Переписка М.С. Лунина

Взгляд на польские дела г-на Иванова, члена Тайного общества соединенных славян

1840

Волнения в Царстве Польском возбудили политический вопрос, вызывающий сочувствие народов и привлекающий внимание правительств. Вопрос этот обсуждался народными представителями в Палате общин и в Палате депутатов; дипломатическими агентами при дворах государей; польскими эмигрантами в местах их изгнания. Но словесная война, последовавшая за вооруженным столкновением, была не счастливее по своим результатам. Вместо того чтобы успокоить умы, уяснив им их истинные интересы, и сблизить братьев, она лишь разожгла новые страсти, умножила число частных и общественных бедствий, вызвала законные, но несправедливые репрессии. Произошло это прежде всего потому, что умственные усилия скорее имели целью оправдать одну из сторон, нежели выяснить истину. Дело поляков, как и дело русского правительства, находит до сего времени одних лишь адвокатов. Обоим недостает искреннего друга, способного рассеять их общие заблуждения и указать на происхождение гибельных раздоров 1.

Внимательно изучая события, поколебавшие общественный порядок, мы видим, что источником их были похвальные побуждения и добрые чувства, владевшие попеременно обеими сторонами. В политике это случай редкий, имеющий в истории не много гримеров. Среди важных вопросов, обсуждавшихся на Венском конгрессе, упустили из виду и забыли участь Польши. Один лишь император Александр вспомнил о ней. Желая загладить прежние несправедливости, доказать великодушие к побежденным и послужить столь выгодному ему делу свободы народов, он возымел мысль воскресить имя Польши и предложил восстановить государство на развалинах трех последовательных разделов.

Эта великодушная мысль встретила лишь слабый отклик у нескольких дипломатов и сильное сопротивление со стороны монархов. Дело едва не дошло до разрыва, всем невыгодного; но тут новые потрясения, обнаружив все значение России, сплотили готовый распасться союз, примирили противоположные стремления и привели к осуществлению проект императора Александра в более скромных размерах. Варшавское герцогство, урезанное Пруссией, получило с общего согласия наименование Царства Польского, и препятствия к тому, чтобы император Александр даровал ему конституционную хартию, исчезли. Польша получила благо конституции, на которое она меньше всего надеялась, когда в 1813 году депутация от польских воеводств явилась на берега Рейна и заклинала императора Александра управлять поляками, как ему заблагорассудится, лишь бы им не попасть под немецкое владычество, будучи народом общего с русскими происхождения.

Но из чего состояло это конституционное Царство? Его границы охватывали лишь седьмую часть польской территории и шестую часть ее населения. Оно было расположено но обеим берегам реки, исток и устье которой ему не принадлежали и которая поэтому могла служить лишь для придания живописности сельскому пейзажу. Открытое со всех сторон, владеющее только двумя крепостями, из коих одна не имеет никакого  военного значения, Царство было до такой степени стеснено и лишено естественной защиты, что в случае войны неприятельские действия неизбежно должны были начаться в самых предместьях столицы 2. Его торговля поддерживалась единственно путем транзита, разрешенного в ущерб русской торговле; промышленность его развивалась лишь благодаря иностранным спекуляторам, привлеченным премиями и выгодами момента; его армия была лишь подобием воинской силы, лишенной всего необходимого для ведения войны и созданной с единственной целью удовлетворить страсть полувоенного монарха к парадам. Дороги Царства, его каналы, мосты, города, его храмы и крепости ремонтировались или строились на счет России. Вплоть до 1821 года доходов Царства не хватало для покрытия бюджетных расходов; и опять-таки именно Россия постоянно пополняла дефицит. Его школы и университет, вместо того чтобы распространять свет современной цивилизации, отражали один лишь фальшивый и тусклый блеск короны Пястов и Ягеллонов 3. Наконец, его конституции, разумной в принципе, недоставало основы для развития, условий, обеспечивающих прочность, и гарантий действенности. Его депутаты в Варшавском сейме имели основание заявить в своем Манифесте, что «это Царство было лишь пустым призраком» (a).

