Пушкина. — «Вестник АН СССР», 1956, № 3, с. 118—121.
2 «Домашний палач кроткой Екатерины». — Примеч. Пушкина.

Это примечание, как и некоторые другие, заставляет думать, что Пушкин собирался широко распространять свое сочинение: ведь не Вяземскому же, не Тургеневым, не лицеистам следовало объяснять, кто такой Шешковский.