В начале варшавского восстания мы видим также благородную самоотверженность и патриотический подъем, увлекающий сердца. «Ночь 29 ноября была озарена огнем свободы. За один день освобождена столица, за несколько дней все части армии объединены одной мыслью, крепости заняты, нация вооружена, а брат императора, вручивший себя и русские войства великодушию поляков, обязан своим спасением единственно этой мере; таковы деяния этого восстания, столь же благородного и чистого, как героический энтузиазм молодежи, его совершившей» (b) 4. Однако в этом событии не приняли участие палаты и высшие сановники или лица, пользующиеся авторитетом в глазах народа. Вызванное возбуждением молодежи, как заявляет Манифест, должно ли было восстание получить признание народных представителей как их собственное дело? Не скомпрометировали ли они будущность своей страны необдуманным состраданием к юношам, за которых могли бы представительствовать Палаты и которых само правительство возможно согласилось бы не предавать суду? Несмотря на слабость власти, обязанностью которой было предотвратить восстание, и на баснословную неспособность военачальника, которому было затем поручено его подавление 5, восстание не смогло бы выйти за тесные пределы Царства. Галиция не приняла никакого участия в варшавских волнениях. Великое княжество Познанское равнодушно взирало на то, что происходило в нескольких шагах от его границы 6. Литва, Волынь и Подолия не шевельнулись даже в то время, когда проникшие к ним отряды варшавской армии склоняли и принуждали население вооружаться на защиту Царства. Частичные наборы, произведенные несколькими разорившимися или близкими к разорению помещиками, не принесли никакой пользы вторгшимся отрядам и вообще были так незначительны, что не стоит их упоминать. Последнее доказывается тем, что все эти отряды, слишком слабые сами по себе и рассчитывавшие на помощь общего восстания, были принуждены во все время своего вторжения скорее прятаться, чем сражаться, и что почти всем им пришлось в конце концов искать убежища в соседних государствах и сложить там оружие, не попытав даже счастья в битве 7.

Материальные средства восстания сводились к 35 тысячам линейных войск с почти таким же числом ополченцев, 150 орудиям, двум полуразрушенным крепостям, 20 тысячам ружей, добытым толпою из арсенала и выкупленным у евреев, и небольшим капиталом, изъятым из варшавского банка 8. И с такими-то силами вздумали стать лицом к лицу с одной из первых военных держав Европы?

Бывают эпохи, когда стечение благоприятных обстоятельств дает шансы на успех даже самым рискованным предприятиям. Но это восстание вспыхнуло, когда заключение славного мира 9 позволило русскому правительству вернуть свою армию на родину, укомплектовать новыми рекрутами, возобновить материальную часть и расквартировать войска вдоль западной границы так, чтобы их можно было быстро и легко сосредоточить в любом угрожаемом пункте; когда финансы империи были пополнены данью побежденных и золотом займов; когда дух нации достиг высочайшего подъема благодаря покорению народов, падению крепостей, приобретению новых областей и полету русского орла к стенам Византии, этого постоянного предмета его стремлений.

Манифест польского народа перечисляет ряд антиконституционных актов, ставших побудительными и определяющими причинами восстания. Но Конституция давала законные средства протестовать против незаконности этих актов, в то же время подчинялась им. Такой способ действий пассивный, но действенный, был бы достаточен, чтобы доказать существование прав, а затем и заставить их уважать, дав им двойную опору — принципа и прецедента. Великой Хартии присягали и подтверждали ее 35 раз, и, несмотря на это, она была попрана Тюдорами 10. Однако и в ту политически незрелую эпоху англичане, чтобы защитить ее, не взялись за оружие. Они оценили важность самих форм свободного правления, даже лишенных того духа, который должен их одушевлять; они вынесли гонения, несправедливости, оскорбления со стороны власти, лишь бы сохранить эти формы и дать им время укорениться. Манифест польского народа провозглашает также братскую и исключительную любовь к жителям присоединенных к России провинций и стремление освободить их от гнета петербургского правительства. Он толкует в их пользу одну из необязательных статей Венского трактата, возникшую по доброй воле императора Александра; и его речь в сейме 1818 года, смысл которой относится равно ко всем жителям империи, а на монарха налагает лишь условное обязательство. Однако мы видели выше, что жители этих провинций отнюдь не разделяли исключительного чувства, предметом которого они были; и, вместо того чтобы помогать своим так называемым освободителям — взирали на их вторжение с равнодушием и удивлением 11. Действительно, по своему географическому положению, по численности населения, по своим материальным ресурсам и особенно по более тесным связям с русскими, являющимися основой и источником всякого могущества в этой части Европы,— именно жители этих провинций могли восстановить в Царстве Польском порядок и спокойствие не путем беспорядочного насилия, не разумными действиями объединенной воли. Если после сказанного нужно входить в подробности, то мы обнаружим, что все приходили к согласию, когда разумная оппозиция служила пояснению идей и победе наиболее здравых из них; и разделились во мнениях, когда успех зависел от единения воль и умов; что к переговорам прибегли, когда потеряно было драгоценное время и не оставалось ни малейшей надежды на успех; и пренебрегли ими именно тогда, когда они могли предотвратить бесполезное кровопролитие 12; наконец, что войска стянули в одно место в то время, как известную пользу в гражданской войне могли бы принести отдельные отряды; и распылили силы, когда необходимо  было их сосредоточить 13. Среди этих оплошностей есть лишь один светлый луч: доблесть, проявленная солдатами на поле боя и заслужившая уважение противника.

Кажется, будто Манифест польского народа составлен под влиянием той же молодежи, которая подняла восстание. Начинается он законным требованием справедливости, а заканчивается мечтами о величии и завоеваниях. Взоры его составителей обращены к Франции, которая в своих интересах, подлинных или мнимых, посылала их соотечественников на гибель в Египет, С.-Доминго и Испанию; они кичатся своей верностью деспоту, которого провозглашают героем века, и утверждают, что кровь поляков была его собственностью (с) 14. В Варшавском восстании нельзя найти ни признаков, ни доказательств национального движения. Оно не выдвинуло ни одной замечательной личности, не отличилось в законодательной, административной или военной области. Оно не предложило ни одной важной идеи, ничего общественно полезного и является в общем лишь бледным сколком былых событий польской истории, смутным отблеском застывшей цивилизации.

Подобно тому, как конституционное Царство, построенное на песке, должно было привести к восстанию, так и восстание, изолированное, несвоевременное, вспыхнувшее по сомнительным поводам, лишенное необходимых для своего развития средств и поставившее себе химерические цели, должно было окончиться полным подчинением страны. Непосредственными результатами восстания были: потеря всех прав, разорение городов, опустошение селений, смерть многих тысяч людей, слезы вдов и сирот... Оно причинило еще большее зло, скомпрометировав принцип справедливого и законного сопротивления произволу власти. Именно с такой точки зрения на него будут указывать будущим поколениям как на соблазн, которого следует избегать, и как на печальное свидетельство духа нашего времени.

Все несомненно согласятся, что хотя русское правительство и несет долю ответственности за беспорядки, оно не могло поступить иначе, как покарать виновников восстания и восстановить свой поколебленный авторитет. Оно должно было распустить армию, сражавшуюся против него, уничтожить Сейм, который вотировал его низложение, и изменить учреждения, давшие возможность сделать то и другое. Ему дали на это право, взявшись за оружие. Однако позже оно встало на ложный путь гонений, облеченных в форму законности. Вместо того чтобы укрепить свой авторитет широкими милостями, правительство скомпрометировано, окружив себя жандармами, шпионами и палачами. Но репрессивные меры отнюдь не находят сочувствия и у русского народа. Он в общем осуждает ничтожность амнистий, изуродованных ограничениями и неспособных вернуть в лоно Польши ее рассеянных по свету сынов; осуждает дорогостоящее и безнравственное использование шпионов для добывания сведений О том, о чем органы печати сообщали открыто и без издержек; сооружение Варшавской цитадели 15, которая сможет заменить распущенную армию; упразднение двух университетов для основания третьего, которые пришлось временно закрыть 16. Военные суды, разбирающие политические дела, пытки, применяемые ими, чтобы вырвать признания, и мучения, на которые они осуждают,— все это возмущает чувство справедливости русских людей. Упразднение костелов, монастырей и принуждение греко-униатского духовенства к отступничеству идут в разрез с их понятиями о веротерпимости. Конфискации, несправедливые и в то же время бесполезные, оскорбляют их врожденное великодушие и национальную гордость. Они задают себе вопрос : неужели нужда правительства столь  велика, что оно вынуждено заниматься мелким грабежом для пополнения своих финансов? Почему же в таком случае оно не обращается к тем, чья казна всегда открыта для нужд государства, как и кровь всегда готова пролиться для его защиты? Не располагая законным органом для выражения своих чувств, они клеймят презрением покупщиков конфискованных имений и чиновников, получающих последние в виде награды; они окружают сочувствием невинные жертвы конфискаций и стараются смягчить их страдания теми деяниями милосердия, которые скрыты от глаз света и даже от собственного их сознания.

Однако во имя беспристрастия не следует упускать из вида того, что русское правительство лишено средств, коими государства с представительным образом правления располагают для распознавания истины и направления своих действий сообразно с нею. Печать нема — как ей положено при самодержавии; иностранная же пресса, полная слепой ненависти к русским, не вызывает доверия и потому, что выражает мнения народов или правительств, покинувших поляков на произвол судьбы. В России единственными руководителями власти являются люди, либо мучимые бесцельной жаждой деятельности, либо пораженные старческим бессилием, = последние составляют Государственный Совет. Впрочем, значение респрессий не следует преувеличивать. Так как правительство действует без участия народа, сфера его нравственного воздействия по необходимости ограничена, чтобы не сказать ничтожна. Странное заблуждение — думать, что оно может уничтожить польскую национальность, тогда как само лишено национального характера; что оно может оказать влияние на польскую культуру, когда ему самому недостает просвещенности, что оно может сокрушить религию поляков, когда, нападая на принцип, недосягаемый для человеческой власти, и следуя гибельному примеру религиозных преследований, поданному польскими королями, оно показывает, что собственные его верования шатки. Варшавское восстание в защиту демократии пронеслось как буря, следы которой исчезнут в зрелых умах грядущих поколений; реакция законной власти, являющаяся, в свою очередь, лишь восстанием в пользу самодержавия, рассеется сама собою, подобно туману, не оставляющему следов.

Среди причин, препятствующих восстановлению спокойствия и господству здравых понятий, есть одна, заслуживающая быть отмеченной, ибо ее влияние выходит за пределы Царства. Когда русская армия готовилась к штурму Варшавы, несколько личностей, оказавшихся в результате восстания во главе палат, предвидевших близкую развязку драмы, увели в сторону один армейский корпус и затем отправили его в странном направлении, чтобы обеспечить себе бегство за границу (d) . Это естественное проявление человеческой слабости могло бы лишь скомпрометировать их лично и предать забвению. Однако русское правительство, полагая, что выполняет дело правосудия, совершило ошибку, приказав предать их суду, приговорить заочно к смерти, конфисковать их имущество и придать делу политический характер, считая их своими противниками после их дезертирства. Наши беглецы одумались и, искусно воспользовавшись страстями правительства, снова принялись играть на страстях народа. Первой их заботой было собрать вокруг себя несколько жертв, не запятнанных участием в политических волнениях: военных, проливших кровь на полях сражений; граждан, принужденных покинуть отечество вследствие репрессий русского правительства. Опираясь на эту поддержку, они устроили в месте своего изгнания род судилища, известного под именем Польского национального комитета 18. Этот комитет присваивает себе права  и власть последнего Сейма, объявляет себя продолжателем его дела, издает манифесты от имени польского народа, составляет пасквили и распространяет их в Польше, посылает эмиссаров в Царство и покоренные провинции соседних государств*, чтобы разжечь или распространить там дух восстания. Несмотря на странную аномалию — национальная власть вне пределов нации,— польский комитет действует успешно и опять-таки в русском правительстве находит опору, пособника, часто слепое орудие своей воли. Правительство запрещает распространение издании, которые без этой меры не читали бы; предает эмиссаров военным судам, которые их вешают и расстреливают**; преследует, лишает имущества и ссылает в Сибирь добрых горожан и крестьян, дающих приют эмиссарам и прислушивающихся к их басням. Этого-то как раз и хотят политические воротилы Польского комитета. Они прекрасно знают, что Царство ничего не может, а отторгнутые провинции ничего не хотят. Единственная их цель — возбуждать умы, вызывая меры строгости, и разжигать семейные раздоры в угоду западным державам, скорее враждебным, чем равнодушным к славянским народам, сбъединения которых они страшатся.

С этой целью они усиленно подчеркивают раздел Польши, изолируя его от причин, сделавших его столь легким, и приписывая его исключительному влиянию России. Но Австрия и Пруссия приняли в нем такое же, если не большее, участие. Проект первого раздела вышел из Венского кабинета, чем объясняется почти двойная доля, полученная им при разделе (e) 19. Россия же только присоединилась к этому проекту, чтобы он не был осуществлен без нее, в ущерб как полякам, так и русским. Второй раздел был вызван прусским правительством с целью приобретения Данцига и Торна. В то время, как Россия была занята войной с Турцией, Пруссия сумела поднять новые волнения в Польше и поставить республику в положение страны, не выполняющей свои обязательства по отношению к соседям, обязав ее но союзному договору увеличить численность своей армии и изменить свою политическую организацию, в нарушение трактата 1775 года (f). Как только была обнародована конституция 91 года 20, Пруссия поспешила ее отвергнуть, расторгнуть свой союзный договор с республикой, завладеть Торном и Данцигом и заключить новый союз с русским правительством, чтобы прикрыть ограбление императорской мантией (g). Наконец, третий и последний раздел явился следствием восстания, которое, нарушая общественный договор, узаконяет все по праву войны 21.

Впрочем, эти печальные события доказывают лишь успехи самодержавной революции, но отнюдь не определяют взаимоотношения обоих народов. Никогда русские не помышляли о покорении своих братьев; никогда не претендовали на социальное или политическое превосходство над ними. Они предлагают им не благодеяние покровительства, но стремятся лишь к объединению воли и усилий, направленных к общей цели. Это желание было высказано естественными представителями русского народа, которых власть под влиянием духа партии казнила рукой палача или рассеяла в изгнании... Верные своей высокой миссии, они предсказали полякам, что их изолированные  попытки всегда будут бесплодными; что их надежда на помощь западных государств всегда останется призрачной; что единственная надежда на успех заключается для них в союзном договоре с русскими (h).

Нет ни гор, ни рек, ни иных географических признаков, которые могли бы служить естественными границами между обеими странами. Притязания, выставляемые той и другой стороной на владение одними и теми же местностями, теряются во мраке времен. Климат, плоды земли, отрасли промышленности и предметы торговли почти одинаковы. Нравы, обычаи, привычки, наклонности сходны. Оба языка, происшедшие из одного корня, понимают с одинаковой легкостью в любой из этих стран. Религиозныe верования наиболее близко подходят друг к другу среди различных вероучений, распространенных в мире. Все словно призывает оба народа побрататься. Не связанные своим прошлым как другие европейские народы, они ничего не должны ломать и расчищать, прежде чем строить. Здание их вольности воздвигнется без потрясений и волнений, подобно тому Дому, в котором, пока он строился, не слышно было ни молота, ни топора, ни ударов какого-либо другого орудия. Они точно предназначены начать новую социальную эру, освободив основные начала от повсюду их заслоняющих разнородных элементов; и одухотворить политическую жизнь, вернув вольности, права и гарантии к их истинному источнику.

Приступим к рассмотрению основного вопроса, который в речах агитаторов то окружен умственными софизмами, то разукрашен фантазией. Может ли Польша пользоваться благами политического существования, сообразными ее нуждам вне зависимости от России? — Не более, чем Шотландия или Ирландия вне зависимости от Англии. Слияние этих государств произошло путем ужасающих потрясений и бесчисленных бедствий, следы которых еще не вполне изгладились. Но без этого слияния на месте трех соединенных королевств, составляющих ныне первую империю мира, находились бы лишь три враждующих между собой, слабых провинции, без торговли, без промышленности, без влияния на другие народы и доступных первому же завоевателю; такими же их показывает нам история в пору разделения. Для великих народов существуют положительные и необходимые условия, которые ничем нельзя заменить. Им прежде всего необходимо пространство, реки и море. Без этого самые остроумные политические комбинации — всего лишь пустые теории. Примените организацию Американских соединенных штатов к германским княжествам или к итальянским государствам. Что получится? Заботиться о политической мощи прежде, чем обеспечена социальная основа, значит увенчивать кровлей здание, лишенное фундамента. Если бы удался химерический проект присоединения русских губерний к Царству Польскому, дела Польши не продвинулись бы вперед. Ее мнимые друзья, как видно, [не оценивают таящихся в ней задатков, могущества и действия, стремясь запереть ее на суше. Ее подлинный упадок начался с тех пор, как она лишилась устья своей реки и побережья своего моря 22. Этой великой нации столь же необходимы влажные туманы Балтики, как ее старшей сестре — благоуханные бризы Средиземного моря. Только дружески подав друг другу руки, смогут они овладеть этими средствами взаимного влияния, которое народы оказывают друг на друга для прогресса человечества **.

Полякам следовало бы всегда помнить режим, столь долго угнетавший их под обманчивым видом республики. Никакой социальный прогресс не был возможен при политическом строе, который каждодневно наталкиваясь на liberum veto *, развивался лишь путем конфедераций и при общественных порядках, соединявших все злоупотребления феодализма без каких-либо его относительных преимуществ 23. Административный хаос и моральная анархия, истощая жизненные силы Польши, всегда служили предвестниками ее распада. Один из ее королей предсказал в 1661 г. на Сейме раздел ее земель, что и случилось через 110 лет (i). Иметь это в виду необходимо для полного понимания нынешнего положения страны и оценки преимуществ, какие она может извлечь из политического союза с Россией. У поляков есть теперь гражданские законы, содержащие, несмотря на их несовершенство, почти все те элементы демократии, которые Франция завоевала ценой кровавой революции, и свободные от помех и традиционных предрассудков, загромождающих законодательство Англии. У них есть положительная гарантия целостности их территории и уверенность в постепенном ее расширении, благодаря основному принципу русских — сохранять и объединять — и всем средствам, имеющимся у них для проведения этого принципа в жизнь. Они участвуют в тех выгодах, какие предоставляют развитию торговли и промышленности устья Днепра, Буга и Днестра, выходы к Балтийскому и Черному морям, а также азиатский материк. Они ограждены от иностранного вмешательства в их внутренние дела, которое во все времена было для них столь гибельно, но которое впредь не выйдет за пределы пустых речей против растущей мощи двух объединенных народов. Наконец, они в состоянии взять в свои руки инициативу общественного движения, которое должно связать воедино славянские племена, рассеянные по Европе, и содействовать духовной революции, той, что должна предшествовать всякому изменению в политическом строе, чтобы сделать его выгодным **.

Народы и правительства не так легко сходят с ложных путей, куда завлекают их интересы партии или собственные страсти. Впереди еще неравная борьба, пагубные действия и бесполезные жертвы. Меч насилия и меч правосудия будут снова обнажены в угоду заблуждениям и предрассудкам. Но это зло, неизбежное как искупление и полезное как урок обеим сторонам, будет лишь временной преградой к победе принципов, вытекающих из природы вещей, и к торжеству истины, заключающейся в единении...

Мы полагаем, что, сказав непритворную и беспощадную правду, выполним долг признательности перед народом, оказавшим нам гостеприимство в бурное время нашей политической деятельности. Мы вели те же речи при дворе его короля и в салонах его вельмож; но нас не поняли 25. Мы надеемся, что будем лучше поняты в более скромных жилищах, где часто находили пристанище после утомления и опасностей охоты; где в картинах домашнего счастья и семейных добродетелей мы увидели источник добродетелей гражданских, украшающих польский характер, и залог прекрасного будущего, предназначенного этому народу, когда он будет действовать в согласии с естественным своим союзником.

М.С. Лунин. Письма из Сибири. М., Наука. 1988.